CC BY
46
ЛОКАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ И ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ
ИССЛЕДОВАНИЯ
УДК 811.161.1 С.Г. Шейдаева
АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК
В статье рассматриваются разные аспекты лингвистического изучения документов, хранящихся в архивах Удмуртии. Отмечено, что любой из текстов, написанных когда-либо на территории республики, содержит языковые факты определенного хронологического среза, позволяя исследователю делать выводы о состоянии русского языка в тот или иной период его истории. Обращается внимание на то, что в языке архивных документов находит свое отражение и местная специфика, представленная на разных уровнях письменной речи. В результате сопоставления двух типов архивных документов (церковные книги и партийные протоколы), написанных в одном и том же населенном пункте - селе Бемыж Кизнерского района (бывший Бемышевский медеплавильный завод), сделан вывод относительно причин их языкового различия.
Ключевые слова: русский язык, метрические книги, Бемышевский медеплавильный завод, протоколы партсобраний, русская речь в Удмуртии.
Материалы, хранящиеся в республиканских архивах, крайне редко используются ижевскими филологами в своих научных изысканиях, хотя каждый архивный документ является ценным источником сведений об истории русского языка и региональных особенностях живой русской речи. Продемонстрируем это на примере двух видов рукописных памятников, противоположных по жанру и предназначению, но написанных в одном и том же населенном пункте (ныне - село Бемыж Кизнерского района Удмуртской Республики): это книги Свято-Троицкой церкви конца XVIII - начала XX в. (ЦГА УР, Ф. 72, 66 ед. хр. Оп. 1) [8] и протоколы районных партийных собраний Бемыжского райкома ВКП(б) за 1935-1940 и 1956-1958 гг. (ЦДНИ УР, Ф. 339, 1014 ед.хр. Оп. 1-3) [9].
Фонд Свято-Троицкой церкви Бемышевского завода Елабужского уезда Вятской губернии включает в себя Метрические книги, которые дошли до наших дней практически в полном объеме (1825-
1888 гг.), что является редкостью для такого рода документов, Духовные росписи (1798-1835 гг.), содержащие сведения о прихожанах, бывших у исповеди и причастия, Брачные обыски (18881901 гг.), составлявшиеся в церкви еще до заключения брака и включавшие данные о сословной принадлежности жениха и невесты, их месте жительства, роде занятий, возрасте, Книги записи оглашений о вступлении в брак (1911-1913 гг.), в которых также имеются данные о прихожанах и их полные именования.
Все эти документы с лингвистической точки зрения интересны в самых разных аспектах - гра-фико-орфографическом, лексико-семантическом, синтаксическом, но особенно в связи с историей имен собственных, поскольку записи любых «гражданских актов» обязательно содержат официальные наименования людей. Так, антропонимы, зафиксированные в бемыжских церковных книгах, дают возможность проследить формирование мно-
Шейдаева Светлана Григорьевна - профессор кафедры русского языка, теоретической и прикладной лингвистики Удмуртского государственного университета, доктор филологических наук (Ижевск), sheidaeva@mail.ru
гих крестьянских фамилий. Показателен пример с историей фамилии Куренков, до сих пор представленной в селе Бемыж.
В Метрической книге за 1841 г. находим следующую запись: «Куренного сын» [8, д. 34], за 1857 г. -«Куреннов» [8, д. 39], за 1859 г. - «Куренков» [8, д. 40] и позднее везде также сохраняется форма Куренков. Известно, что куренными мастерами называли углежогов, выполнявших куренные работы - они выжигали уголь (от куръ - «дым, чад», курной - «дымный», курень - место, где складывалась куча поленьев, или «кабан», для выжигания угля) [3]. Для нужд Бемышевского медеплавильного завода необходимо было много угля, и заводских крестьян нередко наказывали за «недорубку куренных дров» [10, с. 67].
Фамилия Куреннов сформировалась на базе притяжательного прилагательного от профессионального прозвища отца: «Куреннов сын» < Куренной (прозвище отца) < куренной (мастер). Само прилагательное куренной также фиксируется в бемыжских источниках, например, «куренной надзиратель», «куренные дрова» [10, с. 33, 67].
Таким образом, современная форма фамилии Куренков восходит не к какому-нибудь уличному прозвищу типа «курёнок», а к профессиональному прозванию «куренной». Финаль -ков могла здесь появиться по аналогии с формами других бемыж-ских фамилий того же периода - Дранков, Бычков, Пальчиков [10, с. 186]. Тем более что двойное -нн-в форме Куреннов в рукописной записи нередко воспринимается как -нк-, например, запись 1836 г. довольно неразборчива - то ли «Петр Иванов Куреннов», то ли «Куренков» [8, д. 36]. Вообще, так называемые «профессиональные» фамилии в истории этого заводского в прошлом села, -не редкость, в метрических книгах встречаем Мастерова, Колесникова (колесник - колёсный мастер), Плотникова, Шахтырова и др.
Большой интерес в языковом отношении представляют также и другие наименования людей, зафиксированные в рукописных книгах церкви села Бемыж, - личные имена, обозначения по родству, социальному положению, профессии и т.д.
Регулярно используются при определении пола родившегося (умершего) ребенка слова сын и дочь. В других контекстах более частотно последнее слово, поскольку практически любое именование женщины в текстах XIX в. не обходится без уточнения ее зависимого состояния (она всегда либо
дочь с упоминанием отца, либо сестра с указанием имени брата, либо чья-то женка и т.п.). В рассматриваемом источнике нередко дается еще и определение, уточняющее ее (вернее - ее родителей) социальный статус, например: дьяконская дочь (1874 г.) [8, д. 46], «Дранкова, крестьянская дочь из Лубян» (1860) [8, д. 34], солдатская дочь (1893) [8, д. 59]. В менее многочисленных примерах с использованием слова сын эта закономерность также прослеживается: «сын вдовы Алексеевой Николай, 31 года, отдан в военную службу» (1831) [8, д. 28], «Винокуров, крестьянский сын из Уржумского уезда» (1860) [8, д. 40].
В паре слов брат и сестра первое слово также занимает, как правило, независимую позицию, а существительное сестра обычно сопровождается каким-либо определением, например: «сын их Павел и сестра его девица Марфа» (1887) [8, д. 55].
Слова девица и девка в значении «молодая незамужняя женщина» (мужского аналога которым в данном источнике нет) также чаще всего используются в составе словосочетаний - мещанская девица, заводская девица, крестьянская девица / девка. Например: умерла девица Евгения, 57 лет (1862) [8, д. 40], «мещанская девица Тапяна Алексеева, 18 лет» (1888) [8, д. 54], «Бемышевскаго завода крестьянская девица Евдокия Николаева Якимова, 20 лет» (1887) [8, д. 55], «заводская девица Евдокия Мурашова» (1840) [8, д. 34], умер сын Коста у «крестьянской девки» Мавры Андреевой Секериной (1865) [8, д. 42], «сестра ее девка Татьяна» (1870) [8, д. 44], «исключенная из духовного ведомства в крестьянское сословие девка Глафира (нрзб) Мышкина» (1870) [8, д. 44].
Слова жених и невеста используются в разделах, посвященных бракосочетаниям, и, в частности, в устойчивых сочетаниях слов «лета жениха», «лета невесты». При перечислении поручителей используются такие формы, как поженихе и по-невесте. Замужняя женщина именуется не иначе как женка, при этом обычно используется также и определение, например: дворовая женка (1857) [8, д. 39], крестьянская женка (1888) [8, д. 55].
Еще одна показательная пара гендерных номинаций - это солдат и солдатка, например: билетный солдат Яков Павлов Акимов (1879) [8, д. 47] (так называли солдата, уволенного «по билету» в бессрочный отпуск с воинской службы), рядовой солдат (1879) [8, д. 47], отставные солдаты (1819) [8, д. 26], «безсрочно» отпускной
солдат Секерин Осип Филипов (1882) [8, д. 51], уволенный по билету в бессрочный отпуск солдат Екатеринбургского Пехотного полка Иван Шульга (1858) [8, д. 39], Бемышевскаго завода отпущенный по билету солдат Григорий Иноторов (1860) [8, д. 40]; солдатка Танаева (1888) [8, д. 55]. Звание солдата рекрут получал «по прослужении известного числа лет; оно сохранялось за ним и по увольнении в отставку и сообщалось жене и детям. Так образовалось сословие солдат, солдатских жен и детей» [7, с. 749]. Выше мы приводили сочетание «солдатская дочь» из метрической книги.
Другие наименования лиц по родству и свойству, отмеченные в источниках: приводной отец (27-ми летнего Мачихина) (1893) [8, д. 59], тетка («родившего») (1876) [8, д. 46], вдова («Бемышевскаго завода конторщика»,1878) [8, д. 48], сноха («родившаго», 1870) [8, д. 44], «воспр1емники» (принимавшие ребенка от купели при обряде крещения) и поручители (1850) [8, д. 36] и др.
Из наименований лиц по их социальному положению здесь наиболее частотны слова крестьянин, крестьянка, но используются также названия мещанин, дворянин и некоторые другие.
Существительные крестьянин и крестьянка встречаем в таких сочетаниях, как «Бемышевскаго завода крестьяне» (1824) [8, д. 27], заводские крепостные крестьяне (1826) [8, д. 27], крепостные крестьяне (1809) [8, д. 29]. Выше приводились номинации с относительным именем прилагательным крестьянский (сын, дочь, девица и др.). Записи о мещанах даются с указанием города - из Нолин-ска (1863) [8, д. 41], из Мамадыша (1881) [8, д. 49], из Елабуги (1864) [8, д. 41] и др. Из более редких категорий упоминаются личный дворянин (Евсе-виев) и студент (Вятской духовной семинарии) (1901) [8, д. 66] и некоторые другие.
Среди наименований людей по их профессии, должности, занятию встречаем следующие обозначения: мастеровой (Кушвинского завода, 1861 г.) [8, д. 40], конторщик («вдова Бемышевскаго завода конторщика», 1878) [8, д. 48], «управляющий завода» (1869) [8, д. 44], купец (из Елабуги, Константин Пшеничников, 1894) [8, д. 58], прикащик (из Балахны, 1811) [8, д. 30], титулярный советник (1840) [8, д. 34], заводосодержатель (1819) [8, д. 26] и «завода содержатель» (1824) [8, д. 27], наставник («Бемышевского завода наставник Константин Васильев Попов», 1875) [8, д. 46] и др. Военнослужащие Бемышевского завода: ефрей-
тор (1888) [8, д. 55], младший фейерверкер (1898) [8, д. 62], старший унтер-офицер (1893) [8, д. 59] и др. Церковнослужители: дьячок [8, д. 30], священник [8, д. 33], пономарь [8, д. 28], дьякон [8, д. 28], псаломщик [8, д. 55].
Итак, книги Свято-Троицкой церкви Бемы-шевского завода, хранящиеся в ЦГА УР, дают нам обширный исторический материал по разным лексико-семантическим группам названий лиц, в том числе и именам собственным.
Другая не менее интересная для лингвиста «связка» документов, хранящаяся в Центре документации новейшей истории УР - это Протоколы районных партийных собраний Бемыжского райкома ВКП(б) за 1935-1940 и 1956-1958 гг. [9]. Если в церковных текстах царит шаблон, формуляр, и пишущий строго следует правилам заполнения разделов книги, то партийные протоколы - это уже совсем другая история. Составитель их, особенно в 1930-х гг., стремился как можно более точно передать, что и как сказал выступавший. Но в то же время это официальный документ, поэтому устную рабоче-крестьянскую речь нужно было как-то «причесать» канцелярской «гребенкой».
Показателен в этом отношении глагол заниматься, значение которого в словарях толкуется как «иметь что-нибудь в качестве предмета своих занятий», «обратиться к какой-нибудь деятельности» (заниматься политикой, музыкой, уборкой). В рассматриваемых текстах это общеязыковое значение во многих случаях сохраняется, особенно, если речь идет об официальных мероприятиях.
Чем занимались или должны были заниматься члены партии? В записях от 1936 г. читаем: «пар-тучебой нужно заниматься», «коммунисты плохо занимаются повышением политического уровня», «нужно заниматься выполнением льнозаготовок», «колхозы поливкой посевов занимались мало», «партийные организации не занимаются с противопожарной охраной», «с прополкой посевов занимаются мало».
Как видим, встречаются и нестандартные конструкции типа «заниматься с чем» вместо «чем». В норме предлог с при этом глаголе используется с одушевленным существительным - «заниматься с кем?» Например, с учениками. Возможно, в данном случае именно из школьной коммуникации и была перенесена данная модель глагольного управления в административно-партийную сферу. Кроме того, предлог с требует указания на
конкретный объект, а не на процесс («заниматься с охраной, с прополкой»), как это ошибочно представлено в приведенных выше контекстах.
О такого рода языковых нарушениях пишет Т.Б. Радбиль, анализируя неправильную речь героев Андрея Платонова: «Эффект официальной значимости, убедительности создается самим фактом употребления слов общественно-политической лексики - минуя их уместность, их реальное содержание. Это обусловливает возможность употребления общественно-политической лексики в любой коммуникативной ситуации, где требуется выражение эмоций или экспрессии (даже в бытовой). При этом неосвоенность стилевая поддерживается неосвоенностью логической - или даже грамматической (нарушение нормативной предложной сочетаемости» [6, с. 100].
На партийных собраниях, как известно, нередко обсуждался моральный облик коммунистов. Однако ко времени написания рассматриваемых документов еще не было выработано необходимых языковых средств для выражения этих смыслов в официально-деловом стиле (сравним более позднее советское: «морально устойчив», «морально разлагается», «ведет антиобщественный образ жизни» и под.). Поэтому в протоколах 1935-1937 гг. рядом с книжным глаголом заниматься находим сниженную уличную лексику: «т. Максимова занимается пьянкой» (8.02.1935 г.), «председатель колхоза... вместо работы подготовкой к уборочной занялся пьянкой и бросил колхоз ушел удить рыбу» (30.05.1936), «о поведении тов. Галеева, который занимается пьянкой и халатничает в своей работе» (12.04.1936), «вместо честной работы Чуприков занялся пьянством и хулиганством» (31.07.1937).
В последнем примере слово пьянка заменено на пьянство, что отражает начало освоения создателями протоколов отвлеченной книжной лексики. Используются также и другие слова с суффиксом -ство: хулиганство, многожёнство и даже обманство. Вот примеры: «отдельные коммунисты занимаются многоженством, которое впоследствии приводит не к хорошему» (1936 г.), «Алексеев занимается обманством насчет воды: привезет меньше, а говорит больше» (1956 г.). Кроме последнего слова «обманство», остальные существуют в русском литературном языке, но называют они не конкретные общественно важные дела, а некие негативные явления. Еще пример из протокола 1956 г.: «ведет себя очень плохо в быту,
занимается избиением жены, жена его слабее, вот он и пользуется случаем и ударяет ее» (5.04.1956). «Занимается избиением» по форме напоминает сочетания типа «занимается пением/вязанием и т.п.». Однако не случайно эта фраза в наше время вызывает смех, поскольку какое же это занятие (то есть работа, труд) - «избиение жены».
Обратим внимание на то, что в приведенных фрагментах во множестве представлены замены разговорных, бытовых слов канцелярскими оборотами, составными книжными наименованиями: вместо учатся - занимаются учебой, полют -занимаются прополкой, поливают - занимаются поливкой, пьет - занимается пьянкой, пьянством, хулиганит - занимается хулиганством, обманывает - занимается «обманством», избивает - занимается избиением и др.
Данные тексты дают нам и другой разнообразный речевой материал, отражающий состояние русского языка в один из переломных периодов его развития, когда старая норма уходила в прошлое, а новая еще не сформировалась. О такого рода контекстах Н.А. Купина в книге «Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции» пишет: «здесь речь выступает как сфера реализации идеологических предписаний и одновременно как среда, в которой они вырастают и из которой переходят в язык» [4, с. 77].
Все случаи использования глагола заниматься в партийных протоколах связаны с модальными компонентами типа «нужно» и «нельзя». Модальность - это функционально-семантическая категория, выражающая разные виды отношения высказывания к действительности, а также разные виды субъективной квалификации сообщаемого [5, с. 303]. Данные тексты в целом, в силу своей специфики, направлены на прямое волеизъявление и жесткую оценку событий и фактов.
Это может быть непосредственное указание на то, чем следует заниматься: «партучебой нужно заниматься», «нужно заниматься выполнением льнозаготовок», «нужно нам заниматься воспитанием жен коммунистов» и др. Использование наречия со значением недостаточности называемого действия и частицы не-: «колхозы поливкой посевов занимались мало», «с прополкой посевов занимаются мало», «коммунисты плохо занимаются повышением политического уровня», «партийные организации не занимаются с противопожарной охраной». Интересны конструкции
с противопоставлением, в которых также скрыт императив: «вместо работы .занялся пьянкой», «вместо честной работы . занялся пьянством и хулиганством», «на прополку выделяются подростки, которые вместо прополки занимаются игрой». Порицание может быть выражено также введением ссылки на негативную причину, например: «Молодежь из-за не грамотности занимается антисоветскими частушками» (8.02.1935).
Итак, рассмотренные нами два типа архивных документов (церковные книги и партийные протоколы) создавались с одной и той же целью - фиксации неких местных событий. Общим является и то, что их язык регламентирован, используются устойчивые языковые единицы, клише. Бросающееся в глаза языковое отличие этих двух типов текстов обусловлено многими факторами, и не только тем, что между ними - век. Если партийные протоколы насыщены идеологическими оценками и, соответственно, оценочной лексикой («двурушники», «классовый враг» и др.), то церковные книги внешне бесстрастны («умер натурально», «незаконнорожденный» и др.), но именно они от-
ражают действительную жизнь людей, не мнения, а факты. В протоколах люди обозначаются, прежде всего, по их профессиональной и партийной принадлежности, в метрических книгах - по родству и социальному положению.
Принадлежность к одной и той же территории ярко проявляется в том, что в текстах XIX и XX в. совпадет большое число имен собственных - это история разных поколений одних и тех же крестьянских родов. Известные специалисты в области ономастики М.В. Горбаневский и В.О. Максимов подчеркивают, что «сейчас крайне важно восстановить связь времен - на деле, а не на словах, вернуться к системе ценностей исторической России», а интерес к истории Большой и Малой Родины «связан со стремлением посмотреть в историческое зеркало, увидеть себя, собственные черты в своих предках и предшественниках, обнаружить сходство и понять различия» [2, с. 260-261]. Обращение филологов к архивным региональным материалам позволит, используя лингвистические методы анализа, осветить многие неизвестные страницы истории русского народа.
Список использованных источников и литературы
1. Воспреемник // Энциклопедический словарь. Издатели Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. СПб., 1894. Т. 13. С. 281.
2. ГорбаневскийМ.В., Максимов В.О. О некоторых актуальных задачах российской прикладной ономастики // Вопросы географии. Сб. 132. Современная топонимика. М., 2009. С. 232-261.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1991-1993. Т. 1-4.
4. Купина Н.А. Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции. Екатеринбург; Пермь: Изд-во Урал. ун-та, 1995.
5. Лингвистический энциклопедический словарь / под ред. В.Н. Ярцевой. М.: Советская энциклопедия, 1990.
6. Радбиль Т.Б. Мифология языка Андрея Платонова. Монография. Нижний Новгород: Изд-во НГПУ, 1998.
7. Солдат // Энциклопедический словарь. Издатели Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. СПб., 1900. Т. 60. С. 749.
8. Центральный государственный архив Удмуртской Республики (ЦГА УР). Ф. 72. Оп. 1.
9. Центр документации новейшей истории Удмуртской Республики (ЦДНИ УР). Ф. 339. Оп. 1-3.
10. Шейдаева С.Г. История села в фамилиях людей: Бемышевский медеплавильный завод. Лингво-краеведческий очерк. Ижевск: Изд-во Удмуртский университет, 2012.
