CC BY
87
УДК 130.31
АРХЕТИПЫ «МАТЕРИ» И «САМОСТИ»: ИНОЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ САКРАЛИЗАЦИИ ПРИРОДЫ
НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ
А .Г .Некита
THE ARCHETYPES OF THE "MOTHER" AND "SELF": THE MONASTIC MODEL OF THE SACRALIZATION OF NOVGOROD LAND'S NATURE
A.G.Nekita
Гуманитарный институт НовГУ, beresten@mail.ru
В статье рассматриваются принципы организации монастырской жизни на Северо-Западе Руси как отражение ментальных практик сакрализации природы — символа земного совершенства. Этот ключевой культурный идеал новгородского иночества базируется на уникальной традиции бессознательных интерпретаций архетипа «Самости». Сакральное отношение к природе, в которой воплощаются божественные идеалы, актуализирует коллективный символ Матери. А освоение его смыслов обеспечивает инокам возможность поступательного, гармонического восхождения от Земного к Божественному и от Индивидуального к Абсолютному.
Ключевые слова: иночество, монастырь, природа, архетип, Мать, Самость, сакральность.
The article examines the principles of organization of monasteries in North-West Russia as a reflection of the mental practices of sacralization of nature — the symbol of earthly perfection. This key cultural ideal of Novgorod monasticism is based on the unique tradition of unconscious interpretations of the archetype of the "Self". Sacred relationship to nature, in which are embodied the divine ideals that actualizes a collective symbol of the Mother. Mastering his senses monks provides the possibility of progressive, harmonic ascent from the Earthly to the Deity and from Individual to the Absolute. Keywords: monachism, monastery, nature, archetype, Mother, the Self, sacral
Природа, мир, тайник вселенной, Я службу долгую твою, Объятый дрожью сокровенной, В слезах от счастья отстою [1].
Становление иноческой модели феноменоме-нологии архетипа Самости осуществляется, в том числе, в способах освоения окружающего мира и природы. Именно она становится пространством, на котором отрабатываются формы осознания себя и роли естественной среды в становлении культуры. Появление первых монастырей на Севере Руси было не только способом формального противопоставле-ния христианства и язычества, но и важнейшим фак-
тором институционального самоопределения светской и духовной традиций. Однако создание монастырских поселений в пределах древнерусских городов явилось лишь первым этапом утверждения православия на этих территориях.
Следующим шагом в реализации исходного стремления иноков к уединению от суетного мира была организация пустынножительства, значительно удаленного от традиционных мест поселения людей. Как утверждает Г.А.Кожевников, опубликовавший еще в 1913 году статью «Монастыри и охрана приро -ды», «с ростом городов, с чрезмерным возрастанием в них шума и суеты, монастыри должны бежать из го-
родов в глушь, в незаселенные еще дебри лесов, и там, получивши в свое владение большие участки, должны хоть часть их превратить в заповедники, сохраняя для грядущих поколений не только образец благочестивой жизни, но и нетронутую рукой промышленника первобытную природу» [Цит. по: 2, с.48-51].
Таким образом, по мнению А.Тулупова, начиная с XIII—XIV веков, «монашеские обители стали все чаще и чаще возникать в пустынных северных лесах» [3, с. 95]. Пустынник уходит от мира для того, чтобы побыть наедине с Богом и природой как его воплощенным творением. В то же время Н.В.Синицына, оценивая стратегию взаимодействия русского монашества с природным окружением, не без основания утверждает, что «отшельничество-анахоретство подвижников, их жажда "отвержения мира", индивидуальные духовные устремления оказались в сопряжении с процессом внутреннего освоения земель Северо-Восточной Руси, окультуривания дикой природы, расчистки леса под пашню, освоения природных угодий и промыслов, прокладки дорог, открытия водных источников, изменения ландшафта страны с природного на антропогенный» [4, с. 310].
Так создавались условия для новгородской колонизации территорий Севера и Северо-востока Руси, а по свидетельству А.Тулупова, именно «новгородские монахи являлись первопроходцами в суровых северных землях, а основанные ими монастыри были опорными пунктами русской колонизации Севера» [3, с. 96]. В подобных условиях монастырь становился, в первую очередь, земледельческим поселением, которое идеологически патронировалось уникальной новгородской моделью интерпретации православия, основанной на почитании Софии Премудрости Божией.
Этот христианский культ, безусловно, имел мощнейшие языческие основания, связанные с сакральным отношением к Земле. «[...] Русь, восприняв византийскую космологию, придала ей теплоту, непосредственность и даже живость, выходящие далеко за рамки западного средневекового восприятия природы» [5, с. 330]. «Сильное и искреннее чувство природы» [5, с. 330] на Руси имело, безусловно, религиозный, но еще нехристианский характер. Почитание природы в языческой Руси позволяет установить неиерархический характер взаимодействия человека и среды его обитания. Она еще не отчуждена от человека, а ее мифические персонажи, созданные людьми, будучи проказниками и озорниками, не надстоят над ними, а потому и не олицетворяют зло как таковое. «К Матери-Земле [...] стекаются наиболее таинственные и глубокие религиозные чувства народа. Под красивым покровом трав и цветов люди со страхом поклонялись черным сырым глубинам — источнику всех плодотворяющих сил, кормящей груди природы и месту своего упокоения» [5, с. 25].
Духи лесов полей, озер, рек, колодцев и пашен, небесных светил выступают символическими аналогами Трикстера, формируя в сознании язычника цельное представление о дуальности мира и человеческих знаний о нем. Таким образом, именно архетип Тени был динамическим фактором развития мен-
тальности языческой Руси, что во многом заимствуется, особенно на ранних этапах распространения православия, на новгородских землях. Этот же принцип распространяется и на формы становящейся социокультурной практики. Открытость политической системы Новгородской республики, вечевая культура, родовой демократизм, просвещенное иночество, вольное купечество и разгульное ушкуйничество явились необходимыми следствиями существования устойчивой, докультовой и дохристианской традиции почитания природы.
Центром религиозных чувств русского славянина испокон веков является Земля, которую, как утверждает Г.Федотов, следует рассматривать в узком смысле «как почву, как поле, лелеющее семя, как землю пахаря-хлебопашца» [5, с. 23]. А почитание деревьев, камней, колодцев, воды является неизбежным следствием воплощения общемифологического концепта Матери-Земли. «Земля — эта русская "Вечная Женственность", а не небесный ее образ: мать, а не дева; рождающая, а не девственная.» [5, с. 25]. Она и ее ипостаси не всегда дружественны по отношению к человеку, но у наших предков это не вызывало панического страха. «Для русского народа леса и воды всегда были объектами, внушающими робость и вызывающими недоверие. Огромные леса Севера весьма негостеприимны, а часто и опасны для землепашца. Однако в раннюю историческую эпоху северные люди занимались охотой и сбором меда в девственных лесах» [5, с. 24].
По сравнению с дохристианскими представлениями, православные образы природы в ее различных проявлениях, не утрачивают своей роли в формировании славянской картины мира. Классические психоаналитические исследования усматривают в подобных образах существование социокультурных трендов, основанных на действии архетипа Матери, который опирается на ведущие антропологические, родовые символы. Как справедливо утверждает С.А.Маленко, «Мать — это архетип, выражающий вечную и бессмертную, бессознательного стихию, олицетворяющий определенную мистическую причастность первобытного, родового человека к почве, на которой он проживает и в которой содержатся духи его предков» [6, с. 40]. Мать, с этой точки зрения, неминуема, как сама Судьба, но, в то же время, она необъятна, как сама Природа, нежно любящая, но при этом в меру жестокая, требовательная, счастливая и неутомимая дарительница Жизни. Мать — это живительная любовь и одновременно индивидуальный опыт ее переживания, извечная личностная тайна и миф.
Подобная детерминация в большей степени не относится к индивидуальным формам самопознания, а указывает на влияние коллективных настроений, эмоций и чувств, отражающих стереотипные оценки в отношении иноческой культуры. Природа — не только первозданная среда жизни монаха и пространство его хозяйственной деятельности, как справедливо утверждал С.Булгаков, она также является средоточием Мировой Души, осознание которой открывает для человека возможность стать свободным. «Чело-
век, будучи частью природы, до некоторой степени ее продуктом, носит в сознании своем образ идеального всеединства, в нем потенциально заложено самосознание всей природы. В этом самосознании в нем непосредственно проявляется Мировая Душа, идеальный центр мира, и в этом смысле, как мы уже говорили, природа человекообразна. Каждая человеческая личность потенциально носит в себе всю Вселенную, будучи причастна natura naturans, творящей душе природного мира, и natura naturata, теперешней природе. Этим принципиально и обосновывается хозяйство как Единый процесс, в котором разрешается общая задача и творится общее дело всего человечества» [7, с. 162].
Возникающие монастырские поселения, поставив во главу угла духовное служение, именно этим принципиально отличались от мирских крестьянских сел и деревень. Они выступали своего рода воплощениями предвечной славянской утопии, островками могущества Духа и Веры в безбрежном пространстве неосвоенной, а потому еще чуждой человеку природы. По существу, выражаясь современным языком, это были центры древнейших религиозных экопосе-лений, которые лишь в условиях постмодерна обрели новое звучание. Возвышенную и неразрывно связанную с родной природой атмосферу духовных поисков заволжских иноков достаточно рельефно передает дошедшая до нас легенда о Китеж-Граде как о славянской Атлантиде, мифе, излагающем принципы ментальной топографии русской души.
Образ Невидимого Града Китежа фактически являет феноменологию иноческой Самости — символа восторженной гордости за свою землю и природу, торжества веры и праведности, стойкости и величия, непокоренности перед иноземными захватчиками. В духе рассуждений Григория Нисского и северные иноки оценивали действие природы как «восхождение от малого к совершенному» [8]. Подобные идеалы в таких условиях превращались не только в образцы духовного поиска, но и, в первую очередь, были яркими примерами высочайшего мужества, смелости и отваги человека, бросившего вызов не-очеловеченному еще миру. Осуществляя подобный замысел, новгородский инок деятельно и, одновременно, бережно приближал мир земной к миру небесному, а человеческое к божественному. Так, известно, что Нил Сорский в своем Уставе запрещает монахам рубить лес на территории скита. Эти внешние требования и внутренние духовные иноческие поиски являются безусловным указанием на наличие актуальной тенденции освоения архетипических категорий сознания.
Как показывает анализ, иноческие духовные установки в значительной мере ориентируются на архетип Самости, познание содержаний которого в пределах Новгородской земли в древний и средневековый период было наиболее востребованным как раз потому, что именно здесь на практике удалось реализовать концепцию православной теократической республики. Таким образом, неосознанное воплощение религиозного абсолюта в политической и духовной жизни Новгорода является дополнительным указани-
ем на имевшееся в новгородском обществе понимание социокультурной ценности внутреннего мира отдельного человека, а также позволяет обнаружить наличие общесоциальной тенденции к символическому выражению Самости. И это вполне понятно, поскольку сложившийся социально-политический строй явился результатом разрешения сложной дилеммы между индивидуальной свободой и социальной необходимостью. Именно в таких комфортных культурных условиях, в отличие от альтернативной модели монархической теократии в Москве, приведшей к формированию самодержавного профиля власти в России, складывались наиболее продуктивные сценарии становления сознания индивида, избавленные как от фрустрационных тенденций в отношениях с самим собой, так и с природным окружением.
Фактически монастыри, с их особыми духовными правилами жизни, со временем превращаются в духовные и культурные центры, вокруг которых формируются новые места заселения, что становится действенным фактором преобразования дикой природы, а сами подобные процессы возглавляются людьми высокой духовности. За счет этого монастыри приобщают к своей богоизбранной жизни и крестьян, живущих по соседству, которые, впитывая атмосферу религиозных исканий, распространяют сферу духовного влияния иноческих Самостных практик и на мирской быт. Кропотливое, каждодневное освоение суровой природы Новгородской земли, как у иноков, так и у бравших с них пример мирян, становится непременным условием формирования их необыкновенной жизнестойкости, предприимчивости, творчества и самодеятельности. Подобные процессы могли быть успешными только лишь в одном случае, когда они были следствием естественных для самих людей порывов и внутренних устремлений, а не результатом эффективной модели политического, либо религиозного принуждения.
В конечном итоге именно такая деятельно-преобразующая окружающую среду и самих себя коммуникация с природой и становится условием формирования духовной и национальной культуры, специфической трудовой этики новгородского типа хозяйствования и уникальных повседневных практик, присущих этим территориям. Школу жизни в суровых природных условиях Севера постоянно проходило немало новгородцев. Именно здесь и происходила закалка их национального характера. «Преобладавшее на Севере промысловое хозяйство формировало у людей и особую систему ценностей, для которой были характерны такие черты, как самостоятельность, предприимчивость, независимость. Вместе с тем промысловое хозяйство требовало значительной кооперации и, как правило, носило артельный характер. Своеволие здесь никогда не относили к числу добродетелей. Организаторами смелых предприятий выступали как местные, так и новгородские боярские кланы, скованные железной дисциплиной родовой иерархии» [9, с. 123-124]. А.Тулупов считает, что именно леса и болота Новгородской земли выступали тем естественным щитом, который прикрывал ее внешних врагов, тем самым позволив Новгородской
республике достичь высокого уровня политического, экономического и культурно-религиозного развития [3, с. 105].
Эти обстоятельства дают нам право говорить о возникновении в Древней Руси зачатков экологической культуры, приближенных к современному пониманию этого явления. Присущий языческой мен-тальности сакральный статус природы, активно в заимствуется и трансформируется в православии, которое увязывает величие окружающего мира с его твар-ной природой и особым божественным предназначением. Появление такого рода характеристик для внимательного исследователя означает актуализацию мощнейших пластов коллективного опыта, основанного на неосознаваемых формах его организации. Таким образом, традиционное мышление неминуемо оказывается под непосредственным влиянием архетипов коллективного бессознательного.
По сути дела, природа в иноческой традиции выступает полноценным культурным символом, фиксирующим наиболее значимые психические содержания, освоение которых становится непременным условием восхождения к Самости. Таким образом, очерчивается архетипическая матрица сознания, которая позволяет уяснить аутентичную специфику древнерусской ментальности, не искажая ее современными интерпретациями. Именно выделив это ядро, путем тщательного анализа и отбора исследователь получает возможность определения сущности и вектора коллективного опыта, который, независимо от времени, оказывается крайне консервативным элементом в ментальности любого этноса, обеспечивая тем самым его историко-культурную стабильность и существование традиции как таковой. Именно в этом контексте освоение новгородскими иноками северной природы фактически выступает естественным способом осуществления феноменологии Самости, где любое человеческое представление о мире и себе самом формируется в рамках обнаруженной в постмодерне диалектике «корня» и «кроны» [10, с. 11], а не приводит к фатальному разделению и многовековому конфликту цивилизации и природы, метрополии и провинции, власти и личности.
Именно потому даже в непростых природно-климатических условиях Северо-Запада монастыри на Новгородской земле испокон веков выступали образцами самопознания в самоотверженном преобразовании природной среды, наглядно демонстрирующем величие человеческого духа в стремлении гармонизировать земной мир и с помощью этого указывать человеку путь к «горнему» идеалу, в том числе и посредством заступничества людей в условиях непрерывной череды сокрушительных социальных конфликтов. Поэтому и Святость полагалась иноками не как предельное возвышение над грешным миром и его уничижение, ради торжества Божественной идеи воздаяния, но как такое преобразование самих себя, при котором деятельное служение Богу и монашеской общине направлено на заступничество и спасе-
ние человеческого мира во имя символического сближения Земного с Небесным.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований («Иночество: архетипические и социальные аспекты символизации Самости в духовных традициях Новгородской земли»), проект №14-1353001.
1. Пастернак Б. Как разгуляется [Электр. ресурс]. URL: http://www.stihi-rus.ru/1/Pasternak/47.htm (дата обращения: 19.02.2015).
2. Цит.по: Горяшко А. Сам Бог велел. Монастыри и охрана природы в прошлом и настоящем // Химия и жизнь. 2004. № 6. С. 48-51.
3. Тулупов А. Русь новгородская. М.: Эксмо; Алгоритм, 2009. 288 с.
4. Синицына Н.В. Русское монашество и монастыри. X— XVII вв. // Православная энциклопедия. Том «Русская православная церковь». М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2000. 655 с.
5. Федотов Г.П. Собр. соч.: В 12 т. Т. 10: Русская религиозность. Ч. 1. Христианство Киевской Руси, X—XIII вв. М.: Мартис, 2001. 382 с.
6. Маленко С.А. Архетипические образы и родовая среда осуществления сознания: Монография. Великий Новгород, 2006. 207 с.
7. Булгаков С. Философия хозяйства. М.: Институт русской цивилизации, 2009. 464 с.
8. Григорий Нисский. Об устроении человека [Электр. ресурс]. URL: http://www.vehi.net/nissky/nissky.html (дата обращения: 02.03.2015).
9. Борисов Н. Иван III. М.: Молодая Гвардия, 2006. 644 с.
10. Делез Ж., Граттари Ф. Капитализм и шизофрения. Тысяча плато. Екатеринбург: У-Фактория, М.: Астрель, 2010. 895 с.
References
1. Pasternak B. Kak razgulyaetsya [When the Weather Clears]. Available at: http://www.stihi-rus.ru/1/Pasternak/47.htm (accessed 19.02.2015).
2. Goryashko A. Sam Bog velel. Monastyri i okhrana prirody v proshlom i nastoyashchem [God Himself commanded. Monasteries and nature protection in the past and present]. Khimiya i zhizn', 2004, no. 6. pp. 48-51.
3. Tulupov A. Rus' novgorodskaya [Novgorodian Russia]. Moscow, 2009. 288 p.
4. Sinitsyna N.V. Russkoe monashestvo i monastyri. X—XVII vv. [Russian monasticism and monasteries]. Pravoslavnaya entsiklopediya. Tom "Russkaya pravoslavnaya tserkov'" [The Orthodox encyclopedia, vol. "Russian Orthodox church"]. Moscow, 2000. 655 p.
5. Fedotov G.P. [Coll. of works in 12 vols, vol. 10, Russian religiosity, part 1, The Christianity of Kievan Rus (X—XIII centuries)]. Moscow, 2001. 382 p.
6. Malenko S.A. Arkhetipicheskie obrazy i rodovaya sreda osu-shchestvleniya soznaniya: Monografiya [Archetypal images and a generic environment for the implementation of consciousness]. Velikiy Novgorod, 2006. 207 p.
7. Bulgakov S. Filosofiya khozyaystva [Philosophy of economy]. Moscow, 2009. 464 p.
8. Grigoriy Nisskiy. Ob ustroenii cheloveka [On the dispensation of man]. Available at: http://www.vehi.net/nissky/nissky.html (accessed 02.03.2015).
9. Borisov N. Ivan III. Moscow, 2006. 644 p.
10. Delez Zh., Grattari F. Kapitalizm i shizofreniya. Tysyacha plato [Orig.: Capitalisme et schizophrénie. Paris, 1972. 494 p.; Mille Plateaux. Paris, 1980. 645 p.]. Ekaterinburg, Moscow, 2010. 895 p.
