CC BY
121
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
■»г«'
Е. Ш. Галимова, д-р филол. наук, профессор, кафедра литературы, Северный (Арктический) федеральный университет имени М. В. Ломоносова, г. Архангельск, Россия, egalimova2006@yandex.ru
АРХЕТИПИЧЕСКИИ ОБРАЗ РЕКИ В ПРОЗЕ ВАЛЕНТИНА РАСПУТИНА
Смыслы и функции образа реки в творчестве того или иного писателя не раз оказывались в центре внимания исследователей, что и неудивительно, поскольку значимость этого образа в мировой литературе велика и восходит к глубинным мифологическим смыслам. Что касается русской литературы, то, начиная с образа Невы в «Медном всаднике» Пушкина, он, обогащаясь новыми образно-смысловыми оттенками, развивается на протяжении всего XIX столетия и играет важную роль в «Преступлении и наказании» Достоевского, «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина, «Воскресении» = Толстого. В творчестве писателей XX в. этот образ насыщается все новыми значениями — мифопоэтическими, символическими, психологическими, лирическими — и становится одним из самых смысло-емких. = Базовые мифологические смыслы ар-хетипического образа реки в творчестве разных авторов не могут не перекликаться и не совпадать, что закономерно и неизбежно. Однако в художественном мире каждого большого писателя актуализируются те смыслы, которые особенно важны именно для него и соотносятся со всей образной системой этого художественного мира. Нередко в современной литературе речной пейзаж, особенно лирический, отражает авторское, индивидуально-личностное вос-
Нередко в современной литературе речной пейзаж, особенно лирический, отражает авторское индивидуально-личностное восприятие мира, наполняется
субъективными значениями и смыслами, вызывает сложные и прихотливые ассоциации.
приятие мира, наполняется субъективными значениями и смыслами, вызывает сложные и прихотливые ассоциации. Что касается Валентина Распутина, то он скорее обнажает, извлекает те смыслы, которые связаны с рекой в русском национальном сознании (и в целом — в традиционном сознании человечества), нежели привносит в этот образ что-то субъективное.
В ландшафте художественного мира Распутина река занимает центральное место, являясь одной из его констант. Иногда она имеет имя (чаще — Ангара), но нередко называется просто «рекой», что придает образу универсальный характер. При этом важно и наличие у реки ее единственного, только ей данного имени и уникального облика, и то, что она воплощает собой реку как таковую.
В прозе Распутина главное значение архетипа реки, вбирающее в себя множество частных значений, — это река-жизнь, не в метафорическом (точнее, не только в метафорическом), а в буквальном смысле: река есть воплощение полноты живой жизни, ее красоты, тайны, чуда, изменчивости и вечности; она соотносится с рождением, смертью и бессмертием — вечностью.
В повести «Последний срок» река в повествовании о трех последних днях жизни Анны не описывается, но ее присутствие ощутимо и обязательно: река связывает де-
ревню с остальным миром, на пароходе приезжают к Анне дети; дыхание реки укутывает деревню густым и непроглядным туманом; выбравшаяся на крыльцо старуха чувствует, как «с реки доносило настоявшейся за ночь сыростью». Характерно, что самое светлое из тех воспоминаний, которые яркими картинами встают перед мысленным взором Анны, прощающейся со своей долгой и многотрудной жизнью, связано именно с рекой: «Она не старуха — нет, она еще в девках, и все вокруг нее молодо, ярко, красиво. Она бредет вдоль берега по теплой, парной после дождя реке, загребая ногами воду и оставляя за собой волну, на которой качаются и лопаются пузырьки. <...> Она все бредет и бредет, не спрашивая себя, куда, зачем, для какого удовольствия, потом все-таки выходит на берег, ставит свои упругие босые ноги в песок, выдавливая следы, и долго с удивлением смотрит на них, уверяя себя, что она не знает, откуда они взялись. Длинная юбка на ней вымокла и липнет к телу, тогда она весело задирает ее, подтыкает низ за пояс и снова лезет в воду, тихонько смеясь и жалея, что никто ее сейчас не видит. И до того хорошо, счастливо ей жить в эту минуту на свете, смотреть своими глазами на его красоту, находиться среди бурного и радостного, согласного во всем действа вечной жизни, что у нее кружится голова и сладко, взволнованно ноет в груди. Еще и теперь при воспоминании о том дне у старухи замерло сердце — было, и правда было, Бог свидетель».
Казалось бы, ничего особенного не происходит, обычный летний деревенский день, привычный родной пейзаж. Но в этом, по сути, бессобытийном воспоминании главное, конечно, — ощущение жизни как чуда, чувство своей причастности огромному, вечному миру, своей таинственной неслучайности в нем, переживание всем существом полноты бытия.
Известно, что река — «важный мифологический символ, элемент сакральной топографии. В ряде мифологий. в качестве не-
коего "стержня" вселенной, мирового пути, пронизывающего верхний, средний и нижний миры, выступает т. н. космическая (или мировая) река. Она обычно является и родовой.»1. Очевидно, что в народном сознании реальная река коррелировала с мировой рекой. По представлениям северных народов, чтобы попасть в мир предков, нужно было плыть вниз по реке, на север, к Ледовитому океану2.
На детский вопрос героини повести «Дочь Ивана, мать Ивана» о том, как Бог может знать всех людей, отец ответил так: «А мы все ходим воду пить на реку.. Без реки, без Ангары нашей, никто не проживет. А все реки мимо Бога протекают. Он в них смотрит и, как в зеркало, каждого из нас видит».
Реки соотносятся с горним миром («мимо Бога протекают»), и это древнейшее мифологическое значение интуитивно прозревается героями Распутина. Усиливает восприятие реки как бессмертного и вечного начала и мотив отражения: и в приведенном выше фрагменте, и в финале повести «Живи и помни», когда Настена, заглядывая в реку перед последним своим страшным шагом, видит, как «далеко-далеко изнутри шло мерцание. в нем струилось и трепетало небо». В «Прощании с Матерой» также встречается этот мотив: «Там, где течение было чистым, высокое яркое небо уходило глубоко под воду, и Ангара, позванивая, как бы летела в воздухе».
Характерно, что небо, отражающееся в водах, — излюбленный мотив русской литературы. Он получает развитие в элегиях В. Жуковского, в лирике А. Фета, часто встречается в жанре пасхального рассказа и восходит к сакральным — религиозным и мифологическим смыслам. Не случайно в некоторых мифологических системах Млечный Путь — это небесная река, «река душ» или отражение реки в небе3.
Универсальный всеобъемлющий смысл реки как жизни в ее полноте вбирает в себя
множество более частных, также имеющих глубинные мифологические истоки. Один из таких смыслов — река как зримое воплощение течения времени: «Текла в солнечном сиянии Ангара... текло под слабый верховик с легким шуршанием время»; «...течет Ангара, и течет время», — размышляет Дарья в «Прощании с Матерой». А Тамара Ивановна из повести «Дочь Ивана, мать Ивана» вспоминает: «"Все Ангарой пронесет — и детство, и старость, и радость, и горе", — философски изрекалось у них в деревне. И жизнь проносила, и долю намывала новую.». Представление о реке как о времени характерно для мифологического мышления: оно встречается в мифах многих народов мира, в философии и космогонии античных авторов. X. Л. Борхес, размышляя о времени, говорит о точности знаменитой субстанциональной метафоры Гераклита, развивая ее: «Время — река, текущая к нам от своего непостижимого начала, из прошлого в будущее — и это нам понятно»; «В нашем жизненном опыте время всегда подобно реке Гераклита»4.
Еще одно традиционное мифологическое осмысление реки — как границы между мирами — встречается у В. Г. Распутина не только в повести «Живи и помни», о чем писали многие исследователи, но и в других произведениях. Так, в «Прощании с Матерой» Павел, переправляясь через Ангару на остров, «всякий раз поражался тому, с какой готовностью смыкалось вслед за ним время: будто не было никакого нового поселка, откуда он только что приплыл, будто никуда он из Матеры не отлучался. <...> Приплыл — и невидимая дверка за спиной захлопывалась...». Символичен ответ Егора на вопрос растерянной Настасьи, в последний раз закрывающей за собой дверь родной избы и покидающей Матеру, куда ей деть ключ: «В Ангару», — говорит он.
Если в повести «Живи и помни» Ангара становится границей, отделяющей общность деревни, правый берег, от полузвериного существования Андрея Гуськова, хоронящегося на левом берегу, то в «Прощании с Матерой» река разделяет мир традиционный, свой, обжитый, с веками складывавшимся,
Без реки, без Ангары нашей, никто не проживет. А все реки мимо Бога протекают. Он в них смотрит и, как в зеркало, каждого из нас видит.
привычным укладом, и мир новый, чужой, который жителям затопляемых деревень придется осваивать заново. Метафорически в «Прощании.» Ангара предстает в своем древнейшем мифологическом значении — как граница между жизнью и смертью: жителей Матеры и других затопляемых деревень в городе зовут «утопленниками».
При этом в каждой из повестей основные мотивы, связанные с образом реки, различны. В «Живи и помни» на первый план выходит мотив невозможности для Настены соединить два берега — две правды: «Та человеческая общность, неотъемлемой частью которой ощущает себя героиня, обитает в деревне Атамановке, стоящей на правом берегу Ангары. Оборотень Андрей в одиночестве мыкается на левом. Жизнь же Настены обрывается между двумя берегами: отлученная отступничеством мужа от живительного правого, правильного берега человеческой нравственности, великомученица Настена не может найти приют на противоположном неправом, оборотническом берегу одиночества, эгоизма, себялюбия, обид, волчьей злобы, тоски, неприкаянности, мстительности. А другого, третьего берега ни у Ангары, ни у жизни отродясь не бывало»5. Героиня, пытавшаяся соединить собой, «сшить» цепочкой своих следов по заснеженной Ангаре или скользящей по воде лодкой эти два берега, погибает на границе между ними — выбор для нее невозможен.
В «Прощании с Матерой» главным становится мотив потопа. А. Г. Лысов отмечает, что в повести наблюдается «сращение» библейского ветхозаветного сюжета с легендой о граде Китеже, прочитывая повесть как «реквием по праведной Руси, затопляемой не Светлояр-озером, а мутными хлябями очередных ГЭС»6. В размышлениях А. Ю. Большаковой Матера предстает как «утопическая (образная) версия имперской, цар-ско-крестьянской Руси-Деревни, Атлантиды XX в., которой суждено навеки погрузиться в воды исторического безвременья»7.
Амбивалентность водной стихии как дающего жизнь и одновременно таинственного и опасного начала заключается в самой
ДИСКУССИЯ 4
журнал научных публикаций Щ
ее природе, и эта двойственность, поляр ность ее сути также закреплена в мифологи ческом знании: в космогонии многих наро дов вода есть начало и конец всего сущего.
Боялась воды мать Дарьи Пинеги ной, опасалась Ангары Настена. Не случайно именно в этих двух повестях, где река оказывается отнимающим жизнь началом, героиням дано это предощущение грядущей беды. «Предвестием развязки, дурной приметой в начале повести звучит фраза "Настена кинулась в замужество, как в воду..". Затем, в середине повествования фраза эта аукается замечанием: "Не умея плавать, Настена, правда, боялась работы на воде." и, наконец, горьким эхом отзывается на последней странице: "Только на четвертый день прибило Настену к берегу недалеко от Карды"»8. В народном сознании сохранялись отголоски древних славянских мифологических представлений, согласно которым люди, умершие неестественной смертью, становились «заложными покойниками», вызывавшими опасение. «Человек в постели, на ходу ли, случайной, поспевшей ли смертью, но должен умирать непременно на земле, когда под ногами привычная твердь, а в легкие просится воздух», — думает Настена, отправляясь на лодке ставить бакены.
Создавая развернутые пейзажные картины или изображая состояние реки отдельными лаконичными деталями, Валентин Распутин неизменно показывает ее живой. И этот способ изображения едва ли правильно называть олицетворением, ибо олицетворяется неживое, которому приписываются свойства живого; у Распутина же река не нуждается в уподоблении ее живому существу, она сама — в прямом смысле — живая.
Приведем лишь несколько цитат из различных произведений писателя. Вот начало «Прощания с Матерой»: «Опять с грохотом и страстью пронесло лед, нагромоздив на берега торосы, и Ангара освобож-денно открылась, вытянувшись в могучую сверкающую течь»; и упоминание летней реки: «.ласково булькала под близким берегом вода». При этом река соотносится с женским началом: «Это уже шел август, месяц-поспень. Поспевало в огородах, в
В космогонии многих народов вода есть начало и конец всего сущего.
полях, в лесах, поспела, по-бабьи вызрев и отгуляв, Ангара.». А это — Ангара в «Живи и помни»: «Полреки было покрыто тенью, светлой еще и легкой, но течение там казалось много сильней и туже, чем на освещенной половине. А на солнце вода ярко, слепя глаза, играла блестками, словно отвлекаясь, кружась и задерживаясь в движении»; в очерковой повести «Вниз и вверх по течению»: «.за кормой удивленно и неохотно вскипала вода и, подобравшись, катила на две стороны волна. Река позади, казалось, легонько раскачивалась то влево, то вправо.».
Самый развернутый речной пейзаж создан Распутиным в повести «Вниз и вверх по течению», и здесь же впервые возникает оппозиция, которую в мифопоэтическом ключе можно обозначить как «вода живая» — «вода мертвая». В этой очерковой повести выделяются две характеристики «живой» реки, ощутимые и в других произведениях, но не столь прямо выраженные: мощь реки и ее уязвимость, беззащитность. Могучая сила реки проявляется наиболее зримо во время ледохода; герой-повествователь, который «вырос на этой реке, каждый божий день пропадал на ней с утра до ночи», вспоминает, как он, ребенком, с «восторгом и страхом, не помня себя, смотрел на дикую, безудержную силу, сталкивающую лед вниз, вздыбливая и кроша неповоротливые, отливающие глубокой синевой глыбы; какой многоголосый и протяжный, со стоном и отчаяньем стоял вокруг гул».
В сцене ледохода на первый план вновь выступает главный мотив художественного мира Распутина: таинственная, необъяснимая, но непреложная взаимосвязь реалий и явлений природного мира и человеческой жизни, и шире — взаимосвязь всех и вся, всего сущего. Небо объединяется с рекой, а река — с чуткой душой ребенка: «Бешеной, небывалой силы грохот сразу же охватил все небо, раздирая его на части, — оно треснуло и обвалилось.
Мальчишка закричал и упал, не смог устоять, но сразу же опять вскочил на ноги. Он услышал, хотя не в состоянии был ни слышать и ни видеть, каким-то чудом он услышал, как звук раздираемого неба, слабей
и легче, но тот, тот самый звук повторился где-то неподалеку от него. В жутком и неожиданно-радостном предчувствии он вскинул голову и увидел, как, ломая лед, выносит середину реки. Ее только-только сорвало, ее полоса была совсем неширокой. <...>
А мальчишка все плакал, не утирая слез, и все смотрел, смотрел на реку, на ее шумное праздничное освобождение.».
Взаимосвязь всего сущего постигается и героями Распутина, и автором интуитивно и безошибочно. В повести «дочь Ивана, мать Ивана» героиня осознает, «что от того, какой Ангара полнится водой, чистой и говорливой, или тяжелой, стоящей неподвижной запрудой, зависит и наполненность ее поселенцев». Именно поэтому насилие, совершаемое человеком над рекой, неминуемо оборачивается и бедой для человека, катастрофой — для человечества. Губя реку, человек делает и ее губительницей, и это не «месть» по закону бумеранга, а именно проявление органического единства человека и мира, неизбежное следствие нарушения изначальной, богоданной гармонии мироустройства.
Живая природа реки делает ее не безличной неодухотворенной стихией, а ранимым, могущим быть погубленным, как и все живое, существом. Это осознание дается в художественном мире Распутина ребенку: маленький Витя боялся, что с его родной рекой может случиться что-то непоправимое: «По утрам, боясь признаться в этом даже самому себе, он осторожно шел проверять, не случилось ли что-нибудь с рекой, и не понимал, почему это больше никого не тревожит, почему все спокойны, что река и завтра будет течь так же, как текла вчера и позавчера».
Превращение воды из живой в мертвую связано с мотивом насилия над рекой: «От реки тут, конечно, ничего не осталось. река
захлебнулась и утонула во встретившем ее равнодушном разливе. <...> Вода казалась неподвижной и серой. .солнце не могло проникнуть внутрь, освещая лишь мутное и блеклое колыхание. В ней уже не было причудливой игры синей и зеленой красок, живой и волнующей неустанности в красоте и радости свершающегося движения. и чистой, со стеклянным звоном, музыки на перекатах, и волнистых поперечных дорожек от впадающих с силой горных речек, и гордого, манящего к себе вида островов — всего того, что еще только вчера несла с собой река. Из края в край вода лежала покорно и глухо.» («Вниз и вверх по течению»).
Река, над которой совершено насилие, теряет свойства органического, живого, светлого начала. Когда реку, что «тихо и ровно текла. не зная за собой ни вины, ни беды», перегораживают, заставляют разлиться, она становится разрушительной силой, начинается ужас потопа: «Поднялась вода, выше любого, самого страшного наводнения, какое видывали на своем долгом веку острова, и захлестнула, подмяла их, изо всей силы старавшихся сжаться и закаменеть, чтобы выстоять до солнца, но вода все прибывала и прибывала, скрыла под собой деревья и ушла выше. Теперь она давно уже вымыла и разнесла по сторонам всю землю, на которой росли хлеба и травы, и сравняла острова с дном» («Вниз и вверх по течению»).
Одной из главных особенностей художественного мира Валентина Распутина является нерасторжимое единство, сплав всех его элементов, их взаимосвязь. Эта слитость всего со всем и всех со всеми, отмеченная многими писавшими о Распутине, отражает те представления о мире, которые характерны для самого писателя, для его любимых героев и для исчезающего сегодня традици-
онного восприятия мира человеком (человечеством), живущим (жившим) в единстве с этим миром.
«С пронзительной ясностью Анна ощущает себя частицей огромной вселенской жизни, которая владеет ею, пульсирует в ней и пока еще держит возле себя, чтобы потом отпустить на вечный отдых», — это чувство единения распутинских героев с миром осознавали уже первые его читатели9.
Размышляя о повести Евгения Носова «Усвятские шлемоносцы», Валентин Распутин говорит о характере этого восприятия мира героями повести — уходящими на фронт крестьянами — так: «Деревенскому человеку уходить еще труднее, нежели заводскому или конторскому, он врос в родную землю так крепко, такое у него богатство вокруг и в таком родстве он со всем, со всем, что живет рядом, что это не объяснить даже в самой малой доле. И представить нам это прощание сегодня уже нельзя: не 64 года прошло с той поры (Распутин писал это в 2005 г. — Е. Г.), а сотни лет — так изменился человек и так оторвался он от пуповины породившего его природного мира»10.
Пророческий характер произведений Распутина осознается сегодня особенно ясно. Уход из жизни Анны, исчезновение Матеры, смертельная усталость Ивана Петровича, отчаянное сопротивление Тамары Ивановны свидетельствуют об уходе того драгоценного многовекового мироуклада, в котором человек ощущал себя частью рода, народа, природы, всего мира, с которыми он был связан теснейшими и крепчайшими связями.
Мир воспринимался как драгоценный дар Божий человеку, и естественность этого живого, сотворенного и дарованного человеку мира, его органическое родство с человеком, их взаимная предназначенность друг другу обеспечивали ощущение своей неслучайности в этом мире, единства с ним.
Смерть Анны, гибель Настены — это не просто онтологические события индивидуальной человеческой жизни, затопление Матеры — это не только уход под воду русской крестьянской Атлантиды, но нечто большее. Это уход — в масштабах Земли и человечества в целом — традиционного уклада жизни народов, прощание с миром и друг с другом, знамение наступления эры взаимоотчуждения всего и всех, утвержде-
ние господства «Его Величества Индивида, суверенного и независимого от всех религиозных, нравственных и общенациональных ценностей», для которого мир — «не более чем гигантское хозяйственное предприятие для удовлетворения плоти»11.
Художественная интуиция Валентина Распутина, воплотившаяся в мотивно-об-разной системе его произведений, определяющая глубинные смыслы мира его прозы, ведет писателя и его читателей к постижению изначальных законов мироустройства и фатальных последствий их безумного нарушения. 'jjjj
1. Топоров В. Н. Река // Мифы народов мира. М., 1988. Т. 2. С. 376.
2. Семенов В. А. Топонимы и гидронимы Европейского Северо-Востока в сакральном и обыденном контексте // Поморские чтения по семиотике культуры: Вып. 2: Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера России: сб. науч. статей. Архангельск: поморский университет, 2006. С. 137.
3. Березкин Ю. Е. Тематическая классификация и распределение фольклорно-мифологических мотивов по ареалам: Аналитический каталог [Электронный ресурс] URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/ berezkin/146_26.htm (дата обращения: 18.02.2012).
4. Борхес Х. Л. Время // Собр. соч.: в 4 т. СПб., 2000. Т. 3. С. 544.
5. Цветов Г. А. Слово «Для попечения о запущенной русской душе» // Цветов Г. А. Время собирать камни. СПб., 2001. С. 132.
6. Лысов А. Г. «Прощание с Матерой» В. Г. Распутина в контексте произведений о «втором всемирном потопе» в русской литературе ХХ века // Писатели русской традиционной школы второй половины
XX века в контексте современности: Сб. статей. Сургут: РИО СурГПУ, 2009. С. 128, 130.
7. Большакова А. Ю. Духовная география России: поэтика В. Г. Распутина // Писатели русской традиционной школы второй половины ХХ века в контексте современности: Сб. статей. Сургут: РИО СурГПУ, 2009. С. 92.
8. Цветов Г. А. Слово «Для попечения о запущенной русской душе». С. 131.
9. Салынский О. Дом и дороги // Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 7.
10. Распутин В. Г. Шлемоносцы // Роман-журнал
XXI век. 2005. № 2. С. 14.
11. Нарочницкая Н. Река вселенской истории // Наш современник. 2008. № 4. С. 186, 192.
