CC BY
50^ "Культурная жизнь Юга России"
№ 2 (31), 2009
бок первого тома [6]. Итог этому обсуждению вопроса о неудавшемся издательском проекте подвел признанный радетель кубанской казачьей культуры писатель В. Лихоносов, сказавший буквально следующее: «Был составлен и предложен правительству план 20-томного издания векового кубанского наследия. Предлагалось подтвердить славу, величие, жизненную силу и трагедию Кубани письменностью, давно свершившейся. Но решили блистать графоманией современников и пренебрежением к истории» [7].
Хочется верить, что печальный реквием по книжному проекту, который по своей значимости мог сравниться с возвращением памятника Екатерины Великой и изменить к лучшему дальнейшее развитие нашей кубанской литературы, не оставит читателей равнодушными.
Литература
1. Трагедия станицы Полтавской // Родная Кубань. 2002. № 3. С. 108-109.
2. Мова (Лиманський) В. Кулш, Байда i козаки. Нью-Йорк, 1995; Он же. Из литературного насле-
дия. Краснодар, 1999; Он же. Старе гшздо i молодi птахи // Родная Кубань. 2004. № 3. С. 104-137; № 4. С. 120-140; 2005. № 3. С. 126-138; № 4. С. 113-127; 2006. № 1. С. 108-134.
3. Кухаренковские чтения. Краснодар, 1993; Вторые Кухаренковские чтения. Краснодар, 1996; Третьи Кухаренковские чтения. Краснодар, 1999.
4. Два века кубанской литературы. Краснодар, 1993; Кубань литературная: новые доклады и сообщения. Краснодар, 1994; Кубань в эпоху «Серебряного века». Краснодар, 1997; Первые кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 1999; Вторые кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 2000; Третьи кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 2001; Четвертые кубанские литературно-исторические чтения. Краснодар, 2003 и др.
5. Чумаченко В. К. На кубанском литературном шляху // Родная Кубань. 2009. № 1. С. 126-130.
6. Макаренко П. Примечание к выходу антологии «Кубанская библиотека» // Там же. С. 131-132.
7. В. Лихоносов. Добавление главного редактора // Там же. С. 132.
V. K. CHUMACHENKO. «THE KUBAN LIBRARY» IN THE LIGHT OF THE IDENTITY PROBLEM
The article dwells upon the methodological approaches to the publication of the voluminous «Kuban Library», providing general bibliological analysis of the first five published volumes of this new literary series.
Key words: Kuban literature, regional publishing, Kuban Cossacks' identity.
н. В. СВИТЕНК0
АРХЕТИП ТРИКСТЕРА В СЮЖЕТНЫХ КОНСТРУКЦИЯХ Н. С. ЛЕСКОВА
Автор статьи предлагает свою концепцию парадоксов лесковского стиля,устанавливая типологическое сходство между мифологическим персонажем Н. С. Лескова и юнговским архетипом трикстера.
Ключевые слова: авторская субъективность, амбивалентность, ирония, мифологическое сознание, сказ, трикстер.
Архетип «трикстера», по Юнгу, предполагает героя с особым типом сознания, ориентированным на медиацию и синтез. Это плут, шут, озорник, хитрец, юродивый, безумец, маргинал, одиночка - образ инаковости, другого. Трикстер -фигура амбивалентная, он говорит истину, но тут же высмеивает ее. Дискурс трикстера - всегда инсценировка; его логика «обнажает», подает в виде гротескного шаржа господствующие нормы, правила, идеологемы. Место действия такой логики - граница семантических полей [1].
В текстах Н. С. Лескова аналогичный архетип выявляется на разных уровнях. В первую очередь, это персонажи (как трикстеры могут быть охарактеризованы его странники, «нарушители границ», которым присущи детскость, амбивалентность поведения, сочетающая смеховое начало с готовностью к жертвованию) и более емкий уровень поэтики (медиация, синтез и гибрид-ность как принцип организации художественного дискурса). Семантический инвариант повество-
вательной манеры Лескова можно видеть в орнаментальных сказовых приемах: инверсии изображаемых событий и характеров, дискурсивных позиций и стилей.
Как известно, «орнаментальный сказ объединяет принципы нарративного и поэтического строения текста и поэтому представляет собой пограничное явление» [2]. Подвижный, постоянно меняющий точку отсчета авторский взгляд, игра на грани трагедии и фарса, нахождение «по ту сторону» пессимизма и оптимизма, семантическое «мерцание» света и тени, ироническое снятие антитезы - характерные приемы поэтики Лескова. Его излюбленный персонаж - праведник - балансирует между новацией и традицией, революционностью и эволюционностью, свободой и каноном, реальностью и чудом, сакральным и профанным и т. д. Мотивы его поведения могут быть разными, но общим остается рисунок движения «по параболе».
Сошлемся на мнение еще одного авторитетного исследователя, который постулировал, что ста-
№ 2 (31), 2009 "Культурная жизнь Юга России"
новление романа XIX века связано с народным театром-балаганом и актуализацией комических масок. М. М. Бахтин пишет о влиянии этих факторов на образ автора и авторскую точку зрения: «Романист нуждается в какой-то существенной формально-жанровой маске, которая определила бы как его позицию для видения жизни, так и позицию для опубликования этой жизни. И вот здесь-то маски шута и дурака, конечно, различным образом трансформированные, и приходят романисту на помощь. Маски эти не выдуманные, имеющие глубочайшие народные корни, связанные с народом, освященные привилегиями непричастности жизни самого шута и неприкосновенности шутовского слова, связанные с хронотопом народной площади и с театральными подмостками <...> Найдена форма бытия человека - безучастного участника жизни, вечного соглядатая и отражателя ее, и найдены специфические формы ее отражения-опубликования» [3].
Секрет медиации бинарных противоречий в поэтике Лескова, возможно, связан с расслоением фигуры автора. Автор-рассказчик Лескова являет собою такой синтез вымышленного персонажа с реальным автором, о котором говорил Л. Озеров: «Сказовая проза - двойной портрет: рассказчика и автора, искусное повествование, где исповедальное и игровое начала друг другу помогают» [4]. Подобная организация художественного дискурса может быть раскрыта с помощью одного из выделенных К. Юнгом архетипов. Трикстер (провокация, ироническая проверка сложившихся устоев и традиций) привносит элемент хаоса в существующий порядок. Путем деидеализации он способствует превращению мира идеального в реальный.
Лесковская манера повествования - динамичная, подвижная, задает непредсказуемые изменения действительности и героя. В противоположность монументализму Толстого и Достоевского, Лесков выступает как своего рода этнограф, фиксатор многообразия жизни, составитель «энциклопедии мелочей». Суть его «мелких» фабул - в поэтике уклонения, иносказания, парафразы, которая следует обходным путем. Такая нарративная манера амбивалентна.
Подход к повествовательной манере «кудесника слова» как к языковому отражению архетипа трикстера позволяет избежать жесткого детерминизма, подчеркнуть, что нарративная стратегия Лескова устраняет дилемму рационального / иррационального именно тем, что восстанавливает в правах магическое мировидение мифа. Исследователи уже обращали внимание на то, что Лескову присущ «двунаправленный» взгляд, родственный «фольклорному двойному зрению» [5]. Тут очевидно сопряжение прагматико-раци-онального мироощущения с «магическим реализмом». Героям произведений (особенно цикла о праведниках и романа-хроники «Соборяне») присущ мифомагический тип отношения к окружающему, их бытие обусловлено тем, что их сознание довольно далеко от рационально-прагматического.
В рамках лесковского сказа ведется диалог разных исторических типов человеческого сознания: синкретического (миф, фольклор), рационального, иррационального, религиозного, атеистического и пр. Для Лескова характерно сочетание детерминированно-психологическо-го изображения человеческого сообщества со стремлением передать активность мифологического сознания.
Как отметил К. Кедров, «это глубоко содержательный и совершенно новый тип повествования, при котором интонация рассказчика дробится обертонами: лукавыми, нелогичными, ироничными, чуть не шутовскими оттенками; и так расщепляется в ткани текста сама концепция монолитного, однозначного и уверенно-ясного знания о человеке.
Трезвейшая реальность спрятана в самой сердцевине безудержного словесного лесковского карнавала. И выявляется она в <.> сбоях сюжетной логики <...> Лесков чутьем великого художника чуял подступающую драматичную смену логики. Он не пытался осмыслить ее ни в плане всеобщей практической нравственности, как Толстой, ни с позиций теоретического мирового духа, как Достоевский» [6].
Так, в романе-хронике «Соборяне» фарсовые эффекты, нелепые ситуации, комические казусы присутствуют в самых разных по пафосу фрагментах сюжета. Юмористическое перемешано с жутким, возвышенным и трагическим. По верному замечанию Л. Аннинского, две линии - высокая, героическая, «оперная» и пародийная, «опереточная» - сложно переплетаются, отталкиваются одна от другой на протяжении всего романа [7]. Это затрагивает и благоговейную, просветляющую тональность, характерную для описания образов праведников. У Лескова и в ней возможны курьезно-фарсовые и трагикомические обертоны: три «праведника» - протопоп Савелий Туберозов, отец Захария Бенефактов, дьякон Ахилла, показаны в калейдоскопе анекдотических и трагических, «диковинных» и обыденных ситуаций (стиль Лескова упраздняет всякого рода статусность и социальное неравенство).
Идентичность трикстера в мифе все время изменяется, соотносясь то с животным миром, то с божественным миром. Это же искусство превращения и трансформации выступает сущностной чертой повествовательной манеры Лескова: «Ощущение душевной распахнутости и детской бесшабашности, по существу, глубоко беззащитной, и составляет <...> ту призму, сквозь которую видится действие. Суть - в самой призме. Все пропорции сквозь нее меняются, все приобретает иной масштаб. Каменное оказывается призрачным, призрачное отвердевает камнем, крепкое шатается, шатающееся идет вразлет. Черное и белое меняются местами, непримиримое сходится, враги, ведущие войну насмерть, оборачиваются близнецами» [8].
Следуя законам трикстериады, лесковская стилистическая ирония дробит стереотипы эпо-
"Культурная жизнь Юга России"
№ 2 (31), 2009
хи и создает самостоятельный духовный мир. Жесткость бинарных структур преодолевается через медиацию (снятие дуальности, оппозиционности и конфликтности). Поэтому сюжеты и характеры Лескова так лаконичны и дискретны.
Ироническое сознание следует окольным, непрямым путем («кружение вокруг мнимости»), и этот окружной путь оказывается не самым длинным: обход - одна из форм литоты. В этом, как мы полагаем, и заключен парадокс повествовательной манеры, определившей жанровое своеобразие прозы Лескова, тяготеющей к поэтике анекдота, новеллы и «мозаичной» хроники.
Литература
1. Юнг К.-Г. Душа и миф. Шесть архетипов. М., 2005. С. 338-358.
2. Тамарченко Н. Д. Сказ // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М., 2008. С. 235.
3. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 311.
4. Озеров Л. Поэзия лесковской прозы // В мире Лескова. М., 1983. С. 262.
5. Кедров К. Фольклорно-мифологические мотивы в творчестве Н. С. Лескова // В мире Лескова. М., 1983. С. 60.
6. Аннинский Л. А. Лесковское ожерелье. М., 1986. С. 116.
7. Там же. С. 264-266.
8. Гуминский В. Органическое взаимодействие (От «Леди Макбет...» к «Соборянам») // В мире Лескова ... С. 255.
9. Аннинский Л. А. Лесковское ожерелье ... С. 159.
N. V. SVITENKO. ARCHETYPE OF TRICKSTER IN N. S. LESKOV'S NARRATIVE MANNER
The author suggests his own concept of Leskov's style paradoxes, determining the typological similarity between Leskov's personage an Jungian trickster archetype.
Key words: author's subjectivity, ambivalence, irony, mythological consciousness, tale, trickster.
М. В. ЮРЬЕВА
ТРАНСЛЯЦИЯ РУССКОЙ СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЫ В ДРАМАТУРГИИ Д. В. АВЕРКИЕВА
Автор статьи прослеживает влияние древнерусского словесного искусства на драматургию второй половины XIX века. Художественные особенности исторической драмы рассмотрены на примере творчества Д. в. аверкиева.
Ключевые слова: трансляция, эстетическое новаторство, инвариант, драматический конфликт.
Литературное наследие известного драматурга и театрального критика Д. В. Аверкиева (18361905) находится в органической взаимосвязи с теми процессами общественного сознания, искусства и науки 1850-1880-х годов, благодаря которым усилился интерес к духовному наследию Древней Руси в культурном контексте эпохи. Достижения в области истории и этнографии, становление академического литературоведения устремили интеллектуальный пульс времени к поиску национальной идеи, ее философскому осмыслению. «Стремление к самопознанию привело к осознанию связи Я с настоящим и прошлым человечества <...> к изучению объективных отложений человеческой мысли в языке и словесных произведениях» [1]. В этом процессе актуальным становится философское и эстетическое осмысление проблем современности драматургией и театром.
В 1850-1880-е годы - время расцвета национального театра, обретающего новый материал для сценического воплощения, - среди многочисленных жанровых образований особое место принадлежит пьесам на историческую тематику.
Сделать историю предметом искусства считали основной своей задачей драматурги «этнографического» направления.
Культурно-исторические реалии входят в мир художественного произведения через словесно-образный ряд, транслирующий в современность устойчивые мотивы и бытовые приметы старины. Причастность к истории нередко воспринимается писателями очень эмоционально - как родное, но трагически забытое прошлое. Крепость русского уклада, нравственная чистота и цельность внутреннего бытия идеализировались. Средневековый мир виделся как оформленный, завершенный, но необратимо отдаленный во времени. Приобщение к такому материалу, включение его в полемику о настоящем и будущем рождало феномен эстетического новаторства: «Каждый драматург формирует свою систему соотношений между историческим временем, фактом и авторской волей, выстраивающей эти факты в определенной последовательности и подчиняющей их себе» [2]. «Память жанра», «память стиля» работали не только как устойчивое свойство культуры, но и как динамичный творческий фактор.
