CC BY
83
УДК 8Р2
Дубцова Е.К.
Оренбургский государственный педагогический университет galereya-k@yandex.ru
АРХЕТИП РУССКОГО ВОИНА В РОМАНАХ А.А. ПРОХАНОВА (КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)
В статье исследуется вопрос об архетипе русского воина в чеченской прозе на примере романов А.А. Проханова. Выявлена традиция древнерусской литературы в изображении воина-героя. Определены мотивы его поведения. Рассмотрены императивы, определяющие поведение двух персонажных групп произведений. Проанализирована роль архетипического сознания русского воина, осуществляющего на протяжении веков связь поколений.
Ключевые слова: архетип, постмодернизм, императив, А.А. Проханов, жизнь, воин.
Актуальность темы исследования продиктована следующими факторами:
созвучием современной эпохе нравственных проблем, поднимаемых в чеченской прозе, в частности в произведениях классика современной литературы А.А. Проханова.
Целью данной статьи мы поставили анализ конкретных образов-архетипов в романах А. Проханова «Идущий в ночи», «Чеченский блюз» в культурологическом аспекте.
Подобно тому как в древнерусской литературе, в житиях русских воинов, в воинских повестях, центральным персонажем был герой-праведник, готовый ценой жизни защищать родную землю, в современной военной прозе, повествующей о трагических событиях в России 1990-х гг., по-прежнему появляются сильные духом воины, мученики за веру, отчизну. Так, в творчестве Александра Андреевича Проханова поднимается вопрос о национальном характере, о чести и предательстве. Справедливы слова историка литературы Д.С. Лихачева о том, что «нельзя понять общих особенностей литературы нового времени, не изучая сравнительно литературы древней и новой» [3, с. 15].
В афганских и чеченских романах А.А. Проханова война показывается справедливой: первая - потому что утверждала имперскую идею государства, вторая - поскольку являлась оборонительной и опять-таки защищала интересы империи. И вместе с тем война приобретает черты демонического существа, ненасытного плотоядного чудовища, читатель понимает, что война - тщательно спланированная мировая стратегия. Противостояние русских и чеченцев - чудовищная ошибка, катастрофа, спровоцированная в обстановке постперестроечного советского мира.
Не являясь морализаторскими, «чеченские романы» с их эсхатологическими настроениями все же дают ответ на вопрос о том, как выжить не только физически, но и духовно в страшнейших нечеловеческих условиях войны. Вчерашний атеист, разочаровавшийся в советской идеологии, загнанный в угол, пытается отыскать новый смысл жизни, ему нужна вера высшего порядка, та самая вера русского человека, одна из констант русского национального сознания, трансформированная в советский период, разрушенная в постперестроечное время и вновь обретаемая.
Интересно, что почти во всех романах Проханова о войне, как чеченских, так и афганских, испытавших на себе влияние постмодернистской литературы, обязательно присутствует герой (или даже несколько героев) с ярко выраженным архетипическим сознанием русского воина. В романах «Идущий в ночи», «Чеченский блюз», на рассмотрении которого мы остановимся подробно, можно отметить очертания конкретных образов-архетипов, восходящих к древнерусской литературе. Безусловно, проза Проханова испытала на себе еще и непосредственное влияние «лейтенантской прозы», в чьей сущностной природе также обнаруживаются традиционные константы мышления русского народа.
Прежде чем непосредственно обратиться к выявлению уникальных, устойчивых моделей поведения русского воина (в данном случае -положительного героя, праведника) важно отметить тот факт, что все персонажи произведений - российские/ русские солдаты - условно делятся на две группы в зависимости от отношения к служебному, гражданскому и христианскому долгу. Для всех героев страшнейшим
испытанием на прочность становится война.
Обращаясь к ключевым категориям философии Канта («Критика практического разума»), можно сказать, что герои А.А. Проханова делятся на тех, кто подчиняется гипотетическому и категорическому императиву. «Императивы определяют или условия причинности разумного существа как действующей причины только в отношении результата и достаточности для него, или же определяют только волю, [безразлично], будет ли она достаточной для результата или нет. Первые - это гипотетические императивы и содержат в себе только предписания умения; вторые, напротив, будут категорическими и исключительно практическими законами» [2].
Категорический императив ориентирован на объективные максимы поведения, называемого нравственным, и проявляется в модальных категориях «дозволенное» и «недозволенное», «долг» и «противное долгу».
Так, герой романа «Идущий в ночи» сержант Клычков (Клык) подчиняется гипотетическому императиву, который имеет силу лишь при определенных условиях: не попади он в плен, возможно, он так и оставался бы храбрым солдатом, одним из самых уважаемых в роте, и верил бы в свое бесстрашие. Физически крепкий, циничный, воинственно настроенный по отношению к чеченцам, Клычков в эпизоде празднования дня своего рождения хвастается смелостью и удалью. Гипотетические предписания, правила обладают объективной значимостью в том случае, когда на них не способны повлиять какие-либо случайные, субъективные условия. Мы видим, что всю судьбу Клычкова меняет именно случай. Но то, что сержант Клычков становится предателем, по мнению автора, само по себе не случайно. Вся жизнь героя, как и жизнь его близких, зиждется на ложных ценностях, на симуляк-рах: праздник подменяется пьяным разгулом, любовь - похотью, вера - самостью. «Силач, везучий, почитаемый во взводе за бесстрашие, грубую справедливость, соленые шутки и умное самообладание в бою, он верил в свою удачу. Знал, что не погибнет на этой войне и благополучно, живой и невредимый, вернется домой, в воронежский фабричный городок, где ждет его родня, интересная и денежная работа в охранном предприятии и разведенная соседка Надька, весело и бесстыдно учившая его любовным забавам» [4].
Клычков - человек эпохи постмодернизма: почувствовав смерть, он воспринимает ее как нелепую мистику, и потому выдает товарищей, принимает чужую веру; воспоминания о доме растравляют его душу, и нет в них ничего такого, что дало бы Клыку силы достойно принять смерть. Важно и то, что читатель не осуждает Клычкова - он сам оказывается перед лицом страшной реальности эпохи конца, безверия, животного страха за жизнь, сам боится подобной проверки на верность истерзанному отечеству и вере. Символично и то, что, обретя свободу, по странному стечению обстоятельств один из немногих оставшийся в живых, недавний пленник отчаянно мечтает избавиться от опостылевшей жизни, но избавление не приходит.
Категорическому императиву подчиняется антипод Клычкова - рядовой Звонарев, который руководствуется моральными принципами, общезначимыми предписаниями. Скромный как девушка, этот юноша со светлым взглядом воюет потому, что так ему велит долг перед Отечеством. Он считает себя рядовым солдатом, вынужденным убивать, но не героем и не любителем войны, он против жестокости. На дне рождения у Клыка Звонарев произносит: «Нельзя уши резать... Озвереешь... Детей и женщин жалеть надо... У них от горя глаза провалились.» [4]. В ответ на эти слова виновник торжества произносит резкую отповедь: «Это что за каракатица слюнявая!.. - Клык изумленно посмотрел на Звонаря, посмевшего посягнуть на его превосходство. Замахнуться на его мудрость и первенство. Осудить перед товарищами в час его торжества. - Ты что, вонючих бородачей пожалел? Тех, кто пулю тебе в брюхо шлет? Кто твои кишки на кулак намотает? Выродков ихних жалеешь? Да они вырастут, к тебе в дом придут, твоих детей зарежут. Они кровной местью живут. Покуда их не выбьешь всех, до последнего грудного младенца, они тебя искать станут! И найдут, когда ты спать будешь!..» [4].
В данном случае мы встречаемся с примером парадоксальной композиционной симметрии: Клык, в кругу друзей козыряющий своей непримиримостью к врагу, жестокостью по отношению к женщинам и детям, в кульминационном моменте допроса проявит слабость, а призывающий к честной войне, к милосердию в отношении безоружного населения Звонарев именно благодаря лучшим душевным каче-
ствам стойко вынесет испытание. Подобно тому, как в первом случае сила приобретает черты слабости, во втором случае мнимая слабость является силой. С подобной моделью поведения двух героев мы встречаемся в повести В. Быкова «Сотников».
Виктор Звонарев не чувствует себя Героем, не старается быть похожим на Героя, в его жизни нет места тому, что в христианстве называется самостью и что характерно для человека, верящего в разум, или для атеиста. Он надеется на высшую силу, на Божье заступничество. Именно в Евангелии говорится о том, что в трудный час испытаний человеку даны будут все нужные слова, что от него самого ничего не зависит, все определяет сила его веры и молитвы.
В Викторе Звонареве явно проявляются архетипические черты русского воина, не жалеющего себя и готового умереть за Родину и за веру. Именно так и поступают герои былин, житий, воинских повестей Илья Муромец, Александр Невский, Михаил Черниговский, Евпа-тий Коловрат и др., реально существовавшие в истории. Образ рядового Звонарева тоже очень реалистичен, его прототипом стал герой России Евгений Родионов, который, оказавшись захваченным в чеченский плен, отказался снять крест и предать православную веру.
Опорным компонентом образного строя «Идущего в ночи» становится мотив-образ креста, появляющийся уже в начале романа в мифологическом контексте: «Солдатские амулеты, которыми сберегалась их молодая жизнь, были из этой сказки. Гребешок, если его кинуть через плечо, разрастался непроходимым бором. Синяя стеклянная пуговица разливалась широким озером. Убегавший заяц нес в себе утку, а та - заговоренную пулю. Все это волшебно прилетело из солнечной теплой веранды сюда, в промороженные развалины. Промерцало крестиком на закопченной ладони» [4].
Звонарев в трудный час вспоминает свой дом, церковь, школу, девушку Иру, к которой испытывает светлое платоническое чувство, и помещает в душе молитву: «И как только это случилось и его, без оружия, оглушенного, волокли под землей, пиная, браня, упирая в лоб холодный автоматный ствол, он сразу же, среди страхов и болей, поместил в свое сердце молитвенное ожидание чуда. Предался в руки всеведущего и всесильного Бога, который знает его
беду, следит за ним с небес, видит его в черном подземелье и непременно, либо сейчас, либо позже, пришлет избавление» [4].
Автор подчеркивает, что безыскусный Зво-нарев в страшный час испытания полностью полагается на волю Бога, потому все говорит и делает правильно. Вот он, образ последнего солдата Империи, великой державы, с его не бросающимся в глаза патриотизмом. Архетипичес-кое сознание героя - свидетельство связи поколений, людей с нравственной памятью. Может быть, вполне случайно в эпизоде, повествующем о казни Звонарева, можно найти прямые сюжетные параллели со «Сказанием об убиении в орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора». Герой, как и князь Михаил и боярин Феодор, отказывается сменить веру, молится перед смертью, ему так же отрубают голову. Это, однако, свидетельствует о том, что история повторяется, а также и о том, что не только зло на протяжении истории человечества не меняет своего облика, но и святость неиссякаема.
По мнению современных культурологов, истинный русский характер можно назвать эпилептоидным: «В спокойном состоянии он склонен к легкой депрессии: вялость, апатия... Переключение на другой вид деятельности происходит с трудом, требуется время для «раскачки», привыкания к новым обстоятельствам. И тем не менее русский человек всегда давал адекватный ответ на вызовы судьбы.» [6, с.93].
В романах Александра Проханова, где подчеркивается жизненность архетипа русского воина, подчиняющегося морально-нравственному императиву, заметно стремление противостоять современной массовой культуре с ее желанием объявить несправедливыми не только русско-афганскую и русско-чеченскую, но и Великую Отечественную войну.
Если Виктор Звонарев - классический пример архетипа русского воина, то лейтенант и полковник Пушковы («Идущий в ночи»), капитан Кудрявцев, Филя, Чиж, Ноздря, Таракан, комбриг («Чеченский блюз») представляют несколько видоизмененное архетипическое сознание русского воина. Однако и в этом случае сохраняется «некое ценностно-смысловое ядро, в своей неизменности обеспечивающее высокую устойчивость архетипической модели» [1, с. 25]. Всех этих героев объединяет стремление жить
по совести. Лейтенант Валерий Пушков чувствует личную вину из-за того, что не уберег своих бойцов, и погибает, стремясь выручить из плена Клыка и Звонарева. Полковник Пушков, имея возможность перевести сына на более безопасный участок фронта, не делает этого, руководствуясь голосом совести.
Центральным героем в «Чеченском блюзе» является капитан Кудрявцев, участник боевых действий первой чеченской кампании. Кудрявцев, захваченный врасплох, видит, как в считанные часы истребляется не только его рота, но вся бригада. Точно с такой ситуацией сталкивается капитан Рюмин в повести К. Воробьева «Убиты под Москвой». «Все его солдаты и командиры были мертвы. А он был жив и зачем-то явился сюда, на место, где полегла его рота. Кому-то беспощадному и жестокому было угодно вернуть его сюда, показать окисленный ствол пулемета, тлеющее на асфальте одеяло, механика-водителя, упавшего из люка в позе ныряльщика. Кому-то было угодно поставить его здесь, среди истребленной роты, и беззвучно спросить: «Что теперь станешь делать? Как теперь будешь жить?» [5, с.34].
Выжить в романе суждено только жалкой горстке русских бойцов, шести человекам: Чижу, Филе, Ноздре, Таракану, Крутому и самому капитану, возглавившему командование маленьким отрядом. Казалось бы, кроме бегства, поиска убежища, у героев нет иного выхода - они находятся в окружении. Однако шестерка занимает опустевший трехэтажный дом и делает из него оборонительное укрепление.
Хотя уничтожение русского войска осуществляется ценой предательства, мы видим, что и гибель войска, и спасение отдельных его единиц
- явления далеко не случайные. Ноздря, сын священника, считает, что смерть русских солдат на чеченской земле - расплата за злодеяния народа, вероотступничество: «За что нам такая беда?
- спросил Кудрявцев. - Бог. Значит, есть какой-то грех» [5, с. 46]. Мысль о плате за грехи не нова, она встречается во многих древнерусских текстах, сравним: сказание об убиении Михаила Черниговского начинается такими словами: «В год 6746 (1238), по гневу божиему за умножение грехов наших, было нашествие поганых татар на землю христианскую».
И в том, что после разгрома бригады в живых остаются шестеро человек, тоже виден Про-
мысел Божий: взывающие в сердце к Богу Кудрявцев и Ноздря, любящий рисовать Чиж, добрый деревенский парень Крутой, слабый, как ребенок, Филя, Таракан, собирающий бабочек, - все они одарены способностью по-настоящему любить жизнь и жертвовать собой ради неумирающей имперской идеи. Принципиальная роль в данном случае отводится автором стремлению понять истоки культуры и мироощущения, закрепленные в том числе и в архетипичес-ких образах. Знание исконных основ русской жизни позволяет, несмотря ни на какие перемены, на протяжении веков сохранять традиционные ценности, поддерживать основы социального устройства общества, опирающегося на глубинные этические идеалы, зафиксированные в национальном сознании.
К концу произведения остается только двое из шестерых - капитан Кудрявцев и Ноздря, сын священника, им суждено выиграть в споре со смертью. Священник-отец, молясь Богу о спасении сына и его товарищей, во сне видит своего ребенка живым.
Вот как сам Ноздря размышляет над тем, почему он остался жив:
«- Как оно так получилось, что остался жив. Все ребята из отделения погибли, а я живой.
- И как же все вышло?
Ноздря помолчал, словно собирал то немногое, что успел понять и надумать в краткие минуты тишины после недавнего оглушающего и ослепляющего ужаса.
- Когда началось, я на броне сидел. Грохот, огонь! Машины подскакивают, будто их кувалдой бьют. У одной башню оторвало, и как шмякнет! Рядом наливник рвануло, и вся горючка в небо взлетела и оттуда полилась огнем. Ребята, которые побежали, как раз под этот дождь попали. Я только успел сказать: «Господи, спаси, если можешь!» Больше ничего не помню, как бежал, как спасался. Вы окликнули, тогда и очнулся. Должно, Господь Ангела Хранителя послал, он меня и вынес!..» [5, с.105].
Выигрывают спор со смертью и Чиж, убитый в бою, и Крутой, взорвавший вражеский танк, и Таракан, заслонивший Кудрявцева своим телом, и комбриг, загладивший свою вину, -именно геройская смерть, по мнению автора, искупает грехи человека.
Архетипическое сознание русского воина проявляется и у представителей высших воен-
ных чинов. Не случайно «Чеченский блюз» начинается сценой трагического противостояния начальника штаба (а в его лице всей российской армии), открыто высказывающего мнение о рискованности затеи взятия Грозного, и генерала, за которым стоят министр обороны, правительство, банкиры, западные капиталовложения. В произведениях Александра Проханова изображена еще более бессмысленная жестокость войны, чем в «лейтенантской прозе». Если, например, в повести К. Воробьева «Убиты под Москвой» мы видим преступное бессилие командования, то в «Чеченском блюзе» правительство само является инициатором чеченской кампании. Финал произведения словно подтверждает правоту отважного начштаба: из всей бригады, войсковой единицы, в живых остаются только два человека.
Таким образом, в современной военной прозе заново осмысливаются вечные вопросы, связанные с духовным пониманием российской жизни, что видно на примере творчества
А.А. Проханова. Автору удается главное - опознать симптомы тяжелейшего недуга, глубочайшего расстройства в духовном существе современного человека, показать глобальный масштаб кризисных процессов эпохи. Перед читателем предстает, как огромная панорама, трагедия постперестроечного поколения, крушение судеб людей, по прихоти чужой воли отправленных погибать вдали от Родины. Единственным спасением для лучших героев становится вера, следование законам совести.
Целый ряд художественных образов напоминает нам о древнерусской, христианской традиции понимания воинского долга: последние солдаты империи в сложной ситуации потери ориентиров остаются патриотами, верят в незыблемость законов правды, в Россию великую. Важно, что в обстановке духовной безосновнос-ти современного культурного сознания писатель умеет разглядеть архетип русского воина, в чем проявляется острота его «бинокулярного» зрения.
16.06.2011
Список литературы:
1. Большакова А. Литературный архетип [Текст]/ А. Большакова // Литературная учеба. -2001. - №6. - С. 22-27.
2. Кант, И. Критика практического разума [Электронный ресурс]/ И. Кант. URL: http: // lib. rus.ec / b / 167271, свободный. Загл. с экрана.
3. Лихачев, Д.С. Историческая поэтика русской литературы: Смех как мировоззрение и другие работы [Текст]/ Д.С. Лихачев. - СПб., 1997.
4. Проханов, А. Идущий в ночи [Электронный ресурс]/ А. Проханов. URL: http://www. gramotey. com/ books/ 40119477526466.htm, свободный. Загл. с экрана.
5. Проханов, А. Чеченский блюз [Текст]/ А. Проханов// Роман-газета. - 2001. - №6.
6. Смыслов, В.В. Качества и признаки русского национального характера [Текст]/ В.В. Смыслов// Обсерватория культуры. - 2010. - №2. - С.92-96.
Сведения об авторе: Дубцова Евгения Константиновна, доцент кафедры теории и истории культуры Оренбургского государственного педагогического университета, кандидат педагогических наук. г. Оренбург, ул. Пушкинская, д. 18, ауд. 401, 89225561858, galereya-k@yandex.ru
UDC 8Р2 Dubtsova E.K.
The Orenburg state pedagogical university; galereya-k@yandex.ru
Archetype of Russian soldier in the novels of A.A. Prokhanov (Cultural aspect)
The article investigates the question of archetype Russian soldier in Chechnya as an example prose novels AA Prokhanov. Revealed the tradition of Old Russian literature in the depiction of a warrior-hero. Defined the motives for his behavior. Considered by the imperatives that govern the behavior of two groups of character pieces. The role of the archetypal consciousness Russian soldier, allowing for centuries to maintain the connection between generations.
Key words: archetype, life, war, post-modernism, the Empire, AA Prokhanov
References
1. Bolshakov, A. Literary Archetype [Text] A. Bolshakov / Literary Studies. -2001. - №6.
2. Kant, I. Critique of practical reason [electronic resource] / Immanuel Kant. URL: http:// lib. rus.ec / b / 167 271, free. Headline. from the screen.
3. Likhachev, D.S. Historical poetics of Russian literature: Laughter as a worldview, and other works [Text] / D.S. Likhachev. -St., 1997.
4. Prokhanov, A. Going into the night [electronic resource] / A. Prokhanov. URL: http://www. gramotey. com / books / 40119477526466.htm, free. Headline. from the screen.
5. Prokhanov, A. Chechen blues [text] / A. Prokhanov / Roman newspaper. - 2001. - №6.
6. Smyslov, V.V. Quality and features of the Russian national character [Text] / V.V.Meanings / / Observatory of culture. -2010. - №2. - P.92-96.
