Аргументная структура калмыцких каузативных конструкций Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

АРГУМЕНТНАЯ СТРУКТУРА КАЛМЫЦКИХ КАУЗАТИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ1

Светлой памяти Владимира Петровича Недялкова

1. Введение

1.1. Определение канонической каузативной конструкции Под каноническими каузативными конструкциями принято понимать производные конструкции, подобные приведенной в примере (1). Необходимые признаки канонической каузативной конструкции выявляются путем ее сопоставления с исходной (некаузативной) конструкцией (2):

(1) втр-п койэ 1тэ Ёс-ат хо а1-ы1э-V

хозяин-EXT работник-1Ш овца убить-CAUS-PST

‘Хозяин заставил работника зарезать барана’.

(2) коёэ 1тзЁсэ хо аЬ-V

работник овца убить^Т

‘Работник зарезал барана’.

Производная каузативная конструкция отличается от исходной и в плане структуры события, и в плане ролевой структуры, и в синтаксическом плане. Так, в калмыцком предложении (1)

1 Представленное здесь исследование осуществлялось при частичной поддержке гранта РФФИ № 07-06-00278 «Создание корпусов глоссированных текстов на малых языках России: нанайский, удэгейский, калмыцкий». Я хотел бы выразить искреннюю признательность Рупрехту фон Вальден-фельсу, Михаилу Даниэлю, Дарье Мищенко, Софье Оскольской и Марии Холодиловой, прочитавшим первую версию данной статьи и высказавшим ценные соображения, способствовавшие ее улучшению. Ответственность за все остающиеся ошибки и недостатки лежит, разумеется, целиком на совести автора. В этом исследовании я опираюсь на основополагающие идеи об устройстве каузативных конструкций, высказанные моим учителем, Владимиром Петровичем Недялковым.

Труды ИЛИ РАН. Том У, часть 2. СПб., 2009.

387

выражено сложное каузативное событие, состоящее из двух подсобытий: каузируемого (‘работник зарезал барана’) и

каузирующего (в данном случае это приказ или просьба хозяина, который каузирует работника совершить необходимое действие). В ролевом отношении каноническая каузативная конструкция отличается от исходной тем, что в ней появляется новый участник (хозяин в приведенном примере), имеющий роль каузатора. Синтаксическим проявлением сказанного является то, что количество синтаксических актантов увеличивается на один. Новый участник-каузатор вводится в позицию, характерную для агентивных участников переходной конструкции. Поскольку здесь и далее речь пойдет о синтаксически аккузативных языках (к числу которых относится калмыцкий), можно сказать, что участник-каузатор всегда вводится в позицию подлежащего, а каузируемый участник получает синтаксический ранг ниже подлежащего (в приведенном примере он оформляется дополнением в инструменталисе).

В каноническом случае изменения в трех названных плоскостях наблюдаются одновременно и соответствуют друг другу (новый участник, синтаксически выраженный в позиции подлежащего, является носителем роли каузатора в рамках каузирующего подсобытия). Думается, что именно поэтому при типологическом определении каузатива разные исследователи могут заострять внимание на разных аспектах изучаемой деривации (так, синтаксическое устройство каузативных конструкций может рассматриваться скорее как следствие двухкомпо-нентности структуры каузативного события [Недялков, Сильниц-кий 1969a: 6; Shibatani 1976; Pylkkanen 2002] или скорее как следствие изменения ролевой структуры предиката [Dixon 2000; Плунгян 2003]), при том что содержательно понимание каузативной конструкции у них в целом совпадает.

При каузативной деривации часто происходит перераспределение агентивных свойств. Так, при нормальном прочтении некаузативной конструкции (2) все агентивные свойства сосредоточены на одном участнике (работнике), который и выражен подлежащим. В каузативной же конструкции (1) агентивные свойства разделены между каузатором, занимающим позицию подлежащего, и каузируемым: волитивный компонент скорее

характеризует каузатора, ‘хозяина’, в то время как контроль над протеканием каузируемого события остается у ‘работника’, т. е. у реального исполнителя действия.

Характер такого перераспределения связан с теми отношениями, которые устанавливаются между каузирующим и каузируемым событием. Так, при каузации агентивных событий это перераспределение часто происходит по сценарию, напоминающему тот, который был проиллюстрирован на примерах (1) и (2). Здесь каузирующее и каузируемое события могут быть разнесены по времени, месту и набору участников (например, приказ работнику может быть отдан задолго до исполнения действия и в другом месте); в таких случаях говорят о дистантной каузации.

О контактной каузации говорят в тех случаях, когда два события более тесно связаны друг с другом (например, это характерно для каузации неконтролируемых одноместных предикатов, скажем, при образовании каузатива ‘(за)жечь’ от глагола ‘гореть’):

(3) bi kerosi-n-a lamp sat-a-la-v

я.ШМ керосин-EXT-GEN лампа гореть-CAUS-REM-lSG

Я зажег керосиновую лампу’.

При контактной каузации агентивные свойства в каузативной конструкции обычно полностью сосредоточены на новом участнике-каузаторе, как в приведенном примере.

Каузативный предикат может находиться в разных формальных отношениях с исходным предикатом (о типологии этих противопоставлений см., прежде всего, [Недялков, Сильницкий 1969b; Haspelmath 1993]). Так, в ряде языков для выражения каузации используются аналитические конструкции (русское дать воде закипеть, английское make someone understand). Иногда пары исходный предикат — производный каузативный предикат образуют нерегулярные соотношения, лежащие в области глагольного лексикона (русское пить — поить, английское rise — raise); в таких случаях говорят о лексических каузативах. Наконец, о морфологическом каузативе говорят в тех случаях, когда в том или ином языке представлен более или менее регулярный морфологический процесс образования маркированных каузативных глаголов от немаркированных некаузативных, ср. al- ‘зарезать’ и al-ul- ‘зарезать-CAUS’ в калмыцких примерах (1) и (2).

1.2. Способы выражения каузации в калмыцком языке, цели исследования и структура работы

Настоящая работа посвящена аргументной структуре тех калмыцких каузативных конструкций, в которых каузативная семантика выражается морфологически, т. е. при помощи производных каузативных глаголов. Следует, однако, помнить, что каузативная семантика может выражаться в калмыцком языке и другими способами — аналитически и лексически. Так, аналитические (бипредикативные) конструкции могут использоваться для выражения дистантной каузации. В таких случаях каузирующее событие выражается при помощи матричного глагола, а каузируемое — при помощи сентенциального актанта этого глагола.

Следует отметить, что в калмыцком языке отсутствуют матричные глаголы, выражающие обобщенную семантику каузации (типа английского make или французского faire). Другими словами, матричные предикаты в калмыцких аналитических каузативных конструкциях выражают не просто семантику каузации как таковой, но и определенным образом характеризуют способ осуществления этой каузации. Например, семантика пермиссива (позволения) может быть выражена при помощи матричного предиката zova oga- ‘позволять’ (буквально ‘дать право’):

(4) bagsa surKulc-nar-ta biil-хэ zova

учитель ученик-PL-DAT танцевать-PC.FUT право

og-va

дать-PST

{Учитель очень строгий. Но сегодня в школе день выпуска, и} ‘учитель разрешил ученикам потанцевать’.

Словесный приказ может быть выражен матричным директивным глаголом zaka - ‘приказать’, как в следующем примере:

(5) bagsa küükt-an skol-in dvor-ta

учитель дети-P.REFL школа-GEN двор-DAT

güü-x-iga zaka-v

бежать-PC.FUT-ACC приказать-PST

‘Учитель заставляет детей бегать во дворе школы’.

Таким образом, в некоторых случаях возможна конкуренция между морфологическим каузативом и конструкцией

с сентенциальным актантом, в которой в семантику матричного предиката входит каузативный компонент. Следующее предложение с морфологическим каузативом является переводом того же стимула, что и предложение (5):

(6) bagsa küükt-an skol-in dvor-ta

учитель дети-P.REFL школа-GEN двор-DAT

güü-lKa-v

бежать-CAUS-PST

‘Учитель заставляет детей бегать во дворе школы’.

В полипредикативной конструкции (4), (5) акт каузации (выраженный самостоятельной лексемой) и каузируемое событие осмысляются как более независимые друг от друга. Существенно то, что при контактной каузации бипредикативные каузативные конструкции не используются — соответствующего матричнного глагола в калмыцком языке просто нет. Далее структура бипредикативных конструкций с каузативной семантикой в настоящей статье не рассматривается (см. о них [Князев, настоящий сборник]).

В ряде случаев наблюдается конкуренция и между морфологическим и лексическим каузативом. Так, семантика каузации смерти может быть выражена и производным каузативным глаголом ük-ül- ‘убить, причинить смерть’ (‘умереть-CAUS’), и непроизводным глаголом al- ‘убить’, который можно трактовать как лексический каузатив. Иногда эти способы оказываются взаимозаменимы, однако лексический каузатив тяготеет к большей контактности. Например, для выражения значения ‘убить ударом ножа’ может быть использован только лексический каузатив:

(7) bandit Badma-ga utx-ar saa-Kad

бандит Бадма-ACC нож-INS колоть-CV.ANT

ala-v / *ük-üla-v

убить-PST умереть-CAUS-PST ‘Бандит убил Бадму ударом ножа’.

Морфологический каузатив может оказаться предпочтительным в случае, если каузируемое действие осуществляется опосредованно, например, при семантике убийства по недосмотру:

(8) втс-пэт Байш^э ьаапат

врач-РЬ Бадма-АСС хорошо

ха1а-1-%о-п

смотреть-СУ.МОБ-№О.СОР-СУ.МОБ ик-и1э-V / 0Ка1э-V

умереть-САШ-Р8Т убить-Р8Т

‘Врачи убили Бадму, потому что не осуществляли (не организовали) хорошего присмотра за ним’.

Таким образом, в плане распределения средств выражения в зависимости от структуры каузативного события калмыцкий язык демонстрирует типологически ожидаемую (см. хотя бы [Сотпе 1981: 165; Сотпе 1985: 333; БеЬапееу 1984]) картину: лексический каузатив (в тех случаях, когда он имеется) закреплен за более контактной каузацией, бипредикативные конструкции с сентенциальным актантом, напротив, используются лишь в случае дистантной каузации, морфологический каузатив в этом смысле занимает промежуточное положение и имеет зоны функционального наложения с другими средствами. В калмыцком языке из трех названных способов выражения каузативного значения морфологический каузатив является наиболее частотным в текстах, именно он является основным объектом рассмотрения в данной статье.

В разделе 2 будет кратко рассмотрена проблема морфологического выражения каузатива в калмыцком языке. Далее в центре внимания будут находиться синтаксические структуры, используемые при морфологически производных каузативных глаголах. В разделе 3 обсуждаются канонические аргументные структуры при каузативных глаголах (способы кодирования участников и — кратко — их синтаксические свойства). В разделе 4 рассматриваются некоторые отклонения от канонических схем. В разделе 5 изучается вопрос о роли каузативных глаголов при встраивании отдельных клауз в структуру дискурса. Наконец, в разделе 6 подводятся основные итоги исследования.

2. Глагольное маркирование каузатива в калмыцком языке

Каузативация является чрезвычайно продуктивным и распространенным морфологическим процессом в калмыцком языке. Несколько упрощая действительность, можно сказать, что практически от любого калмыцкого глагола можно образовать каузативный дериват2.

В калмыцком языке, как и в других монгольских языках, представлено одновременно несколько морфологических показателей каузатива3. К числу этих показателей относятся по крайней мере следующие пять: -и1, -а4, -1кэ, -кэ, -хэ5.

Распределение рассматриваемых пяти суффиксов по глагольным основам во многом определяется характером основы,

2 В ходе экспедиций 2007-2008 года путем прямого опроса по анкетам была проверена возможность образования морфологического каузатива от всех глаголов, входящих в 100-словный список (см. о нем [Овсянникова, настоящий сборник]). В некоторых — немногочисленных, их число не превышает 5 — случаях информанты испытывали затруднения, когда перед ними ставилась задача привести ситуацию, в которой мог бы быть употреблен тот или иной каузативный глагол, например, каузативные дериваты от глаголов cad- ‘мочь’ или tor- ‘родиться’. Однако сами формы предполагаемых каузативных дериватов от этих глаголов все же признавались ими существующими словоформами родного языка (например, cad-ub-v ‘мочь-CAUS-PST’, tor-ulb-v ‘родиться-CAUS-PST’). Таким образом, даже в этих случаях речь идет о неполной семантической естественности предполагаемых глаголов, а не о структурном запрете на их образование.

3 Здесь и далее не рассматриваются случаи, когда семантически каузативный глагол является не морфологически производным от некаузативного, а вступает с последним в эквиполентную оппозицию, ср. xamxbr- ‘разбиваться, ломаться’ и xamxbl- ‘разбивать, разламывать’ (см. о таких парах [Недялков 1976: 46-47]).

4 Следует помнить, что основы, оканчивающиеся на шва (э), при присоединении суффиксов, начинающихся на гласный, этот конечное шва теряют.

5 Здесь и далее суффиксы приводятся в виде тех алломорфов, которые реализуются в словах с задним сингармонизмом; в словах с передним сингармонизмом эти суффиксы реализуются как -ul, -а (чередования гласных обусловлены сингармонизмом), -lgb, -gb, и -кэ соответственно (чередования также связаны с явлением сингармонизма, но являются лишь историческими для современного калмыцкого языка).

при этом на выбор суффикса влияют как морфотактические, так и собственно грамматические факторы6.

Проблемы распределения каузативных показателей по глагольным основам довольно подробно освещаются в имеющейся литературе [Харчевникова 2002; Недялков 1976]. В частности, в последней работе показано, что сосуществование двух каузативных дериватов от одного исходного глагола фиксируется сравнительно редко. Проанализировав все каузативные глаголы, попавшие в словарь под редакцией И. К. Илишкина [Илишкин 1964], И. В. Недялков находит 74 такие пары; в подавляющем большинстве случаев между парами каузативных глаголов обнаруживаются определенные семантические различия, чаще всего один из глаголов выражает каузативное значение как таковое, а другой демонстрирует признаки лексикализации или фразеологизации. Строго говоря, само существование каузативных дублетов позволяет ставить вопрос о том, являются ли все названные суффиксы показателями одной грамматической категории или нескольких близких категорий (см. обзор существующих точек зрения на этот вопрос для различных монгольских языков в [Орловская 1999: 208-210]), однако для простоты здесь и в других материалах калмыцких экспедиций все перечисленные показатели глоссируются единообразно (САШ).

В завершение обзора морфологической стороны каузатива хотелось бы отметить, что, как и в других монгольских языках, каузативные дериваты в калмыцком языке иногда могут быть образованы от глаголов, которые уже сами являются каузативными

6 Так, например, показатель -1кэ (и его алломорфы) может присоединяться только к основам, заканчивающимся на гласный. Показатель -а (и его алломорф -а) может присоединяться только к непроизводным непереходным глаголам, основы которых оканчиваются на согласный. Показатель -кэ присоединяется лишь к основам, оканчивающимся на плавные согласные г и I, а показатель -хэ — только к основам, оканчивающимся на согласные 5 и ¿. По всей видимости, наблюдаемые показатели каузатива все же можно свести к меньшему числу различных морфем (ср. [Крылов 2004: 75-76], где 6 основных показателей каузатива в родственном халха-монгольском сводятся к 3 различным морфемам, из которых остальные варианты выводятся по регулярным правилам).

дериватами, например, кат- ‘выходить’ ^ кат-кэ- ‘вытаскивать, выводить, выпускать’ ^ кат-к-ul- ‘заставлять вывести’, kür-‘доходить, достигать’ ^ küт-gэ- ‘доводить, доставлять’ ^ kür-g-ül- ‘велеть доставлять’. В обычном случае интерпретация таких образований с двойным каузативом подчиняется компо-зициональной логике (V-CAUS-CAUS значит что-то вроде ‘каузировать каузировать V’, как в приведенных глаголах), однако зачастую второй показатель каузатива не вводит в структуру события еще одно дополнительное каузирующее подсобытие, а отражает особую семантику простой каузации7.

Наконец, стоит отметить, что каузативные дериваты от некоторых глаголов содержат показатели -ка и -ха (или их позиционные алломорфы), историческая природа которых не вполне понятна. Возможно, этимологически это две слившиеся морфемы, из которых собственно каузативной являлась первая. Об этом говорит существование таких дублетов, как, например, каузативы от глагола nis- ‘лететь’: nis-ks- и nis-kä-[Харчевникова 2002: 76]. Поскольку именно второй из этих глаголов употребляется как обычный каузатив в исследованных нами разновидностях калмыцкого языка, показатель -kä трактуется в подобных случаях как нечленимый показатель каузатива:

(9) ger-in ezs-n sogtu zalu-gэ

дом-GEN хозяин-EXT пьяный мужчина-ACC

nis-kä-Käd кат-кэ-v

летать-CAUS-CV.ANT выходить-CAUS-PST ‘Хозяин дома выкинул (букв.: выгнал, заставив того лететь) пьяного мужчину’.

7 К. Ковальская приходит к выводу о том, что двойной каузатив может выражать значение более дистантной каузации, если за простым каузативом закреплено контактное значение, а также выражать значение интенсивности или многократности каузативного действия [Ковальская 2007: 17-20]. Эти наблюдения соответствуют и типологическим закономерностям употребления двойных каузативов в тех языках, где они возможны, о чем см. [Kulikov 1993].

3. Морфологический каузатив как повышающая актантная

деривация

Далее в настоящей статье для простоты будем называть каузативными конструкциями конструкции калмыцкого языка, содержащие производный глагол, в составе которого имеется морфологический показатель каузатива, и его зависимые. Таким образом, с одной стороны, за рамками рассмотрения оказываются каузативные конструкции, в которых семантика каузации выражается не морфологическими, а лексическими или синтаксическими средствами. С другой стороны, в число каузативных конструкций в принятом понимании попадают как структуры, в той или иной мере соответствующие канонической каузативной схеме (см. раздел 1.1), так и структуры, где глаголы с каузативными показателями ведут себя неканоническим образом. Этим двум типам структур посвящены текущий раздел и следующий раздел 4 соответственно.

Хорошо известно, что во многих языках, имеющих морфологический каузатив, каузируемый участник занимает самую высокую из неподлежащных8 синтаксических позиций; таким образом, на его поведении отражается иерархия синтаксических отношений. В таких языках при каузативации непереходных глаголов каузируемый участник помещается в незанятую позицию прямого дополнения, при каузативации же переходных глаголов, при которых позиция прямого дополнения уже занята, каузируемый участник смещается ниже по иерархии [Сотпе 1981: 169; Сотпе 1985: 337-340]. Такая картина характерна и для калмыцкого языка, хотя и с некоторыми оговорками. Именно поэтому ниже будут отдельно рассмотрены проблемы позиции каузируемого для каузативов от непереходных глаголов (раздел 3.1) и для каузативов от переходных глаголов (раздел 3.2).

8 Одним из ключевых свойств языков, имеющих синтаксическую категорию «подлежащее», — а калмыцкий, безусловно, относится к их числу — является то, что в них в рамках одной клаузы не может быть более одного участника, занимающего эту позицию.

3.1. Падежное маркирование актантов при каузативации непереходных глаголов

Как и в большинстве языков с морфологическим каузативом, при каузативации непереходных глаголов калмыцкого языка, «исходное подлежащее» некаузативной конструкции (т. е. каузируемый участник) смещается в позицию прямого дополнения. Другими словами, каузативация приводит к образованию обычного переходного глагола. Морфологическое оформление прямого дополнения подчиняется в этих случаях тем же закономерностям, что и оформление прямого дополнения при обычных непроизводных переходных глаголах (см. об этих закономерностях [Коношенко, настоящий сборник]). Так, в примере (3) каузируемый участник является неодушевленным и стоит в форме немаркированного аккузатива. Если же прямое дополнение выражено, например, личным местоимением или именем собственным, показатель аккузатива, как и с другими переходными глаголами, обязателен:

(10) ci juygad Badma-gs ina-ÍK-ja-na-c

ты.ШМ почему Бадма-ACC смеяться-СЛШ-РК00-РК8-280 ‘Ты зачем смешишь Бадму?’

По всей видимости, в калмыцком языке существует только один класс непереходных глаголов, при каузативации которых возможно помещение каузируемого участника не в позицию прямого дополнения. Речь идет о глаголах, имеющих значение неконтролируемого порождения звука: xarjsyna- греметь’ [Недялков 1976: 53], jiyns- ‘звенеть’, duuÍ- ‘звучать’ (в случае употребления со словами типа ‘магнитофон’)9. При каузативации этих глаголов возможно оформление неодушевленного каузи-руемого, предмета, способного издавать звук, инструменталисом:

(11) bi xoyx-ar / xorjxs jiyn-UÍ-ü-v

я.ШМ колокол-INS колокол звенеть-САШ^Т-^О

‘Я позвонил в колокольчик (букв.: колокольчиком /

колокольчик)’.

9 Основное значение этого глагола — ‘петь’, в таких случаях он употребляется переходно.

По всей видимости, выбор инструменталиса в таких случаях отражает осмысление участника, соответствующего подлежащему исходной конструкции, не как каузируемого, на которого направлено некоторое действие каузатора, а как инструмента (необходимым условием для чего является наличие волитивного каузатора). Об этом говорит, например, тот факт, что при замене подлежащего в последнем приведенном примере на ‘корову’ (которая, передвигаясь, приводит в движение колокольчик на шее, заставляя его тем самым звенеть) оформление каузируемого инструменталисом становится невозможно. При этом при таком каузируемом, как ‘телефон’, использование инструменталиса обязательно: это естественно, так как телефоном люди пользуются не просто для того, чтобы он издал определенный звук, а для того, чтобы он выступил в качестве инструмента коммуникации:

(12) ¿1 гвЩо-кат з1щ-Ш-скэ-0

ты.ШМ телефон-1Ш звенеть-САШ-СОМРЬ-1МР

‘Позвони по телефону (букв.: телефоном)’.

Ясно, что случаи конкуренции двух синтаксических позиций для каузируемого в каузативных конструкциях, образованных от непереходных глаголов, представляют собой проблему для сугубо структурного подхода к аргументной структуре каузатива. Действительно, в синтаксическом отношении те же калмыцкие конструкции с глаголом ‘звенеть’ устроены единообразно, независимо от того, какой предмет является источником звука — ‘телефон’ или ‘колокольчик’:

(13) гвЩо-и ¿¡щ-за-иа

телефон-ЕХТ звенеть-РШО-РК8 ‘Звонит телефон’.

(14) (икт-т) хоухэ зщ-иа

(корова-ОЕК) колокол звенеть-РК8

‘(На корове) звенит колокольчик (букв.: звенит колокольчик (коровы))’.

Однако, как мы видели, каузативные конструкции, образованные от приведенных исходных структур, различаются в синтаксическом отношении. Можно заметить, что типологии хорошо известны случаи аналогичной конкуренции; объяснение выбора для таких

случаев обычно ищется в области семантики. При этом те семантические параметры, которые стоят за обрисованной конкуренцией, оказываются различны для разных языков. Так, например, Б. Комри приводит примеры из целого ряда языков (венгерского, японского, каннада), в которых выбор падежа каузируемого участника при каузативации глаголов зависит от того, в какой степени этот участник сохраняет свойство контроля. В приводимых Б. Комри случаях выбор инструменталиса всегда отражает большую степень контроля со стороны каузируемого [Comrie 1981: 175].

Калмыцкий язык представляет в названном плане определенный интерес. Во-первых, случаи конкуренции падежей для каузируемого участника в каузативных конструкциях, образованных при каузативации непереходных глаголов, ограничены очень небольшой семантической группой предикатов. Во-вторых, для глаголов этой группы (глаголы звучания) неодушевленный каузируемый участник в принципе не имеет контроля над протеканием события; и ключевым фактором становится возможность интерпретации каузируемого участника как инструмента, что возможно только при волитивном каузаторе: как мы видели, в таких случаях при оформлении каузируемого предпочитается инструменталис10.

Естественно, помимо подлежащного актанта, поведение которого при каузативации мы уже рассмотрели, у непереходного глагола могут быть и другие зависимые, однако в нормальном случае имеющиеся у непереходного глагола исконные периферийные валентности, например, локативные, сохраняются в неизменном виде и при каузативации, как в следующем примере:

(15) ci evr-annJ xoo-gs mana

ты.ШМ сам-GEN.P.3 овца-АСС мы.GEN

xoo-d-t-an xasa-ds or-uÍ-ck3-0

овца-PL-DAT-P.REFL двор-DAT входить-CAUS-COMPL-IMP

‘Ты свою овцу к нашим овцам в загон загони!’ (11_lopatka.6).

10 Эта тенденция обнаруживается в калмыцком языке не только при каузативах от глаголов звучания, но и при некоторых непроизводных двухместных предикатах, которые допускают оформление неподлежащного актанта и аккузативом, и инструменталисом (например, для глаголов Ш1кэ- ‘толкать’, Шъэ- ‘попадать’, Шат- ‘порезать’ и др., см. подробнее о подобной вариативности в оформлении актантов [Холодилова, настоящий сборник]).

3.2. Падежное маркирование актантов при каузативации переходных глаголов

При обсуждении каузативов, образованных от непереходных глаголов, мы убедились в том, что оформление всех актантов исходного глагола, кроме его актанта-подлежащего, в нормальном

11 rp

случае не подвергается изменению при каузативации . То же утверждение в целом верно и для канонических (см. раздел 1.1) каузативов от переходных глаголов. При этом, поскольку у исходных переходных глаголов имеется валентность на прямое дополнение, при каузативации этот участник сохраняет свою позицию, т. е. оказывается прямым дополнением каузативного глагола. Таким образом, здесь возникает широко обсуждаемая в типологической литературе проблема — проблема статуса каузируемого участника в каузативных конструкциях, образованных от переходных глаголов. Выбор конкретной позиции для таких случаев демонстрирует значительное типологическое варьирование.

Так, например, существуют языки, для которых в иерархии синтаксических отношений следует постулировать отдельное отношение «непрямое дополнение» (‘indirect object’). Для таких языков иерархия синтаксических отношений выглядит следующим образом:

(16) подлежащее > прямое дополнение > непрямое дополнение > прочие зависимые

Для таких языков выбор позиции каузируемого при каузативации переходных глаголов зависит от того, имеется ли у исходного глагола собственное непрямое дополнение: если его нет, то каузируемый участник занимает позицию непрямого дополнения (оно обычно маркируется теми средствами, которыми маркируется реципиент при глаголах передачи, например, дативом), если же позиция непрямого дополнения занята, то каузируемый участник смещается ниже по иерархии (например, маркируется инструменталисом, или вводится в составе предложного оборота, или занимает иную периферийную позицию).

11 Из этой общей закономерности имеются исключения, однако они касаются не столько собственно синтаксической реорганизации структуры аргументов при каузативации, сколько отклонений от канонической схемы каузативации как операции по введению нового участника, см. ниже, раздел 4.

Однако существуют и языки, для которых нет оснований говорить об отдельном синтаксическом отношении «непрямое дополнение». К числу таких языков относится, по всей видимости, и калмыцкий. Таким образом, иерархия синтаксических отношений в калмыцком языке выглядит следующим образом12:

(17) подлежащее > прямое дополнение > прочие зависимые

Иными словами, выбор позиции каузируемого при кау-зативации переходных глаголов в калмыцком языке не зависит от наличия или отсутствия каких-либо актантов, кроме подлежащего и прямого дополнения, у исходного переходного глагола.

В имеющихся описаниях калмыцкого языка обычно называется три возможности для оформления каузируемого участника при каузативах, образованных от переходных глаголов (если он вообще эксплицитно выражен): инструменталис, датив и аккузатив [Санжеев 1983: 198-199; Харчевникова 2002: 83]. Первые две возможности соответствуют иерархии синтаксических отношений для калмыцкого языка в том виде, в котором она приведена в (17); такие возможности рассматриваются в разделе 3.2.1. Третья возможность как будто бы противоречит иерархии в обрисованном виде: в таких случаях у глагола имеется два аккузативных дополнения: одно, унаследованное от исходного переходного глагола, и второе, позицию которого занимает каузируемый участник; этот сложный случай кратко рассматривается в разделе 3.2.2.

3.2.1. Оформление каузируемого участника в позиции косвенного дополнения. Как уже было сказано, обычными косвенными позициями, в которые может смещаться каузируемый участник при каузативах, образованных от переходных глаголов, являются позиции дативного или инструментального дополнения. Именно в таком порядке они обычно называются в имеющихся грамматических описаниях, при этом часто отмечается, что оформление дативом является более частотным, возможность же использования инструменталиса обозначается как редкая,

12 т

То, что «прямое дополнение» занимает отдельную позицию на иерархии синтаксических отношений в калмыцком языке, не вызывает сомнений: об этом говорит и поведение глаголов при пассивизации [Выдрина, настоящий сборник], и функционирование «пассивного причастия» на -ata [Крапивина, настоящий сборник], и многие другие факты.

периферийная [Харчевникова 2002: 83; Санжеев 1983: 199]13. Данные, полученные в ходе экспедиций, противоречат этим сведениям: информанты, с которыми велась наша работа, безусловно предпочитают оформление каузируемого участника именно инструменталисом. В большинстве случаев именно этот вариант фиксируется при переводе русского стимула, при этом другие возможности оформления каузируемого участника эксплицитно отвергаются:

(18) Байта Ба]эпа-кат / *Ба]эПа-СЬ / *Ба]эпа-^э Бадма Байрта-1Ш Байрта-БЛТ Байрта-АСС Ы]-ап шms-шlэ-V

тело-Р.РБЕЬ целовать-СЛШ-Р8Т ‘Бадма! заставил Байрту поцеловать себя;, *]’.

В литературе неоднократно отмечалось, что выбор оформления каузируемого участника при каузативации переходных глаголов часто параллелен тем возможностям, которые имеются при оформлении агентивного дополнения в пассивных конструкциях [Сотпе 1981: 172; Сотпе 1985: 339]. Эта тенденция позволяет видеть для таких языков некоторое родство между каузативной и пассивной деривацией: в обеих деривациях происходит смещение «исходного» подлежащего. Для калмыцкого языка такое родство представляется совершенно несомненным. Об этом говорят сразу несколько фактов.

Во-первых, показатели каузатива могут маркировать в калмыцком языке актантное преобразование, которое

в синтаксическом и семантическом отношении можно охарактеризовать как пассивное (см. об этом подробно [Выдрина, настоящий сборник], ссылки, приводимые в этой работе, а также краткое обсуждение ниже, в разделе 3.4).

Во-вторых, наборы синтаксических позиций для агентивного дополнения в пассивных конструкциях и для каузируемого участника в каузативных конструкциях, образованных от переходных

13 Такой взгляд соответствует общемонгольской картине, см. по поводу различных монгольских языков в этом отношении [Санжеев 1963: 38]. Е. А. Кузьменков утверждает, что в монгольском языке дативное и инструментальное оформление каузируемого при каузативации переходных глаголов распространены примерно в равной мере [Кузьменков 1984: 43].

глаголов, полностью совпадают: в обоих случаях возможен инструменталис и датив. Впрочем, как показано в [Выдрина, настоящий сборник], агентивное дополнение в пассивных конструкциях может оформляться и аблативным падежом (как в конструкциях, маркированных специализированным пассивным показателем -gds, так и в пассивных конструкциях с каузативными морфологическими показателями). Для канонического же каузатива аблативное оформление каузируемого нехарактерно, хотя в редких случаях оно и допускалось некоторыми информантами. Так, например, следующий пример был порожден информантом на просьбу составить предложение с глаголом gee-lK3- ‘терять-CAUS’:

(19) Susanin xort-n-ass / OKxorts-n-ds / *xort-ar

Сусанин враг-EXT-ABL враг-EXT-DAT враг-INS

xaalK-i-nJ gee-lK3-v

дорога-АСС-Р.3 терять-CAUS-PST

‘Сусанин сбил врагов с дороги (букв.: заставил врагов потерять дорогу)’.

В-третьих, как было сказано выше, наши информанты предпочитали инструменталис при оформлении каузируемого участника, при том что в имеющихся описаниях эта возможность упоминается скорее как периферийная. Существенно, что точно такое же расхождение отмечается А. В. Выдриной применительно к пассиву [Выдрина, настоящий сборник]. Идет ли в данном случае речь о диалектном отличии того идиома, который изучался нами в полевых условиях, от литературного языка или о том, что калмыцкий язык в целом претерпевает некоторые изменения по сравнению с тем состоянием, которое отражено в предшествующих описаниях, говорить сложно. Однако в любом случае можно говорить о некотором едином процессе, затрагивающем

14

одновременно и пассивные, и каузативные конструкции .

Необходимо отметить, что сам факт смещения каузиру-емого участника в позицию инструментального дополнения

14 А. В. Выдрина допускает, что в случае с пассивом вытеснение датива инструменталисом может отражать влияние русского языка, где агентивное дополнение выражается творительным падежом [Выдрина, настоящий сборник]. Однако ясно, что для каузатива постулировать такое влияние напрямую невозможно.

не позволяет говорить о том, что это дополнение реализует в калмыцком языке отдельное синтаксическое отношение, занимающее третье место в иерархии после подлежащего и прямого дополнения. Об этом говорит, например, тот факт, что наличие инструментального дополнения у исходного переходного глагола никак не препятствует такому же оформлению каузируемого участника в соответствующей каузативной конструкции, как видно по примеру (20), который для наглядности приводится в паре с конструкцией (21) с исходным переходным глаголом:

(20) Ы1 к^Ы-катп кепсэ т-ат та

я.ШМ мальчик-1Ш.Р.КЕЕЬ тряпка-1Ш стол

Ыитк-Ш-и-V

покрывать-СЛШ-Р8Т-180 Я заставил сына покрыть стол скатертью’.

(21) екэ-т кепсэ т-ат та Ыиткэ-V

мать-Р.180 тряпка-1Ш стол покрывать-Р8Т

‘Моя мать покрыла стол скатертью’.

Итак, основным способом оформления каузируемого участника при каузативации переходных глаголов является смещение его в позицию инструменталиса. Возникает вопрос о том, в каких же случаях оказывается возможным оформление дативом. В литературе по калмыцкому языку отмечается, что такой способ оформления в целом коррелирует с пермиссивной интерпретацией каузирующего события [Санжеев 1983: 198; см. также Ковальская 2007: 9], в отличие от инструментального оформления, которое коррелирует с фактитивной интерпретацией15.

Однако, как уже было сказано выше, в изучавшемся нами варианте калмыцкого языка наблюдается явная экспансия инструменталиса в каузативных конструкциях в ущерб дативу. И думается, что эта тенденция связана не столько с тем, что инструменталис берет на себя функции, выполняемые в описывавшихся ранее вариантах калмыцкого языка дативом, сколько с тем, что каузативные конструкции вообще значительно сокращают способность передавать семантику пермиссива при

15 т

Такое распределение имеет параллели в других монгольских языках, см., например, [Кузьменков 1984: 44] о монгольском.

каузативации переходных глаголов. Если при переводе русских стимулов типа ‘заставить V’, ‘приказать V’, ‘сделать так, что V’ и т. д. информанты часто используют каузативные конструкции

без специализированного матричного глагола, то при переводе

стимулов с пермиссивными глаголами ‘позволить V’, ‘дать V’ чаще всего используются не морфологический каузатив, а перифрастические конструкции, прежде всего, со структурой

1^э дgэ- ‘позволить’, букв.: ‘право дать’, где каузируемый участник оформляется дативом, но является при этом аргументом матричного глагола:

(22) Ы1 kдvU-n-d-аn еп кепсэ т-ат та

я.ШМ мальчик-ЕХТ-БАТ-Р.КЕЕЬ этот тряпка-1Ш стол

Ыитк-хэ zдvэ дgэ-v

покрывать-РС.ГОТ право дать-Р8Т.180

{Мне совсем не нравится эта скатерть. Но поскольку сегодня придут гости на день рожденья моего сына,} ‘я позволил ему накрыть стол этой скатертью’.

Некоторые, не очень многочисленные, информанты оценивают как приемлемые и пермиссивные каузативные конструкции с морфологическим каузативом и при этом также оформляют участника, которому позволяется что-то сделать, дативом:

(23) Ы kдvU-n-d-аn еп кепсэ т-ат та

я.ШМ мальчик-ЕХТ-БАТ-Р.КЕЕЬ этот тряпка-1Ш стол

Ыитк-Ш-и^

покрывать-САШ^Т-^О

{Мне совсем не нравится эта скатерть. Но поскольку сегодня придут гости на день рожденья моего сына,} ‘я позволил ему накрыть стол этой скатертью’.

Очевидно, что для тех информантов, с которыми мы работали, приемлемость этих структур значительно уступает приемлемости высказываний с фактитивной интерпретацией, как выше, в (20).

Сказанное, тем не менее, не означает, что оформление каузируемого участника дативом в принципе невозможно. Существует класс глаголов, при каузативации которых такой способ оформления не только возможен, но и является предпочтительным. Именно это наблюдается в случае, если каузируемый участник является

не просто центральным участником каузируемого события, но и получает дополнительную семантическую интерпретацию, как носитель роли реципиента (24)-(25), адресата (26)-(27) или экспериенцера (28), т. е. как раз тех ролей, для которых типично оформление дативом и за пределами каузативных конструкций:

(24) eks-n1 küüks-n-d-an monda

мать-Р.3 девочка-EXT-DAT-P.REFL мяч bar-ü¡s-v

держать-CAUS-PST

‘Мать дала ребенку (sic!) подержать мячик’.

(25) eks ürs-n-d-an xass id-ü¡-ja-na

мать ребенок-EXT-DAT-P.REFL каша есть-CAUS-PROG-PRS ‘Мать кормит ребенка кашей (с ложки)’.

(26) nan-ds Badms evr-ann1 too¡-vr-an

я-DAT Бадма сам-GEN.P.3 считать-NMLZ-P.REFL

med-ü¡s-v

знать-CAUS-PST

‘Бадма сообщил (букв.: дал узнать) мне свое мнение’.

(27) Badma san zarjg-igs cuKara-d-nJ

Бадма хороший новость-ACC весь-DAT-PJ sorjsxa-v

слушать.CAUS-PST

‘Бадма рассказал (букв.: дал услышать) всем хорошую новость’.

(28) Badma gerg-n-annJ zursg nan-ds Бадма жена-EXT-GEN.PJ рисунок я-DAT üz-ü¡s-v

видеть-CAUS-PST

‘Бадма показал (букв.: ‘дал увидеть’) мне фотографию своей жены’.

Таким образом, можно подвести промежуточные итоги, касающиеся оформления каузируемого участника в каузативных конструкциях, образованных от переходных глаголов.

1) Несомненно преобладающим способом оформления является инструменталис, датив возможен в очень ограниченном количестве случаев (о редкой возможности оформления каузи-руемого участника аккузативом см. далее раздел 3.2.2).

2) Наиболее существенно здесь, однако, то, что выбор датива определяется не синтаксическими свойствами исходного предиката и даже не типом каузации, а семантической интерпретацией целостного каузативного события (что соответствует типологической идее, высказываемой в [Кетшег, Verhagen 1994]). Действительно, датив возможен тогда, когда каузируемый участник имеет роль не обычного исполнителя действия, но интерпретируется как получатель (ср. близкую гипотезу, выдвигаемую на материале мишарского диалекта татарского языка в [Бонч-Осмоловская 2007: 152]) некоторого физического объекта (реципиент) или — метафорически — «виртуального» объекта, т. е. как адресат или экспериенцер.

3) Интересно, что все зафиксированные случаи употребления датива характеризуются и еще одним общим семантическим признаком. Речь идет о том, что целью каузатора во всех этих случаях является не изменение состояния участника, кодируемого в позиции прямого дополнения, а именно определенное воздействие на каузируемого участника16. Это особенно очевидно для глаголов ментальной сферы — ясно, например, что в примере (28) фотография вообще не претерпевает никаких изменений при осуществлении каузативного действия, меняется лишь состояние того одушевленного участника, которому ее показывают. В примере (25) каша, безусловно, претерпевает существенные изменения, однако смысл каузации состоит не в том, чтобы уничтожить кашу определенным образом при помощи ребенка, а в том, чтобы накормить ребенка, т. е. сделать его сытым17.

16 Таким образом, характер конкуренции между дативом и инструменталисом при оформлении каузируемого участника при каузативах от переходных глаголов полностью вписывается в типологическую гипотезу, предлагаемую в [Kemmer, Verhagen 1994: 133].

17 В этом смысле можно провести некоторую аналогию между обсуждаемым явлением и конструкциями с внешним посессором для тех языков, в которых такие конструкции фиксируются. Действительно, внешний посессор часто семантически отличается от внутреннего тем, что он осмысляется как участник в какой-то мере вовлеченный (affected) в то действие, которое обозначается соответствующей клаузой. Таким образом, в ролевом отношении внешний посессор часто характеризуется определенной двойственностью, ср. русское Вася порвал Пете рубашку, где Петя — не только посессор рубашки, но и участник, вовлеченный в ситуацию и отождествляемый морфосинтаксически с получателем (ср. Вася порвал рубашку Пети, где этого эффекта не наблюдается).

3.2.2. Оформление каузируемого участника в позиции прямого дополнения. Несмотря на то, что в существующих описаниях калмыцкого языка часто упоминается возможность оформления каузируемого участника при каузативации переходного глагола аккузативом [Санжеев 1983: 198-199], эта возможность в целом избегается информантами, с которыми мы работали в полевых условиях.

Здесь, впрочем, следует сделать одну важную оговорку, касающуюся самого понятия переходный глагол, точнее одного типа лабильных глаголов. Лабильными глаголами называют такие глаголы, которые могут употребляться и переходно, и непереходно. В непереходных употреблениях лабильных глаголов подлежащный участник может соответствовать пациентивному участнику переходных употреблений того же глагола (например, he broke the stick ‘он сломал палку’, ср. the stick broke ‘палка сломалась’); такие глаголы иногда называют P-лабильными (или O-лабильными), где P — пациентивный участник переходной конструкции. Однако количество P-лабильных глаголов в калмыцком языке крайне невелико, а каузативация имеющихся глаголов этого типа маргинальна.

Более интересны для нас довольно многочисленные в калмыцком языке А-лабильные глаголы (где A — агентивный участник переходной конструкции), т. е. такие глаголы, в непереходном употреблении которых подлежащный участник соответствует агентивному участнику переходных употреблений того же глагола. А-лабильными являются английские глаголы sing, hit и их русские аналоги петь, бить: he sang a beautiful song ‘он спел красивую песню’, he sings in the morning ‘он поет по утрам’, he hit the stranger ‘он ударил незнакомца’, he hit at the ball ‘он ударил по мячу’.

При каузативации A-лабильных глаголов в калмыцком языке наблюдается следующая закономерность: каузируемый участник помещается в позицию прямого дополнения в случае, если каузативации подвергается непереходная структура. Эта закономерность хорошо видна по каузативации таких A-лабильных глаголов, которые допускают периферийное выражение второго участника в непереходном употреблении. Так, например, глагол marts- ‘забывать’ допускает оформление второго участника и в позиции прямого дополнения, и в позиции объекта

послелога Шъкат ‘о’. При каузативации этого глагола каузируемый участник попадает в позицию прямого дополнения, только если она свободна, как видно по следующей паре примеров:

(29) Ы саш-ат / *camagэ Еаагт^э кйс-ат

я.ШМ ты-1Ш ты.АСС Батыр-АСС сила-1Ш

шаП-Ш-иаМ

забывать-САШ-РР8-18О

{Бадма обнаружил, что его жена изменяет ему с Батыром. Он ей говорит:} Я тебя заставлю забыть Батыра!’

(30) Ы camagэ / *саш-ат Еаагт-т гшкат кйс-ат

я.ШМ ты.АСС ты-1Ш Батыр-ОШ о сила-ГЖ

таП-и1-па-у!

забывать-САШ-РР8-18О

{Бадма обнаружил, что его жена изменяет ему с Батыром. Он ей говорит:} ‘Я тебя заставлю забыть о Батыре!’

Рассмотренные до сих пор факты подтверждают общую закономерность, обсуждавшуюся в разделах 3.1 и 3.2.1: каузиру-емый участник занимает позицию прямого дополнения, если она свободна, т. е. не занята прямым дополнением исходного глагола. Принципиальный момент заключается, однако, в том, что калмыцкий язык допускает достаточно свободное опущение участников в случае, если они так или иначе восстановимы по контексту. Случаи имплицитности прямого дополнения при переходном глаголе следует отличать от А-лабильности. Действительно, при каузативации собственно переходные (а не А-лабильные) глаголы ведут себя единообразно независимо от того, заполнена ли при них позиция исходного прямого дополнения. Так, в следующих двух примерах каузируемый участник может занимать только позицию косвенного дополнения, хотя позиция прямого дополнения заполнена только в первом случае, во втором же она свободна — подразумеваемый участник отсутствует в каузативной клаузе и восстанавливается лишь по левому контексту:

(31) axlacs bags-nsr-ar / *bags-nsr-igs

председатель учитель-PL-INS учитель-PL-ACC

sira-gs stenk tal tav-üls-v

стол-ACC стенка сторона класть-CAUS-PST

‘Директор заставил учителей поставить стол к стенке’.

(32) axlacs sira xuld-ad

председатель стол продавать-CV.ANT

av-ck-ad stenk tal bags-mud-ar /

брать-COMPL-CV.ANT стенка сторона учитель-PL-INS

*bags-mud-igs tav-üls-v

учитель-PL-ACC класть-CAUS-PST

‘Директор купил стол и заставил учителей поставить его к стенке’.

Случаи опущения (имплицитности) актанта при переходном глаголе и лабильности иногда различаются не совсем тривиальным образом. Например, глагол bic- ‘писать’ в своем обычном значении является собственно переходным. При его каузативации каузируемый участник смещается в периферийную позицию, даже если исходное прямое дополнение не выражено эксплицитно:

(33) bagss surKuVc-пэr-ar / *surKuVc-пэr-igs учитель ученик-PL-INS ученик-PL-ACC bic-ül-vs

писать-CAUS-PST

‘Учитель заставил учеников писать’ {что-то}.

Однако у глагола bic- ‘писать’ имеется и значение, при котором он выступает как непереходный. Речь идет о случае, когда в качестве его подлежащего выступает не агенс, а инструмент. При каузативации глагола bic- ‘писать’ в этом значении каузируемый участник-инструмент оформляется в позиции прямого дополнения:

(34) Badma ruck-igs bic-üls-v Бадма ручка-ACC писать-CAUS-PST ‘Бадма «расписал» ручку’.

Таким образом, все рассмотренные до сих пор факты как будто бы свидетельствуют о том, что выбор между аккузативным

и косвенным оформлением каузируемого участника строго зависит от того, имеется ли при исходном глаголе позиция прямого дополнения (неважно, заполненная или незаполненная). Однако в редких случаях все же фиксировались структуры, в которых каузируемый участник попадал в позицию прямого дополнения, несмотря на то, что при том же каузативном глаголе имеется другое прямое дополнение, «унаследованное» от исходного глагола:

(35) екэ-п1 коуй-кап giic-nэr-tэ йи

мать-Р.3 мальчик-Р.КЕЕЬ гость-РЬ-БЛТ песня йииї-иїз-V

петь-СЛШ-Р8Т

‘Мама попросила сына спеть гостям песню’.

(36) bagsэ шайп^э ЪкоХ-йэ ко^тю учитель мы-ЛСС школа-БЛТ музыка 5ог]5-и\-па

слушать-СЛШ-РР8

‘В школе учитель заставлял нас слушать музыку’.

(37) egcэ-ш caшagэ агкэ сакэг-аъэ старшая.сестра-Р.180 ты.ЛСС водка вино-ЛБЬ сег Ьаг-Ш-па

запрет держать-СЛШ-РР8

‘Моя сестра заставляет тебя не пить (алкоголь)’.

Существенно, что в случаях, подобных (35)-(37), в отличие от всех рассматривавшихся до сих пор, каузативация приводит к появлению глаголов с аргументной структурой, которая не фиксируется за пределами каузативных конструкций: таких некаузативных глаголов, которые допускали бы при себе два прямых дополнения, в калмыцком языке нет.

Однако в связи с примерами типа (35)-(37) можно заметить, что в таких случаях прямое дополнение, наследуемое от исходного глагола, 1) является неодушевленным и не имеет эксплицитного маркера аккузатива, 2) линейно располагается непосредственно перед каузативным глаголом (в отличие от каузируемого участника, расположенного сразу после каузатора). Более того, этот участник находится с каузируемым глаголом в особых семантических отношениях: он либо является малоинформативным (35)-(36),

либо составляет вместе с исходным глаголом идиоматическое сочетание (37). По всей видимости, сочетания таких объектов с исходным глаголом представляют собой неразделимый целостный предикат, а не полноценную глагольную группу и именно поэтому при каузативации ведут себя так же, как непереходные глаголы. Стоит отметить, что для языков с немаркированным аккузативом отмечалось, что структуры, состоящие из глагола и неоформленного дополнения, иногда развиваются по пути лексикализации и начинают вести себя в синтаксическом отношении как непереходные, см., например, [Lazard 2001: 876 и далее]. По всей видимости, признаки этого процесса фиксируются и в калмыцком; более того, возможно, в современном калмыцком «оформленные» и «неоформленные» прямые дополнения различаются не только в плане морфологического маркирования, но и в синтаксическом отношении.

3.3. Проблема моно- или биклаузальности и признаки подлежащности в каузативных конструкциях

Выше уже говорилось о том, что в семантическом отношении каузативная конструкция соответствует сложному каузативному событию, включающему два подсобытия: каузирующее и каузируемое. Известно, что эта семантическая двухчастность во многих языках может обнаруживать и синтаксические корреляты: несмотря на то, что каузативная конструкция возглавляется одной глагольной словоформой, в синтаксисе этих конструкций могут обнаруживаться признаки биклаузальной структуры [Алпатов и др. 2008: 143-150 и далее; Лютикова и др. 2006: 131-136]. Другими словами, компонент синтаксической структуры, соответствующий каузируемой ситуации, может демонстрировать некоторые свойства самостоятельной клаузы, хотя и не возглавляемой отдельной лексической вершиной.

Обрисованная картина обычно нехарактерна для контактных каузативов. Это верно и для калмыцкого языка: например, конструкции контактной каузации с каузативными глаголами чаще всего ведут себя точно так же, как обычные переходные глаголы, обозначающие воздействие на некоторого участника, при нормальном развитии события предполагающее переход этого участника в некоторое новое состояние.

Однако конструкции, выражающие значение дистантной каузации, в калмыцком языке демонстрируют некоторые существенные отличия от непроизводных переходных глаголов. Некоторые

из этих свойств будут рассмотрены в разделах 3.3.1 и 3.3.2, а далее в разделе 3.3.3 будут обсуждаться свойства подлежащего у актантов каузативной конструкции.

3.3.1. Порядок слов. В целом калмыцкий язык допускают определенную свободу порядка слов. Достаточно фиксированным является лишь конечное положение сказуемого в составе клаузы (наблюдаемые иногда отклонения от этой схемы, по всей видимости, являются следствием интерференции с русским языком), расположение же актантов друг относительно друга скорее подчиняется статистическим тенденциям и зависит не только от собственно синтаксической, но и от коммуникативной структуры высказывания (актуального членения) [Очиров 1964: 157-160, см. также Коношенко, настоящий сборник]. При прочих равных предпочитается порядок с начальным положением подлежащего, среди дополнений ближе всего к глаголу обычно располагается прямое дополнение, как в следующем предложении:

(38) киикэ-п катапйаЁ-ат Ысэ g Ыс-^а-иа

девочка-ЕХТ карандаш-1Ш письмо писать-РШО-РР8 ‘Девочка пишет письмо карандашом’ [Очиров 1964: 158].

Интересно в этом отношении то, что производные каузативные глаголы, выражающие семантику дистантной каузации, отличаются от обычных переходных глаголов. Для них в целом выполняется следующее правило: каузируемый участник линейно располагается левее всех тех зависимых, которые «наследуются» от исходного некаузативного глагола.

Если каузируемый участник выражен косвенным дополнением и при этом, как обычно и бывает, в предложении имеется прямое дополнение, то при реализации названной закономерности соблюдается и общая закономерность калмыцкого языка: косвенное дополнение предшествует прямому:

(39) екэ-т еск-аг пап-ёэ и1э biсэg

мать-Р.180 отец-1Ш я-БЛТ длинный письмо

Ыс-Шэ-V

писать-СЛШ-Р8Т

‘Мама заставила отца написать мне длинное письмо’.

Если считать, что актант, соответствующий каузируемому участнику в подобных примерах, — это обычное косвенное дополнение глагола, то следовало бы ожидать, что его расположение относительно прочих косвенных дополнений было бы относительно подвижно. Этого, однако, не наблюдается. Так, например, при наличии в каузативной конструкции двух дополнений в инструменталисе носители калмыцкого языка безусловно предпочитают помещать каузируемого участника сразу после подлежащего, ср. примеры (40а) и (40б):

(40а) тШсюпег хи1хас-аг катапйаЁ-ат biсэg

милиционер вор-1Ш карандаш-1Ш письмо

Ыс-Шэ-V писать-СЛШ-Р8Т

‘Милиционер вынудил вора написать письмо карандашом’.

(40б) ??тШсюпег катапЛаЪ-ат хи1хас-аг biсэg

милиционер карандаш-1Ш вор-1Ш письмо

Ыс-Шэ-V писать-СЛШ-Р8Т

‘Милиционер вынудил вора написать письмо карандашом’.

При этом выбор порядка слов в подобных примерах не может быть мотивирован стремлением к снятию многозначности — понятно, что ‘карандаш’ в любом случае может быть проинтерпретирован только как инструмент, а не как каузируемый участник. Таким образом, есть основания полагать, что в предложениях, подобных (40а), два дополнения, выраженных инструментальным падежом, занимают разные синтаксические позиции.

Любопытна и ситуация, когда каузируемый участник выражается аккузативом. Выше, в разделе 2.1, мы видели, что такое маркирование характерно, прежде всего, для каузативов, образованных от непереходных глаголов; если при этом исходный глагол является одноместным, то наблюдаемая модель порядка слов соответствует общей тенденции калмыцкого языка: подлежащее — прямое дополнение — обстоятельства — сказуемое (о кауза-тивации некоторых непереходных глаголов с двумя актантами речь пойдет ниже, в разделе 4.3). Однако 1) если каузируемый глагол является непереходным многоместным, а также 2) если каузируемый участник выражен в позиции прямого дополнения,

но при том же глаголе имеется и другое зависимое имя в форме (немаркированного) аккузатива, «наследуемое» от исходного глагола (этот случай был рассмотрен в разделе 3.2.2), то каузируемый участник в аккузативе обычно располагается левее прочих зависимых каузативного глагола, чаще всего — непосредственно после подлежащего. В случае 1) такая порядковая модель является предпочтительной (см., например, высказывания (15), (65), но не абсолютно обязательной), в случае 2) она практически не знает исключений (см. примеры (35)-(37)). Таким образом, во всех таких случаях нарушается общая тенденция калмыцкого языка располагать прямое дополнение после косвенных, другими словами, каузативные глаголы демонстрируют систематическое отличие от непроизводных многоместных переходных глаголов.

Таким образом, можно сказать, что в целом каузируемый участник в морфологических каузативных конструкциях в плане линейного расположения ведет себя не так, как обычные дополнения глагола в том же падеже, а как подлежащее зависимой клаузы (см. подавляющее большинство примеров в [Прохоров, настоящий сборник; Князев, настоящий сборник; Сердобольская, настоящий сборник]. Сам по себе этот факт как будто бы указывает на то, что каузативные конструкции отличаются от обычных моноклаузальных конструкций с такой же падежной рамкой.

3.3.2. Синтаксические признаки моно- и биклаузальности каузативных конструкций. Факты, рассмотренные в предыдущем разделе, указывают на то, что каузируемый участник занимает в каузативных конструкциях особую линейную позицию. Это может объясняться тем, что в структуре каузативной конструкции сохраняются следы исходной некаузативной клаузы, а каузируемый участник ведет себя как аргумент, в какой-то мере внешний по отношению к ней. В таком случае ожидается, что в каузативной структуре будут обнаруживаться и другие проявления их биклаузальной природы. И некоторые такие проявления, действительно, удается обнаружить.

Противопоставление моно- и биклаузальных структур проявляется, прежде всего, в поведении различных синтаксических элементов, нормальной сферой действия которых является именно клауза. Одним из таких элементов в калмыцком языке является показатель прогрессива настоящего времени -3а-па.

В своем эпизодическом значении этот показатель, присоединяясь к клаузе, обозначает, что событие, выражаемое этой клаузой, продолжается в момент наблюдения. Однако в структуре каузативного события имеется два подсобытия. Существенно то, что в случае дистантных каузативов в сферу действия этого показателя может попадать не только каузирующее подсобытие или оба подсобытия вместе, но и только каузируемое событие. Первую возможность мы видим в следующем примере:

(41) ci juygad namags ina-ÍK-ja-na-c?

ты.ШМ почему я.АСС смеяться-CAUS-PROG-PRS^SG

‘Ты зачем меня смешишь?’

Это предложение может быть произнесено человеком, который смеется; в этом случае в момент речи имеет место и каузирующее подсобытие, и каузируемое подсобытие. Оно же может быть произнесено человеком, который не смеется. В таком случае в сферу действия показателя прогрессива попадает лишь каузирующее событие. Интересно то, что для некоторых каузативных глаголов наблюдается другой набор возможных интерпретаций, как в следующем примере:

(42) bagss küükt-ar keÍ-vsr ums-uÍ-ja-na

учитель дети-INS говорить-NMLZ читать-CAUS-PROG-PRS

а. ‘Учитель (в данный момент) заставляет детей прочитать рассказ’. {Например, учитель дает инструкцию}.

б. ‘Дети сейчас читают рассказ по указанию учителя’. { Учителя может даже не быть в этот момент в классе}.

При второй интерпретации в сферу действия показателя прогрессива попадает только каузируемое подсобытие. Таким образом, несмотря на то, что морфологически показатель каузатива присоединяется перед показателем прогрессива, для семантики аспектуального показателя остается доступно то событие, которое могло бы быть выражено клаузой, возглавляемой некаузативным глаголом.

Подобная картина наблюдается и в интерпретации некоторых обстоятельств. Например, возможна ситуация, когда в сферу действия обстоятельств длительности (например, Kurvsn minutdan ‘три минуты’) или обстоятельств типа xojsr dakjs ‘два раза’ попадают лишь каузируемые подсобытия, как в случаях,

приводимых под литерой а, для следующих двух примеров:

(43) Badma madsn-ds avtoЪus Kurven minut-d-an

Бадма мы-DAT автобус три минута-DAT-P.REFL

külä-lK3-v

ждать-CAUS-PST

а. ‘Бадма заставил автобус подождать нас три минуты’.

б. *‘Бадма три минуты договаривался, чтобы автобус нас подождал’.

(44) Ъagsэ Bajsrta-gs xojsr däkcs terzs sek-üls-v

учитель Байрта-ACC два раз окно открывать-CAUS-PST

а. ‘Учительница заставила Байрту два раза открыть окно’. ~ ‘Байрта дважды открывала окно по просьбе учительницы’. { Учительница могла выйти из класса, оставив наказ открыть окно дважды за урок}.

б. ‘Учительница дважды попросила Байрту открыть окно’. {И Байрта дважды его открывала}.

Однако, как видно по переводу, приводимому в (44б), и интерпретация, при которой в сферу действия обстоятельства попадает и каузирующее подсобытие, также в ряде случаев возможна (хотя и не всегда, см. невозможность такой интерпретации в отвергнутом переводе, приводимом в (43б)).

Несколько иначе ведет себя отрицание. В подавляющем большинстве случаев в сферу действия попадает либо только

каузирующее подсобытие, либо оба подсобытия вместе, что вид-

но по наличию двух первых (но не третьей) интерпретации для следующего примера:

(45) ezs-n ködslmss-in uls-ar xö

хозяин-EXT работа-GEN народ-INS овца

al-ul-ssn uga

убить-CAUS-PC.PST NEG.COP

а. ‘Хозяин не заставил работников зарезать овцу’. { Он и не давал такого приказа}.

б. ‘Хозяин не заставлял работников зарезать овцу’. {Они сами это сделали}.

в. *‘Хозяин не заставил работников зарезать овцу’. {Он дал им такой приказ, но они его не выполнили }.

Только каузируемое подсобытие попадает в сферу действия отрицания лишь в редчайших случаях; в этом случае все предложение приобретает значение безуспешной попытки18, что видно по возможности интерпретации, приводимой под литерой в, для следующего примера:

(46) Байта Zanda-gэ adк-ul-sэn ща

Бадма Занда-АСС торопиться-САШ-РС.Р8Т №О.СОР

а. ‘Бадма не поторопил Занду’. {Он не просил ее, и Занда шла медленно}.

б. ‘Бадма не торопил Занду’. {Занда сама торопилась, ее никто не торопил}.

в. ‘Бадма не смог поторопить Занду’. {Бадма просил Занду идти быстрее, но та не поторопилась}.

Распределение возможных интерпретаций различных модификаторов, обычной сферой действия которых является именно клауза, устроено не до конца понятным образом. По всей видимости, для калмыцкого языка невозможно провести строгое разделение каузативных конструкций ровно на два класса (с каузирующим подсобытием, попадающим и не попадающим в сферу действия различных модификаторов); различные тесты дают не вполне однородные результаты. Другими словами, конструкции с морфологическим каузативом скорее образуют некую шкалу, отражающую степень раздельности двух подсобытий в рамках сложного каузативного события.

Однако сейчас для нас существенным является другой вывод. Как мы видели, по крайней мере некоторые модификаторы, взаимодействуя с каузативными конструкциями, в принципе могут получать в качестве сферы действия только каузируемое подсобытие. Если допустить, что в общем случае сферой действия операторов может быть только семантический эквивалент какой-то синтаксической составляющей [Тестелец 2001: 132-133], то необходимо сделать вывод о том, что в структуре по крайней

18 Теоретически возможна еще одна комбинация: когда в сферу действия отрицания попадает только каузируемое событие, но весь этот комплекс попадает в сферу действия каузатива (‘X сделал так, что не имеет места Р’, например, ‘Бадма заставил Занду не спешить / не дал Занде спешить’), однако такая интерпретация не была получена ни разу.

мере некоторых каузативных конструкций имеется клаузальная составляющая, соответствующая каузируемому подсобытию. В таком случае можно было бы ожидать, что и каузируемый участник может сохранять какие-то подлежащные свойства в рамках каузативной конструкции. Рассмотрению этой возможности посвящен следующий раздел.

3.3.3. Подлежащные свойства в каузативных конструкциях. В калмыцком языке имеется множество синтаксических явлений, так или иначе связанных с позицией подлежащего; к их числу относится, например, способность контролировать возвратные показатели (как личный рефлексив, так и рефлексивный посессив), а также выступать в качестве антецедента подлежащего при некоторых деепричастиях, например, при целевом деепричастии на -хаг [Сай 2006] и при соединительном деепричастии на -$э [Мищенко, настоящий сборник].

При этом существенно то, что падежное маркирование само по себе не может служить основным критерием подле-жащности. Так, в составе относительных оборотов подлежащее обычно маркируется генитивом [Крапивина, настоящий сборник], в составе сентенциальных актантов и сентенциальных сиркон-стантов различных типов допустимо оформление подлежащего аккузативом (см. [Князев, настоящий сборник, Прохоров, настоящий сборник] и особенно [Сердобольская, настоящий сборник]). При этом такие неканонически маркированные подлежащие обладают полным набором упомянутых выше подлежащных свойств, например, способностью контролировать рефлексив:

(47) Байта, camagЭj каг-аи¿ика-гха gi-vэ

Бадма ты.АСС рука-Р.КЕЕЬ мыть-1Ш81 говорить-Р8Т

‘Бадма^ сказал тебе] помыть свои*;, ] руки’.

В связи со сказанным возникает следующий вопрос: может ли актант, соответствующий каузируемому участнику каузативной конструкции, обладать какими-то синтаксическими свойствами подлежащего? Следует сразу сказать, что ответ на этот вопрос, несомненно, является отрицательным. Все подлежащные свойства, которые проверялись в ходе работы для каузативных конструкций, однозначно сосредоточены на каузаторе.

Так, например, именно каузатор контролирует референцию личного рефлексива в каузативной клаузе, как мы видели в примере (18), повторяемом здесь для удобства под номером (48):

(48) Байта Ба]эгга-каг Ы]-ап Ums-Ulэ-V

Бадма Байрта-1Ш тело-Р.КЕЕЬ целовать-САШ-Р8Т

‘Бадма заставил Байрту поцеловать себя;, *]’.

То же относится и к контролю рефлексивного посессива, как хорошо видно по следующему примеру19:

(49) Ыi camagэ aav-uгn jov-ul-Ja-na-v

я.ШМ ты.АСС дед-БШ.Р.КЕБЬ ходить-САШ-РШ0-РК8-180 ‘Я; отправил тебя] к своему;, * деду’.

Если посессор референта какого-то косвенного дополнения каузативной конструкции кореферентен каузируемому участнику, используется не рефлексивно-посессивный, а лично-посессивный показатель соответствующего лица, как в следующем примере:

(50) Ыi camagэ сп aav-uг-cn

я.КОМ ты.АСС ты.ОЕК дед-БШ-Р.28а

jov-ul-Ja-na-v ходить-САШ-РШ0-РК8-180 ‘Я отправил тебя к твоему деду’.

Также только каузатор может контролировать нулевое подлежащее при соединительном деепричастии на -¡$э (51) и при целевом деепричастии на -хаг (52):

(51) Ыagsэ suгкulJc-nэ г-гэ кв1-^э

учитель ученик-РЬ-БАТ новость говорить-СУ.1РБУ

Ыic-Ul-Jа-nа

писать-САШ-РШО-РК8

‘Учитель диктует ученикам предложение’.

19 Интересно, что единственной позицией в составе поли-предикативных структур, в которой возможен контроль рефлексивного посессива со стороны подлежащего главной клаузы, является позиция подлежащего зависимой клаузы (в случае, если ее заполняет имя не в номинативе, см. пример (5), а также обсуждение в [Сердобольская, настоящий сборник]).

(52) екэ хоэ дg-xаг / Чё-хаг ж-цп

мать еда дать-СУ.РШР есть-СУ.РШР ребенок-Р.КЕЕЬ

suu-lкэ ^

сидеть-САШ-Р8Т

‘Мать усадила ребенка, чтобы он поел’ (букв.: ‘чтобы дать

,Л20

ему еду ) .

Выше, в разделе 3.3.2, говорилось о том, что двухсобытийная (и отчасти, возможно, биклаузальная) структура

калмыцких конструкций с морфологическим каузативом была видна по семантическому поведению некоторых модификаторов, в сферу действия которых попадало лишь каузируемое подсобытие. Интересно при этом, что подлежащно-ориенти-рованные модификаторы (‘с трудом’, ‘с радостью’ и т. п.) в составе каузативных конструкций оказываются связаны семантически только с каузатором, а не с каузируемым участником, который занимал бы позицию подлежащего в соотносительной некаузативной конструкции21.

3.4. Промежуточные выводы

Теперь можно подвести итог всему обсуждению в разделе 2.

1) В канонических каузативных конструкциях валентность глагола повышается на единицу, вводимый в ситуацию каузатор занимает позицию подлежащего.

2) Каузируемый участник обычно занимает позицию прямого дополнения при каузативах, образованных от непереходных глаголов, и позицию косвенного дополнения при каузативах, образованных от переходных глаголов. Выбор косвенной позиции в последнем случае, а также отклонения от этой общей закономерности связаны с семантикой каузативной конструкции.

20 Строго говоря, целевое деепричастие от глагола ій- ‘есть’ в данном примере возможно, но тогда все предложение будет значить ‘Мать усадила ребенка, чтобы поесть’.

21 Впрочем, это свойство часто наблюдается и в ряде языков, где

каузативация выражается исключительно аналитическими средствами и некоторые признаки биклаузальности соответствующих конструкций несомненны, как в русском: дал ему с трудом уйти (за это

наблюдение я благодарен Рупрехту фон Вальденфельсу).

3) На первый взгляд, при каузативации возникает глагол, попадающий в один из актантных классов калмыцких глаголов. Однако закономерности порядка слов в каузативных конструкциях, а также в некоторых случаях и падежные рамки, задаваемые каузативными глаголами, могут отличаться от структур, фиксируемых для непроизводных переходных глаголов.

4) Каузативные конструкции могут в определенной мере демонстрировать семантические свойства, связанные с их двухсобытийной структурой. Однако даже если последние можно интерпретировать как признаки биклаузальной синтаксической природы некоторых каузативных конструкций, подлежащные синтаксические и семантические свойства в каузативных конструкциях однозначно ориентированы на каузатора, а не на смещенного каузируемого участника. Это последнее свойство очень существенно для реализации каузативных конструкций в рамках текста (см. ниже раздел 5).

4. Отклонения от канонических схем: каузатив и выбор перспективы говорящего

До сих пор мы рассматривали лишь канонические каузативные конструкции, т. е. каузативные конструкции, в которых имеется ровно один новый участник по сравнению с исходной некаузативной. Этот новый участник-каузатор занимает позицию подлежащего, в результате чего каузируемый участник оказывается в какой-то неподлежащной (более низкой) позиции. При этом мы исходили из того, что семантические и синтаксические свойства всех остальных участников остаются неизменными. При таких допущениях отношения между изменениями на семантическом уровне и на синтаксическом уровне оказываются связаны друг с другом достаточно прозрачным образом. Однако названные допущения наблюдаются в калмыцком языке далеко не всегда.

4.1. Каузативные события и отбор участников в рамках перспективы говорящего

Следует начать с того, что само по себе разделение семантических ролей каузатора и исполнителя действия между двумя участниками может в калмыцком языке вообще не находить никакого отражения на синтаксическом уровне. Речь идет о так

называемых контекстных каузативах, которые оказываются возможны в калмыцком языке, несмотря даже на чрезвычайную развитость морфологических средств выражения каузативности. Так, например, для следующей конструкции, в которой употребляется обычный переходный некаузативный глагол, оказывается возможна такая интерпретация, что действие не осуществляется участником, соответствующим подлежащему, непосредственно, а лишь инициируется им и исполняется какими-то другими лицами:

(53) aavs neg jil-in tursarts sins gem bar-vs

дед один год-GEN в.течение новый дом строить-PST

{Дедушка очень удачно нанял рабочих — они оказались непьющими, работящими и быстро работали. Таким образом,} ‘дедушка построил новый дом за один год’.

При этом, разумеется, во всех подобных случаях возможно и употребление морфологической каузативной конструкции, ср. (53) и (54):

(54) aavs neg jil-in tursarts sins gers

дед один год-GEN в.течение новый дом

bar-ul-vs

строить-CAUS-PST

{Дедушка очень удачно нанял рабочих — они оказались непьющими, работящими и быстро работали. Таким образом,} ‘дедушка построил (букв.: сделал так, что построили) новый дом за один год’.

Для интерпретации различий между употреблениями типа

(53) и (54) оказывается полезным понятие перспективы говорящего, введенное в лингвистический обиход Ч. Филмором [Fillmore 1977]. Классической иллюстрацией этого понятия являются структуры, которые могут быть использованы говорящим для передачи событий, связанных с фреймом купли-продажи. Любое такое событие предполагает наличие по крайней мере четырех участников: ‘продавца’, ‘покупателя’, ‘товара’ и ‘денег’. Однако в зависимости от коммуникативных нужд говорящий может оставить за рамками перспективы какое-то подмножество этих участников. Так, например, в следующих двух предложениях за рамками перспективы оставлен ‘продавец’ и ‘покупатель’ соответственно:

(55) Петя потратил все свои деньги на новый автомобиль.

(56) Вася выручил несколько тысяч долларов за подержанный автомобиль.

Существенно то, что включение участника в перспективу говорящего не обязательно приводит к тому, что он оказываются эксплицитно выражен. Так, например, наряду с последним предложением в русском языке возможна и следующая конструкция:

(57) Вася продал подержанный автомобиль за несколько тысяч долларов.

Здесь, как и в (56), ‘покупатель’ остается неназванным, однако сам выбор глагола продать, а не выручать, предполагает, что говорящий выбрал такой взгляд на событие, в котором покупатель все же присутствует. Очевидно, что и калмыцкие структуры типа (53) и (54) различаются не столько сценарием протекания события внешней действительности, сколько тем, считает ли говорящий непосредственного исполнителя действия (каузируемого участника) достаточно важным для включения его в перспективу.

Помимо отбора участников, выбор перспективы («субъективного взгляда» на событие) может обусловливать и синтаксическое ранжирование участников. Так, например, в центр перспективы в следующих двух предложениях попадают ‘покупатель’ и ‘продавец’ соответственно, при том что эти два предложения могут соотноситься с одним и тем же событием внешней действительности:

(58) Петя купил у Васи подержанный автомобиль.

(59) Вася продал Пете подержанный автомобиль.

Релевантность этого второго аспекта перспективы говорящего для калмыцкого материала будет показана ниже.

4.2. Каузативные конструкции и расщепление ролевых свойств исходного подлежащего

При описании семантических свойств каузативных конструкций часто говорится о том, что те ролевые свойства, которые в исходной конструкции сосредоточены на одном участнике, выражаемом подлежащим, в каузативной конструкции определенным

образом расщепляются между каузатором и каузируемым (см. обсуждение континуума возможных сценариев такого расщепления в [Shibatani, Pardeshi 2002]). Наиболее привычной схемой такого расщепления в дистантных каузативах является ситуация, когда каузатор несет в себе волитивное начало, а каузируемый участник остается лишь исполнителем (подобная ситуация иногда обозначается термином «куративная» (curative) каузация [von Waldenfels 2004: 37 и далее]). Однако в ряде случаев ситуация обстоит несколько сложнее. Это можно показать на примере двух, в чем-то симметричных, калмыцких глаголов: av- ‘брать’ и ögs- ‘давать’.

Семантика глагола av- ‘брать’ устроена таким образом, что имеющийся при нем участник-агенс не просто осуществляет перемещение в пространстве некоторого предмета, но и оказывается после осуществления этого действия тем ориентиром, относительно которого локализуется перемещаемый объект (в частном случае — посессором). Так, семантика следующего калмыцкого высказывания предполагает, что Бадма, во-первых, перемещал чашку определенным образом, а во-вторых, что в итоге чашка оказалась у него:

(60) Badma sirä deer-äss аакэ avs-v

Бадма стол поверхность-ABL чашка брать-PST

‘Бадма взял чашку со стола’.

Если бы каузативация этого глагола происходила согласно канонической схеме, то мы ожидали бы, что названные признаки сохранялись бы у участника, соответствующего исходному подлежащему, а новый участник являлся бы лишь каузатором события «взятия». Однако в действительности наблюдается иное:

(61) mini ecks-m eej-är aaxs avxul-dsg

я.ОЕК отец-P.lSG бабка-INS чашка брать.САШ-РС.НАВ

bilä

быть.КЕМ

‘Отец просил, чтобы бабушка ему приносила чашку’.

Мы видим, что каузатор в данной конструкции обогащен еще одним ролевым признаком, который он «перетягивает» от участника, соответствующего исходному подлежащему:

конструкция в (61) предполагает, что в результате чашка оказывалась не ‘у бабушки’, а ‘у отца’.

В чем-то схожа и ситуация с глаголом дgэ - ‘давать’. Семантика этого глагола, напротив, предполагает, что участник, соответствующий подлежащему, является не только агенсом, каузирующим некоторое перемещение, но и обязательно изначально является посессором перемещаемого объекта. И снова это дополнительное свойство может в каузативной конструкции переходить к новому участнику-каузатору:

(62) Ы (БаШт-ат) Байша-СЬ / Байша-кит mдyg

я.ШМ Батыр-1Ш Бадма-БЛТ Бадма-БШ деньги

дg-Ulэ-V

дать-СЛШ-Р8Т.18а

Я передал (через Батыра) деньги Бадме / для Бадмы’ (букв.: ‘Я заставил (Батыра) дать деньги Бадме / для Бадмы’).

*‘Я сделал так, чтобы Батыр отдал (свои) деньги Бадме’.

В этом высказывании начальным посессором денег является не Батыр, которого каузируют осуществить передачу, а каузатор, кодируемый в позиции подлежащего. По всей видимости, следствием именно этого свойства является то, что в рассмотренной каузативной конструкции возможно оформление предполагаемого реципиента не только дативом, но и директивным падежом, при том, что при исходном глаголе такое выражение невозможно:

(63) Ы Байша-сЬ / *Байша-кит mдт]gэ

я.ШМ Бадма-БЛТ Бадма-БШ деньги

дgэ-V

дать-Р8Т.180

‘Я дал деньги Бадме’.

Ясно, что в конструкции (62) периферийный участник может быть выражен директивным падежом потому, что каузатор не контролирует достижение передаваемым объектом конечной точки (здесь сказывается еще одно проявление каузативной семантики, включающей в себя два подсобытия, из которых каузатор полностью контролирует лишь первое).

В рассмотренных в этом разделе примерах мы видели некоторые отклонения от канонической схемы каузации. Они

были связаны с тем, что участник, соответствующий подлежащему, интерпретируется не просто как каузатор первого (каузирующего) подсобытия, но и как носитель некоторой семантической роли, которую он имеет в рамках каузируемого события. В следующем разделе мы увидим, что та же закономерность может приводить к достаточно серьезным синтаксическим последствиям.

4.3. Каузативные конструкции и «склеивание» ролевых признаков подлежащего

Как уже говорилось, в канонической каузативной конструкции имеется участник-каузатор, который вводится в семантическую и синтаксическую структуру, если сравнить ее со структурой исходного предиката. Такая ситуация в принципе возможна для большинства классов исходных глаголов, как уже рассматривавшихся, так и, например, для двухместных непереходных эмотивных глаголов. Так, например, в калмыцком языке имеется непереходный глагол аа- ‘бояться’, при котором экспериенцер выражается в позиции подлежащего, а стимул — в позиции аблативного дополнения:

(64) mini du kuuka-n noxa-Kasa аа-nd

я.ОЕК младший девочка-EXT собака-ABL бояться-PRS

‘Моя младшая сестра боится собаки’.

При каузативации этого глагола по канонической схеме сохраняются оба участника исходной ситуации и вводится третий, имеющий роль каузатора:

(65) bi xulxac-iga noxa-Kar аа-lK-u-v

я.ШМ вор-ACC собака-INS бояться-CAUS-PST-lSG

‘Я напугал вора собакой’.

Можно заметить, что в данном случае периферийный участник кодируется уже не аблативом, а инструменталисом. Это совершенно естественно, поскольку каузатор может скорее каузировать некоторое поведение собаки, чем непосредственно вызвать ощущение страха, собака осмысляется как инструмент достижения цели, а не как собственно стимул.

Принципиально важными для нас, однако, являются ситуации, когда никакого стимула, отличающегося от каузатора, в семантической структуре высказывания нет, как в следующем примере:

(66) вшэ noxa mini du kuuk-iga

этот собака я.GEN младший девочка-ACC аа-lKa-v

бояться-CAUS-PST

‘Эта собака испугала мою младшую сестру’.

Мы видим, что в данном случае каузатор (собака) одновременно, как бы по умолчанию, интерпретируется как стимул (ср. обсуждение подобной картины в монгольском языке в [Кузьменков 1984: 41-42]). Другими словами, в таком употреблении каузативный глагол является двухместным, как и исходный глагол. Более того, участник, занимающий позицию подлежащего, не является полноценным агенсом (конструкция возможна даже в том случае, когда речь идет о собаке, не предпринимавшей никаких действий, чтобы испугать девочку). Таким образом, если мы сравним предложения (64) и (66), то мы увидим, что они совпадают по набору участников и даже, по всей видимости, по набору их семантических ролей, а различие между ними сводится к различию в ранжировании участников в рамках перспективы говорящего. Помещая в позицию подлежащего экспериенцера, говорящий ставит его в центр перспективы, но он может поместить в центр перспективы и стимул, и именно в этом случае реализуется каузативная конструкция.

В калмыцком подобное соотношение с морфологически производным каузативным глаголом характеризует целый класс двухместных непереходных эмотивных глаголов, таких, как та-‘смеяться (чему-то)’ ^ та-1кэ- ‘рассмешить’, bajarl- ‘радоваться (чему-то)’ ^ bajarl-ul- ‘радовать’ и т. п.

Интересно, что картина, подобная только что разобранной, отмечалась для каузативов, образованных от эмотивных предикатов, и в некоторых других языках, например, в карачаево-балкарском [Лютикова и др. 2006: 58], в мишарском диалекте татарского языка [Бонч-Осмоловская 2007: 153-154]. Однако специфика калмыцкого языка, как представляется, заключается в том, что отсутствие приращения в количестве актантов при морфологической каузативации наблюдается и для целого ряда других глаголов (по крайней мере, в части их употреблений). Сюда относятся, например, такие двухместные непереходные глаголы движения (или, точнее, глаголы, связанные

с перемещением в пространстве), при которых в позиции подлежащего может находиться неодушевленный участник: При каузативации таких глаголов (civ- ‘тонуть’ ^ civ-a- (тонуть-CAUS) ‘топить’, düür-‘наполняться’ ^ düür-ga- (наполняться-CAUS) ‘наполнять’) в позицию подлежащего может попадать участник, который в исходной структуре занимал периферийную позицию, см. следующую пару примеров:

(67) colu-n usa-n-da civ-na

камень-EXT вода-EXT-DAT тонуть-PRS ‘Камень тонет в воде’.

(68) usa-n colu civ-a-na

вода-EXT камень тонуть-CAUS-PRS

‘Камень тонет в воде’ (букв.: ‘вода топит камень’).

Среди глаголов из стословного списка базовой глагольной лексики (см. [Овсянникова, настоящий сборник]) обнаружен один переходный глагол (также являющийся глаголом движения), при каузативации которого происходит не увеличение валентности, а перераспределение актантов в рамках синтаксической структуры. Это глагол daxa- ‘следовать (за кем-то)’, при котором траектор занимает позицию подлежащего, а позицию прямого дополнения занимает участник, интерпретируемый как ориентир:

(69) noxa namaga dax-na

собака яАСС следовать-PRS

‘Собака следует за мной’.

При каузативации этого глагола каузатор по умолчанию интерпретируется как совпадающий с ориентиром:

(70) ci bica dala küüka d dax-ul-ad

ты.ШМ NEG.IMP много дети следовать-CAUS-CV.ANT

sovxoz-in kolxoz-in juma xamxl-ad baa-0!

совхоз-GEN колхоз-GEN вещь ломать-CV.ANT быть-IMP

‘Не води кучу девчонок (за собой), не ломай совхозные-колхозные вещи!’ (21_ogorod.3, не публикуется).

Интересно то, что каузируемый участник при глаголе dax-ul- оказывается в позиции прямого дополнения, что, как мы видели выше, в разделе 3.2.2, для каузативов, образованных от переходных глаголов, нетипично. Это наблюдение позволяет

утверждать, что в соответствующих каузативных структурах нет не только отдельного актанта, имеющего роль ориентира, но нет и соответствующей синтаксической позиции, которая как бы абсорбирована в позицию подлежащего, занимаемую каузатором.

4.4. Обсуждение и сравнение с пассивными конструкциями, использующими каузативную морфологию

Несомненно, самым заметным случаем неканонического использования каузативных показателей в калмыцком языке является их употребление в составе конструкций, которые в синтаксическом и семантическом плане могут быть охарактеризованы как пассивные, см. следующий пример:

(71) їииїа соп-СЬ ій-йїз-V

заяц волк-БЛТ есть-СЛШ-Р8Т

‘Заяц был съеден волком’.

Это явление подробно рассматривается А. В. Выдриной [Выдрина, настоящий сборник] для калмыцкого (и хорошо изучено в типологической литературе [Недялков, Сильницкий 1969Ь; Кагепіп 1994; №ёуа1коу 1991; Галямина 2001]), поэтому подробно в данной статье рассматриваться не будет. Однако для логики предлагаемого исследования является существенным вопрос о связи пассивных употреблений каузативной морфологии с диахронически первичной каузативной функцией тех же показателей. Обсуждая связь между каузативом и пассивом в различных языках, исследователи — и А. В. Выдрина присоединяется к этому

выводу на материале калмыцкого языка — обычно отмечают

[Ыа8ре1та1Ь 1990], что связующим звеном при таком развитии являются каузативно-рефлексивные употребления, подобные следующему:

(72) aavэ Ьі]-ап 8іЬіт-їз от^а-їкз-V

дед тело-Р.КЕЕЬ Сибирь-БЛТ хоронить-СЛШ-Р8Т

‘Дед был похоронен в Сибири.’ {Он завещал себя

похоронить там} [Выдрина, настоящий сборник].

Таким образом, для развития пассивных употреблений каузативных глаголов важны два основных грамматических момента: во-первых, это наличие пермиссивных употреблений каузативных конструкций (Х позволяет У совершить некоторое действие по отношению к 7), а во-вторых, это механизм, согласно

которому в случае, если Ъ при такой схеме оказывается невыраженным эксплицитно, соответствующий участник интерпретируется как идентичный каузатору (Ъ = X). Представленные в разделе 4.3 факты однозначно свидетельствуют о том, что этот последний механизм в калмыцком языке реализуется далеко не только при пассивных употреблениях каузативной морфологии. Морфологически каузативные пассивные конструкции — это лишь частный случай более широкой тенденции, при которой каузативация служит не повышению валентности, а перераспределению семантических признаков актантов исходной конструкции. Более того, совмещение, «склеивание» в участнике, занимающем позицию подлежащего каузативной конструкции, семантической роли каузатора и роли одного из актантов исходной конструкции, является в свою очередь лишь частным случаем перераспределения каких-то ролевых признаков актантов исходной конструкции в пользу каузатора, см. раздел 4.2.

4.5. Отклонения от канонических схем при каузативации: обобщение

В целом на материале неканонических употреблений каузативных конструкций, рассмотренных в разделе 4, хорошо видно, что использование структуры с каузативным глаголом может отражать не только объективные свойства ситуации внешней действительности, но и определенную перспективу говорящего, стремление представить одного из участников события как каузатора и поместить его в позицию подлежащего (в разделе 3.4 мы видели, что синтаксические свойства подлежащего в каузативных конструкциях сосредоточены только на этом одном актанте). Если рассматривать канонические каузативные конструкции в изоляции, то роль перспективы говорящего при их употреблении не так очевидна, как для перераспределяющих каузативов типа ёййг- ‘наполняться (чем-то)’ ^ йййт-%- ‘наполнить что-то (о веществе)’, ~ ‘заставить наполниться собой’. Неслучайно в литературе роль перспективы говорящего гораздо чаще обсуждается в связи с явлением залога, чем применительно к актантной деривации (существенное исключение, впрочем, представляет статья [Кетшег, УегЬа§еи 1994]). Однако в следующем разделе мы убедимся в том, что в структурах, включающих более одной клаузы, употребление каузативных конструкций

может быть обусловлено стремлением к определенному ранжированию участников в рамках перспективы и в случае с каноническими каузативными конструкциями.

5. Использование каузативной конструкции в структурах, включающих более одной клаузы

До сих пор калмыцкие каузативные конструкции рассматривались в основном в изоляции. Однако более полное понимание свойств этих структур становится возможным, если привлечь к обсуждению соединение каузативных клауз с другими клаузами. Для удобства эта проблема будет рассмотрена на двух уровнях. В разделе 5.1 будет рассмотрено использование каузативных конструкций в рамках сложного предложения. Выявляемые закономерности будут интерпретироваться в собственно синтаксическом аспекте. Далее, в разделе 5.2 каузативные конструкции будут рассмотрены в рамках более широкой перспективы построения связных текстов. В этом разделе будет показано, что выявленные в разделе 5.1 синтаксические закономерности отражают более общие закономерности выстраивания единого дискурсивного пространства.

5.1. Каузативные конструкции в полипредикативных предложениях

5.1.1. Сентенциальные сирконстанты с целевым деепричастием. В разделе 3.3.3, при обсуждении синтаксических свойств подлежащих в калмыцком языке, говорилось о том, что только подлежащее главной клаузы может контролировать референцию подразумеваемого (нулевого) подлежащего некоторых сентенциальных зависимых. К числу таких зависимых относятся, например, целевые клаузы, возглавляемые деепричастием на -хаг. Так, следующее предложение может интерпретироваться только так, что лицом, собирающимся спать, является сам говорящий, отправляющий каких-то людей в другое место:

(73) Ъи [0 иМ-хат] гвйи^э

я.ШМ спать-СУ.РШР они-АСС

хат-й1-ск-й-у

возвращаться-САШ-СОМРЬ-Р8Т-18а

‘Я; отправил их] домой, чтобы 0;, * (лечь) спать’.

(*‘Я отправил их домой спать’).

В данном случае центральный участник целевого события совпадает с участником, занимающим позицию подлежащего в главной клаузе (см. аналогичную ситуацию также в примере (52) выше). Разумеется, возможна и ситуация, когда такого совпадения не наблюдается. В этих случаях могут быть использованы другие синтаксические структуры; чаще всего это конструкция с зависимой клаузой, вводимой союзом %[-кай (‘говорить-СУ.АМ”) и возглавляемой одной из форм императивной зоны:

(74) Ъ1 %вйп-1%э ипХ-Хха %1-кай

я.ШМ они-АСС спать-1Ш81 говорить-СУ.АЫТ хат-Ш-ск-й-у

возвращаться-САШ-СОМРЬ-Р8Т-18а

‘Я; отправил их] домой 0*;, ] спать’ (букв.: ‘Я отправил их домой, сказав: «поспали бы они»’).

Несмотря на то, что исполнитель действия, соответствующего цели, в подобных структурах, если он выражен, практически всегда оформляется аккузативом, он обладает свойствами подлежащего в составе зависимой клаузы, см. [Прохоров, настоящий сборник]. Это видно, например, по использованию в таких зависимых клаузах рефлексивного посессива:

(75) сamagэ Хоукпйп geтg-Ха-каn

ты.АСС спокойно жена-А88ОС-Р.КЕЕЬ кййпй-Хха %1-кай Ы

разговаривать-1Ш81 говорить-СУ.АКТ я.ШМ ]оу-х-и

ходить-РС.ГОТ-^О

‘Я; уйду, чтобы ты] спокойно поговорил со своей*!, ] женой’.

В связи с примерами (74) и (75) возникает существенный вопрос о том, к какой составляющей — к главной клаузе или к зависимой — относится именная группа, соответствующая исполнителю целевого действия. На первый взгляд, в тех примерах, когда глагол главной клаузы является переходным и его пациенсоподобный участник является исполнителем зависимого действия, как в (74), именная группа в аккузативе относится к главной клаузе, а если главный предикат является непереходным глаголом, как в (75), больше оснований говорить о том, что

исполнитель выражен в зависимой клаузе, хотя и маркирован неканоническим для подлежащего образом22. Независимо от ответа на вопрос о том, к какой из клауз относится материально представленная именная группа, соответствующая исполнителю действия, выраженного зависимой клаузой, существенно то, что использованная в примерах (74) и (75) форма юссива требует разносубъектности главной и зависимой клауз, как семантической, так и синтаксической.

Однако для выражения того же смысла, что и в предложении (74), может быть использована и другая структура, включающая в свой состав каузативный глагол:

(76) Ы Хейп^э ипХ-и1-хат

я.КОМ они-АСС спать-САШ-СУ.РШР

хат-й1-ск-й-у

возвращаться-САШ-СОМРЬ-Р8Т-18а

‘Я отправил их домой спать’ (*‘Я отправил их домой, чтобы лечь спать’).

На первый взгляд, каузативный глагол встраивается в данном случае в синтаксическую структуру предсказуемым компози-циональным образом. Отправляющий, выраженный в позиции подлежащего главной клаузы, является каузатором зависимого события. Это зависимое событие выражено каузативной лексемой (не ‘спать’, а ‘каузировать спать’). Получается, что две клаузы оказываются односубъектными, поэтому использование целевого деепричастия, требующего односубъектности, как будто бы вполне ожидаемо. Однако такой анализ наталкивается на определенные трудности.

Во-первых, заметим, что одним из ключевых свойств целевых конструкций является то, что в нормальном случае планируемое действие, выраженное в зависимой целевой клаузе, хронологически следует за действием, выраженным в главной клаузе. Именно так обстоит дело, например, в разобранном выше примере (73): переход говорящего ко сну может начаться только после

22 Вероятно, впрочем, ситуация в действительности несколько сложнее, что обсуждается в [Прохоров, настоящий сборник; Сердоболь-ская, настоящий сборник].

изгнания посторонних людей, именно этот переход и является целью изгнания посторонних людей. Если считать, что в высказывании (76) каузативный глагол просто встраивается в готовую структуру, то следует ожидать, что все то сложное каузативное событие, которое он выражает, должно осуществляться после завершения действия, выраженного в главной клаузе. На самом же деле в примере (76) после отправления неких людей домой осуществляется лишь каузируемое подсобытие, т. е. собственно сон. Что же касается каузирующего подсобытия, то оно не может быть осуществлено после события, выраженного в главной клаузе: после того как кого-то отправляют домой, протагонист теряет способность осуществлять какую-либо каузацию. Таким образом, семантика каузативного глагола «расщепляется» и в рамки нормальной для целевых конструкций хронологической интерпретации попадает лишь второе подсобытие. То же наблюдается и в следующем примере, зафиксированном в спонтанном тексте:

(77) 1в%ай шаукСитгзп1 лати, emgэ-n шоСЬ

потом назавтра назад бабушка-ЕХТ дерево

аулиі-лат 6vg-igэ гау-за-иа

брать.САШ-СУ.РШР старик-АСС класть-РШО-РР8

‘На следующий день опять бабка посылает (букв.: кладет) деда, чтобы он принес дров’ (букв.: ‘(...) чтобы каузировать его принести дрова’) (12_рго8Юі1іа.16).

Во-вторых, возвращаясь к обсуждению примера (76), заметим, что в обычном употреблении каузативный глагол ииг-иі-(‘спать-САШ’) скорее обозначает контактную каузацию (например, так говорят об убаюкивании детей). В примере (76) речь идет о другом: человек, отправляющий других участников домой, может каузировать сон только дистантно, например, сказать: «идите домой и ложитесь спать». Мы снова видим, что при помощи целевой конструкции в структуру предложения встраивается не столько собственно каузативный глагол во всей полноте своей семантики, сколько обычное, некаузативное, событие ‘спать’, а каузативация соответствующего глагола лишь создает необходимые условия для синтаксической односубъектности двух клауз.

Наконец, в-третьих, об особом поведении каузативных конструкций в составе зависимых целевых клауз говорит их

взаимодействие с показателем отрицания. В грамматике калмыцкого языка имеется указание на то, что целевое деепричастие «не принимает (...) частиц отрицания» [Санжеев 1983: 258]. Сказанное верно лишь отчасти. Дело в том, что морфологически «целевое деепричастие» является формой инструменталиса причастия будущего времени (-хат = -х + -ат). Причастие же будущего времени подвергается отрицанию при помощи отрицательной связки ща (в данном случае, как и во многих других, последняя реализуется не как самостоятельное слово, а как аффикс -go). При отрицании целевого деепричастия отрицательная связка присоединяется сразу после показателя причастия и, тем самым, разбивает морфологическое единство показателя целевого деепричастия (как и в других случаях, показатель причастия по морфотактическим причинам приобретает форму -¿Г). Однако семантически получающаяся форма функционирует именно как целевая:

(78) Ы йи кaт-s-go-кaт ка1атап

я.ШМ голос выходить-РС.РиТ-№0.СОР-1Ш наружу

кат-и-у

выходить-Р8Т-180

‘Я вышел на улицу, чтобы не говорить’23.

Рассмотрим теперь следующий пример, где отрицательная форма целевого «деепричастия» (пусть с морфологически разрывным показателем) используется уже в зависимой каузативной клаузе:

(79) Ы хат-3 Iт-й-у

я.КОМ возвращаться-СУ.1РБУ приходить-Р8Т-180

сamagэ unХ-ul-s-go-кaт

ты.АСС спать-САШ-РС.РЦТ-КЕО.СОР-Ш^

‘Я вернулся (домой), чтобы ты не заснул’.

Если бы отрицание принимало в данном случае в свою сферу действия семантику каузативной глагольной лексемы целиком, то мы ожидали бы интерпретации типа ‘чтобы

23 Несмотря на свою внутреннюю форму, сочетание йи кат- ‘разговаривать’, букв. ‘голос выходить’ ведет себя как глагол речи с одушевленным подлежащим (ср. Хейэп йи кат-^а-па они голос выходить-РЯОО-РЯ8 ‘они разговаривают’), поэтому приведенная структура является односубъектной бипредикативной.

не (каузировать тебя спать) / чтобы не (убаюкивать тебя)’. Однако наблюдается в данном случае иное: в сферу действия отрицания попадает лишь каузируемое подсобытие, а само отрицание попадает в сферу действия каузатива: ‘для того, чтобы каузи-ровать (отсутствие твоего сна)’. В разделе 3.3.2 мы видели, что такое взаимодействие отрицания с каузативным глаголом лишь очень ограниченно возможно в случае, когда каузативный глагол является сказуемым независимого предложения. Таким образом, мы еще раз убеждаемся в том, что каузативация вложенного предиката может использоваться в калмыцком языке для того, чтобы встроить в рамки односубъектной полипредикативной структуры только каузируемое событие, а не сложное двухкомпонентное событие каузации.

Итак, использование каузативных глаголов в составе зависимой целевой клаузы может служить цели создания единой перспективы для главной и зависимой клаузы: событие, выражаемое в зависимой клаузе, кодируется в рамках такой перспективы говорящего, где в центре находится центральный, подлежащный, участник главной клаузы. При этом наблюдаются все ожидаемые синтаксические эффекты односубъектности. Например, имена, маркированные рефлексивно-посессиввными показателями в составе целевой клаузы, интерпретируются, разумеется, как принадлежащие участнику, являющемуся подлежащным теперь уже и в главной, и в зависимой клаузе (ср. иную картину выше в примере (75), где использовалась разносубъектная целевая конструкция)24:

(80) 50Ухог-1п ах1асэ namagэ ЕЫ-а&э кййкХ-ап

совхоз-ОЕК председатель я.АСС Элиста-АБЬ дети-Р.КЕЕЬ

аухи1-хат ]оу-иЪ-у

брать.САШ-СУ.РШР ходить-САШ-Р8Т

‘Директор; колхоза отправил меня], чтобы я привез из Элисты его;, *] детей’.

24 Это естественно, если вспомнить, что, как было показано в разделе 3.3.3, в составе клауз, возглавляемых морфологически каузативным глаголом (в данном случае аухи1 брать.САШ ‘заставить привезти’), каузируемый не обладает никакими синтаксическими свойствами подлежащего, в частности, не способен контролировать рефлексив.

5.1.2. Сентенциальные актанты, оформленные целевым деепричастием. Интересно, что целевое деепричастие в калмыцком языке может возглавлять не только сентенциальное обстоятельство цели, но и сентенциальные актанты при некоторых глаголах. К числу этих глаголов относятся такие, в семантику которых входит дезидиративный компонент (sed- ‘намереваться’, sur- ‘просить (разрешения)’, siid- ‘решить’), поэтому сочетаемость целевых деепричастий именно с этими глаголами оказывается семантически естественной. Неудивительно и то, что такие матричные предикаты также часто сочетаются с зависимыми каузативными глаголами, при этом наблюдаются уже теперь ожидаемые семантические эффекты:

(81) nar-iga erta bos-ul-xar bi

солнце-ACC рано вставать-CAUS-CV.PURP a.NOM

sed-ja-na-v

намереваться-PROG-PRS-lSG Я хочу, чтобы солнце рано встало’.

При попытке композициональной интерпретации приведенной структуры получается совершенно парадоксальное прочтение (букв.: ‘я хочу рано поднять солнце’). Возможно, именно поэтому после размышления некоторые информанты все же отмечали странность таких употреблений, однако именно подобные переводы на калмыцкий часто предлагались при предъявлении русского стимула.

Наконец, структурой, занимающей промежуточное положение между конструкциями с целевым сирконстантом и конструкциями с сентенциальным актантом, является дезидеративная конструкция с глаголом baa- ‘быть’ и целевым деепричастием. При употреблении в рамках такой конструкции каузативного глагола содержанием желания подлежащного участника может становиться не сложное каузативное событие, которое выражается каузативным глаголом в обычном употреблении, а лишь каузируемое подсобытие.

Для иллюстрации этого тезиса рассмотрим поведение каузативного глагола sur-кэ- ‘учиться-CAUS’. Употребление этого глагола в качестве вершины самостоятельной клаузы предполагает, что подлежащный участник сам функционирует в качестве учителя:

(82) bi küükt-an skol-cb sur-K-u-v

a.NOM дети-P.REFL школа-DAT учиться-CAUS-PST-lSG

‘Я учил своих детей в школе’ (?‘Я заставил своих детей учиться в школе’).

Однако, когда этот глагол выступает в составе дезидеративной конструкции, становится возможной и такая интерпретация, при которой содержание желания состоит лишь в каузируемом подсобытии, т. е. подсобытии, которое в нормальном случае должно было бы быть выражено некаузативным глаголом sur- ‘учиться’:

(83) bi skol-cb küükt-an uxa-ta bags-ar

я.ШМ школа-DAT дети-P.REFL ум-ASSOC учитель-INS

sur-K-kar baa-na-v

учиться-CAUS-CV.PURP быть-PRS-lSG

‘Я хочу, чтобы моих детей в школе учил умный учитель’ (Ф #‘Я хочу учить своих детей...’).

Ясно, что связь между каузативацией зависимого предиката и использованием целевой зависимой клаузы, показанная в предыдущих примерах, имеет отчетливую семантическую основу: у подлежащего главной клаузы, при которой имеется целевая зависимая клауза, есть свойство волитивности, т. е. свойство, которое уподобляет его каузатору. Так, например, в обоих следующих высказываниях этим свойством волитивности обладает Петя:

(84) Петя отправил детей домой спать.

(85) Петя укладывает детей спать.

В русском языке использование структуры укладывать спать всегда предполагает не только волитивность, но и непосредственное участие подлежащного участника в каузируемом событии. В калмыцком же языке каузативный глагол unt-ul- (‘спать-CAUS’) не требует такого участия в случае, если он употреблен в зависимой целевой клаузе, но во всех случаях предполагает волитивность каузатора.

Итак, для рассмотренных пока что в разделах 5.1.1 и 5.1.2 каузативных конструкций наблюдается более или менее понятная семантическая сочетаемость двух компонентов: и целевое деепричастие, и каузативация связаны с семантикой волитивности.

При этом, однако, остается непонятно, что же в таких случаях семантически привносится использованием каузативного морфо-синтаксиса. Действительно, если считать, что в каузативных глаголах в рассмотренных употреблениях семантически редуцирован компонент реального осуществления каузируемого события и сохраняется лишь компонент волитивности, то следует признать, что этот компонент уже заведомо задан самим использованием целевого деепричастия. Так, он обязателен уже в структуре я отправил детей домой, чтобы... В этом смысле мы имеем дело с ярким случаем семантической избыточности: каузативная деривация, как кажется, может не привносить никакой дополнительной семантики в общую структуру (ожидаемый фактитивный компонент, как мы видели во многих примерах, может отсутствовать). Таким образом, мы все же как будто бы имеем дело с явлением синтаксического плана, которое используется семантически избыточным, хотя и не противоречивым, образом при создании структуры с общим подлежащим в полипредикативной структуре.

5.1.3. Калмыцкие каузативные конструкции в составе полипредикативных предложений: типологическая перспектива. Рассмотренные в разделах 5.1.1-5.1.2 случаи обсуждались преимущественно с синтаксических позиций. Речь шла о том, что каузативация в калмыцком языке может служить как в каком-то смысле «искусственная» операция, семантические последствия которой не вполне очевидны, а синтаксический эффект заключается в том, что при ее помощи создается полипредикативная структура, характеризующаяся односубъектностью двух предикатов.

Рассмотрение актантно-значимых преобразований под таким углом зрения имеет большую традицию. Такая логика рассмотрения характерна для анализа дериваций, перераспределяющих синтаксические ранги заданных семантических актантов, т. е., прежде всего, для залоговых преобразований типа пассива и антипассива. Именно для этих преобразований в литературе по многим языкам часто делалось утверждение о том, что их чуть ли не основной функцией является модификация аргументной структуры предиката для встраивания в синтаксический контекст, требующий установления отношений кореферентности. Так, например, по поводу структур, подобных русской конструкции в (86), иногда можно встретить утверждение о том, что пассивизация

второй клаузы нужна для того, чтобы сделать возможным кореферентное опущение подлежащих, невозможное в ином случае:

(86) Петя1 начал буянить и 0 был выведен охранниками

из зала.

(87) *Петя1 начал буянить и охранники вывели 0 из зала.

Подобные утверждения иногда делаются и для процессов актантной деривации25, в частности, каузатива; например, такая трактовка существует для каузативов в одной из юпикских разновидностей эскимосского языка [Mithun 2000] — и в языке кавалан (формозская ветвь австронезийских языков) [Chang, Tsai 2001].

В другом месте [Сай 2008] мною был подробно рассмотрен вопрос о возможности чисто синтаксических, т. е. лишенных семантического, прагматического и дискурсивного потенциала, функций одного из распространенных в языках мира актантно-значимых преобразований, а именно антипассива. Один из основных выводов этой работы заключался в том, что часто обсуждаемые в литературе синтаксические функции антипассива являются лишь внешним проявлением более общих дискурсивных свойств этой деривации. Другими словами, антипассив может быть связан с перераспределением коммуникативных рангов между участниками события, что лишь в некоторых частных случаях может приводить к установлению кореферентных отношений между клаузами. Если рассматривать исключительно такие структуры, которые по своей природе требуют отношений кореферентности, то возникает видимость того, что функция антипассива и сводится исключительно к установлению этих отношений.

Думается, что mutatis mutandis подобное рассуждение может быть применено и к каузативным конструкциям калмыцкого языка. В разделах 5.1.1—5.1.2 рассматривались такие синтаксические структуры, которые требуют односубъектности смежных клауз.

25 Думается, что сравнительная редкость таких утверждений для актантной деривации объясняется как содержательными причинами, так и методологическими: лингвисты в гораздо большей мере готовы счесть десемантизованными, «чисто синтаксическими» такие операции, как пассив или антипассив, чем актантные деривации, очевидно воздействующие не только на синтаксическую, но и на ролевую структуру предиката.

Именно в таких случаях каузативную структуру зачастую невозможно заменить на некаузативную без существенных изменений структуры, так чтобы это не привело к неграмматичности26. Однако думается, что на самом деле мы и здесь имеем дело лишь с «верхушкой айсберга». Если обратиться к использованию каузатива в связном калмыцком дискурсе не только в рамках структур, которые требуют односубъектности, но и в других ситуациях, выяснится, что калмыцкий каузатив можно охарактеризовать не как собственно синтаксическое средство «подгонки» клаузы к требованиям контекста, а скорее как дискурсивное средство, позволяющее достичь естественности построения дискурса, как определенный «способ говорить» о цепочках событий (ср. понятие «текстовых функций» каузативных конструкций, обсуждаемое в [von Waldenfels 2003: 40-41]). Именно использование каузативных конструкций в рамках более широкой дискурсивной, а не узко-синтаксической перспективы рассматривается в следующем разделе.

26 гр

То же относится к не рассматриваемым здесь подробно структурам с такими «сложными глаголами» (см. о них [Баранова, настоящий сборник], где в позиции главной — финитной — глагольной формы используются переходная лексема, например, глагол ау- ‘брать’, (вершина сложного глагола со значением рефлексивного бенефактива). В таких структурах подлежащее должно соответствовать участнику, который занял бы позицию подлежащего при самостоятельном употреблении «смыслового» глагола:

(і) neg ¿аксэ коуи-п Ъегэ от-ы1-зэ /

один раз мальчик-ЕХТ сноха входить-САШ-СУ.іРБУ

*от-$э ау-сэ

входить-СУ.іРБУ брать-ЕУБ

‘Однажды сын привел невесту’ (15_с^оі1.004).

Если перевести представленную структуру буквально, то получится что-то вроде ‘однажды сын взял невестку, приведя (ее)’, а структура, буквальный перевод которой звучал бы как ‘однажды сын взял невестку, (она) придя’, невозможна. Другими словами,

использование некаузативного глагола в составе приведенной структуры неизбежно привело бы к неграмматичности.

5.2. Каузативные конструкции в связном тексте Сведения, обсуждаемые в этом разделе, получены путем анализа корпуса из 30 текстов, собранных в ходе экспедиций 2007 и 2008 года (19 из этих текстов публикуются в настоящем сборнике). Общая длительность звучания этих текстов составляет немногим более 100 минут, в них содержится около 8500 словоформ. В корпусе представлено 127 случаев употребления глагольных словоформ, содержащих показатель каузатива27.

При рассмотрении каузативных словоформ сразу обращает на себя внимание тот факт, что распределение каузативных глаголов по различным грамматическим формам статистически отличается от общих закономерностей, характерных для калмыцких текстов. Данные об этих распределениях в несколько схематичном виде представлены в Таблице 1.

Таблица 1. Распределение каузативных глаголов по грамматическим формам глагольных словоформ

каузативные словоформы % каузативных

глаголы всех глаголов глаголов

деепричастия 76 1383 5,5%

причастия 30 580 5,2%

формы императивной 9 64 14,1%

зоны

финитные формы 12 793 1,5%

индикатива

всего 127 2820 4,5%

Следует отметить, что разделение форм калмыцких глаголов по четырем рубрикам, выделенным в Таблице 1, отчасти условно. Так, например, многие формы, описываемые как «причастия», могут выступать в качестве единственного сказуемого независимого простого предложения. Однако в рамках Таблицы 1 причастиями считались все такие формы, которые в принципе могут возглавлять относительный оборот (даже если в конкретном

27 Из этого числа (и из всех последующих подсчетов) были исключены несколько каузативных словоформ. Это делалось в том случае, если грамматический анализ самих этих словоформ или их дискурсивного контекста по тем или иным причинам был затруднителен.

случае форма употреблена в тексте иначе). Таким образом, в данную рубрику попадали все формы, которые описываются как причастия в имеющихся грамматиках калмыкого языка, кроме формы континуатива с показателем -а, так как в изучавшемся нами диалекте эта форма никогда не возглавляет относительный оборот и используется в основном в функции финитного сказуемого28.

У данных, приведенных в Таблице 1, есть еще и тот недостаток, что здесь отражены свойства словоформ, содержащих каузативный показатель; как следствие, случаи, когда в тексте использовалась аналитическая форма, состоящая из нефинитной формы каузативного глагола и личной формы вспомогательного глагола, например, глагола Ъаа- ‘быть’, подсчитывались как нефинитные.

Тем не менее, данные, представленные в Таблице 1, позволяют сделать некоторые предварительные выводы. Мы видим, что примерно 4,5% всех глагольных словоформ, употребленных в текстах, являются формами каузативных глаголов. Однако, этот процент существенно ниже для финитных форм индикатива (1,5%) и несколько выше (более 5%) для нефинитных глагольных форм (причастий и деепричастий). Само по себе это наблюдение можно увязать с идеей о том, что использование морфологических каузативов в калмыцком языке во многих случаях отражает процесс выбора говорящим некоторой перспективы. С вероятностью, превышающей среднюю ожидаемую, каузатив используется в нефинитных формах, т. е. в формах, которые в том или ином смысле «подстраиваются» под общую дискурсивную канву, а не служат для ее создания.

Вероятно, стоит оговорить те причины, по которым в Таблице 1 отдельно были приведены данные для форм «императивной зоны» (сюда попали формы собственно императива, юссива, гортатива, апрехенсива). С одной стороны, все эти формы являются финитными. С другой стороны, однако, анализировавшиеся тексты по преимуществу являлись нарративными. В рамках этих

28 Интересно, что из всех калмыцких причастий финитно наиболее часто используется причастие будущего времени с показателем -хэ, и именно для него доля каузативных глаголов оказывается ниже, чем для всех прочих форм, считавшихся как нефинитные, — 2,7%.

текстов формы «императивной зоны» практически не используются для осуществления взаимодействия локуторов, т. е. в прототипической для императива функции. По большей части эти формы встречаются в нарративах в конструкциях прямой речи, т. е. в тех случаях, когда рассказчик передает какие-либо события, цитируя речь одного из персонажей. Другими словами, формы «императивной зоны», являясь, безусловно, финитными, используются в нарративах почти исключительно в зависимых клаузах; в этом отношении они подобны нефинитным формам. Именно этим объясняется, надо думать, принципиальное отличие доли каузативных глаголов для этих форм — она значительно выше, чем для других финитных форм, т. е. для форм, которые образуют основную повествовательную канву нарративов с позиции рассказчика.

Однако еще более интересны те данные, которые были получены при изучении кодирования актантов при каузативных глаголах, используемых в естественных текстах. Для начала следует очертить круг тех возможностей, которые в данном случае ожидались. Как следует из обсуждения в разделах 3 и 4, единственный способ эксплицитного выражения каузатора в каузативной конструкции — это помещение его в позицию подлежащего; в проанализированных текстах все эксплицитные подлежащие выражаются именными группами в номинативе. Также в составе клаузы, возглавляемой каузативным глаголом, каузатор может оставаться имплицитным, т. е. не быть выраженным самостоятельной именной группой.

Каузируемый участник, если он выражен в составе каузативной клаузы, должен занимать неподлежащную позицию. Как следует из обсуждения в разделах 3 и 4, в калмыцком языке грамматически допустимо его кодирование формами аккузатива, датива и аблатива. Далее, каузируемый участник, как и каузатор, может не быть эксплицитно выражен в составе каузативной клаузы.

Статистическое распределение очерченных грамматических возможностей в проанализированных текстах представлено в Таблице 2. Серым цветом закрашены те ячейки Таблицы 2, которые в принципе не могут быть заполненными, если исходить из очерченных выше грамматических возможностей калмыцкого языка.

Таблица 2. Грамматическое выражение каузатора и каузируемого

в каузативных клаузах

каузатор каузируемый

не выражен эксплицитно 10129 62

номинатив 26

аккузатив 57

датив 5

инструменталис 0

аблатив 0

мишень релятивизации 0 330

всего 127 127

Думается, что приведенные в Таблице 2 данные интересны в двух отношениях. Во-первых, можно заметить, что каузируемый участник (51%) и особенно каузатор (80%) очень часто не выражаются эксплицитно в составе каузативной клаузы. Применительно к каузатору, по всей видимости, можно говорить о более широкой тенденции, а именно о том, что при переходных глаголах подлежащее в калмыцком языке вообще обычно соотносимо с референтом, уже введенным в пространство дискурса, т. е. о данном. По всей видимости, калмыцкий язык следует той типологической закономерности, которая известна как «гипотеза о предпочтительной аргументной структуре» [Du Bois 1987, Du Bois et al. 2003]. Согласно этой гипотезе, позиция «переходного подлежащего», А-аргумента, сравнительно редко заполняется полноценной именной группой; в самых разных языках в этой позиции гораздо чаще используются местоимения или — в тех

29 Поскольку многие финитные формы калмыцкого языка имеют в своем составе показатели личного согласования с подлежащим первого или второго лица, а выражение подлежащего личным местоимением в таких случаях отличается от закономерностей выражения подлежащего третьего лица полноценной именной группой, вероятно, имеет смысл указать, что на 101 случай без эксплицитно выраженного в той же клаузе каузатора приходится лишь 14 глагольных форм, содержащих согласовательный показатель.

30 В дальнейших подсчетах, связанных с референциальными свойствами каузируемого участника, эти 3 случая были исключены из анализа и рассматривались только оставшиеся 124 случая.

языках, где позиция подлежащего может быть не заполненной, как в калмыцком, — имеется синтаксически нулевой элемент. На данный момент у нас нет данных, которые показывали бы, что каузативные глаголы в названном отношении отличаются от других переходных глаголов. Вопрос же о том, как интерпретируются синтаксические нули, соответствующие каузатору и каузируемому, рассматривается ниже.

Во-вторых, довольно неожиданны в свете сведений, изложенных в разделах 3 и 4, данные, касающиеся морфологического выражения каузируемого участника. Мы видим, что из всех падежных возможностей, имеющихся в калмыцком языке, сколько-то регулярно используется только одна — речь идет о случае, когда каузируемый участник кодируется именной группой в аккузативе. Отчасти это наблюдение связано с тем, что в проанализированных текстах гораздо чаще встречаются каузативы, образованные от непереходных глаголов (102 случая), чем каузативы, образованные от глаголов переходных (25). Вероятнее всего, можно сделать предварительный вывод о том, что в калмыцком языке глаголы с «непереходными корнями» в целом несколько более склонны к каузативации, чем глаголы с «переходными корнями»31. Если это так, то нужно признать, что в калмыцком языке наблюдается статистическое отражение известной типологической закономерности, согласно которой непереходные глаголы подвергаются каузативации легче, чем переходные (см. [Недялков, Сильницкий 1969b: 25-26; Comrie 1985: 335] и множество последующих работ, посвященных типологии каузатива), хотя в калмыцком языке и нет грамматических ограничений на образование каузатива, связанных с актантными свойствами исходного глагола.

Однако существенно для нас сейчас даже не это. Из обсуждения в разделе 3 как будто бы следовало, что выбор инструменталиса для кодирования каузируемого участника является основной возможностью, ожидаемой при канонической кауза-

31 Предварительный подсчет по 600 случайно выбранным глагольным словоформам показал, что глаголы с переходными корнями составляют 32% от всех глагольных словоупотреблений, для каузативных же дериватов процент глаголов с переходными корнями несколько ниже — 20%.

тивации переходного глагола. При этом данные в Таблице 2 неожиданно показывают, что эта каноническая возможность ни разу не реализована в проанализированных текстах. При этом из 25 каузативов, образованных от переходных глаголов, для 12 случаев из общеграмматических закономерностей, рассмотренных в разделах 3 и 4, ожидалось инструментальное кодирование каузируемого, для 11 — дативное (это каузативы со значением ‘показать’, ‘сообщить’ и т. д., образованные от глаголов ментальной деятельности üz- ‘видеть’, med- ‘знать’), а еще для 2 — аккузативное. Таким образом, мы видим, что по каким-то причинам эксплицитное выражение каузируемого в целом встречается не так часто (< 50% случаев, см. Таблицу 2), и что при этом особенно редки такие каузативные конструкции с заполненной валентностью на каузируемого участника, которые мы были склонны считать «каноническими» каузативами, образованными от переходных глаголов.

Природа некоторых из отмеченных закономерностей становится понятна, если рассмотреть референциальные свойства каузаторов и каузируемых участников в текстах. Для изучения этих свойств использовалась в упрощенном виде методика, предложенная Т. Гивоном для измерения степени топикальности референтов в дискурсе [Givon 1983, см. также Givon 1990: 570 и дальнейшие отсылки к литературе]. Суть этой методики заключается в том, что для референта, семантически представленного в некоторой клаузе, выясняется, упоминается ли он в предшествующих (эта мера топикальности называется «референциальным расстоянием», «referential distance») и последующих («живучесть», «persistance») клаузах. Для простоты мною для каузаторов и каузируемых было подсчитано только референциальное расстояние. Референциальное расстояние для определенного участника приравнивалось единице, если он был представлен в предыдущей клаузе, двойке — если между анализируемой клаузой и предшествующим упоминанием располагалась одна клауза, далее соответственно определялись показатели 3, 4 и 5. Референт подсчитывался как нетопикальный в случае, если он до этого вообще не упоминался в дискурсе или упоминался на расстоянии в 6 или более клауз.

При этом учитывалось не то, выражен ли соответствующий референт самостоятельной именной группой, а то, представлен ли он семантически в предшествующем дискурсе. Так, например, в следующем предложении используется две формы каузативных глаголов:

(88) usa-n-da bolucan, Kazar-ta bolucan, sin xasa

вода-EXT-DAT хоть земля-DAT хоть новый двор

tav-хэ отэп, mana kovü-d

класть-PC.FUT перед мы.ОЕК мальчик-PL

morga-ld-ad, lam-iga av-c

молиться-RECP-CV.ANT лама-ACC брать-CV.IPFV ir-ad suu-lK-ad, nom

приходить-CV.ANT сидеть-CAUS-CV.ANT учение

ums-ul-ad, tiig-ad jaK-na

читать-CAUS-CV.ANT делать.так-CV.ANT что.делать-PRS

‘Будь то вода, будь то земля, перед тем, как поставить новый двор, наши ребята вместе молятся, приводят ламу, сажают его, дают ему читать молитву, вот как делают’ (09_belaja_staruxa.10).

В обоих случаях каузируемым участником является ‘лама’. При этом в обоих случаях референциальное расстояние для него приравнивалось единице. Действительно, при глаголе suu-lK-(‘сидеть-CAUS’) ‘сажать’ подразумеваемый каузируемый участник не выражен, однако он выражен в предшествующей клаузе в позиции прямого дополнения при сложном глаголе av-c ir-(‘брать-CV.IPFV идти’) ‘привести’. При следующем каузативном глаголе ums-ul- (‘читать-CAUS’) ‘заставлять читать’ каузируемый участник снова не выражен, однако, поскольку речь идет все о том же ламе, референциальное расстояние для него также приравнивалось единице. Смысл вводимой меры, таким образом, сводится к тому, что она позволяет понять, каким образом каузативная клауза соотносится с референциальной структурой дискурса. В частности, в приведенном отрывке оба каузативных глагола употреблены так, что они продолжают дискурсивную перспективу, заданную левым контекстом: «наши ребята» молятся, приводят «ламу» и далее проделывают некоторые действия по отношению к нему.

Также для тех случаев, когда референциальное расстояние для того или иного участника удавалось установить (т. е. оно попадало в диапазон 1-5), выяснялось, какой синтаксической позиции соответствует последний случай семантического присутствия этого референта в тексте. Так, в уже разбиравшемся примере (88) для обоих каузативных глаголов устанавливалось, что предыдущее упоминание каузатора пришлось на позицию подлежащего, а предыдущее упоминание каузируемого — на позицию прямого дополнения. Учитывалось то, что при сложном глаголе ‘приводить’ тот, кого приводят, выражен в позиции прямого дополнения эксплицитно, а при глаголе 8ыы-1к- (‘сидеть-СЛШ’) ‘сажать’, который возглавляет ближайшую левую клаузу для глагола ыт$-ы1- (‘читать-СЛШ’) ‘заставлять читать’, и каузатор, и каузируемый не выражены, но, если бы они были выражены, то они снова заняли бы те же позиции. Для простоты все возможные синтаксические позиции в предшествующем дискурсе делились на три случая: подлежащее, прямое дополнение и прочие (косвенные) позиции (последние два случая при некоторых подсчетах, например, в Таблице 3, объединялись).

Рассмотрим теперь результаты текстовых подсчетов. Для начала обратимся к референциальному расстоянию для кау-заторов каузативных конструкций, см. Таблицу 3.

Таблица 3. Референциальное расстояние и последняя синтаксическая позиция (занятая или подразумеваемая) каузатора

расстояние случаев синтаксическая позиция при последнем упоминании подлежащее иная

1 81 69 12

2-5 23 21 2

>5 или ^ 23 |

всего 127 90 14

Мы видим, что более чем в половине случаев употребления каузативных конструкций в текстах (69 случаев) каузатор референциально совпадает с участником, который занимает (или занял бы, если бы был эксплицитно выражен) позицию подлежащего в предшествующей клаузе. Еще в 21 случае этот

участник является подлежащим — снова выраженным или подразумеваемым — одной из четырех более удаленных клауз в левом контексте.

Думается, что приведенные данные являются наглядной демонстрацией одного из основных тезисов всей настоящей статьи: каузативные конструкции чаще всего используются тогда, когда некоторое событие рассматривается в рамках такой перспективы, где в центре оказывается некоторый участник, который является топикальным, при этом чаще всего не просто топикальным, а таким, «с позиций которого» выстраивается уже и левый контекст каузативной конструкции. Можно проиллюстрировать это утверждение, если обратиться еще раз к уже разбиравшемуся примеру (88). В калмыцком языке имеются грамматические возможности для выражения необходимой цепочки событий в рамках изменяющейся перспективы. Говорящий в принципе мог использовать структуру, которая в буквальном переводе на русский язык звучала бы примерно так: ‘наши ребята молятся, приводят ламу, лама садится, читает молитвы, вот что делают наши ребята’. Более того, такая структура была бы возможна даже при использовании необходимых глаголов в той же форме разделительного деепричастия на -ad, в которой в тексте используются каузативные глаголы. В отличие от некоторых случаев, рассмотренных в разделе 5.1, эта форма не требует односубъектности, т. е. о собственно синтаксических требованиях здесь говорить нельзя. Скорее можно говорить о дискурсивном предпочтении говорящего в пользу единой перспективы, в данном случае — такой перспективы, где в центре на протяжении нескольких клауз остаются ‘наши ребята’. При этом семантика каузации как таковой, т. е. воздействие каузатора на каузируемого, оказывается затенена (ср. используемые для подобных случаев ослабления собственно каузативной семантики понятия «curative causation» и «circumstantial reading» в [von Waldenfels 2004: 37] и [Kural 1996: 81] соответственно).

Лишь в 37 случаях (29%) каузатор не является подлежащим в ближайшем левом контексте каузативной клаузы (в 23 случаях он не участвует в 5 предыдущих клаузах, еще в 14 участвует, но соответствует неподлежащному участнику последней из таких клауз). Однако даже в этих случаях позиция каузатора крайне

редко используется для появления нового топика. Действительно, в 12 из этих 37 случаев каузатором является один из локуторов (участник первого или второго лица, такие участники заведомо топикальны всегда). Еще 12 случаев приходятся на ситуации, когда каузатор соответствует обобщенно-личному участнику, т. е. участнику, который не становится топиком не только в левом контексте, но и по сути дела в самой каузативной клаузе. Еще в 9 случаях каузатором становится один из протагонистов рассказываемых событий, который по каким-то причинам не упоминался в пяти предшествующих клаузах. И, наконец, в текстах зафиксировано лишь 3 употребления каузативных конструкций, в которых каузатором становится новое лицо, вводимое в сюжетную канву. Разумеется, в этом редком случае каузатор должен быть выражен полноценной именной группой.

Таким образом, мы убедились в том, что для понимания механизмов использования каузативных конструкций в калмыцких текстах важна тенденция к поддержанию топика. Думается — хотя изучение этого вопроса и потребовало бы отдельного исследования, — что тенденция к созданию цепочек с поддерживаемым топиком («topic chains») вообще характерна для естественных калмыцких текстов (по крайней мере для нарративов), и каузативация — это один из тех морфосинтаксических механизмов, которые могут использоваться для достижения этой тенденции.

Показательный пример действия этой тенденции зафиксирован в истории, в которой рассказчица говорит о прошлом своей семьи, в частности, о жизни ее родителей в Сибири во время депортации.

(89) (...) Sivir-te od-ad, madn-igs

Сибирь-DAT уходить-CV.ANT мы-ACC av-ad od-ad , mana вкз векэ xojr

брать-CV.ANT уходить-CV.ANT мы.GEN мать отец два xojr кййк-an Kazsr-ts üld-a-Kad,

два девочка-P.REFL земля-DAT оставаться-CAUS-CV.ANT

mini векз Sivir-ts bass üldte-v

я.GEN отец Сибирь-DAT тоже оставаться-PST

{После того как поженились,} ‘(...) уехали в Сибирь, нас взяли и уехали, мама с папой двух детей похоронили (букв.: в земле оставили), мой отец тоже умер (букв.: в земле остался) в Сибири’ (01_avtobiografija.2).

Смерть двоих детей — брата и сестры рассказчицы — является, безусловно, очень значимым событием в рассказываемой трагической истории калмыцкой семьи. Синтаксически здесь было бы возможно выражение этого события в качестве клаузы с самостоятельным подлежащим ‘двое детей’. Однако рассказчик предпочитает другую структуру: поскольку все повествование до этого места излагается как бы глазами родителей, используется каузативная конструкция: ‘оставили двоих детей в земле’.

Теперь можно обратиться к вопросу о референциальном расстоянии для каузируемого участника. Как и в случае с каузаторами, для каузируемых участников устанавливалось не только референциальное расстояние, но и та синтаксическая позиция, в которой этот участник (эксплицитно выраженный или подразумеваемый) находился при последнем упоминании в левом контексте.

Таблица 4. Референциальное расстояние и последняя синтаксическая позиция (занятая или подразумеваемая) каузируемого участника

расстояние случаев синтаксическая позиция при последнем упоминании подлежащее прямое дополнение иная

1 52 12 33 7

2-5 19 4 10 5

>5 или тс 53

всего 124 16 43 12

Сравнение полученных данных с аналогичными данными для каузаторов, представленными в Таблице 3, позволяет сделать вполне ожидаемый вывод: каузируемые участники в целом менее топикальны, чем каузаторы. Так, только 42% каузируемых участников упоминаются в предшествующей клаузе (ср. 64% для каузаторов), 43% каузируемых участников не упоминаются в пяти предшествующих клаузах (ср. 18% для каузаторов). Эти данные как будто бы можно напрямую соотнести со сведениями, представленными выше в Таблице 2: из этой Таблицы мы видели, что каузаторы (80%) гораздо чаще, чем каузируемые участники (50%), не выражаются при каузативном глаголе эксплицитно, что, разумеется, связано с их большей топикальностью.

Несколько более неожиданным оказывается другое наблюдение: для каузаторов и каузируемых участников получены совершенно

различные распределения, касающиеся того, какие синтаксические позиции занимают эти участники при последнем упоминании в предшествующем дискурсе (если они в нем упоминаются). Мы видели, что каузаторы в подавляющем большинстве случаев занимают в предшествующем тексте позицию подлежащего (90 случаев против 14 случаев, когда они занимают в предшествующем дискурсе иные позиции). Каузируемые же участники не просто реже соответствуют уже упомянутым референтам, но и гораздо чаще упоминаются в левом контексте в неподлежащных позициях — в позиции прямого (43 случая) или косвенного дополнения (12 случаев) против всего 16 случаев, когда каузируемый участник упоминался в ближайшем левом контексте в позиции подлежащего.

Более того, выбор между эксплицитным и имплицитным упоминанием каузируемого участника связан с предыдущим упоминанием соответствующего референта нетривиальным образом, как видно по данным, приводимым в Таблице 5.

Таблица 5. Эксплицитность / имплицитность каузируемого в каузативной конструкции и синтаксическая позиция, занимаемая соответствующим референтом при последнем упоминании

эксплицитное имплицитное

прямое дополнение 10 (23%) 33 (77%)

косвенные позиции 3 (25%) 9 (75%)

подлежащее 10 (62%) 6 (38%)

не упоминается в левом контексте 39 (74%) 14 (26%)

всего 62 62

Данные в Таблице 5 позволяют предполагать, что для выбора в пользу эксплицитного обозначения каузируемого участника в составе каузативной конструкции существенна не только сама его названность в левом контексте, но и способ этого называния. Действительно, данные в первых двух и в последней строках Таблицы 5 ожидаемы: уже введенные в пространство дискурса участники чаще остаются имплицитными. Однако если бы в данном случае речь шла только о степени топикальности, то мы бы ожидали, что такие каузируемые участники, референты которых в левом контексте занимали позицию подлежащего, являлись бы

не менее, а может быть, и более топикальными, чем другие участники, уже введенные в дискурс. Разумеется, данных в третьей строке может быть просто мало для того, чтобы делать какие-то окончательные выводы, однако обращает на себя внимание то, что участники, до этого упоминавшиеся в позиции подлежащего, становясь каузируемым в каузативной клаузе, чаще все же называются эксплицитно, т. е. оказываются в этом отношении подобны новым участникам.

Думается, что полученные выводы можно интерпретировать следующим образом: если в позицию каузируемого попадает топикальный участник, однако между клаузами наблюдается смена перспективы, то такая структура является маркированной и каузируемый участник должен быть эксплицитно назван. Более частотной является такая ситуация, когда каузируемый участник занимает в левом контексте какую-то неподлежащную позицию, перспектива остается неизменной и именно в этом случае преобладает имплицитное присутствие каузируемого участника в каузативной клаузе.

Это наблюдение позволяет расширить сделанный выше вывод о тенденции к такому устройству калмыцкого дискурса, при котором предпочитаются цепочки клауз с общим топиком-подлежащим. Мы видим, что выстраивание единой дискурсивной перспективы распространяется и на нецентральных, т. е. неподле-жащных участников: немаркированными являются такие структуры, когда в последовательных клаузах имеющиеся участники одинаково ранжированы друг относительно друга, поддерживается не только подлежащное положение центрального участника, но и более периферийное положение прочих участников.

Разумеется, такая картина может быть связана не только с собственно дискурсивными свойствами нарративов как таковых, но и с онтологическими свойствами участников. Например, понятно, что одушевленные референты заведомо имеют больше шансов оказаться в центре перспективы говорящего, чем неодушевленные. Поэтому если в смежных клаузах имеется пара общих участников, из которых один является одушевленным, а другой неодушевленным, то с большой вероятностью они будут уже на этом основании ранжированы одинаково и в центре перспективы окажется одушевленный участник, а неодушевленный займет более

периферийную позицию. Однако фактор одушевленности — а для его отдельного изучения потребовались бы дополнительные подсчеты — не может полностью объяснить полученные количественные закономерности. Показателен в этом отношении следующий пример, во многом подобный уже рассмотренному выше примеру (88):

(90) 1в%ай gelэy-Ud ау-сэ

потом гелюнг-РЬ брать-СУЯРБУ ir-сk-аd, ¡яка ger-in ошпавит

приходить-СОМРЬ-СУ.АКТ кошма дом-ОЕК перед suu-lк-сk-ad пошэ ишя-и-

сидеть-САШ-СОМРЬ-СУ.АОТ учение читать-САШ-СУ.1РЕУ

adэ-с

уходить-ЕУБ

‘Они пригласили гелюнгов, усадили их перед кибиткой и сказали читать молитвы’ (15_сЬ]ш!.21).

В разбираемом фрагменте речь идет о действиях, которые предпринимают протагонисты, столкнувшись с нечистой силой. Согласно калмыцким представлениям, в таких случаях следует обратиться к помощи буддийских монахов, гелюнгов. Несмотря на одушевленность, гелюнги в данном случае воспринимаются как периферийные участники, производимые ими действия (‘сидеть перед кибиткой’ и ‘читать молитвы’) кодируются не как самостоятельные, а как каузированные извне. Более того, мы видим, что ‘гелюнги’ вводятся в дискурс в позиции прямого дополнения при сложном глаголе ‘привести’ и в двух последующих каузативных клаузах эксплицитно не называются, по всей видимости, в связи с тем, что все три клаузы выстроены в рамках единой перспективы.

5.3. Обсуждение

При обсуждении функций актантно-значимых преобразований в литературе зачастую противопоставляются семантические и синтаксические функции таких преобразований, как пассив, антипассив, реже — каузатив. О синтаксических функциях говорят обычно в тех случаях, когда собственно синтаксический контекст (например, требования установления кореферентных отношений между участниками смежных клауз) не допускает часть из имеющихся в распоряжении говорящего актантных структур, и для встраивания

некоторой пропозиции в синтаксический контекст как будто бы требуется некоторая маркированная структура, которая не меняет пропозициональной семантики высказывания, но изменяет необходимым образом его синтаксическую структуру. Именно поэтому о синтаксических функциях обычно говорят исключительно при обсуждении полипредикативных структур в рамках одного предложения (требования кореферентности между границами предложений в разных языках — и калмыцкий в этом отношении не является исключением — обычно демонстрируют гораздо большую свободу) и преимущественно в связи с залоговыми преобразованиями, которые менее радикально меняют пропозициональную семантику высказывания, чем процессы актантной деривации.

В связи со сказанным у каузативных конструкций сравнительно редко усматриваются синтаксические функции. Если исходить из того, что говорящий сначала формирует семантическую структуру высказывания, а потом кодирует ее при помощи доступных синтаксических средств — а такая модель по умолчанию подразумевается очень многими синтаксистами, — то каузативация — это явление, которое происходит прежде всего именно на уровне семантики. Другими словами, семантическая структура каузативной конструкции практически всегда заметным образом отличается от семантической структуры так называемой исходной некаузативной конструкции.

В разделе 5.1 были рассмотрены некоторые случаи, когда морфосинтаксическая каузативация достаточно слабо мотивирована семантически, в частности, семантика каузативного глагола в составе полипредикативной конструкции несколько отличается от семантической структуры того же глагола вне полипредикативной структуры. «Синтаксически мыслящий» лингвист в принципе может углядеть в таких употреблениях каузативных глаголов — и только в них! — реализацию именно синтаксической функции. При изучении калмыцкой каузативации такие случаи важны с теоретической точки зрения, но ясно, что в текстах они представлены сравнительно редко.

В случае других, менее жестких синтаксических структур, обнаруживаемых на уровне организации текста, говорить о синтаксических функциях каузативации уже совершенно невозможно.

Действительно, при предъявлении, например, предложения (90) в качестве стимула носитель калмыцкого языка переведет его на русский с использованием каузативной структуры, например, ‘они заставили гелюнгов прочитать молитвы’32. Таким образом, получается, что использование каузативной структуры в данном случае мотивировано не синтаксически, а дискурсивно.

В рамках традиционной дихотомии «семантика У8. синтаксис» можно отнести функции каузатива в рассмотренных употреблениях к числу семантических (так как при их помощи выражается особая пропозициональная семантика). Заметим, однако, что при традиционном раздельном рассмотрении семантических и синтаксических функций актантно-значимых преобразований остается без ответа один принципиально важный вопрос: вопрос о том, как при порождении текста формируется сама его семантическая структура. Думается, что то рабочее предположение, из которого зачастую исходят лингвисты, само по себе не является обоснованным: речь идет о предположении, согласно которому семантическая структура выстраивается на доязыковом уровне и что, тем самым, в нарративных текстах на разных языках эта семантическая структура должна в целом строиться одинаково.

В этом смысле обсуждение во всех разделах до 5.1 включительно было посвящено поиску ответа на традиционный вопрос: как происходит переход от готовой семантической структуры к синтаксической при выстраивании предложения (и обратный переход при его интерпретации). Раздел же 5.2 был посвящен другой проблеме: рассматривался вопрос о том, какими дискурсивными свойствами обладают те контексты, в которых носители калмыцкого языка моделируют семантику пересказываемых событий как включающую в себя каузативный компонент. «Синтаксически мыслящий лингвист» может при этом задаться вопросом о том, в каких из рассмотренных случаев (в частности, в каком их проценте) говорящий и не мог употребить никакой другой структуры, кроме каузативной (и только для этих случаев

32 Иногда в таких случаях носители калмыцкого языка используют структуры типа ‘они прочитали гелюнгами молитвы’ или ‘они прочитали молитвы при помощи гелюнгов’ — не вполне правильные с точки зрения русского синтаксиса, но прозрачные в семантическом отношении.

допускать роль синтаксического контекста для осуществления каузативации). Если считать, что говорящий формирует семантическую структуру до начала работы над структурой синтаксической, то ответ будет таким, что это не происходит никогда (или почти никогда): каузативный синтаксис используется только тогда, когда по каким-то причинам говорящий подготавливает к реализации каузативную семантику, при этом синтаксически (почти) всегда допустима и некаузативная структура. Если же мы откажемся от этого априорного предположения, то выяснится, что данные, представленные в разделе 5.2, все же важны для понимания свойств каузативации в калмыцком языке, поскольку они проливают свет именно на процесс формирования смысловой структуры дискурса, внешним проявлением чего в ряде случаев как раз и оказывается использование каузативных клауз.

6. Выводы

1) В канонических случаях образования каузативной конструкции на основе некаузативной изменения на уровне ролевой, референциальной, синтаксической структур и на уровне структуры события сочетаются друг с другом прозрачным образом. В ситуации появляется новое каузирующее подсобытие. Инициатор этого подсобытия (каузатор) является новым участником, вводимым в позицию подлежащего. Участник, который занял бы в некаузативной конструкции позицию подлежащего, смещается вниз по иерархии синтаксических отношений и оказывается обычно в позиции прямого дополнения при каузативации непереходных глаголов и в позиции дополнения в инструменталисе (при некоторых глаголах — в позиции дативного или в редчайших случаях аблативного дополнения) при каузативации переходных глаголов.

2) В неканонических каузативных конструкциях каузатор является в семантическом отношении не «внешним» инициатором, никак не связанным с исходной структурой, а в какой-то мере «наследует» часть свойств одного из участников исходной структуры. Частным случаем неканонических каузативных конструкций является ситуация, при которой участник, занимающий позицию подлежащего каузативной конструкции, одновременно имеет две роли: роль каузатора и одну из ролей, имевшихся в семантической структуре исходного предиката.

Синтаксическим проявлением сказанного является то, что при неканонической каузативации число актантов предиката может сохраняться, а не возрастать на единицу, как в случае канонической каузативации. В калмыцком языке неканонические каузативные конструкции возможны при каузативации довольно широкого круга глаголов. Думается, что основным механизмом формирования «перераспределяющего каузатива» является такая семантическая интерпретация, при которой каузатор по умолчанию интерпретируется как носитель одной из ролей, наследуемых от исходного глагола (частным случаем этого явления оказываются «пассивные» употребления морфологически каузативных глаголов, подробно разбираемые в [Выдрина, настоящий сборник]).

3) В некоторых каузативных конструкциях можно увидеть синтаксические проявления их сложной семантической структуры, включающей два подсобытия. Однако общим для всех каузативных конструкций (и канонических, и неканонических) является то, что в позиции подлежащего оказывается не тот участник, который занял бы ее в некаузативной конструкции, и именно этот участник и только он обладает полным набором синтаксических свойств подлежащего. Существенно и то, что этот участник всегда обладает и важным дискурсивным свойством — он помещен в центр перспективы говорящего. Это особенно заметно в случае перераспределяющих — являющихся разновидностью неканонических — каузативных структур, где смена перспективы является основным следствием каузативации, но, вообще говоря, верно для всех каузативных конструкций, включая канонические.

4) Именно последнее обстоятельство чрезвычайно важно для понимания использования каузативных структур в тексте. Каузативация — это одно из тех морфосинтаксических средств калмыцкого языка, которые могут способствовать естественной организации дискурсивной структуры, а именно такой структуры, при которой соблюдается единство перспективы в связном тексте. Иногда такая дискурсивная структура оказывается единственной грамматически возможной для определенной синтаксической конфигурации (5.1), но это наблюдается не всегда (5.2). Именно с дискурсивными свойствами каузативации связано то, что аргументные возможности, выявляемые при предъявлении

изолированных предложений, нетривиальным образом

реализуются в текстах.

Так, в калмыцких текстах каузатор обычно является топикальным, чаще всего он уже введен в дискурсивное пространство в позиции подлежащего одной из предшествующих клауз и сравнительно редко находит эксплицитное выражение при помощи полноценной именной группы.

Для каузируемого участника также достаточно характерна тенденция к сохранению места в рамках перспективы говорящего, уже занятого в предшествующих клаузах. В таких дискурсивно единых цепочках (пусть не связанных жесткими собственно синтаксическими правилами установления корефе-рентных отношений) каузируемый участник также обычно не называется эксплицитно заново. Эксплицитное же выражение каузируемого участника (обычно в позиции прямого дополнения) наблюдается прежде всего тогда, когда он вообще не вводился до этого в пространство дискурса или, что более неожиданно, упоминался до этого в позиции подлежащего (т. е. при смене перспективы говорящего и несмотря на высокую топикальность). При этом каузируемый участник крайне редко находит эксплицитное выражение в косвенных позициях, т. е. в позициях, более низких по рангу, чем прямое дополнение.

Таким образом, изучение использования каузативных конструкций в текстах позволяет вскрыть не только операции, осуществляемые при переходе от семантической структуры к синтаксической, но отчасти и процессы формирования самой семантической структуры в силу давления фактора естественной организации дискурса.

Литература

Алпатов В. М., Аркадьев П. М., Подлесская В. И. 2008. Теоретическая грамматика японского языка. Т. 2. М.: Наталис.

Баранова В. В. Сложные глаголы в калмыцком языке. Настоящий сборник. Бонч-Осмоловская А. А. 2007. Семантика актантных дериваций // Лютикова Е. А., Казенин К. И., Соловьев В. Д., Татевосов С. Г. (ред.). Мишарский диалект татарского языка. Казань: Магариф. С. 143-191.

Выдрина А. В. Употребление показателя пассива в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Галямина Ю. Е. 2001. Акцессивно-рецессивная полисемия показателей залога и актантной деривации // Плунгян В. А. (ред.). Исследования по теории грамматики. Т. 1. Глагольные категории. М.: Русские словари. С. 178-197.

Илишкин И. К. (ред.). 1964. Русско-калмыцкий словарь. М.: Советская энциклопедия.

Князев М. Ю. Сентенциальные дополнения в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Ковальская К. 2007. Морфологический каузатив в калмыцком языке Экспедиционный отчет (рукопись). Доступен на веб-странице калмыцкого семинара (http://www.iling.spb.ru/kalmyk/KristinaKovalskaja).

Коношенко М. Б. Дифференцированное маркирование объекта в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Крапивина К. А. Причастие в роли сказуемого относительного оборота в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Крылов С. А. 2004. Теоретическая грамматика современного

монгольского языка и смежные проблемы общей лингвистики. Т. 1. М.: Восточная литература.

Кузьменков Е. А. 1984. Глагол в монгольском языке. Л.: ЛГУ.

Лютикова Е. А., Татевосов С. Г., Иванов М. Ю., Пазельская А. Г., Шлуинский А. Б. 2006. Структура события и семантика глагола в карачаево-балкарском языке. М.: ИМЛИ им. А. М. Горького РАН.

Мищенко Д. Ф. Деепричастия с показателями -39 и -ай в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Недялков И. В. 1976. Интранзитивы и транзитивы в калмыцком языке // Ученые записки Самаркандского государственного университета. Новая серия, 314. Самарканд. С. 37-54.

Недялков В. П., Сильницкий Г. Г. 1969a. Типология каузативных

конструкций // Холодович А. А. (ред.). Типология каузативных конструкций. Морфологический каузатив. Л.: Наука. С. 5-19.

Недялков В. П., Сильницкий Г. Г. 1969Ь. Типология морфологического и лексического каузативов // Холодович А. А. (ред.). Типология каузативных конструкций. Морфологический каузатив. Л.: Наука. С. 20-50.

Овсянникова М. А. Приложение. Список глаголов. Настоящий сборник.

Орловская М. Н. 1999. Формы каузатива и проблема побудительного залога в монгольских языках // Шахнарович А. М. (ред.). Общее и восточное языкознание. М.: Современный писатель. С. 202-210.

Очиров У. У. 1964. Грамматика калмыцкого языка. Синтаксис. Элиста: Калмгосиздат.

Плунгян В. А. 2003. Общая морфология. Введение в проблематику. М.: УРСС.

Прохоров К. Н. Калмыцкие формы косвенных наклонений: семантика, морфология, синтаксис. Настоящий сборник.

Сай С. С. 2006. Калмыцкие цели. Экспедиционный отчет (рукопись). Доступен на веб-странице калмыцкого семинара (http://www.iling.spb.ru/kalmyk/SergeySay).

Сай С. С. 2008. Типология антипассивных конструкций: семантика, прагматика, синтаксис. Диссертация ... канд. филол. наук. СПб.

Санжеев Г. Д. 1963. Сравнительная грамматика монгольских языков. Глагол. М.: Издательство восточной литературы.

Санжеев Г. Д. (ред.). 1983. Грамматика калмыцкого языка. Фонетика и морфология. Элиста: Калмыцкое книжное издательство.

Сердобольская Н. В. Аккузатив субъекта в зависимой предикации: за и против подъема аргумента в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Тестелец Я. Г. 2001. Введение в общий синтаксис. М.: РГГУ.

Филлмор Ч. 1981. Дело о падеже открывается вновь // Новое

в зарубежной лингвистике, вып. X. М.: «Прогресс». С. 496-531.

Харчевникова Р. П. 2002. Категория залога: структура залогвых

конструкций в современном калмыцком языке // Э. Р. Тенишев (ред.). Вопросы теоретической грамматики калмыцкого языка. Элиста: КГУ. С. 70-89.

Холодилова М. А. Конструкция с периферийным обладаемым в калмыцком языке. Настоящий сборник.

Chang Y.-L., Tsai W. D. 2001. Actor-sensitivity and obligatory control in Kavalan and some other Formosan languages // Language

and linguistics, 2. No. 1. P. 1-20.

Comrie B. 1981. Language universals and linguistic typology. Chicago: Chicago University Press.

Comrie B. 1985. Causative verb formation and other verb-deriving

morphology // Shopen T. (ed.). Language typology and syntactic

description, III. Grammatical categories and the lexicon. Cambridge: Cambridge University Press. P. 309-348.

DeLancey S. 1984. Notes on agentivity and causation // Studies

in language, 8. No. 2. P. 181-213.

Dixon R. M. W. 2000. A typology of causatives: form, syntax and meaning // Dixon R. M. W., Aikhenvald A. Y. (eds.). Changing Valency: Case Studies in Transitivity. Cambridge: Cambridge University Press. P. 30-83.

Du Bois J. W. 1987. The discourse basis for ergativity // Language, 63, No. 4. P. 805-855.

Du Bois J. W., Kumpf L. E., Ashby W. J. (eds.). 2003. Preferred argument structure. Grammar as architecture for function. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins.

Givon T. 1983. Topic continuity in discourse: an introduction // Givon T. (ed.). Topic continuity in discourse: a quantitative cross-language study. (Typological studies in language, 3). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins. P. 1-41.

Givon T. 1990. Syntax. A functional-typological introduction. Vol. II. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins.

Haspelmath M. 1990. The grammaticization of passive morphology // Studies in language, 14, No. 1. P. 25-72.

Haspelmath M. 1993. More on the typology of inchoative /causative verb alternations // Comrie B., Polinsky M. (eds.). Causatives

and transitivity. Amsterdam: John Benjamins. P. 87-120.

Kazenin K. I. 1994. On the lexical distribution of agent-preserving and

object-preserving transitivity alternation // Nordic Journal of

Linguistics, 17, 2. P. 141-154.

Kemmer S., Verhagen A. 1994. The grammar of causatives and the

conceptual structure of events // Cognitive linguistics, 5-2. P. 115-156.

Kulikov L. 1993. The second causative: A typological sketch // Comrie B., Polinsky M. (eds.). Causatives and transitivity. Amsterdam: John Benjamins. P. 121-154.

Kural Murat. 1996. Verb incorporation and elementary predicates. PhD dissertation. Los Angeles: University of California.

Fillmore Ch. J. 1977. The case for case reopened // Cole P., Sadock J. M. Syntax and semantics. Vol. 8. Grammatical relations. New York; San Francisco; London: Academic Press. P. 59-81. Русский перевод: [Филлмор 1981].

Lazard G. 2001. Le marquage differential de l’objet // Haspelmath M., König E., Oesterreicher W., Raible W. (eds.). Language typology and language universals. An international handbook. Vol. 1. Berlin; New York: Mouton de Gruyter. P. 873-885.

Mithun M. 2000. Valency-changing derivation in Central Alaskan Yup’ik // Dixon R. M. W., Aikhenvald A. Y. (eds.). Changing valency: case studies in transitivity. Cambridge: Cambridge University Press. P. 84-114.

Nedyalkov I. V. 1991. Recessive-accessive polysemy of verbal suffixes // Languages of the world, 1. P. 4-31.

Pylkkänen L. 2002. Introducing arguments. PhD dissertation. Massachusetts Institute of Technology.

Shibatani M. 1976. The grammar of causative constructons: A conspectus // Shibatani M. (ed.). The Grammar of Causative Constructions. New York: Academic Press. P. 1-40.

Shibatani M., Pardeshi P. 2002. The causative continuum // Shibatani M. (ed.). The Grammar of Causation and Interpersonal Manipulation. Amsterdam: John Benjamins. P. 85-126.

von Waldenfels R. 2003. Die mit lassen gebildete deutsche analytische Kausativkonstruktion und ihre Äquivalente im Russischen. MA thesis. Berlin.

von Waldenfels R. 2004. The Grammaticalization of Finnish antaa and Russian davat’ ‘To Give’ as Causative Auxiliaries. European Master in Linguistic thesis. Berlin.