CC BY
131УДК 321; 323; 327 Ирина КУДРЯШОВА
Арабское государство до и после «арабской весны»
Аннотация. Статья исследует основные тренды политической модернизации арабских государств, начиная с османского периода и заканчивая современным этапом. Показаны причины и следствия политической конкуренции исламской, панарабской и национальной (ассоциируемой с государственным национализмом) идей и идентичностей. В контексте событий «арабской весны» проанализированы факторы устойчивости авторитаризма и возможности демократизации во взаимосвязи с эффективностью политических институтов.
Ключевые слова: арабское государство, «арабская весна», национализм, ислам, авторитаризм, демократизация.
Драматические события на Ближнем Востоке, начало которым положила «арабская весна» 2010-2011 гг., могут поворачиваться к наблюдателю разными гранями. Это и массовые демократические порывы, и возвышение политического голоса ислама, и смена многолетних лидеров, и гражданские войны, и вмешательство внешних акторов. Зачастую такое богатство фактов политической жизни мешает понять природу изменений, которые происходят как внутри арабских государств, так и в отношениях между ними.
Что представляет собой современное арабское государство с точки зрения организации власти и политической идентичности? Можно ли сегодня диагностировать кризис нации-государства в арабском мире [1], или точнее признать незрелость, недоразвитие этой современной политической формы? На наш взгляд, второй подход более точен, поскольку освоение интернационализированной формулы нации-государства в неевропейском социуме — сложный, длительный и болезненный процесс. Она пришла на мусульманский Восток в результате колониального давления (в ХХ в. великие державы повсеместно использовали ее для организации политического пространства), культурной диффузии и имитации.
Анализируя пути государственного и национального строительства в Европе, норвежский политолог Стейн Роккан и его коллеги выделяли два основных направления этого процесса: организация пространства территориальности, связанная с формированием границ, и организация пространства принадлежности, подразумевающая создание внутренней политической инфраструктуры, которая обеспечивает целостность политического процесса и представительство различных групп интересов [2; 3].
Сведения об авторе: КУДРЯШОВА Ирина Владимировна — кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии МГИМО (У) МИД России, старший научный сотрудник отдела политической науки ИНИОН РАН; kudryashova23@yandex.ru.
У арабского государства не было или почти не было исторического времени для самостоятельного продвижения по этим двум направлениям. После крушения Османской империи внешняя рамка (границы) была гарантирована ему международными соглашениями, но консолидация границ, как и создание современных политических институтов, остались трудно решаемыми задачами.
Вызов новым политиям бросали не только многочисленные локальные лояльности и неформальные институты, но и принципы исламской и арабской транснациональной общности (уммы). В политической сфере проблемы постколониального государства проявлялись в форме военных переворотов, жесткого подавления оппозиции, несимметричности властных структур, этноконфессиональных конфликтов, политизации ислама и росте межарабских противоречий. При этом для всех арабских стран результатом модернизации стало появление новых политических интересов и сил, ведущих борьбу за доступ к материальным и символическим ценностям, т.е. резкое нарастание требований по отношению к политической системе.
Анализ структурного развития этих государств представляет собой немалую трудность именно в силу вторичности и форсированности модернизации, т.е. одновременного освоения различных эволюционных фаз государственного строительства — социализации населения, конституционализации, рационализации и функционализации власти, создания систем представительства и др. [4].
Внешне разнородные события (трудно, казалось бы, сопоставить гражданскую войну в Сирии, «активные реформы» в Марокко и демократические выборы в Тунисе) могут быть рассмотрены и интерпретированы в рамках общей логики модернизации (и демократизации как ее составной части). В таком ключе «арабская весна» — это резкая дестабилизация политических систем под влиянием растущих массовых ожиданий в условиях незавершенности национального строительства и невысокой эффективности и легитимности государственных институтов. Чтобы понять закономерность арабских кризисов развития, нужно обратиться к истории формирования арабской институциональной системы и механизмов ее легитимации — внутренних и внешних.
Традиционное мусульманское государство и европейские институты
До начала XIX в. мусульманские ученые и правители концептуализировали властные отношения в терминах уммы (единого сообщества мусульман), халифата или султаната (систем традиционного мусульманского правления при относительном доминировании, соответственно, религиозного или политического элемента). Термин дауля, который сегодня используется в арабском языке для обозначения государства, встречается и в Коране, и у средневековых мусульманских авторов. В глагольной форме это слово первоначально означало «чередоваться», «меняться» и «прекращать свое существование». В эпоху Аббасидов и позже оно часто использовалось для описания превратностей судьбы, взлетов и падений. Известный востоковед Бернард Льюис отмечал, что впервые этот термин был употреблен в его современном смысле (т.е. не династии и не господства) в османском меморандуме около 1837 г. Для напол-
нения его реальным политическим содержанием должно было пройти еще немало десятилетий.
В XIX в. арабские территории имели политический статус вилайетов Османской империи, где султан был верховным носителем политической власти и главой мусульманской общины. Такое положение дел соответствовало представлениям традиционного арабского общества.
К концу XVIII в. Османская империя в целом сохраняла легитимность власти и основную институциональную структуру. Однако политико-экономическое давление ведущих западных держав, которые осуществляли переход к конституционализму и индустриальной экономике, а также растущая мощь периферии поставили перед ней вопрос о реформах. Первый этап реформ (до 1839 г.) не затронул властных структур. Правитель Египта Мухаммад Али (1805-1849) первым предпринял попытку трансформировать этот вилайет в ядро независимого арабского государства. Египет имел к тому предпосылки: длительную и славную историческую государственность в пределах более или менее постоянных границ, в основном мусульманское арабоязычное население, военный, культурный и экономический потенциал. Его быстрое усиление, однако, привело к вмешательству великих держав, восстановивших статус-кво. Именно при Мухаммаде Али выпускник исламского университета Аль-Азхар Р. ат-Тахтави, несколько лет проживший во Франции и написавший книгу «Имам в Париже» — первый опыт осмысления сложных взаимоотношений между исламом и современностью, подготовил путь к восприятию политии не только как уммы, но и как территориального пространства, введя в политический дискурс концепт родины как «гнезда человека» [5].
Следующий этап реформ в империи (танзимат, 1839-1876) был направлен на модернизацию управления, включая его унификацию и централизацию. Султанский рескрипт 1 839 г. провозгласил (со ссылкой на шариатское право) принцип равенства и безопасности всех подданных империи, гарантии индивидуальной безопасности и равенства перед законом. Идеи танзимата и контакты с европейцами привели к появлению в Тунисе и Египте первых институтов представительства (совещательных палат) и конституций.
Одновременно интенсивное европейское воздействие стало причиной зарождения в 1840-х годах в Египте и исторической Сирии просветительского движения (в основном среди христиан), стоявшего у истоков арабского национализма. В 1875 г. Т. аль-Язиджи организовал первое в Сирии Арабское тайное общество, которое призывало к освобождению страны от турецкого гнета, отмене цензуры, свободе слова и просвещения. В 1904 г. в программе Лиги арабской родины, основанной в парижской эмиграции сиро-ливанским христианским политиком Н. Азури, говорилось, что организация в интересах ислама и арабской нации стремится к отделению гражданской власти от религиозной и созданию конституционной монархии [6].
Модернизационные реформы в Османской империи породили дуализм ориентаций. Стянуть образовавшийся разрыв между традиционным и современным впервые по-
пытались сторонники доктрины османизма, которые выдвинули идею о возможности укрепления имперской власти путем утверждения конституции, парламентаризма и создания «османской нации» на основе интегрирования сотен этнических, религиозных, региональных и социальных групп. Мусульманские реформаторы (Дж. аль-Афгани, М. Абдо, А. аль-Кавакиби, Р. Рида), считая взаимоотношение ислама и современности ключевым моментом для развития мусульманских сообществ, пытались найти точки соприкосновения в исламской и западной политической мысли. Они подчеркивали, что конституционализм и парламентаризм соответствуют принципам и институтам ислама, таким как джамаат (местное сообщество), шура (совет), иджмаа (мнение сообщества), мушавара (консультации с целью принятия решения). Истоки превосходства Запада большинство мусульманских интеллектуалов видело в европейском политическом устройстве. Аль-Афгани, например, считал основными причинами упадка мусульманского мира отсутствие справедливости (адль), принципа консультаций в общине и конституции, ограничивающей правителя. В его концепции халифат имел не только религиозное, но и политическое значение: он должен был обеспечить мусульманское политическое единство [7].
В 1876 г. в Османской империи была принята конституция, которая провозгласила основные права и свободы граждан империи независимо от вероисповедания, учредила двухпалатный парламент и косвенно (признав правомочность выборов и представительства) несколько ограничила права султана. Она впервые провозгласила существование общности, именуемой народом, как источника власти. Был провозглашен курс на строительство османской нации, состоявшей их различных этнических групп.
Ограниченный эффект реформ периода танзимата, вызовы сепаратизма, недовольство консервативного духовенства и некоторые другие причины привели к государственному перевороту 1878 г. и корректировке идейно-политического курса в сторону панисламизма. Султан Абдул Хамид II (1876-1909) распустил парламент и приостановил действие конституции. Ради сохранения государства и собственной власти он признал приоритет мусульманского сообщества (как эквивалента народа) над государством и поставил принцип халифата выше султаната в отношениях с общиной. Фактически это был первый шаг к разделению политической и религиозной подсистем, противопоставлению рационального и идеального.
Большое значение для формирования арабской политической идентичности имел вопрос о халифате. Великобритания, стремясь разъединить турок и арабов, через публикации в прессе и своих эмиссаров на Аравийском полуострове противопоставляла османизму «этнонациональный» подход, состоявший в том, что халифом должен быть шериф Мекки, араб-курейшит. Одновременно она, как и Франция, поддерживала контакты с арабскими националистами Сирии и другими сторонниками арабской автономии.
Когда Османская империя вступила в Первую мировую войну на стороне Германии, британское правительство попыталось осуществить план вооруженного выступления арабов против султана. Первые две попытки (арабских националистов в Сирии и эмира
Неджда) потерпели неудачу, и Лондон обратился к правителю Хиджаза шерифу Хусейну, пообещав поддержку в создании независимого арабского государства. Позднее к соглашению был добавлен пункт о признании любого халифа, которого сами арабы сочтут достойным избрания. В этом документе термин дауля был использован в значении западного state.
Националистические дискурсы и ислам
Борьба великих держав за османское наследство на Парижской мирной конференции 1919-1920 гг. шла на фоне нарастания антиколониальной борьбы (Египет, Ирак, Сирия), однако страны региона в итоге превратилась в зависимые территории Великобритании и Франции с различными системами политического контроля (прямое управление, институт верховного комиссара и советников, особые договорные отношения). Несмотря на то, что в целом арабские сообщества выступали против власти турецкого султана, крах халифата означал развал административной системы, которая в течение многих столетий была символом политической целостности и духовным щитом мусульман. В итоге получить независимость смогли только Саудовская Аравия и Йеменское королевство, в которых центральная власть была основана, соответственно, на недждийских племенных принципах и наследственном имамате зейдитов.
В институциональном аспекте мандатная система оказала решающее воздействие на формирование современного арабского государства, так как в этот период были созданы территориальные политии, образование которых было определено не естественным развитием обществ, а волей и интересами великих держав. Арабское общественное сознание далеко не сразу восприняло их как государства, и для их обозначения использовался такой термин, как кутр (страна, земля, область). Движения против иностранного вмешательства воспринимались в тот период либо как локально-патриотические, либо как арабские.
В 1920-1930-х годах король Ирака Фейсал мечтал объединить Аравию и ирако-сирийскую унию; идею Великой Сирии и присоединения к ней Ирака отстаивал эмир Трансиордании Абдалла. О популярности идей арабского единства свидетельствуют арабские конгрессы 1931 г. в Иерусалиме и 1938 г. в Брюсселе, участники которых определяли арабизм как «чувство необходимости освобождения и единения» [8]. «Арабское отечество» [9] казалось ключом к созданию эффективной политической системы управления, модернизации экономики, развитию человеческих ресурсов, словом, преодолению отсталости и возвращению на качественно новом уровне «золотого века», когда миру ислама принадлежали передовые позиции в науке, образовании и производстве материальных ценностей.
К середине 1930-х годов широкое признание в интеллектуальных кругах получила светская концепция арабского единства С. аль-Хусри. Трактуя арабский национализм в духовном ключе, мыслитель придавал первостепенное значение таким факторам формирования нации, как общность языка и общность истории: «Нация — это соци-
альный организм, характеризующийся жизнью и чувствами. Жизнь нации — ее язык, чувства — ее история» [10]. Поскольку тезис об исторической и языковой общности требовал отделения истории арабов от истории ислама, он разделил процессы ара-бизации и исламизации, показав, что первое не обязательно влечет за собой второе, и наоборот; значение ислама заключалось для него прежде всего в сохранении самобытности арабской нации.
Однако развитие националистических концепций и движений, отражавшее процессы социализации и одновременно плюрализации общества, отнюдь не исключало другой политической тенденции, связанной с возрождением халифата (формально он был отменен в Турции в 1924 г.). Она выражалась как в созыве исламских конгрессов, называемых «всемирными», так и в образовании исламских политических организаций, которые на Западе позднее получили название исламистских. В 1928 г. в Египте была создана первая такая организация — Ассоциация «братьев-мусульман». Ее основатель Х. аль-Банна переработал такие концепты, как национализм, патриотизм, государство-нация, конституционализм, которые стали частью исламской терминологии [11]. Он также преуспел в переводе доктрины на язык социального действия. Палестинское восстание 1936 г. дало ему возможность выйти из узких рамок философского и религиозного проповедничества и «выпустить» организацию на египетскую и арабскую политические арены.
Аль-Банна был, возможно, первым исламским мыслителем, сделавшим акцент на важности создания современной политической партии и программы действий. Его пример и идеи вскоре нашли отклик в соседних странах и привели к появлению многочисленных ответвлений Ассоциации. Возрождение института халифата он считал желательным, но не слишком скорым и не обязательным.
В 1920-1930-х годах была сформулирована и концепция мусульманского национализма. В особых условиях Британской Индии, где существовала индусско-мусуль-манская рознь, Мухаммад Икбал отождествил понятие конфессиональной общности с нацией, а затем увязал понятие нации с территорией. При этом он считал единство и равноправие двумя столпами исламского общества и был уверен в совместимости республиканских принципов с исламом [12].
Независимость арабские государства обрели в основном после Второй мировой войны. Как в межвоенный период, так и в период независимости в арабском общественно-политическом процессе сложно четко зафиксировать соотношение исламского и национального в их различных интерпретациях. Как справедливо указывает российский востоковед А.А. Алиев, «на практике подобные приоритеты редко проявлялись в чистом виде: главенствующим фактором мог быть и национальный, и религиозный аспект» [13]. Например, в 1950-1960-х годах в ряде мусульманских стран предпринимались попытки ограничения роли религии в общественной жизни и поощрения различных форм светского национализма как локального, так и общеарабского характера. Хотя секуляризм не фигурировал в качестве явной цели, приоритет национализма лишал ислам универсальности, «замыкая» его в духовной и бытовой сферах. Этот ис-
лам «революционных демократов» можно определить как националистический; корни же его уходят в исламское реформаторство.
Государство стремилось активно использовать традиционные мусульманские ценности: помимо земельной реформы, национализации и социальных мер националистические элиты включали в публичный дискурс историю ислама и его героев. Мишель Афляк, один из основателей партии Баас, говорил о пророке Мухаммаде как о пионере арабизма и арабского единства; Г.А. Насера часто уподобляли Салах ад-дину, объединившему Египет и Сирию и одержавшему многочисленные победы над крестоносцами. Таким образом, политические, социальные и экономические преобразования санкционировались отчетливо выраженными в исламе принципами эгалитаризма и справедливости.
Неудача попыток арабского единения, обусловленная разнородностью политических режимов, неравномерностью социально-экономического развития, противоборством элит и внешними факторами, упрочила курс на «страновой» национализм. В итоге он принял форму лояльности государству, обусловленной не только восточной традицией (служение государству как служение всем, коллективу), но и тем, что только государство способно было обеспечить единство и относительную стабильность, аккумулировать ресурсы для начала модернизации. Поскольку при отсутствии граждан, осознающих себя в качестве членов политического сообщества (для появления таких граждан и соответствующего типа сознания необходим более высокий уровень модернизации), не может быть устойчивой власти демократического типа, у власти в этих странах оказалась военная (изначально обладавшая средствами насилия) или гражданская (ассоциируемая с государством в целом) бюрократия. Попытка установления режима консоциативной демократии в качестве механизма управляемого политического участия в вертикально сегментированном Ливане оказалась не слишком эффективной и привела к консервации партикулярных интересов.
Острейшая нужда в экономических, военных, культурных ресурсах, необходимых для предотвращения дезинтеграции (из-за этнических, конфессиональных, идейно-политических разногласий), объективно толкала арабские страны к поиску союзников-спонсоров, которыми в эпоху биполярного мира могли стать (и стали) только сверхдержавы — СССР и США. Проникновение в регион сверхдержав существенно отразилось на политических структурах ориентированных на них стран. Вариативность институциональных моделей была очень высока: от абсолютных и ограниченных династических монархий (государства Персидского залива, Марокко, Иордания) и квазилиберальных многопартийных систем (Тунис, Ливан, Египет после Г.А. Насера) до правящих массовых партий, в том числе в составе фронтов (Египет при Насере, Судан в периоды между военными диктатурами, Ирак, Сирия, Алжир, НДРЙ), и «непосредственного народовластия» через систему первичных народных собраний в Ливии. Тем не менее во всех случаях (кроме, может быть, Ливана до начала гражданской войны в 1975 г.) стабильность и относительная сплоченность этих формирующихся политических сообществ гарантировалась авторитарной властью, разрешающей многочисленные конфликты в режиме «ручного управления».
Особняком стояли патримониальные сообщества Персидского залива, среди которых только Кувейт при получении независимости обрел формальные атрибуты конституционной монархии. Здесь в конце 1950-х — начале 1960-х годов внешние факторы, то есть регулярные интенсивные политические и экономические контакты с Западом, вызвали прерывание эволюционного пути и заставили слабую центральную власть усиливать свои ресурсы, в том числе через институционализацию политических организаций и процедур. Обладание стратегическими нефтяными запасами позволило этим странам избежать жесткого внешнеполитического давления и осуществить своеобразную «общественную консервацию» путем развития механизмов «социального государства».
Таким образом, в биполярную эпоху арабское государство проделало немалый путь с точки зрения формирования территориальности, централизованных властных институтов и идентичности, значительно укрепив внешнеполитические позиции и внутреннюю безопасность. В то же время за такой небольшой срок не могли быть решены задачи политической модернизации. В институциональной сфере политические организации и процедуры не получили реальной автономности и продолжали оставаться инструментами различных социальных групп, являя собой симбиотическое сочетание современных и традиционных форм. Сохранение политической управляемости при быстрых социально-экономических преобразованиях объективно требовало ограничения оппозиции, особенно «снизу». Массовые движения в религиозной форме исторически всегда были спутником модернизации, а ислам как религиозная система предоставляет уникальные возможности для артикуляции социально-политических и культурных интересов [14].
В подобных условиях там, где не было жесткой националистической диктатуры (как в Ираке, Сирии и отчасти Ливии), ислам стал превращаться в инструмент поддержания социетального равновесия с позиции власти, с одной стороны, и инструмент мобилизации оппозиции — с другой. Однако одновременно стал происходить поворот в сторону признания «национального этапа развития» в среде исламистских деятелей, которые там, где была возможность, стремились к расширению легального политического участия.
С усилением глобализационных процессов в 1990-х годах давление на государство с целью проведения институциональных изменений усилилось как извне, со стороны мировых лидеров, так и изнутри.
Авторитаризм и стабильность 1990-2000-х годов
Как в 1990-2000-х годах, так и сегодня в арабских странах представлены два типа политических режимов — гибридные и авторитарные. Американский политолог Л. Дай-монд подразделяет первый тип на режимы авторитарной электоральной гегемонии, соревновательного авторитаризма и так называемые «неоднозначные» (ambiguous) [15]. Эксперты «Экономист интеллидженс юнит», осуществляющие регулярный мониторинг режимных изменений с 2006 г., оценивают средний уровень развития демокра-
тических институтов в регионе Ближнего Востока и Северной Африки (включая Израиль) в 2010 г. — в 3,43 и в 2011 г. — в 3,62 балла, при среднемировом значении 5,46 и 5,49 (консолидированные демократии набирают от 8 до 10 баллов). В 2010 г. только три арабских режима отнесены ими к гибридным (Ливан, Палестина и Ирак), в 2011 г. прибавился Тунис [16].
За счет чего арабским политическим элитам удавалось в 1990-2000-х годах поддерживать стабильность в быстро меняющихся социальных и политических условиях? Отчасти — за счет ограниченных реформ для повышения качества управления и укрепления легитимности власти во внутренней и международной сферах. Выразительными сигналами либерализации (понимаемой как реформы «сверху») стали, в частности, Закон о Консультативном совете (1993 г.) и учреждение Центра национального диалога имени короля Абдель Азиза (2003 г.) в Королевстве Саудовская Аравия [17]; возобновление парламентских выборов в Бахрейне (2002 г.); первые альтернативные прямые президентские выборы в Египте; наделение женщин Кувейта пассивным и активным избирательным правом (2005 г.). С 2004 г., после снятия западных санкций, появились официальные высказывания о подготовке конституции в Ливии.
Однако одновременно с либерализацией имело место ужесточение контроля над СМИ и оппозицией (чаще всего под предлогом борьбы с экстремизмом и терроризмом). В первую очередь это касалось сильных исламистских организаций. Так, в Тунисе, при формальном сохранении многопартийности, в 1992 г. была запрещена партия «Ан-Нахда» («Возрождение») и обеспечена монополия на власть президентской Конституционно-демократической партии. X. Мубарак сохранил в Египте действие закона о чрезвычайном положении 1981 г. и не легализовал крупнейшую оппозиционную Ассоциацию «Братьев-мусульман», члены которой были вынуждены участвовать в выборах либо в качестве независимых кандидатов, либо в блоке с другими партиями, заведомо проигрывая «партии власти». Поправки в конституцию, внесенные в 2007 г., окончательно закрепили запрет на создание партий на основе религии и ссылок на религию [18].
В Сирии сохранялось конституционное закрепление ведущей роли партии Баас, которой принадлежало и монопольное право выдвижения кандидата в президенты. Пришедший к власти в 2000 г. президент Б. Асад обещал осуществить либерализацию политической и экономической сфер, «сирийская весна» не продлилась и года.
И в Сирии, и в Египте значимую роль в общественно-политической жизни продолжала играть армия, имевшая собственную экономическую базу (часть госсектора): промышленные предприятия, строительный бизнес, пенсионные фонды, туризм и др.
В Ливии племенной этос был соединен Каддафи с «третьей мировой теорией», которая трактовала демократию как систему народного самоконтроля. Всеобщий народный конгресс представлял собой разновидность «великого совета», одобрявшего решения первичных народных собраний. В таких условиях не нужна была и формальная институционализация лидерства: Каддафи был «просто» вождем.
В Йемене, несмотря на многопартийную систему, последние «предвесенние» выборы состоялись в 2003 г., когда подавляющее большинство получила президентская партия Всеобщий народный конгресс. Ввиду роста напряженности между правительством и оппозицией в 2009 г. была достигнута договоренность о проведении национального диалога и переносе выборов на 2011 г., однако президент А. Салех проигнорировал призыв оппозиции к электоральной реформе и стал публично позиционировать своего сына Ахмеда в качестве преемника.
Эти примеры показывают, что выживаемость недемократических режимов покоилась на репрессивном принуждении и, одновременно, мерах по укреплению легитимности власти. Уровень и источники этой легитимности постоянно менялись. В институциональном плане ее поддерживали новые или реорганизованные политические и общественно-политические институты (выборы, партии, неправительственные организации, гуманитарные фонды) и либо бюрократическая ротация в элитах, либо их расширение за счет представителей бизнеса, технократов и лояльной оппозиции. Идеологические ресурсы власти (арабский национализм, социализм, неотрадиционализм) постепенно истощались, поскольку плохо соответствовали новым общественно-политическим реалиям. Вовне позиции арабских лидеров подкреплялись лозунгами начала «демократических реформ» и борьбы с исламскими экстремистами, а также курсом на постепенную либерализацию экономики.
Использование современных политических форм свидетельствовало, безусловно, о проникновении в регион новых политических стандартов, но не о демократизации. Умеренно-альтернативные выборы, расширение парламентского представительства и создание неправительственных организаций имели целью сохранить управляемость политической системы путем неформальных сделок с представителями традиционных элит на местах и дозированного доступа оппозиции в законодательные учреждения. Большинство населения в силу доминирующего парохиально-подданнического типа политической культуры голосовало (там, где существовал институт выборов) не за программы или идею, а за кандидатов, которые, как предполагалось, обеспечат им определенные личные блага (помощь в поиске работы, получении лечения и др.). Уровень электоральной активности оставался низким. Статичность политического процесса поддерживалась также использованием неформальных институтов для агрегации интересов (патрон-клиентские и иные связи).
По сути, новые институты авторитарных режимов способствовали не формированию системы урегулирования неизбежных в процессе политического развития кризисов, а нейтрализации угроз правящим элитам. Однако отсутствие ценности (в глазах как населения, так и власти) и устойчивости этих политических организаций и процедур воспрепятствовало социальной интеграции в период, когда власть столкнулась с острым дефицитом ресурсов [19].
Арабские протесты как выражение политического тренда демократизации
Демократизацию на Ближнем Востоке очень часто связывают с соответствующей политикой Запада, символом которой стало вторжение коалиционных сил в Ирак
(2003 г.) и его последующее «демократическое переустройство». Безусловно, курс на демократизацию региона имел немалое значение, однако, как будет показано ниже, прямое влияние США и ЕС на внутриполитические процессы в арабском мире к концу первого десятилетия XXI в. стало заметно снижаться. Мы предложили бы более широкую трактовку переходных процессов в арабских странах — в контексте мировых волн демократизации.
Теорию волн демократизации как тренда мирового развития разрабатывали многие политологи, предлагавшие, в зависимости от интерпретации исторических событий, различные варианты периодизации подъемов и спадов демократии. Наибольшую известность приобрел подход С. Хантингтона, который выделил три таких волны [20]. К особенностям его концепции относятся минималистское понимание демократии (как политического участия, выборов, соревновательности, значимой связи между основными политическими партиями и электоратом) и включение в волну случаев «неполных переходов» — либерализации или частичной демократизации. Характеристику третьей волны он завершает периодом распада СССР (1991 г.). По мнению многих исследователей, посткоммунистические режимные изменения имеют настолько яркие особенности (связанные, в частности, со строительством новых государств на постимперском пространстве), что их следует выделять в особую волну — четвертую [21; 22; 23]. В таком ракурсе новую — пятую — волну образуют политические изменения, принесенные «цветными революциями». Выступления против авторитарной власти, рост гражданской активности и ее индивидуализацию можно считать индикатором формирования новой культурно-политической традиции и в арабском мире. (Отмечая изменения в поведении арабских демонстрантов, известный французский исследователь ислама и ближневосточной политики О. Руа пишет, что они уже не сжигают толпой американские или израильские флаги, но выступают за права и достоинство человека [24].)
Что позволяет так думать? Во-первых, во всех выступлениях выдвигались лозунги борьбы с авторитаризмом, за демократию. Во-вторых, сами события имели массовый характер и развивались «снизу» (не случайно некоторые из них получили название «революций без лидера»). В-третьих, в ряде стран политическая активность населения принесла плоды в виде организации новых партий, либерализации законодательства, расширения прав и свобод, проведения демократических выборов. Это свидетельствует о постепенном изменении социально-политических ориентиров граждан и о стремлении к расширению политического участия.
Наиболее далеко по пути демократизации продвинулся Тунис, где в результате длительного политического торга в 2014 г. была принята конституция, перераспределяющая исполнительные полномочия в пользу подотчетного парламенту премьер-министра и использующая компромиссные формулировки относительно роли ислама в жизни общества [25]. В Марокко конституционная реформа 2011 г. расширила полномочия главы правительства, который стал назначаться по результатам парламентских выборов. Было сформировано коалиционное правительство, которое возглавил лидер прежде оппозиционной умеренно исламистской Партии спра-
ведливости и развития А. Бенкиран. Новая конституция Сирии, принятая в 2012 г., также сигнализировала о начале трансформации режима (она предусматривает многопартийность и более не содержит упоминаний о руководящей роли партии Баас и социализме) [26].
В Саудовской Аравии в 2012 г. Консультативный Совет обрел право законодательной инициативы; в его новом составе представлены не только женщины, но и представители шиитской общины. В 2005 и 2011 г. в Саудовской Аравии прошли частичные выборы в муниципальные советы. В конце лета 2015 г. началась третья муниципальная избирательная кампания, в ней стали также участвовать женщины. Особого внимания заслуживают меры государства по усилению контроля над религиозной сферой — в частности, «обюрокрачивание» улемов [27]. Религиозный дискурс остается наиболее важным инструментом социальной политики и легитимации власти правящей семьи. В 2011 г. был запущен механизм Национального согласительного диалога в Бахрейне. Первые в истории муниципальные выборы были проведены в 2012 г. в Омане (по их результатам четыре мандата завоевали женщины).
Возможно, самая неоднозначная ситуация сложилась в Египте, где в 201 1-2013 гг. дважды силовым путем сменялась власть и были последовательно приняты две конституции. Ни одна из них — ни «исламистская» 2012 г., ни «военная» 2014 г. — не смогла стать основой национальной консолидации, о чем говорит разброс голосов по итогам референдумов. Конституция 2014 г. в целом расширила права и свободы человека, закрепила за парламентом право объявлять недоверие (и на определенных основаниях — импичмент) президенту и передала назначение генерального прокурора от президента к Высшему судебному совету. Вместе с тем она запретила создание партий на религиозной основе и легализовала участие армии в политическом процессе [28]. Новый глава государства, ас-Сиси, исключил из политического процесса не только «Братьев-мусульман», но и либеральные и левые силы, повысив тем самым уязвимость режима. (В условиях падения популярности президента Мурси проведение запланированных парламентских выборов могло бы привести к легальному усилению и даже победе оппозиции, политическому торгу и дальнейшим изменениям мирным путем.)
В Ливии свержение Каддафи и рост политического насилия вызвали взрыв давних региональных противоречий и оформление нескольких центров влияния, что лишило демократически избранный в 2014 г. парламент возможности осуществлять власть на общегосударственном уровне. В Йемене, где также глубоки социокультурные расколы, компромисс, достигнутый после смены многолетнего политического лидера А. Салеха, оказался недолговечным и закончился вооруженным противостоянием.
Тем не менее Индекс демократии 2012 и 2013 г. отразил повышение открытости политических систем ряда арабских стран: в число гибридных режимов вошли, помимо упоминавшихся выше, Ливия, Египет и Марокко, а общий региональный индекс несколько поднялся — до 3,73 (в 2013 г. он снизился — до 3,68) [29; 30].
Соотношение внутренних и внешних факторов политических трансформаций
Успех операции по освобождению Кувейта в 1991 г. выявил новые возможности Запада в подключении ближневосточного региона к процессам формирования постбиполярного мира. В 1990-2000-х годах арабские страны активно вовлекались в различные проекты многостороннего сотрудничества, в том числе предусматривавшие продвижение политических реформ. В 1995 г. был дан старт проекту Евро-средиземноморского партнерства, в 2004 г. произошло его дополнение стратегией Европейской политики соседства, в которую после снятия международных санкций вошла также и Ливия. В 2008 г. был запущен проект Средиземноморского союза. Однако, несмотря на наличие постоянного механизма обсуждения, организационной структуры и специального бюджета, результаты этих инициатив применительно к арабским странам выглядели невыразительно [31]. Крайне негативное влияние на их реализацию оказала война в Ираке.
Наряду с ЕС демократизацией региона были озабочены НАТО, «группа восьми», институты ООН и, конечно, США. В 2004 г. США на саммите «группы восьми» выдвинули известный план «Большого (расширенного) Ближнего Востока», предусматривавший ускоренное продвижение политических и экономических реформ. Однако у американской администрации так и не возникло обоснованных идей относительно того, как можно реально добиться поставленных задач, если не считать предложения работать над соглашением о зоне свободной торговли (по аналогии с европейским партнерством) и специализированных программ Государственного департамента в рамках Инициативы ближневосточного партнерства. Основным каналом «продвижения демократии» стали постоянное внешнеполитическое давление и деятельность различных правительственных и неправительственных организаций по развитию гражданского общества (в первую очередь — Агентства США по международному развитию, Национального фонда поддержки демократии и Инициативы ближневосточного партнерства).
Перечисленные выше инициативы были значительно ограничены как авторитарной природой арабских режимов, так и спецификой самих гражданских структур, где ведущую роль играли исламские организации. Это создавало серьезные проблемы для американской внешней политики — фактически у США на ближневосточном направлении не было средств влияния на внутриполитическую ситуацию (за исключением прямого вмешательства по иракскому сценарию). С приходом к власти Б. Обамы и началом мирового экономического кризиса финансирование «программ демократизации» было сокращено.
США придавали огромное значение строительству демократии в Ираке, рассматривая его как своего рода пилотную страну региона. Однако в 2006 г. из-за истощения финансовых и военно-технических ресурсов началась пробуксовка «войн за демократизацию», да и вся политика «принуждения к партнерству» оказалась в подвешенном состоянии. Двойственный характер имела известная речь Обамы в Каире (2009 г.), где он говорил об уважении к исламу, воле народов и суверенитете Ирака, но также и о приверженности демократии и готовности повсюду поддерживать права человека [32].
Капиталистическая интернационализация 1990-х годов также имела противоречивые последствия. Либерализация экономики и сотрудничество с такими международными институтами, как МВФ и Всемирный банк, позволили арабскому миру подключиться к мировым хозяйственным связям, привлечь инвестиции, получить технологическую поддержку, осуществить инфраструктурные программы и др., но вместе с тем сделали его заложником мировой экономической конъюктуры. Страны, которые прибегали к помощи МВФ, были вынуждены соблюдать финансовую дисциплину и ограничивать социальную нагрузку бюджета. Особенно болезненно это было для тех, кто не входил в круг крупнейших экспортеров углеводородов и имел значительный государственный сектор экономики (Египет, Алжир, Тунис, Сирия). Реформа этого сектора, помимо социально-экономических последствий, была весьма чувствительной в силу его идейной привязки к борьбе за независимость и арабскому социализму. Несомненно, однако, что подключение всех арабских государств к мировым экономическим процессам ускорило изменение социальной структуры и вызвало рост социальных требований.
Таким образом, прямые внешние усилия по демократизации региона нигде, за исключением Ирака, не достигли успеха. Государственная бюрократия, военные и другие клики продолжали доминировать на политической арене. Не западное влияние стало и непосредственной причиной «весны» — и США, и Европа действовали весьма прагматично, учитывая опыт «войн за демократизацию». Конечно, это не означает, что в ходе начавшейся политической дестабилизации западные игроки не постарались реализовать свои политические и экономические интересы — в первую очередь это справедливо в отношении режима М. Каддафи. Насколько разными были эти интересы, показали долгие согласования общей позиции и конкретных действий по осуществлению вмешательства. Эскалация сирийского кризиса, наоборот, была в первую очередь инспирирована региональными игроками, предпринявшими попытку ликвидировать «неудобный» алавитский режим.
Общее влияние международной среды выразилось, по нашему мнению, прежде всего в так называемых «демонстрационных эффектах» (уровень и качество жизни в развитых странах, функционирование демократических институтов, уважение прав человека и др.), к которым особо восприимчива молодежь. Эти эффекты обусловили и чувство социальной депривации даже в условиях объективного роста уровня жизни в арабских странах [33]. Восприятию новых политических образцов также способствовала трудовая миграция, усилившаяся в результате структурной перестройки экономики и мирового экономического кризиса. Развитие новых коммуникационных и информационных технологий привело к распространению неформальных сетей, трансформировавших политические обстоятельства в гражданские структуры.
Сдвиги, произошедшие в умонастроениях и ориентациях граждан, зафиксировали социологические опросы. По данным центра социологических исследований «Пью рисерч», в апреле-мае 2010 г. демократию считали самой предпочтительной формой правления 59% египтян, в 2011 г. — 71%, в 2013 г. — 67% [34; 35; 36].
Внутренние переменные, как представляется, сыграли ведущую роль в в арабских событиях. Даже выступления в Сирии не приняли бы формы гражданской войны с иностранным участием, если бы X. Асад в период сирийской «весны» 2000-2001 гг. легализовал политическое участие демократической и умеренной исламской оппозиции и усилил роль представительных органов.
Демократизация и ислам
Активно дискутируемым в научных и журналистских кругах остается вопрос о самой возможности демократических реформ в мусульманских странах. После начала «глобальной войны с терроризмом» в 2001 г. спор о совместимости ислама с демократией принял почти что экзистенциальный характер.
Некоторые исследователи полагают, что ислам в принципе не совместим с современностью и, соответственно, демократией, поскольку не подвергался реформе и остался «целостным» (то есть не претерпел разделения на публичное и индивидуальное, политическое и религиозное) [37; 38; 39]. Рационализация отношения к священному была важнейшим условием демократических процессов в Европе. О необходимости реформы, которая положит конец «тотальности» ислама и позволит мусульманскому обществу функционировать по западным принципам «автономизации» и «дифференциации» групп и организаций, активно пишут представители исламского модернизма — в основном мусульманские интеллектуалы, работающие в западных странах, но также и российские авторы [40; 41; 42; 43; 44].
Большинство публичных дебатов на эту тему не свободны от методологических ошибок. Речь, в частности, об отождествлении демократии с либеральной демократией и либеральной демократии — с развитием, приравнивании политического ислама к экстремизму и игнорировании микросоциологии мусульманских обществ (процесса социализации и формирования идентичности индивида).
Рассуждая о демократизации в странах исламского ареала, мы имеем в виду не распространение либеральных ценностей, а расширение режима политического участия, конкурентности и ответственности власти перед народом. Минималистское понимание демократии соответствует определению полиархии, разработанному американским политологом Р. Далем [45], и лежит в основе различных глобальных рейтингов.
Аналитический потенциал секулярной парадигмы явно недостаточен для объяснения многих современных процессов, включая сохраняющуюся глобальную публичность религии и социальную активность религиозных институтов в современном мире [46]. Ислам, как и любая другая великая традиция, представляет собой сложную систему идей, верований и доктрин. Он полон амбивалентных смыслов, которые могут приобретать различное социальное звучание в зависимости от трактовки и исторического контекста. Например, в Коране и хадисах можно обнаружить и указание на необходимость повиновения власти правителя, и отказ от него в случае совершения им греха. Использовать ислам в политических целях могут и власть, и оппозиция.
По нашему мнению, изменения мусульманской среды, вызываемые общемировыми политическими, экономическими, культурно-информационными сдвигами, делают неактуальным вопрос о необходимости реформы ислама ради демократизации. Это подтверждают примеры наиболее развитых мусульманских государств — Турции, Малайзии, Индонезии. Политическое и социально-экономическое развитие не только сужает базу воспроизводства традиционалистского сознания, но и меняет структуру идентичности мусульманина, делая ее более сложной и гибкой. При этом не обязательно подрываются позиции религии — скорее, видоизменяется публичное проявление религиозности. По данным социологов — участников проекта Всемирного обзора ценностей, в настоящее время существенной разницы между социальными установками населения на Западе и в мусульманских регионах нет (за исключением вопросов гендерного равноправия и сексуальной свободы).
Если говорить о политическом исламе, или исламизме, то при своем возникновении (Ассоциация «братьев-мусульман») он имел радикальное содержание, обусловленное прямой зависимостью традиционных арабских элит от Запада, а впоследствии — обращением республиканских элит к заимствованным светским идеологиям и авторитарным политическим формам. В ходе либерализации режимов мейнстрим политического ислама принимал более умеренный характер, о чем сегодня свидетельствует легальное существование десятков исламских партий. Даже в «исламской» египетской конституции 2012 г. была статья о недопущении создания партий, которые практикуют дискриминацию на основе пола, происхождения или религии.
По существу, современные исламские политические партии и организации выражают интересы, взгляды и ценности людей, для которых религиозная идентичность имеет очень большое значение, но не исключает других (национальной, гражданской, политической, этнической, культурной и пр.). В тех арабских странах, где имела место легализация этих партий до рассматриваемых нами событий (Марокко, Алжир, Иордания, Ливан, Ирак и др.), была заложена основа для переговорного процесса и политических компромиссов Исламские политические организации сохраняют широкую популярность, потому что за ними встает образ справедливого мусульманского общества. Российские исследователи Ю.М. Почта и Т.Ю. Оберемко точно подмечают, что, хотя этот образ — симулякр, который не имеет референта и не может быть реализован путем имплементации шариата, он может выполнять политическую роль [47]. В такой религиозной системе, как ислам, он обеспечивает мобилизацию и консолидацию электората. При этом его приверженцы могут не обращать внимания на конкретные программы поддерживаемых ими организаций. Например, несмотря на то, что экономическая программа «Братьев-мусульман» в Египте была в целом либеральной, за них голосовали те, кто хотел усиления социальной ответственности государства и не просто роста экономики, но перераспределения доходов в пользу социальных нужд [48]. Расхождение между реальным и воображаемым вызвало значительное ослабление поддержки политического крыла «Братьев-мусульман», Партии свободы и справедливости, к лету 2013 г., однако это отнюдь не означает сужения ниши исламской политической деятельности в перспективе. Верно и то, что ослабление центральной власти и рост насилия влекут за собой радикализацию исламских организаций.
Государственные институты, идентичность и реформы
Вопрос о политических трансформациях в арабском мире не может рассматриваться без учета эффективности государственных институтов. Как известно из работ американского экономиста Дугласа Норта, институты определяют величину транзакционных и трансформационных издержек и, следовательно, определяют рентабельность и привлекательность той или иной экономической или политической деятельности. Однако современное государственное строительство в регионе является проблемным ввиду его неорганичного характера и недостаточного опыта: все арабские политии очень молоды.
Серьезнейшей проблемой остается конструирование национальной идентичности. Историческое наследие Арабского халифата и Османской империи, как и сам ислам, способствовали закреплению арабской и исламской идентичностей, по сути транснациональных, а постколониальное оформление границ во многих случаях усилило секторальные (этнические, конфессиональные, племенные и пр.) размежевания. Эти эффекты, наряду с социально-экономическим отставанием и внешним вмешательством (фактор Израиля, политика Запада в отношении ряда правящих элит, внутрирегиональные коалиции и др.), продолжают затруднять создание национальных политических институтов.
Эффективность институтов фиксируют различные глобальные индексы. Так, Мировые показатели управления Всемирного банка охватывают 199 стран и имеют 6 измерений [49]: право голоса и подотчетность (власти); политическая стабильность и отсутствие насилия/терроризма; эффективность правительства; регулятивные способности (способности правительства разрабатывать и осуществлять эффективную политику по развитию частного сектора); верховенство закона; контроль над коррупцией. Если исключить первые два показателя, напрямую связанные с типом режима, то наиболее успешными оказываются институты монархий Персидского залива и Иордании. Неслучайно с 1990-х годов правящие элиты этих стран уделяли очень большое внимание повышению уровня государственного управления. «Хорошие» административные институты во многих случаях позволяют предупредить если не появление, то разрастание политических конфликтов. А вот для всех других арабских стран эти показатели являются низкими.
Известностью пользуется также Индекс несостоятельности государств Фонда мира, ежегодно рассчитываемый для 178 государств по 12 показателям. Политическими индикаторами, в частности, выступают: криминализация и/или делегитимация государства; прогрессирующее ухудшение общественных служб (здравоохранение, образование и др.); неприменение или избирательное применение закона и широкие нарушения прав человека; неподконтрольность структур безопасности; рост раскола элит; вмешательство других государств или внешних политических акторов [50].
По данным этого Индекса за 2014 г., в число «стабильных государств» на Арабском Востоке входят только Катар и ОАЭ, «менее стабильных» — Кувейт и Оман, «внушаю-
щих опасения» — Бахрейн, «внушающих сильные опасения» — Алжир, Тунис, Иордания, Марокко, Саудовская Аравия, «внушающих очень сильные опасения» — Ливия, Джибути и Ливан. В зоне «опасности» находятся Мавритания и Египет, «сильной опасности» — Йемен, Ирак и Сирия, «очень сильной опасности» — Судан [51].
В слабом государстве центр политики перемещается на уровень неформальных институтов — различных социальных организаций и групп (семейных, региональных, конфессиональных, племенных и пр.), которые не позволяют государству стать автономным или лишают его определенной части полномочий. Например, провал недолгого правления М. Мурси в Египте был обусловлен, среди прочего, фактическим бойкотом со стороны «мубараковского» административного аппарата.
Одной из наиболее серьезных проблем государства является утрата полноты территориального контроля, вероятность которой особенно высока в случае совпадающих (региональных и конфессиональных, региональных и этнических) размежеваний. Эти размежевания — следствие постколониальной фрагментированности многих арабских стран (Ливан, Сирия, Ирак, Алжир, Йемен и др.). Тунис продвинулся на пути демократизации благодаря, в частности, своей гомогенности (98% населения имеют арабо-бер-берское происхождение). Политическая организация разделенных обществ — проблема не только для Востока, но и для Запада, но на Западе она имеет качественно иное разрешение благодаря чувству принадлежности к гражданскому сообществу.
Общие выводы
Можно констатировать, что запрос на политические реформы в арабских обществах созрел. «Арабская весна», хотя и принесшая ограниченные результаты в отношении демократизации, будет иметь долгосрочный политический эффект. Данные социологических опросов, как и требования протестующих, показывают, что большинству населения близки идеи и ценности демократии и что развитие гражданских структур продолжается. Формированию новой культурной традиции в первую очередь способствовало изменение социальной структуры арабских обществ под воздействием социально-экономических реформ и глобализации. Даже в Саудовской Аравии, неизменно следующей курсом единства власти и подданных, в 2011 г. была образована Партия исламской уммы, которая выступила за гарантируемые шариатом права и свободы, включая выборы [52]. Прямое «демократизаторское» давление Запада сыграло свою роль в произошедших изменениях, но не было определяющим.
Представления о демократии в арабском мире в большинстве своем очень далеки от либеральных. Поэтому при анализе происходящих изменений оправдан подход, который трактует демократию в минималистском, институциональном ключе — как соревновательность, многопартийность, всеобщее голосование, регулярные альтернативные выборы, связь между партиями и электоратом.
Особенности исламской традиции и очень высокая религиозность населения не позволяют исключить религию из публичного пространства. Во многих арабских странах
исламские партии и организации выражают интересы и взгляды верующих граждан, которые полагают исламскую составляющую безусловной ценностью общественно-политической жизни. Легальное существование этих организаций является важным для процесса формирования национального сообщества. Как показывает исторический опыт, только демократизация постепенно ведет к снижению значимости публичного проявления как религиозности, так и секулярности.
Арабская «волна демократизации» практически везде, за исключением Туниса, не смогла подняться из-за слабости современных политических институтов (парламентов, партий, выборов) — там, где они были. Авторитарные лидеры не стремились придать им ценность и эффективность, занимаясь имитацией политической конкуренции и неформальными сделками. Не приобретя общественной ценности, эти институты не смогли стать инфраструктурой для урегулирования разразившегося кризиса. Общий невысокий (за редким исключением) уровень государственного управления в сочетании с коррупцией стал дополнительным фактором долговременной дестабилизации.
Огромное влияние на процесс демократизации арабского государства оказывают прочные позиции локальных идентичностей. Секторальные размежевания, во многом обусловленные особенностями создания независимых арабских государств, затрудняют поиск компромиссов и создают возможности для вмешательства в политический процесс заинтересованных региональных и внерегиональных игроков. Это обернулось длительными вооруженными конфликтами в Ливии, Сирии и Йемене.
Чтобы поддерживать стабильность, арабские правящие элиты должны не имитировать, а развивать инфраструктуру политического участия и институты представительства, без которых сам концепт современного государства нельзя наполнить эмпирическим содержанием. Примером новых вызовов может служить усиление «Исламского государства» — возникшей при ослаблении центральной власти мутации традиционной формы организации мусульманского социума.
Примечания:
1. Наумкин В.В. Проблема цивилизационной идентификации и кризис наций-государств // Восток (Oriens), 2014, №4. С. 5-20.
2. Rokkan S. Cities, states and nations. A dimensional model for the study of contrasts in development // Building states and nations. Models and data resources / Ed. by S.N. Eisenstadt, S. Rokkan. — Beverly Hills; L.: Sage, 1973. Vol.1. P. 73-97.
3. Rokkan S. The center-periphery polarity// Center periphery structures in Europe: an ISSC workbook in comparative analysis. Frankfurt a. M.: Campus, 1987. P.17-50.
4. Ильин М.В. Идеальная модель политической модернизации и пределы ее применимости. М.: МГИМО-Университет, 2001. — 43 с.
5. Al-Tahtawi R.R. The Extraction of Gold, or an Overview of Paris and the Honest Guide for Girls and Boys // Oxford Islamic Studies Online database. — URL: http://www. oxfordislamicstudies.com/article (date of access: 13.07.2009)
6. Журавский А.В. Христианство и ислам: социокультурные проблемы диалога. М.: Наука, 1990. C. 98-100.
7. Левин З.И. Развитие основных течений общественно-политической мысли в Сирии и Египте (новое время). М.: Наука, 1972. — 207 с.
8. Тихонова Т.П. Светская концепция арабского национализма Саты аль-Хусри. М.: Наука, 1984. С. 32.
9. Косач Г.Г. Арабский национализм или арабские национализмы: доктрина, этноним, варианты дискурса // Национализм в мировой истории. М.: Наука, 2007. С. 259-331.
10. Тихонова Т.П. Там же. С. 38.
11. Lia B. The Society of the Muslim Brothers in Egypt: The rise of an Islamic mass movement 1928 — 1942. Reading, UK: Ithaca Press, 1998. P.73-77, 81-82.
12. Гордон-Полонская Л.Р. Мусульманские течения в общественно-политической мысли Индии и Пакистана. (Критика «мусульманского национализма»). М.: Издательство восточной литературы, 1963. — 326 с.
13. Алиев А.А. Иран vs Ирак: история и современность. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2002. С. 84.
14. Кудряшова И.В. Политические изменения и трансформация идентичности в странах мусульманского Востока // Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 тт. Т.2.: Идентичность и социально-политические изменения в XXI веке / Отв. ред. И.С. Семененко. М.: РОССПЭН, 2012. С.158-159.
15. Diamond L. Thinking about Hybrid Regimes // Journal of Democracy. 2002, April. Vol. 13, N 2. P. 21-35.
16. Democracy Index 2011. Democracy under Stress. A Report from the Economist Intelligence Unit. URL: http://www.eiu.com/Handlers/WhitepaperHandler.ashx?fi=Democracy_ Index_2011_Updated.pdf&mode=wp&campaignid=DemocracyIndex2011 (date of access: 8.07.2015)
17. Ахдаф марказ аль-малик Абдель Азиз лиль-хивар аль-ватаний (Цели Центра национального диалога имени короля Абдель Азиза) (на араб. яз.). — Access mode: http://www.kacnd.org/center_goals.asp (дата обращения: 10.03.2014)
18. Дустур Джумхурийат Миср аль-Арабийа (Конституция Арабской Республики Египет 1971 г. с поправками) (на араб. яз.). — Access mode: http://www.wipo.int/wipolex/en/ text.jsp?file_id=190040 (дата обращения: 15.05.2014)
19. Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М.: Прогресс-Традиция, 2004. С. 21-49.
20. Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2003. — 368 с.
21. McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship: Noncooperative Transitions in the Postcommunist World // World Politics. 2002. N 54. P. 212-244.
22. Doorenspleet R. Democratic Transitions: Exploring the Structural Sources of the Fourth Wave. Boulder: Lynne Rienner Publishers, 2005. — 203 p.
23. Popescu C.C. Is There a Fourth Wave of Democracy or Not? An Evaluation of the Latest Theories // The USV Annals of Economics and Public Administration. 2012. Volume 12, Issue 1(15). P. 32-38.
24. Roy O. The Transformation of the Arab World // Journal of Democracy. 2012. Vol.23, N 3. P. 8.
25. Constitution of the Tunisian Republic. Unofficial translation by Jasmine Foundation. — Access mode: http://www.jasmine-foundation.org/doc/unofficial_english_translation_ of_tunisian_constitution_final_ed.pdf (date of access: 22.06.2015)
26. Дустур аль-Джумхурийа аль-Арабийа ас-Сурийа. (Конституция Сирийской Арабской Республики 2012 г.) (На араб. яз.) — Access mode: http://parliament.gov.sy/ arabic/index.php?node=5518&cat=423& (date of access: 13.05.2014)
27. Косач Г.Г. Саудовская Аравия: Власть и религия // Политическая наука. М.: РАН. ИНИОН, 2013. №2. С.100-125.
28. Дустур Джумхурийати Миср аль-Арабийати. (Конституция Арабской Республики Египет 2014 г.) (На араб. яз.) — Access mode: http://www.parliament.gov.eg/destour. aspx (дата обращения: 04.02.2015).
29. Democracy Index 2012. Democracy at a Standstill. A Report from the Economist Intelligence Unit. — Access mode: https://portoncv.gov.cv/dhub/porton.por_global. open_file?p_doc_id=1034 (date of access: 08.07.2015)
30. Democracy Index 2013. Democracy in Limbo. A Report from the Economist Intelligence Unit. — Access mode: http://www.eiu.com/Handlers/WhitepaperHandler. ashx?fi=Democracy_Index_2013_WEB-2.pdf&mode=wp&campaignid=Democracy0814 (date of access: 08.07.2015)
31. Кудряшова И.В. Европа и «арабская весна» // Актуальные проблемы Европы. М.: РАН. ИНИОН, 2012. №3. С.18-41.
32. Obama B. Remarks on the New Beginning. Cairo University, Cairo, Egypt. — Access mode: http://www.whitehouse.gov/the-press-office/remarks-president-cairo-university-6-04-09 (date of access: 06.10.2012)
33. Кашина А. «Жасминовая революция» в Тунисе // Обозреватель — Observer. М. 2011. №7. С. 74-82. URL: http://www.observer.materik.ru/observer/N7_2011/074_082.pdf (дата обращения: 23.06.2013)
34. Egypt, Democracy and Islam. Pew Research Center Q 17. — Access mode: http:// pewresearch.org/pubs/1874/egypt-protests-democracy-islam-influence-politics-islamic-extremism (date of access: 12.07.2015)
35. Egyptians Remain Optimistic, Embrace Democracy and Religion in Political Life. May 8, 2012. — Access mode: http://www.pewglobal.org/2012/05/08/egyptians-remain-optimistic-embrace-democracy-and-religion-in-political-life/ (date of access: 12.07.2015)
36. Most Muslims Want Democracy, Personal Freedoms, and Islam in Political Life. — July 10, 2012. — Access mode: http://www.pewglobal.org/files/2012/07/Pew-Global-Attitudes-Project-Arab-Spring-Report-FI NAL-Tuesday-July-10-2012.pdf (date of access: 12.07.2015)
37. Elhadj E. The Islamic Shield: Arab Resistance to Democratic and Religious Reforms. Boca Raton: BrownWalker press, 2006. — 272 p.
38. Bruce S. Politics & Religion. Cambridge, Malden: Polity press, 2003. — 292 p.
39. Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remaking of the Modern World. N.Y.: Simon and Schuster, 1996. — 367 p.
40. Хаким Р. Где наша Мекка? Казань: Магариф, 2003. — 64 с.
41. Ramadan T. Radical Reform: Islamic Ethics and Liberation. N.Y.: Oxford university press, 2009. — 372 p.
42. Ramadan T. Western Muslims and the Future of Islam. N.Y.: Oxford university press, 2004. — 278 p.
43. Tibi B. Islam's Predicament with Modernity: Religious Reform and Cultural Change. N.Y.: Routledge, 2009. — 407 p.
44. Tibi B. Political Islam, World Politics and Europe: Democratic Peace and Euro-Islam versus Global Jihad. N.Y.: Routledge, 2008. — 31 1 p.
45. Dahl R. Polyarchy: Participation and Opposition. — New Haven: Yale University Press, 1972. — 267 p.
46. Кудряшова И.В. Как изучать взаимодействие религии и политики? // Политическая наука. Религия и политика. М.: РАН. ИНИОН, 2013. №2. С. 9-24.
47. Почта Ю.М., Оберемко Т.В. Политическое значение исламского фундаментализма в эпоху постмодерна // Вестник РУДН. Серия Политология. 2014. №1. С. 16.
48. Masoud T. Counting Islam: Religion, Class, and Elections in Egypt. N.Y.: Cambridge University Press, 2014. P. 128.
49. Kaufmann D., Kraay A., Mastruzzi M. The Worldwide Governance Indicators. Methodology and Analytical Issues. — Development Research Group, Macroeconomics and Growth Team. 2010. September. 31 p. — Access mode: http://papers.ssrn.com/sol3/papers. cfm?abstract_id=1682130## (date of access: 13.07.2015)
50. The Indicators / Fund for Peace. — Access mode: http://ffp.statesindex.org/indicators (date of access: 12.07.2015)
51. Fragile States Index 2014 / Fund for Peace. — Access mode: http://ffp.statesindex.org/ rankings-2014 (date of access: 13.07.2015)
52. Косач Г.Г. Саудовская Аравия и «арабская весна» // Свободная мысль. URL: http:// svom.info/entry/246-saudovskaya-araviya-i-arabskaya-vesna/ (дата обращения: 12.08.2014)
Список литературы:
Алиев А.А. Иран vs Ирак: история и современность. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2002. — 768 с.
Гордон-Полонская Л.Р. Мусульманские течения в общественно-политической мысли Индии и Пакистана. (Критика «мусульманского национализма»). М.: Издательство восточной литературы, 1963. — 326 c.
Журавский А.В. Христианство и ислам: социокультурные проблемы диалога. М.: Наука, 1990. — 128 с.
Ильин М.В. Идеальная модель политической модернизации и пределы ее применимости. М.: МГИМО-Университет, 2001. — 43 с.
Кашина А. «Жасминовая революция» в Тунисе // Обозреватель — Observer. М. 2011. №7. С. 7482. URL: http://www.observer.materik.ru/observer/N7_2011/074_082.pdf (дата обращения: 23.06.2013)
Косач Г.Г. Арабский национализм или арабские национализмы: доктрина, этноним, варианты дискурса // Национализм в мировой истории. М.: Наука, 2007. С. 259-331.
Косач Г.Г. Саудовская Аравия: Власть и религия // Политическая наука. М.: РАН. ИНИОН, 2013. №2. С.100-125.
Косач Г.Г. Саудовская Аравия и «арабская весна» // Свободная мысль. URL: http://svom.info/ entry/246-saudovskaya-araviya-i-arabskaya-vesna/ (дата обращения: 12.08.2014)
Кудряшова И.В. Европа и «арабская весна» // Актуальные проблемы Европы. М.: РАН. ИНИОН, 2012. №3. С. 18-41.
Кудряшова И.В. Как изучать взаимодействие религии и политики? // Политическая наука. Религия и политика. М.: РАН. ИНИОН, 2013. №2. С. 9-24.
Кудряшова И.В. Политические изменения и трансформация идентичности в странах мусульманского Востока // Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 тт. Т.2.: Идентичность и социально-политические изменения в XXI веке / Отв. ред. И.С. Семененко. М.: РОССПЭН, 2012. С.155-184.
Левин З.И. Развитие основных течений общественно-политической мысли в Сирии и Египте (новое время). М.: Наука, 1972. — 207 с.
Наумкин В.В. Проблема цивилизационной идентификации и кризис наций-государств // Восток (Oriens). 2014. №4. С.5-20.
Почта Ю.М., Оберемко Т.В. Политическое значение исламского фундаментализма в эпоху постмодерна // Вестник РУДН. Серия Политология. 2014. №1. С. 5-19.
Тихонова Т.П. Светская концепция арабского национализма Саты аль-Хусри. М.: Наука, 1984. — 219 с.
Хаким Р. Где наша Мекка? — Казань: Магариф, 2003. — 64 с.
Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М.: Прогресс-Традиция, 2004. — 480 с.
Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2003. — 368 с.
Ахдаф марказ аль-малик Абдель Азиз лиль-хивар аль-ватаний. (Цели Центра национального диалога имени короля Абдель Азиза.) (На араб.яз.) [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.kacnd.org/center_goals.asp (дата обращения: 10.03.2014)
Дустур аль-Джумхурийа аль-Арабийа ас-Сурийа. (Конституция Сирийской Арабской Республики 2012 г.) (На араб. яз.). [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://parliament. gov.sy/arabic/index.php?node=5518&cat=423& (дата обращения: 13.05.2014)
Дустур Джумхурийат Миср аль-Арабийа. (Конституция Арабской Республики Египет 1971 г. с поправками.) (На араб.яз.) [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.wipo.int/ wipolex/en/text.jsp?file_id=190040 (Дата обращения: 15.05.2014)
Дустур Джумхурийати Миср аль-Арабийати. (Конституция Арабской Республики Египет 2014 г.) (На араб. яз.) [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.parliament.gov.eg/ destour.aspx (дата обращения: 4.02.2015)
Bruce S. Politics & Religion. — Cambridge, Malden: Polity press, 2003. — 292 p.
Constitution of the Tunisian Republic. Unofficial translation by Jasmine Foundation. — Access mode: http://www.jasmine-foundation.org/doc/unofficial_english_translation_of_tunisian_ constitution_final_ed.pdf (date of access: 22.06.2015)
Dahl R. Polyarchy: Participation and Opposition. — New Haven: Yale University Press, 1972. — 267 p.
Democracy Index 2011. Democracy under Stress. A Report from the Economist Intelligence Unit. — Access mode: http://www.eiu.com/Handlers/WhitepaperHandler.ashx?fi=Democracy_ Index_2011_Updated.pdf&mode=wp&campaignid=DemocracyIndex2011 (date of access: 08.07.2015)
Democracy Index 2012. Democracy at a Standstill. A Report from the Economist Intelligence Unit. — Access mode: https://portoncv.gov.cv/dhub/porton.por_global.open_file?p_doc_id=1034 (date of access: 08.07.2015)
Democracy Index 2013. Democracy in Limbo. A Report from the Economist Intelligence Unit. — Access mode: http://www.eiu.com/Handlers/WhitepaperHandler.ashx?fi=Democracy_ Index_2013_WEB-2.pdf&mode=wp&campaignid=Democracy0814 (date of access: 08.07.2015)
Diamond L. Thinking about Hybrid Regimes // Journal of Democracy. 2002, April. Vol. 13. N 2. P. 21-35.
Doorenspleet R., Democratic Transitions: Exploring the Structural Sources of the Fourth Wave. — Boulder: Lynne Rienner Publishers, 2005. — 203 p.
Egypt, Democracy and Islam. Pew Research Center Q 17. — Access mode: http://pewresearch. org/pubs/1874/egypt-protests-democracy-islam-influence-politics-islamic-extremism (date of access: 12.07.2015)
Egyptians Remain Optimistic, Embrace Democracy and Religion in Political Life. — May 8, 2012. — Access mode: http://www.pewglobal.org/2012/05/08/egyptians-remain-optimistic-embrace-democracy-and-religion-in-political-life/ (date of access: 12.07.2015)
Elhadj E. The Islamic Shield: Arab Resistance to Democratic and Religious Reforms. — Boca Raton: BrownWalker press, 2006. — 272 p.
Fragile States Index 2014 / Fund for Peace. — Access mode: http://ffp.statesindex.org/rankings-2014 (date of access: 13.07.2015)
Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remaking of the Modern World. N.Y.: Simon and Schuster, 1996. — 367 p.
The Indicators / Fund for Peace. — Access mode: http://ffp.statesindex.org/indicators (date of access: 12.07.2015)
Kaufmann D., Kraay A., Mastruzzi M. The Worldwide Governance Indicators. Methodology and Analytical Issues. — Development Research Group, Macroeconomics and Growth Team. 2010. September. — 31 p. — Access mode: http://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_ id=1682130## (date of access: 13.07.2015)
Lia B. The Society of the Muslim Brothers in Egypt: The rise of an Islamic mass movement 1928 — 1942. — Reading, UK: Ithaca Press, 1998. — 328 p.
Masoud T. Counting Islam: Religion, Class, and Elections in Egypt. N.Y.: Cambridge University Press, 2014. — 252 p.
McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship: Noncooperative Transitions in the Postcommunist World // World Politics. 2002. N 54. P. 212-244.
Most Muslims Want Democracy, Personal Freedoms, and Islam in Political Life. July 10, 2012. — Access mode: http://www.pewglobal.org/files/2012/07/Pew-Global-Attitudes-Project-Arab-Spring-Report-FINAL-Tuesday-July-10-2012.pdf (date of access: 12.07.2015)
Obama B. Remarks on the New Beginning. Cairo University, Cairo, Egypt. — Access mode: http:// www.whitehouse.gov/the-press-office/remarks-president-cairo-university-6-04-09 (date of access: 06.10.2012)
Popescu C.C. Is There a Fourth Wave of Democracy or Not? An Evaluation of the Latest Theories // The USV Annals of Economics and Public Administration. 2012. Volume 12, Issue 1(15). P. 32-38.
Ramadan T. Radical Reform: Islamic Ethics and Liberation. N.Y.: Oxford university press, 2009. — 372 p.
Ramadan T. Western Muslims and the Future of Islam. N.Y.: Oxford university press, 2004. — 278 p.
Rokkan S. Cities, states and nations. A dimensional model for the study of contrasts in development // Building states and nations. Models and data resources / Ed. by S.N. Eisenstadt, S. Rokkan. — Beverly Hills; L.: Sage, 1973. Vol. 1. P. 73-97.
Rokkan S. The center-periphery polarity// Center periphery structures in Europe: an ISSC workbook in comparative analysis. Frankfurt a. M.: Campus, 1987. P. 17-50.
Roy O. The Transformation of the Arab World // Journal of Democracy. 2012. Vol. 23, N 3. P. 5-18.
Al-Tahtawi R.R. The Extraction of Gold, or an Overview of Paris and the Honest Guide for Girls and Boys // Oxford Islamic Studies Online database. — URL: http://www.oxfordislamicstudies.com/ article (дата обращения: 13.07.2009)
Tibi B. Islam's Predicament with Modernity: Religious Reform and Cultural Change. N.Y.: Routledge, 2009. — 407 p.
Tibi B. Political Islam, World Politics and Europe: Democratic Peace and Euro-Islam versus Global Jihad. N.Y.: Routledge, 2008. — 311 p.
