CC BY
108
[взаимосвязь литературы и языка]
Х. М. МаХМуД DOI: 10.24411/1811-1629-2019-11076
АРАБСКИЙ ВОСТОК НА «МЕНТАЛЬНОЙ КАРТЕ» ДИНЫ РУБИНОЙ: ИМАГОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ (НА ПРИМЕРЕ ПОВЕСТИ «ТУМАН»)
HESHAM MOHAMMED MAHMOUD THE ARAB EAST ON THE "MENTAL MAP" OF DINA RUBINA: IMAGOLOGICAL ASPECT:
ON THE MATERIAL OF THE NOVELLA "FOG"
Хешам Мохаммед Махмуд
Кандидат филологических наук, доцент кафедры славянских языков факультета иностранных языков Университет «Айн-Шамс» ул. Аль-Халифа Аль-Маамун, Аббасея, Каир, 11566, Египет ► [email protected]
Hesham Mohammed Mahmoud
"Ain-Shams" University Al-Khalifa Al-Maamoun St., Abbasseya, Cairo, 11566, Egypt
В статье предпринята попытка анализа имагологического образа арабского Востока в построссийской прозе русскоязычной писательницы Дины Рубиной на материале повести «Туман» (2008). Анализ осуществляется в рамках литературоведческой имаго-логии. Имагологический подход становится особенно продуктивен при рассмотрении своеобразия функционирования и презентации арабского компонента в построссийской прозе Дины Рубиной. Автор также исследует дискурсивные концепты, в которых выстраивается писательницей представление об арабском Востоке.
Ключевые слова: Дина Рубина, образ арабского Востока, имагологический образ, стереотипные представления, художественная имагология.
The article attempts to analyze the imagological image of the Arab East in the post-Russian prose of the Russian-speaking writer Dina Rubina on the material of the "Fog" novella (2008). The analysis is carried out within the framework of literary imagology. The imagological approach becomes especially productive when considering the peculiarity of the functioning and presentation of the Arab component in the post-Russian prose of Dina Rubina. The author examines also the discursive concepts, in which the writer's conception of the Arab East is built.
Keywords: Dina Rubina; the image of Arab East; imagological image; stereotypes; literary imagology.
Термин «имагология» не так давно вошел в оборот гуманитарных наук и, в частности, литературоведения. Слово происходит от латинского imagо (изображение, образ, отражение). В конце XX века имагология конституировалась как научная дисциплина, имеющая предметом изучение образа «других», «чужих» наций, стран, культур, инородных для воспринимающего субъекта.
Учёные отмечают междисциплинарный характер этой науки, которая черпает материал из множества источников, в том числе и из художественной литературы. Она стремится к их обобщению и выработке некой общей парадигмы рецепции «чужих» в пространстве того или иного национального сознания. Под имагологическим образом подразумевается художественный образ «иного», «другого», «чужого». Имагология не столько раскрывает образ «чужого», сколько, будучи
связанной с процессами рецепции и оценки, характеризует сам воспринимающий субъект.
В сегодняшнем мультикультурном обществе вопросы формирования и трансформации стереотипных представлений одного народа о другом крайне актуальны. Именно в этом плане произведения Дины Рубиной являются интересным материалом, насыщенным культурными компонентами. Этот ракурс рассмотрения её творчества привлек внимание ряда исследователей [2; 5; 9; 10].
Дина Рубина — один из популярных русскоязычных прозаиков, причем не только в России, но и во многих зарубежных странах. С конца 90-го года Дина Рубина проживает в Израиле. Арабский компонент не мог не найти свое воплощение в картине мира русского прозаика. В своем интервью «Мы не в проигрыше» Дина Рубина отмечает, что «Израиль, действительно, маленькая страна <...> варятся все вместе в этом многоязычном вареве, где важен каждый компонент» (Рубина Д. Мы не в проигрыше. С. 181)1.
Отметим, что в нарративной стратегии Дины Рубиной арабский компонент является далеко не периферийным. В ряде произведений он служит одним из структурообразующих элементов, так как играет значимую роль в конструировании так называемого «израильского текста» Дины Рубиной. Назовем такие произведения, как романы «Вот идет мессия» (1996), «Синдикат» (2004), «Белая голубка Кордовы» (2009), «Русская канарейка» (2015), повести «Холодная весна в Провансе» (2005), «Белый осел в ожидании спасителя» (2007), «Туман» (2008), «Коксинель» (2014) и рассказы «Время соловья» (2005), «Иерусалимцы» (2007), «Картинка с натуры» (2008) и др.
Литературоведческий анализ этих произведений показывает, что выбранный писательницей ракурс изображения арабского компонента работает на создание определенного имагологи-ческого образа, в рамках которого изображение арабского Востока выстраивается как воплощение модели «Чужого».
Довольно широкий диапазон произведений, создаваемых в разные годы, сохранение не-
гативной рецепции арабского Чужого в раннем и позднем творчестве писательницы — все это дает основание полагать, что в подобной художественной репрезентации отражен многолетний опыт взаимоотношений, в котором доминирующим фактором является межнациональный (арабо-израильский) конфликт и, как результат, сложный характер арабо-израильских отношений. Это привело к трансформации в произведениях писательницы образа арабского Востока из модели экзотического и загадочного «Другого» (восприятие арабского Востока в качестве загадочного «Другого», проявление здорового интереса к его культуре всегда было характерным для традиционной русской культуры) в модель «Чужого».
Как отмечает С. Б. Королёва, «имагологиче-ский образ в литературе индивидуален, создаётся автором, но при этом необходимо соотносится с общим, традиционным, стереотипизирован-ным, актуальным для настоящего исторического момента образом нации, а также с исторической целостностью социокультурного инонационального мифа» [6: 28]. Важно при этом указать, что под инонациональным мифом автор подразумевает устойчивое ментальное образование, которое выстраивается на дихотомии «своё-чужоё», порождается сознанием при контакте с другой культурой и находит своё выражение в образах, стереотипах, рассказах об истории другой нации [Там же: 27-28].
Солидаризируясь с Д. Зиятдиновой в том, что «в контексте творчества Дины Рубиной возникает необходимость дифференциации арабского и „своего" Востока» [2: 194], можно предположить, что для Дины Рубиной родственному «своему» Востоку противопоставлен не «Другой», а именно «Чужой» арабский Восток.
В этой связи поясним разницу между «Другим» и «Чужим». По мнению О. С. Иссерс и М. Х. Рахимбергенова, «образ „Другого" и образ „Чужого" имеют принципиальные различия. В „других" все вызывает интерес, где живут, что едят, как общаются, мотивация действий, обычаи, традиции» [3], тогда как «отношение к „чужому" характеризуется наличием отрицательных эмоций, отторжения, неприятия» [1: 166].
^^^ [взаимосвязь литературы и языка]
Л. П. Репина считает, что создание устойчивого образа «своего» неизбежно предполагает наличие противоположного образа «чужого», от которого и происходит своего рода «отталкивание» [7]. И. Е. Ким отмечает, что «для обозначения явного, эксплицитного выражения чуждости А. Б. Пеньковский ввел понятие пейоративного отчуждения, фиксируя в нем то, что чуждость сопровождается негативной оценкой» [4: 190].
В данной статье мы рассматриваем имаго-логический образ арабского Востока в израильской прозе Дины Рубиной. Материалом для статьи послужила повесть «Туман» (2008). Причиной выбора нами именно этого произведения являются особенности социальной и личностной судьбы писательницы, актуальные в рамках предпринятого исследования. Переезд писателя с советским менталитетом в Израиль вызвал погружение в менталитет страны проживания и, соответственно, осваивание иудейской мифологии. К особенностям страны проживания (Израиль) относится соседство еврейской и арабо-восточ-ной ментальности и культуры. Учитывая тот факт, что сама эта антитеза (еврейская и арабо-восточная ментальность) оказывается условной ввиду того, что собственно еврейская менталь-ность и культура — это тоже Восток, тем не менее, важно отметить, что в прозе Дины Рубиной Израиль относительно арабского мира воспринимается писательницей как Запад, противостоящий Востоку.
В анализируемой повести «Туман» действие происходит в Израиле. Главный герой повести, Аркадий, живет в израильском городке, населенном арабами. Сам Аркадий и его семья — репатрианты из России. Род деятельности героя — он полицейский — заставляет его ежедневно сталкиваться с непривычными для него этическими принципами арабского населения — представителей другой ментальности и носителей другой картины мира. Основная сюжетная линия — история убийства тридцатипятилетней незамужней арабской девушки Джамили братом Салахом за «осквернение семейной чести». Она «полюбила солдатика и стала с ним встречаться... Солдат моложе ее лет на пятнадцать, на та-
кой брак отец никогда не дал бы разрешения. А просто встречаться — невозможно, смертельно опасно, родственники приговорили бы немедленно» (с. 591)2.
В повести созданы портретные характеристики арабского Востока, выдаваемые писательницей за его устойчивые приметы. Свою оценку варварства арабской культуры автор передает словами одного из персонажей повести — жены Аркадия: «Средневековье какое-то!» (с. 591); «Средневековье!» (с. 592); «они (т. е. арабы; курсив автора. — Х. М.) своих баб, как мух, давят, режут и жгут!» (с. 579).
Моделируя арабский Восток через образ «Чужого», Дина Рубина деконструирует ориента-листский дискурс, предполагающий трансляцию сложившихся стереотипов. Арабский Восток наделяется чертами «варварство» (как историческая формулировка ориенталистского дискурса) и «жестокость» (как психологическая формулировка ориенталистского дискурса). Варварство как константная примета арабского Востока восходит, с точки зрения автора, к средневековью, писательница прибегает к выразительной художественной детали, несущей особую смысловую нагрузку. Еще в начале повести упоминается книга «Ведьмы и колдуны», которую читает дочь следователя. Выступая в качестве чужого текста, эта книга, в которой говорится об «охоте на ведьм в западноевропейских странах» (с. 580), появляется в повести три раза: в начале, во время и в конце следствия. Эта отсылка позволила автору отметить близость современного арабского уклада средневековой жестокости, о которой говорится в книге. Вот как жена следователя описывает убийство арабской девушки: «средневековая казнь несчастной старой девы» (с. 596).
Одновременно с исторической и психологической формулировками ориенталистского дискурса в построении имагологического образа арабского Востока Диной Рубиной актуализируется и гендерная формулировка, воплощением которой выступают в повести «покорность» и «жертвенность женщин». Обе черты получили свое отражение в образе старшей сестры Салаха. Читаем:
«Этим утром Салах вошел к старшей сестре и сказал: — Я не могу больше смотреть в лицо позору. Один из нас двоих должен умереть. <...> — Я, — сказала она. <...> — Я умру. — Как ты это сделаешь? — настойчиво повторил он. <...> — Приму таблетки... — прошептала она. — Даю тебе два часа, — бросил он. — Через два часа я должен увидеть тебя мертвой! <...> — Что же делать, что делать... — бормотала она, повиснув на нем и плача взахлеб, как ребенок. — Проглотила двадцать таблеток «вабена» — меня вырвало... Пошла вешаться в подвал — веревка оборвалась... В колодце — там мелко, ушиблась только. Что мне сделать? Скажи — что-о? Ну, убей меня ты, убей меня!..» (с. 592-593).
Жертвенность проявляется и в том, что это она заменила брату мать и «вынянчила его с младенчества — мать рано скончалась, так что эта (курсив автора. — Х. М.) была ему как мать» (с. 582).
В анализируемом произведении противопоставление «свой-чужой» или «мы-они» носит эксплицитный характер, актуализируясь за счет использования маркера чуждости «они» и использования параллельных конструкций, образующих антитезу.
Примечательно, что прием антитезы используется писательницей и в обрисовке главных персонажей повести (Аркадий и Салах), чтобы подтвердить несовместимость двух культур. Эта антитеза прочитывается в контексте и подтексте повести. На протяжении всей повести Аркадий и его жена называют арабских жителей городка местоимением «они», окрашенным в негативные тона и транслирующим чуждость, дикость и странность: «Они никогда не упускают возможности показать, что в доме есть оружие» (с. 582); «У них же младшая раньше старшей выскочить ни-ни» (с. 579).
В приведенных выше репликах оппозиция «мы»-«они» используется не для разграничения, а для сопоставления, сравнения «своих» и «чужих». Складывается оппозиция «свои»-»чужие», обозначающаяся на графическом уровне курсивом. В тексте повести выделяется местоимение «они», что само по себе явно проявляет дихотомию в форме «они» и «мы», где «они» — это арабы, хотя в тексте повести нигде не упоминается слово «арабы». Таким образом, актуализируется формальное дистанцирование от арабского
Востока, воплощенного в имагологическую модель «Чужого».
В отличие от ориенталистского, цивилизаторский дискурс следует из противопоставления «своего» и «чужого» по принципу «цивилизация — дикость». Тенденция изображения арабского Востока через призму цивилизаторского дискурса предполагает наличие некой цивилизаторской силы, призванной противостоять миру «средневековой» дикости. В рамках этого дискурса арабский Восток у Дины Рубиной — примитивный и лишенный культуры. В этом отношении особенно показателен мифологический образ «дикаря-варвара»
Следователь Аркадий выступает в повести представителем цивилизованного мира, непременным атрибутом которого является гуманизм. Аркадий — человек с двумя высшими образованиями, первое из них музыкальное. Сопричастность героя миру высокого искусства делает его способным остро чувствовать жестокость. В этой связи интересно выделить момент, подчеркивающий противопоставление Аркадия Салаху. Речь идет о гибели арабской девушки. Вспомним эпизод убийства: «Пей! — приказал (т. е. Салах. — Х. М.). Стоял над сестрой и смотрел, как, давясь, она глотает смертельное пойло» (с. 593) и реакцию Аркадия на убийство:
«И четверо суток та молча умирала в страшных мучениях... — пробормотал Аркадий. — В страшных мучениях... Так, что сердце разорвалось» (с. 594).
Следователь Аркадий нужен автору, прежде всего для того, чтобы высказать свое «сокровенное». Он, будучи представителем закона, воплощает в себе силу, способную противостоять хаосу и беззаконью.
Значимой чертой образа дикаря становятся его кровожадность и неуправляемость, которые проявляются по отношению к женщинам: «Вон, в пятницу в лесочке под Акко опять нашли обгорелый женский труп в машине... Очередное „восстановление семейной чести"» (с. 596), и к детям:
«<...> были разборки в деревне под Акко, и ублюдки из одной хамулы убили трехлетку-малыша из другой хамулы» (с. 590).
[взаимосвязь литературы и языка]
Оппозиция «дикость — цивилизация», противостоящие миру культуры и цивилизации, варварство и дикость «средневекового» арабского Востока проявляется еще и в разложении семейных устоев, описанных в повести арабской семьи, где отсутствуют нормальные человеческие отношения. Здесь жестокость выражается по отношению к близким и родным людям; брат выносит безжалостный смертный приговор старшей сестре, а отец молчаливо одобряет убийство. Младшая сестра же, притворяясь печальной, «опять дежурно (курсив наш. — Х. М.) взвыла» (с. 581). Убийцы скорбят по жертве: «Валид (отец убитой девушки. — Х. М.) с сыном (ее брат. — Х. М.) сидели в разных углах дивана, безучастные к появлению в доме все новых лиц, грозно-замкнутые, как и полагается: мужчины в горе (курсив автора. — Х. М.)» (с. 580).
Важный компонент цивилизаторского дискурса — это акцентирование культурной дистанции, одним из проявлений которой являются существенные различия в ментальных ценностях межу Востоком и Западом. Это значение подчеркивают слова следователя Аркадия и его жены: «Запад есть Запад» (с. 595), «запад-есть-запад» (с. 596).
Отмечая специфику ориенталистского видения «другого» («чужого»), Э. В. Саид акцентирует главные особенности такого подхода: тенденция к генерализации, изображение «другого» («чужого») как нерасчлененное целое и тенденция к его изображению как чего-то статичного, не изменяющегося с течением времени [8]. Восприятие арабского Востока как мира, отставшего от современного уклада жизни, неспособного к прогрессу и движению к цивилизации, реализуется в повести с помощью мотива остановленного времени, не физического, а исторического времени, что материализуется в высказываниях героя повести Аркадия и его жены:
«Род приходит и род уходит, и ничего не меняется в этих деревнях с их вековечным укладом, сиди здесь наместник Оттоманской империи, британский комиссар или начальник следственной группы полиции Израиля. Покончила девушка с собой, или ей помогли родственники <...> никто из полутора тысяч живущих в деревне мужчин и женщин не посочувствует жертве и не поблагодарит полицию» (с. 583);
«Они так веками жили и жить будут еще сто веков именно так» (с. 596).
Отметим также и механизм актуализации имагологического образа арабского Востока посредством описания внешности его представителей, примером которых выступают арабские персонажи в анализируемой повести. Здесь портретные характеристики, создаваемые Диной Рубиной, довольно показательны в силу своей «двузначности». Вспомним, как следователь Аркадий описывает красоту сестры убитой девушки:
«<... > ее большие красивые глаза чем-то напоминали часы-ходики» (с. 581).
Заметим, что сравнение глаз с ходиками нарушает ее очарование. Такой же не однозначной оказывается и красота глаз брата умершей девушки:
«У сына странные прозрачные глаза — травянисто-зеленые, красивые, но с еле приметной раскосиной; впечатление, будто смотрит сквозь тебя. Да еще под левым глазом дергается желвак, точно он подмигивает кому-то за твоей спиной» (с. 582).
Примечательно, что ключевым элементом в описании внешности арабских персонажей в повести являются глаза, взгляд. В описании взгляда важную роль играют глаголы зрительной перцепции: в изображении брата умершей девушки акцентируется внешняя привлекательность, красота, но не скрывается «опасность» его взгляда: «впечатление, будто смотрит сквозь тебя», «точно он подмигивает кому-то за твоей спиной».
Неотъемлемым средством в выстраивании отдельного имагологического образа является использование иноязычной лексики, отражающей реалии жизни «Чужих». Этот способ часто применяется Диной Рубиной. В анализируемой повести встречаем, например, названия блюд арабской кухни: «лабанэ» (с. 587), «заатар» (с. 587), «лафа» (с. 587), «фалафель» (с. 587) и сакральную лексику: «шейх» (с. 609), «Ал-ла ирхам-м-ма!» (с. 609), «Да будет к ней милосерден Господ!» (с. 609).
Таким образом, миф арабского Востока в повести «Туман» Дины Рубиной создается во взаимодействии двух основных дискурсов —
ориенталистского и цивилизаторского, сформировавших имагологический образ арабского Чужого. Сложность имагологического образа раскрывается в повести с разных сторон: наделение определенными чертами и особенностями, описание внутреннего мира, внешности, мировоззрения, сопоставление с кругом своих (дихотомия «мы-они»). Художественная репрезентация модели Чужого, как основного имагологического компонента в восприятии Диной Рубиной арабского Востока, сводится к трансляции системы гетеро-стереотипов, результатом чего становится реализация механизма отчуждения.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Рубина Д. Мы не в проигрыше // Нева. 2008. № 12. С. 180-188.
2 Здесь и далее в скобках указаны страницы по изданию: Рубина Д. Туман // Рубина Д. Полн. собр. повестей в одном томе. М., 2011. С. 578-609.
ЛИТЕРАТУРА
1. Андрющенко Е. А. Средства репрезентации образа «чужого» в экономическом дискурсе (на матер. британских СМИ) // Вестн. Волгогр. гос. ун-та. Сер. 2. Языкознание. 2011. № 1 (13). С. 166-171.
2. Зиятдинова Д. Д. Концепт Восток в творчестве Дины Рубиной // Ученые записки Казанского ун-та. Т. 157, кн. 2. Гуманитарные науки. 2015. С. 192-199.
3. Иссерс О. С., Рахимбергенова М. Х. Языковые маркеры этнической ксенофобии (на матер. российской прессы). URL: http://www.philology.ru/linguistics2/issers-rakhimbergenova-07. htm.
4. Ким И. Е. Сопричастность и чуждость в русской языковой картине мира // Современная филология, актуальные проблемы, теория и практика: Сб. матер. 2-й междунар. науч. конф. Красноярск, 10 12.09.2007. Красноярск, 2007. С. 186-191.
5. Кислова Л. С. «Римские каникулы» современной литературы, итальянский текст в прозе Д. Рубиной, И. Сахновского, Е. Островской и драматургии А. Галина // Вестн. Тюменского гос. ун-та. Гуманитарные исследования. Humanitates. 2015. Т. 1. № 4 (4). С. 124-134.
6. Королёва С. Б. Миф о России в британской культуре и литературе (до 1920-х годов). М., 2014.
7. Репина Л. П. «Национальный характер» и «образ Другого» // Диалог со временем. М., 2012. Вып. 39. С. 9-19.
8. Саид Э. В. Ориентализм: Западные концепции Востока / Пер. с англ. А. Говорунова. СПб., 2006.
9. Серго Ю. Н. Постмодернистский диалог культур, образ Испании в романе Д. Рубиной «Последний кабан из лесов Понтеведра» // Филологический класс. 2000. № 17. С. 49-53.
10. Шафранская Э. Еврейский текст в романе Дины Рубиной «Синдикат» // Евреи в меняющемся мире. http:// www.lu.lv/fileadmin/user_upload/lu_portal/materiali/studiju-centri/jsc/resursi/2006/EMM_6_p191-200.pdf.
REFERENCES
1. Andriushchenko E. A. (2011) Sredstva reprezentatsii obraza «chuzhogo» v ekonomicheskom diskurse (na materiale britanskikh SMI) [Means of representation of the image of "alien" in economic discourse (on the material of the British media)]. Vestnik Volgogradskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriia 2. lazykoznanie [Bulletin of Volgograd State University. Series 2. Linguistics.], no. 1 (13), pp. 166-171. (in Russian)
2. Ziiatdinova D. D. (2015) Kontsept Vostok v tvorchestve Diny Rubinoi [Concept East in the works of Dina Rubina]. Uchenye zapiski kazanskogo universiteta [Scientific notes of Kazan University], vol. 157, book 2. Gumanitarnye nauki [Humanities], pp. 192-199. (in Russian)
3. Issers O. S., Rakhimbergenova M. Kh. lazykovye markery etnicheskoi ksenofobii (na materiale rossiiskoi pressy) [Linguistic markers of ethnic xenophobia (based on the Russian press)]. Available at: http://www.philology.ru/linguistics2/issers-rakhimbergenova-07.htm. (in Russian)
4. Kim I. E. (2007) Soprichastnost i chuzhdost' v russkoi iazykovoi kartine mira [Participation and alienation in the Russian language picture of the world]. In: Proceedings of the 2nd International conference "Sovremennaia filologiia, aktual'nyeproblemy, teoriia i praktika" [Modern Philology, actual problems, theory and practice] (Krasnoyarsk, 10-12.09.2007). Krasnoyarsk, pp. 186-191. (in Russian)
5. Kislova L. S. (2015) «Rimskie kanikuly» sovremennoi literatury, ital'ianskii tekst v proze D. Rubinoi, I. Sakhnovskogo, E. Ostrovskoi i dramaturgii A. Galina ["Roman holidays" of modern literature, Italian text in prose by D. Rubina, I. Sakhnovsky, E. Ostrovskaya and drama by A. Galin].Vestnik Tiumenskogogosudarstvennogo universiteta. Gumanitarnye issledovaniia [Bulletin of Tyumen state University. Humanitates], vol. 1, no. 4 (4), pp. 124-134. (in Russian)
6. Koroleva S. B. (2014) Mif o Rossii v britanskoi kul'ture i literature (do 1920-kh godov) [Myth about Russia in British culture and literature (until 1920's)]. Moscow. (in Russian)
7. Repina L. P. (2012) «Natsional'nyi kharakter» i «obraz Drugogo» ["National character" and "image of Another"]. In: Dialog so vremenem [Dialogue with time], iss. 39. Moscow, pp. 9-19. (in Russian)
8. Said E. V. (2006) Orientalizm: Zapadnye kontseptsii Vostoka [Orientalism: Western concepts of the East]. St. Petersburg. (in Russian)
9. Sergo Iu. N. (2000) Postmodernistskii dialog kul'tur, obraz Ispanii v romane D. Rubinoi «Poslednii kaban iz lesov Pontevedra» [Postmodern dialogue of cultures, the image of Spain in D. Rubina's novel "the Last boar from the forests of Pontevedra"]. Filologicheskii klass [Philological class], no. 17, pp. 49-53. (in Russian)
10. Shafranskaia E. Evreiskii tekst v romane Diny Rubinoi «Sindikat» [Jewish text in the novel by Dina Rubina "Syndicate"]. In: Evrei v meniaiushchemsia mire [Jews in a changing world]. Available at: http://www.lu.lv/fileadmin/user_upload/lu_portal/materiali/studijucentri/jsc/resur-si/2006/EMM_6_p191-200.pdf. (in Russian)
