CC BY
27
ДЕМИДОВ К Б. * АРАБСКИЙ ВОСТОК: КОНЕЦ НЕОЛИБЕРАЛИЗМА. ЧТО ДАЛЬШЕ?
Аннотация. В статье рассматривается разворачивающийся как в арабских странах, так и по всему миру крах неолиберализма, ярко высветившийся в ходе событий «арабской весны», с акцентом на социальной и психологической подоплеке последней. Восприятие опыта социалистических стран, хотя и не привело к желаемым результатам, оставило глубокий след в психологии региона. Крушение арабского социализма под влиянием поражения, нанесенного арабским странам Израилем в войне 1967 г., послужило причиной переориентации на США и началу неолиберальных реформ. Углубление социальных разломов в результате последних, сопровождавшееся атомизацией общества и прогрессирующей аномией, привело к восстаниям, непосредственной, часто неосознанной целью которых было восстановление, пусть и временное, единства общества. Основной движущей силой движений стала молодежь, ориентирующаяся на западные ценности, однако не находящая себе применения внутри своих стран, и религиозные силы, воспользовавшиеся моментом для захвата власти.
Ключевые слова: Ближний Восток; Египет; Иран; Катар; Объединенные Арабские Эмираты; Саудовская Аравия; Турция; «Братья-мусульмане»; аномия; неолиберализм; социализм.
DEMIDOV K.B. The Arab Region After the Fall of Neoliberalism. What is to Come?
Abstract. The article discusses the current crisis of neoliberal reforms in Arab countries with a special focus on social and psychological causes and ramifications of Arab Spring: the steep increase in ine-
* Демидов Константин Борисович - ведущий редактор отдела Азии и Африки Института научной информации по общественным наукам РАН.
quality levels that accompanied the global implementation of the neoliberal precepts was compounded by the progressive atomization of society; hence, that spirit of triumphant, albeit labile, unification that permeated the uprisings. The Arab Spring may be understood as the revolt of a middle class not so much aspiring to greater business freedom - as neoliberal mantra would have it - as wanting social cohesion and striving for a meaning in what appeared as atomized and meaningless life. Social inequality, contrary to general perception, was not the chief cause of Arab Spring. Socialist experience still resonates with Arab public who remember it as a time of national dignity and great expectations somewhat matched by easier life. Hence, the malaise created by the widespread desire for independent economic development. Still, Arab social psyche could not cope with the crushing blow dealt to it by Israel's victory in 1967 war. The unraveling of "Arab socialism" inaugurated the region's political shift from SU to US, and, respectively, from Egypt to Saudi Arabia (boosted by the surge in oil prices in the aftermath of the 1973 Arab-Israeli war). This development caused region's transition from authoritarian state capitalism (with socialist aspirations) to liberal economic reforms.
Keywords: Middle East; Egypt; Iran; Qatar; Saudi Arabia; United Arab Emirates; Turkey; "Muslim brotherhood"; anomie; neoliberalism; socialism.
Для цитирования: Демидов К.Б. Арабский Восток : конец неолиберализма. Что дальше? // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 9: Востоковедение и африканистика. - 2023. - № 1. - С. 38-62. DOI: 10.31249/rva/2023.01.03
Крушение неолиберализма отнюдь не случайно приобрело настолько символический смысл именно на Ближнем Востоке. Символичность в данном контексте следует понимать вполне буквально: последние события в Иране обращают внимание на тот особый характер, который имеет политика в регионе. Речь идет о повышенном внимании к символической стороне любого вопроса, каждой проблемы. Иран, находясь под жесточайшими санкциями со стороны Запада, тем не менее настолько озабочен такими вещами, как женский дресс-код, что позволяет возникнуть по этому поводу серьезным внутренним расколам. Со своей стороны, Запад, стремящийся по возможности раздуть возникший конфликт, не в
состоянии добиться цели, так как этнические и религиозные противоречия внутри страны также структурированы символами и знаками; именно это обстоятельство не позволяет тем внутренним силам, которые имеют схожие интересы и хотели бы устранить существующий режим, прийти к соглашению; целенаправленные, прагматические действия оказываются невозможными в силу знаковых расхождений.
Проблемы Ближнего Востока в области символов и знаков разворачиваются на фоне мирового крена именно в этой области: развитие современной культуры в сторону тотальной фиктивности («хвост виляет собакой», «культура отмены», «пост-правда» и т.д.) превращает массмедиа в чрезвычайно опасное (и особенно на Ближнем Востоке - в силу указанной выше особенности его культуры) средство массовой дезинформации; о некоторых последствиях последней можно судить по приводимым ниже ссылкам на работу Б. Даффи [18]. В свете всего этого обсуждение будущих путей, по которым суждено идти странам региона, приобретает особый интерес.
События «арабской весны» стали предзнаменованием краха мирового неолиберального проекта. Последнее становится несомненным на фоне превращения «невидимой руки рынка» во вполне зримую руку США, по своему усмотрению, без оглядки на экономическую науку и элементарную законность, пытающуюся управлять рычагами мировой экономики. Предшествовавший всему этому провал неолиберального переустройства Ближнего Востока сопровождался масштабными неудачами западной политики как в этом регионе (крушение американского проекта «Greater Middle East» и главного инструмента его претворения в жизнь -ИГИЛ), так и по всему миру.
Ослабление западного прессинга создает эффект, подобный декомпрессии. Арабские элиты и арабское общественное мнение не в состоянии приспособиться к новым условиям, выработать иной модус вивенди. Особенно очевидно это в области экономики. Как отмечают А. Мовчан и А. Митров, даже такая богатая, однако отнюдь не склонная уповать лишь на «нефтяные деньги», страна, как Объединенные Арабские Эмираты, в итоге все же проиграла битву за диверсификацию экономики [3, с. 249]. Что ждет регион с экономической точки зрения в условиях развивающегося кризиса
ЕС - при том, что денежные переводы мигрантов для многих стран являются весьма важной составляющей бюджета, - остается лишь предполагать.
Экономические неурядицы - отнюдь не единственная проблема арабского мира. Пожалуй, самое главное - утрата как элитами, так и обществом всяческих внятных горизонтов и ориентиров. Исчезновение прежних лидеров, прежде всего С. Хусейна и М. Каддафи, равно как и ИГИЛ, служившего, наряду с Аль-Каидой, ориентиром для многих молодых арабов, обнажило исторические разломы, прежде не бывшие столь очевидными. Очень ярко эти разломы проявились в случае Ливии, где одни страны (Саудовская Аравия, Египет, Кувейт и др.) поддерживают Ливийскую национальную армию, а другие (Турция и Кувейт) - Правительство национального согласия. Интересно отметить, что данные разломы имеют отношение к разным типам социальной и государственной организации, характеризующим указанные страны, - точнее, к тому, насколько элитам удается сплотить вокруг себя социумы.
Все это осложняется противостоянием между суннитами (их социумы с точки устроения скорее коллективистские) и шиитами. Последние представлены во многих арабских странах весьма влиятельными меньшинствами. Данное противостояние уже давно было превращено Западом в инструмент влияния.
Все это указывает на более глубокие проблемы. Речь идет о силовых линиях внутри арабских социумов. На данный момент главными, наиболее определенными в своих идеологических основаниях силами арабского мира предстают «Братья-мусульмане», создавшие систему взаимовыручки и в силу этого обстоятельства пользующиеся популярностью у масс, а с другой стороны - элиты, получившие образование на Западе, однако тяготеющие к авторитаризму (к ним примыкают средние классы, не успевшие растерять прозападных иллюзий). Как мы увидим далее, данные разломы осложняются возрастным членением арабских социумов.
Интересно отметить, что наиболее прочно стоящие на ногах режимы Ближнего Востока (Турция и Катар) либо представляют силы, аффилированные с «Братьями-мусульманами», либо склонны поддерживать данную организацию (в прагматических целях). Примечательно, что обе страны сумели успешно диверсифициро-
вать экономику, создать искусную дипломатию, позволяющую им лавировать между более крупными игроками на международной арене, и создали обновленную версию национализма, сплотив население под знаменами некой общей идеи, общего представления о будущем.
Неолиберализм укрепил основания данных сил, представленных элитами, с одной стороны, и «Братьями-мусульманами» -с другой, заострив их позиции и усилив взаимное неприятие друг друга. Одна из причин этого - в том догматизме, с которым неолиберальная политика насаждалась. Средства массовой информации, с маниакальным упорством твердившие неолиберальные мантры, сыграли в распространении «культуры» ненависти и озлобления не последнюю роль. Как отмечает Ж. Ашкар, «догматизм - это поистине ключевая характеристика неолиберальной парадигмы. Закрывая глаза на кричащие эмпирические свидетельства провала -не в последнюю очередь в арабском мире - неолиберальное мировоззрение, претендующее на роль монопольного обладателя экономической истиной, демонстрирует несокрушимую уверенность в том, что предлагаемые им решения должны быть претворены в жизнь любой ценой... В арабских странах его адепты, выступающие как хранители неолиберального кредо, намеренно игнорировали тот факт, что именно их советы в значительной мере привели к социально-политическому взрыву "арабской весны" и затяжной дестабилизации региона, которая за этим последовала» [7, р. 767768].
Все эти события с новой остротой поставили вопрос о дальнейшем развитии региона. Наследники великой арабо-мусуль-манской цивилизации (о чем в арабских странах никогда не дают друг другу забыть) не желают, чтобы их воспринимали как своеобразных «дикарей» современности; тем не менее они не могут выработать целостного понимания, в каком направлении следует двигаться их странам. Полярные точки зрения на данную проблематику дают о себе знать повсеместно - от арабской литературы до средств массовой информации. Вполне наглядно они проявились в ходе египетских событий, в которых главными действующими силами были, с одной стороны, «средний класс» - высокообразованная, но «атомизированная» молодежь, ориентирующаяся на западные ценности, а с другой - «Братья-мусульмане» (и / или
аналогичные силы), продвигающие собственную версию ретроградной утопии вкупе со вполне ощутимой и материальной взаимной поддержкой адептов движения.
Исследователи обращают внимание на хаотичность устремлений и действий протестующих, невнятность их ориентиров. С. Эль Шейх, описывая события 2013 г., когда массы египтян вышли на улицу с обращенным к армии требованием сместить демократически избранный (лишь год назад) режим, отмечает: «В свете данного поворота на 180 градусов - после первого опыта реальной демократии - сам собой напрашивается вопрос: почему народ сначала выступил с одними требованиями, а вскоре после этого возжаждал прямо противоположного?» [19].
Представляется, что разгадка полярных настроений и поворотов на 180 градусов в арабском социуме кроется в наивном восприятии неолиберализма (а ранее - социализма) как чего-то неслыханно нового, последнего слова экономической мудрости. Неолиберализм, будучи воспринятым в таком ключе, пришел на руины еще одного утопического видения будущего - речь идет об арабском социализме.
В 1960-е годы под влиянием видимых успехов в экономическом развитии социалистических стран, и не в последнюю очередь коммунистического Китая, арабский национализм тяготел к социалистическому мировоззрению. Египет, Сирия, Ирак, Алжир, Тунис, Южный Йемен, Судан и Ливия в той или иной степени начали проводить соответствующие реформы. Однако социалистический проект не принес желаемых результатов, вызывая к тому же всё большее раздражение у религиозно активной части общества. Со своей стороны, элиты испытывали опасения перед социалистическими идеями в силу того обстоятельства, что они пугающе напоминали воззрения организации, представлявшей для них смертельную опасность, а именно «Братьев-мусульман» (и исламистов в целом).
«Наследие "арабского социализма" 1960-х годов - особенно критику западного разграбления природных ресурсов Ближнего Востока (по определению принадлежащих "арабской нации" в целом) - следует признать ключевым в том, что касается глубочайшего ощущения социального неравенства, распространившегося в регионе. Данное наследие с новой силой возродилось с началом
неолиберальных реформ, продемонстрировавших шокирующе растущую социальную пропасть - как на национальном, так и на региональном уровнях» [7, p. 760].
Неолиберализм с присущими ему элитарным презрением к массам простых людей и низведением их до уровня «квалифицированных потребителей», de facto лишенных права голоса (причем, как предполагается, они и не должны ощущать потребности в таком праве), представлялся удобной идеологией арабским элитам, получившим образование на Западе и с брезгливостью взиравшим на население собственных стран. Неолиберальные экономические реформы были встречены подъемом народного сопротивления, захлестнувшим регион. Наиболее ярко это проявилось в Египте (1977), Марокко (1981), Тунисе (1983) и Иордании (1989), в результате чего внедрение жестких мер существенно замедлилось.
Разброд в обществе, проявившийся в синтезе панарабских, социалистических и исламистских идей, вызвал реакцию правящих кругов, где-то побуждая их идти на попятную, где-то прибегать к авторитарным мерам, где-то искать общественного мира на путях религиозного ренессанса, чтобы тем самым «оседлать волну». Следует отметить существенную особенность арабского публичного пространства: все новые идеи и веяния воспринимаются здесь сквозь призму тех или иных преобладающих в той или иной группе воззрений; данные воззрения оказываются настолько могущественными и притягательными, что превращаются в нечто глубоко личное, определяя те или иные пристрастия и побуждая не обращать внимания на все противоречащее - буквально не видеть реальность.
Неадекватность мировосприятия, в том числе у арабских «элит», теперь всё более становится очевидной на фоне колоссальных изменений, разворачивающихся в мире. Лишь руководству Катара удалось в полной мере выработать интегральный подход, преодолев расколы между кланами и сплотив общество под знаменем новоизобретенного национализма. Среди остальных арабских элит преобладает подход, для которого характерны, прежде всего, те или иные сигналы, посылаемые как народонаселению, так и мировому сообществу с целью изучить настроения -и по возможности повлиять на последние (запугать / задобрить / успокоить). Ситуативная реакция связана с отсутствием стратеги-
ческого видения, дискретным взглядом на мир - «хабарностью» (концепт, разработанный Д.А. Оганесяном) мировосприятия -ориентацией на знаки и предзнаменования, характеризующие каждый отдельный момент вне его связи с временным потоком.
Следует обратить особое внимание на то, что в данном регионе знаковая сторона всякого вопроса имеет часто непропорционально важное значение. Например, опаздывая на важную встречу, лидеры этих стран заявляют о собственной важности своему окружению. Важно понимать, однако, что постепенно они сами начинают преувеличивать собственное значение, подчас забывая, что подобные ошибки уже стоили жизни С. Хусейну и М. Каддафи. Психология и особенности подобного поведения прекрасно описаны в классическом романе викторианского писателя Энтони Троллоппа «Дороги, которые мы выбираем» (The Way We Live Now, 1875).
Однако символический ряд настолько самодовлеет, что отказаться от него в пользу более рационального поведения и прагматической политики просто не представляется возможным. Именно так следует трактовать, например, политику Турции, мечущейся от надежд на восстановление ликвидированного Ататюр-ком в 1924 г. Халифата (наряду с предполагаемым лидерством во всем мусульманском мире) до пантюркизма и возрождения политического наследия Османской империи. Сугубо знаковый (и лишь вторично инструментальный) характер носят также попытки Турции и Ирана стать посредниками в украинском кризисе.
Данный характер культуры региона накладывается на глобальные изменения. Смещение мировой политики в сторону знака, символа, симулякра поистине является одной из главных тенденций нашего времени. Один из ее коррелятов - распространение массовых заблуждений. Запад, прекрасно осознавая это, пытается навязать Ближнему Востоку собственное видение его проблематики. Так, делается упор на якобы неуклонную деградацию культуры региона и снижение производительности труда (по сравнению, например, с Древним Египтом), а объясняется это арабскими завоеваниями и принятием ислама. Подобная попытка сделана в недавней книге Хусейна Шабка «Тогда и теперь» (Then and now. Egypt's story), где сегодняшние проблемы Египта отнесены на счет «бедуинизации».
В действительности указанные особенности исторического развития скорее следует отнести на счет возобладавшей в данном регионе системы личных связей (говоря языком Гете, «избирательного сродства») - по сути дела, эксклюзивных групп общения, располагающих собственной культурной кодировкой и стремящихся ограничить контакты с посторонними. С этим связаны такие проблемы, как паразитирование частного сектора на государственных структурах, недопущение более образованной молодежи на прочно оккупированные «стариками» места и т.д.
А. Лапидус отмечает, что мусульманский Ближний Восток унаследовал от прошлого «такой характер институтов, который определил его судьбу вплоть до современности: речь идет о сообществах, основанных на семейных ячейках и общих родословиях... мусульманское общество развивалось в среде, для которой было характерно членение на мелкие, часто семейные группы... даже городские жители были членами небольших групп, связанных узами родства или соседства» [27, р. 15]. Как отмечает С. Эль Шейх, одной из определяющих психологических черт региона можно считать «чувство принадлежности некоему сообществу и месту, где можно ощущать себя одним из многих, быть принятым -как реальное человеческое существо» [19]. Примечательно, что там, где данную особенность удается обуздать, можно наблюдать фантастические успехи. Например, в Катаре это было сделано на путях изобретения «нового катарского национализма» и навязывания элите «прагматического» стиля поведения.
Указанная система личных связей подверглась существенной модификации во времена неолиберальных реформ. Она стала еще более эксклюзивной и обзавелась позаимствованной у Запада идеологией, гласящей, что в элиту попадают лишь самые достойные, и всем остальным следует постараться «лучшим людям», стремящимся к общему благу, просто не мешать. Эта идеология, распространявшаяся средствами массовой информации, а также проникавшая в кинематограф и литературную продукцию, и стала одной из причин массового возмущения.
Поначалу данные идеологические «конструкты» пользовались некоторым успехом. Дело в том, что неолиберализм породил небывалые надежды на «технократический» успех - иначе говоря, автоматическое улучшение - якобы в силу самого духа научности,
уже обеспечившей процветание Запада и теперь пришедшей в арабские страны. Однако очень скоро реальность дала о себе знать. «Десятилетия неолиберальных реформ, углубляющиеся социальные разломы и фактическое уничтожение публичного пространства как такового привели к тому, что ощущение социальной принадлежности перестало существовать. Стремление вновь обрести его оказалось одним из главных факторов в массовых движениях, прокатившихся по Египту» [19].
Следует отметить, что разрушение прежде существовавших социальных связей и систем общения здесь дало о себе знать как один из главных факторов возмущения. «Арабская весна», в том, что касается социальной динамики, непосредственных побуждений, толкнувших людей к действию, явилась реакцией на неолиберальное разобщение социума. В этом же источник популярности «Братьев-мусульман», сумевших предложить людям формы солидарности и сотрудничества. Однако общество оказалось буквально раздираемым между новыми надеждами и прежними иллюзиями -вкупе со страхом перед регрессом, который так или иначе увязывался в сознании с электоральным успехом «Братьев-мусульман». Данные страхи и надежды и толкали людей на улицу - в стремлении собраться вместе и заявить о себе лежит разгадка того, что египетские массы требовали сначала одного, а вскоре после этого -совершенно противоположного. Как отмечает С. Эль Шейх, «дело в наличии вполне определенной черты, объединяющей два события. Речь идет о самом факте мобилизации масс, единодушном скандировании лозунгов. Это были «коллективные» акции по самой своей сути коллективные в том, что касалось 1) непосредственного, «физического» присутствия; 2) словесных выражений; 3) эмоциональной направленности; в них не было элемента политической демагогии относительно согласия или несогласия с конкретными политическим требованиями, прозвучавшими в их ходе... Это были акты, нацеленные на обретение общественной принадлежности: стать частью массы, быть одним из многих. дело в том, что рядовой гражданин Египта превратился в чужака в своей собственной стране. За четыре десятилетия, пока проводились неолиберальные реформы, начало которым было положено «политикой открытых дверей» во времена Садата и продолжено при Мубараке, - не только лишь бедность, в чисто материальном
понимании этого слова, была главной заботой слоев, вынужденных вести борьбу за существование... Социальное отчуждение и аномия громко заявили о себе с началом египетского неолиберализма... Многолетние неолиберальные преобразования, принесшие консюмеризм западного характера. огороженные места, доступ в которые закрыт для большинства, уничтожение как реальных, так и виртуальных публичных пространств, притупили в людях чувство общности» [19].
Масла в огонь подлили и арабские элиты, развернувшие «символическое» наступление на общество, иначе говоря, намеренно демонстрировавшие собственные успехи. Если до неолиберальных преобразований арабское общественное мнение жило остатками националистических иллюзий (общая, коллективная борьба за обретение независимости, построение справедливого общества и т.д.), то теперь элиты стали открыто заявлять о том, что они состоят из людей другого сорта, нежели массы простых арабов (часто, как, например, в Египте, элиты к тому же насыщены не-арабами - коптами). Вновь возникшее политическое пространство, порожденное социальными сетями в Интернете, и объясняет те феномены, о которых говорит С. Эль Шейх. Некритическое восприятие информации, с одной стороны, разрушает прежние авторитеты, а с другой - приводит к легкой перемене во мнениях.
С экономической точки зрения данный феномен был отмечен Х. Абу Исмаилом и Н. Саранги: «Перераспределение нефтяной ренты в пользу частных лиц, по сути дела, продолжает наезженную стезю семейных и клиентских сетей, которые по самой своей природе способны увеличивать лишь доходы верхушки и усиливать неравенство. Подъем. crony capitalism и рост коррупции на Ближнем Востоке - наряду с факторами политического характера - привели к социальному взрыву, потрясшему регион в 2011 г.» [31].
Усиление и институционализация неравенства вкупе с попытками средствами медиа, литературы и кинематографа внушить населению мысль о том, что данное неравенство является природной данностью, привели к кризису всех течений мысли, устремленных в будущее, идеи прогресса как таковой. Последовательное крушение прогрессистских идеологий в арабском мире поистине
можно рассматривать как одно из впечатляющих явлений мировой истории.
Однако высокий уровень неравенства, как и рост подобного неравенства, не следует рассматривать как причину, обусловившую события «арабской весны». Все намного сложнее. Основной движущей силой выступлений были представители среднего класса, но отнюдь не беднейшие слои населения. Волнения были спровоцированы когортой образованных молодых людей, подвергшихся влиянию социальных сетей в Интернете. В этой среде еще очень высока неустойчивость в том, что касается самоопределения (отсутствующая на Западе, где границы между имущими и неимущими уже очень давно жестко прочерчены при помощи ряда культурных маркеров). Исходя из этого, мы едва ли можем с уверенностью говорить о том, как поведут себя представители наиболее активных социальных групп в будущем. О парадоксальности возможных конфигураций свидетельствует, например, опыт недавней политической мобилизации в Турции, где часто возникали самые непредвидимые союзы и расколы.
Возвращаясь к арабской проблематике, мы должны иметь в виду устойчивость поколенческих когорт, о которых шла речь выше. Так, многих наблюдателей «арабской весны» поразил феномен «братаний» между различными (по имущественному и культурному статусу) прослойками общества; однако и в данном случае участники всё же принадлежали к молодежной когорте. Этим объясняется отмеченная исследователями особенность: ара-бо-мусульманский мир представляет собой исключение в том, что касается распространившейся и успевшей стать глобальной тенденции фокусироваться на социально-экономическом неравенстве. Внутри когорты все так или иначе ощущают себя «своими» (данная особенность рассмотрена в ряде статей сборника «Разрешение конфликтов в арабском мире» [30]).
Обозначенный феномен также связан со специфическим восприятием неравенства («сегодня ты богат, а завтра уже нет»), равно как и с особенностями распространения информации в арабском социуме. Как уже было отмечено, последний, помимо классовых различий, структурирован возрастным делением: когорты сверстников здесь намного более замкнуты, чем где-либо; обмен взглядами осуществляется в основном внутри когорты и часто
сводится к транслированию одной, главенствующей точки зрения (с вариациями).
С высокой долей вероятности можно говорить о том, что «арабская весна» была связана с возбуждением молодежных когорт под влиянием интернет-технологий - настолько значителен был в ее ходе элемент хепенинга, особенно привлекательного для молодежи. Однако имело место оживление и панарабских иллюзий: быстрое распространение социальных сетей в Интернете привело к расширению аудитории, приобретшей трансграничный характер. Благодаря социальным сетям люди получили большие возможности обмениваться мнением с теми, кто проживает за рубежом. Атмосфера хепенинга - новых, небывалых возможностей, открывающихся перед арабским социумом - вызвала временное слияние мелких, часто семейных, групп и возрастных (в основном, молодежных) когорт, вышедших на улицы с самыми различными -часто полярно противоположными лозунгами. Это следует иметь в виду, особенно если речь идет об исламистах, также принимавших в этих событиях активнейшее участие.
Хаотический характер молодежных движений во многом был обусловлен поверхностным западным образованием, которое получила участвовавшая в событиях молодежь. Описывая Египет 1940-х годов, английский писатель Л. Даррел отмечал «неуклонный рост среднего класса, голосистого и не совсем неграмотного; их сыновья получают образование в Оксфорде вместе с нашими пригревшимися либералами, однако по возвращении на родину не могут найти себе применения»[17, р. 94]. Как можно заметить, ситуация с тех пор изменилась не очень сильно.
Эффект единения блестяще подметила С. Эль Шейх: «Это было действие, коллективное со всех точек зрения - физического присутствия, словесного выражения и эмоционального участия. Оно было совершенно лишено политической изощренности в том, что касалось согласия или несогласия того или иного из участников с конкретными требованиями, под знаменем которых данное событие разворачивалось» [19].
Фиктивность происходящего - и в смысле предполагаемых, но чаще всего абсолютно оторванных от реальности возможностей, и в смысле умелого стороннего программирования гетерогенных толп - имела здесь первостепенное значение. Отвлечение
общественного внимания от действительно значимых в данный момент действий превратилось в один из важнейших приемов, практикуемых на мировой политической арене Западом. Так, вполне возможно, что симуляцией, отвлекающим маневром - по крайней мере, на данный момент - следует считать и ситуацию, сложившуюся вокруг Тайваня. Это тем более вероятно, что экономическая подоплека здесь имеет совершенно иное значение, нежели в том, что касается отношений США с Россией. Всякий, кто читал посвященные Китаю работы министра финансов США Дж. Пауэлла, знает, что американская экономика глубоко пронизала Китай - диссоциация в данном случае едва ли возможна без обрушения мировой экономической системы. Кроме того, экономические и социальные диспропорции внутри самого Китая настолько значительны, что Китай просто не может рассматривать вариант автаркии. Таким образом, всё поведение Китая на международной арене представляет собой не что иное, как «телодвижения», цель которых - подать знак прочим акторам, взять «нужную ноту» (что интересно, уже совсем не заботясь о пресловутом «сохранении лица»). Всё это имеет самое непосредственное отношение к Ближнему Востоку и Северной Африке - и даже не в силу экономического проникновения Китая в эти регионы. Дело в самой стилистике поведения державы, уже играющей роль мирового экономического «мотора» и претендующей на статус политического гегемона планеты.
Данное развитие в сторону театрализации политики, целенаправленно начатое Англией уже в XVI в., отнюдь не является чем-то из ряда вон выходящим. Напротив, оно продиктовано самой логикой развития мировой капиталистической системы. Как отмечает Д. Харви, для капитализма как способа социальной организации «характерно использовать маски и фетиши, создавать новые потребности, трансформировать различные пространства» [4, с. 538]; в области политики капитализм склонен к демонстрации силы, в частности, «к нескрываемому наращиванию социального господства» [там же, с. 525], а в области эстетики - к «новому авторитаризму» [там же, с. 201], причем «прививка фикции. к повседневным ощущениям. есть лишь имитация» [там же, с. 202].
Следует оговориться, что видимость вполне способна иметь и огромный творческий потенциал, отмеченный, например,
Н. Луманом. Именно феномен воображаемого в изменении образа жизни позволил, например, Южной Корее добиться существенных успехов в области экономики, причем сохранив крайне архаичные общественные структуры и обойдясь без неолиберального «creative destruction».
Последнее представляется особенно угрожающим, если учесть, что поисковые системы изучают наши предпочтения и преподносят нам информацию, подтверждающую сформировавшийся у нас взгляд на мир. Как отмечает американский предприниматель и политический аналитик М. Пенн, процитировав некую расхожую медийную «утку» относительно того, как Трамп буквально сдал русским Америку в обмен на помощь электорального характера, «тут нет никакой логики, однако, наверное, примерно сорок процентов из числа читателей этого абзаца умудрились поверить, что так все и было» [18, p. 283]. Таким образом, фикция становится неотличимой от реальности. Глобализация лишь усиливает ее воздействие, что позволяет говорить о появлении культурных, политических и экономических феноменов, не имеющих прецедентов в истории. «Арабская весна» - лишь один из образцов совокупного воздействия данных феноменов.
Примечательно распространение явлений искусственного характера - в смысле максимальной оторванности от материального субстрата - и тем не менее играющих весьма существенную роль. Показательный тому пример - современные валюты, которые обеспечиваются уже не реальным драгоценным металлом, и даже не «всей совокупной, в том числе и военной, мощью» (часто -вполне фиктивной) того или иного государства, а способностью навязать («продать») данную валюту остальным игрокам; последнее становится возможным благодаря «мягкой силе» и откровенному блефу.
Процесс «фиктивизации» всего и вся усугубляется распространением упрощенного мировосприятия, навязываемого современными СМИ и закрепляемого, в том числе, и медикаментозным путем, - не секрет, что, например, в США большая часть населения принимает лекарства от повышенной возбудимости, а другая -от депрессии; именно таким образом осуществляется своего рода стигматизация и «химически» закрепляется место индивида в общественной структуре.
Арабская версия неолиберализма имеет ко всему этому самое непосредственное отношение - избрание образа действий в немалой степени было обусловлено повышенной восприимчивостью к фикции как «новому слову» - именно так и воспринимали в данном регионе сначала социализм / марксизм, а затем неолиберализм. Характерное для последнего всевластие банковского сектора и биржевых спекулянтов, имеющих дело не с реальными вещами, а со знаками (также не что иное, как проявление «фиктивизации»), поначалу никого не смущало, ведь именно здесь в Средние века и была изобретена банковская система как таковая.
В новых условиях существенно повышается общественная роль профессий, так или иначе связанных с культурой слова. Однако именно на Ближнем Востоке издавна словесность играла исключительную роль. Таким образом, «арабская весна» - с тем значением, которое приобрели социальные сети - здесь пришлась особенно ко двору, тем более что в обстановке тотальной «постправды», продвигаемой по всему миру Западом, массовые заблуждения стали «новой нормой».
Как показывает Б. Даффи, подобные феномены возникают в поле злокачественной фиктивности, связанной с особенностями восприятия информации. Как показали события, развернувшиеся на Ближнем Востоке, тенденция к неверному толкованию информации связана с дискретным восприятием мира, подверженностью настроениям момента, отсутствием системного взгляда на вещи (с чем и связано лихорадочное метание от марксизма к неолиберализму - и далее, к экстремизму). «Системный взгляд на вещи позволяет объяснить, в силу каких обстоятельств подобные заблуждения... оказываются столь устойчивыми - сохраняя живучесть, несмотря на течение времени, они наблюдаются во всех без исключения странах и касаются весьма широкого спектра проблем» [18, р. XI]. Разрушение системного взгляда на мир на Арабском Востоке приобрело колоссальные масштабы - с одной стороны, прогрессистские, а затем неолиберальные идеологи не скупились на обещания, рисуя радужные картины экономического процветания; с другой - пестовались мечты об «арабском единстве», существующем лишь как идеал, но опирающемся в умах миллионов на величие многовековой арабо-мусульманской культуры, объединившей полмира под своими знаменами.
Как отмечает Б. Даффи, «устоявшиеся заблуждения побуждают к действиям. Получив закрепление благодаря петлям обратной связи, характерным для стремления во что бы то ни стало - к политическим результатам, вкупе с рейтингами популярности, всё более тяготеющими к обессмыслившейся моментальности... данные заблуждения легко превращаются в некую новую реальность для широчайших слоев населения» [18, p. XI]. Повышенное стремление к публичности, характерное для арабской культуры, приводит к тому, что новое, модное восприятие реальности, по сути ничем не отличающееся от массового заблуждения, с легкостью завоевывает умы. Никогда прежде в истории массы не были готовы поверить в возможность стремительных изменений к лучшему благодаря неким новым решениям политического характера. Цинизм политиков превращает такие настроения в явления, подобные «арабской весне», украинским событиям и т.д.
Как показало социологическое исследование, проведенное Стэндфордским университетом в 2017 г., даже весьма подготовленные реципиенты информации (среди таковых было, например, 10 профессоров и аналогичное число докторов исторических наук) с невероятной легкостью становятся жертвами умело подготовленной и преподнесенной дезинформации, распространяемой посредством Интернета. В обстановке «постправды» область массовой информации претерпевает изменения. Так, колоссальную роль начинают играть политические журналисты - уже «в силу своего образования склонные к предубеждению, подверженные стороннему влиянию и руководствующиеся интуицией, а не трезвой оценкой обстоятельств» [18, p. 203]. На Арабском Востоке риторика и люди, так или иначе связанные с ней, в течение веков играли огромную, можно сказать, исключительную роль, во многом определяя основные силовые линии внутри общества.
Данное свойство арабской культуры тем более примечательно - в том, что касается дальнейших путей развития региона, что на наших глазах возникает некий новый мир, системообразующим элементом которого является фиктивность. Это мир «spin doctors», мемов, постов и перепостов, ссылок и отсылок, мир, в котором материальный субстрат имеет лишь вторичное, вспомогательное значение, причем творцы «нового дивного мира» сами становятся жертвами иллюзии, переоценивая собственную роль и полагая, что
материальная сторона вопроса, реальные, ощутимые ценности отныне играют лишь вспомогательную роль. Очень часто в современном мире тенденции возникают в результате неверных предположений о том, что думают окружающие. Люди переносят собственные комплексы на остальных, а медиа укрепляют их в данном заблуждении.
Одним из наиболее показательных тому примеров - то отношение, которое Запад выработал к иммигрантам. «Выступающие против засилья иммигрантов партии, по преимуществу, получают выгоду от неадекватных представлений о масштабах данной проблемы, что преувеличивает ее значимость для публики» [18, p. XI]. Даффи (со ссылкой на Pew research center) приводит пример французского общества, в котором сформировалось убеждение -совершенно ошибочное, что иммигранты (особенно из арабских стран) в ближайшем будущем будут составлять едва ли не половину населения страны1 [ibid., p. 115]. Данные заблуждения благодаря иммигрантам транслируются в арабские страны и приводят к новым заблуждениям (в частности, что «арабский мир» вскоре мирным путем овладеет Европой). «Наши ошибочные представления относительно иммигрантов и религии - не что иное, как архетипы свойственной нам системы заблуждения. В значительной мере они приводятся в действие глубоко укорененной родопле-менной идентичностью в результате целенаправленного воздействия на последнюю средств массовой информации и политической демагогии» [ibid., p. 121].
Арабский социум вполне может оказаться легкой мишенью для подобной демагогии. Пожалуй, нигде в мире родоплеменная идентичность - совершенно «фантомного» характера - не определяет общественную реальность в такой степени, как на Арабском Востоке: актуализируемые в публичном поле заверения в верности общеарабскому единству лишь в настоящее время - под напором всё более очевидной реальности разобщения - начинают отходить на второй план, уступая место узко национальным интересам. Однако последние - как показали события «арабской весны» - также
1 Речь идет о доктрине «великого замещения» Р. Камю. (См.: Гордон А.В. Великое замещение - доктрина войны цивилизаций // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 9: Востоковедение и африканистика. - 2022. - № 4. - С. 5-21.)
могут быть истолкованы совершенно превратным образом, так как акцент делается на политической, а не на социально-экономической, составляющей идентичности. Даффи отмечает особую влиятельность, которую приобрели в настоящее время идентичность и связанные с ней представления, актуализируемые в повседневном общении - и это опять-таки работает на ту злокачественную «фиктивность», о которой шла речь выше: «Акценты все более склонны смещаться с фактов на нарративы, объединяющие людей в силу наличия у них общих историй и эмоциональных реакций» [18, р. 121].
Даффи приводит мнение Йельского профессора-правоведа Д. Кахена: «Наши, критические способности едва ли могут рассматриваться как надежное средство, способное выступить в роли своего рода предохранителя, когда речь идет о рассуждениях, в основе которых лежит глубинная мотивация. Хуже того: мы весьма склонны к тому, чтобы искажать факты, чтобы они соответствовали нашим убеждениям» [ibid., p. 163]. Он демонстрирует, как это работает, на примере Южной Кореи, где в ходе социологических опросов выяснилось, что под влиянием разных обстоятельств (в том числе, не в последнюю очередь, ядерных испытаний в Северной Корее) люди склонны рассматривать соотечественников как убежденных пессимистов, тогда как на деле около 90% считают себя счастливыми [ibid., p. 30].
Таким образом, ожидания вступают во взаимодействие с информационными потоками; в зависимости от особенностей той или иной социальной среды (например, склонности людей к некритической или чрезмерно критической реакции на окружающих) образуются характерные для данной среды тенденции, которые можно сравнить с метеорологическими условиями. Подобные «информационные облака» - благоприятное поле для воздействия самых разнообразных агентов - как внутренних, так и внешних.
В области информации уже успел сформироваться такой феномен, как «стадный инстинкт»: когда средства массовой информации говорят о какой-либо социальной «эпидемии», например, «эпидемии ожирения», люди склонны воспринимать это не в смысле проблемы среди прочих проблем, а как нечто, получившее повальное распространение, и, следовательно, является нормальным, социально приемлемым. «Таким образом, то, что было при-
звано указать на проблему, превращается в оправдание и поощрение» [18, р. 31]. При этом оценка масштабов проблемы чаще всего оказывается неадекватной. Так, Турция, Израиль, Индия, Япония и Китай сильно преувеличили их, и лишь Южная Корея оценила их верно [ibid., p. 23].
К этому следует добавить и «эффект Даннинга - Крюгена», гласящий, что лица / группы / страны, располагающие недостаточной / плохой информацией, как правило, отличаются наибольшей самоуверенностью. Так, проведенное в 2017 г. социологическое исследование показало, что индийцы отличаются наименьшей аккуратностью в отношении фактов, однако 38% опрошенных индийцев продемонстрировали абсолютную уверенность в правильности собственных ответов на поставленные вопросы (для сравнения - в Швеции данный показатель составил 7%, а в Норвегии - 2%) [ibid., p. 234]. Данное обстоятельство в Индии, на Филиппинах и прочих странах с низким уровнем внешнего проникновения усугубляется еще и тем, что население склонно рассматривать «катастрофические» (с точки зрения более развитых стран) ситуации как нормальные.
В то же время даже в преуспевающих странах встречается феномен своеобразного «общественного пессимизма»: «Если верить оценкам независимого шведского фонда "Gampinder", людям в целом свойственны неправильные представления о мировом развитии - данные представления страдают от излишнего негативизма» [ibid., р. 203]. Под влиянием тех или иных факторов или же укоренившегося взгляда на мир, выражающегося в вошедших в привычку, общепринятых дискурсах, люди, у которых дела обстоят совсем не так плохо, начинают жаловаться на жизнь. Так, в Бельгии 83% считают, что все в целом имеет тенденцию ухудшаться [18, р. 213].
Интернет в особенности способствует распространению такого феномена, как «ложный консенсус»; Даффи демонстрирует это на примере нарождающегося индийского среднего класса: «Среди данного слоя индийского общества распространилось убеждение, что все окружающие намного более похожи на них, нежели это имеет место в действительности» [ibid., р. 193]. Так, в 2016 г. бытовало убеждение, что у 60% населения был доступный Интернет, тогда как на деле речь шла лишь о 19% [ibid., p. 191].
Даже в странах, не столь подверженных слухам, данные явления имеют место. Например, в Великобритании бытует убеждение, что 20% всех инвестиций в экономику страны имеет китайское происхождение, тогда как в действительности данная цифра составляет всего 1% [ibid., р. 164]. Вера в китайское засилье сформировалась в результате предвыборной кампании, когда медиа всячески раздували угрозу национальному суверенитету со стороны Поднебесной.
Нагляднейшим образом «боевое» применение умело сформированного медиа «ложного консенсуса» было продемонстрировано в ходе «арабской весны», когда значительные исторические события свершились в результате целенаправленного воздействия на массовую аудиторию при помощи социальных сетей, которые в контексте арабо-мусульманского мира исторически имеют колоссальное значение. Не будет преувеличением сказать, что здесь именно структуры общения, а отнюдь не экономика играют определяющую роль. Следует также обратить внимание на то, что реальные горизонты возможностей для масс оказались надежно укрытыми уже упомянутыми «информационными облаками». Арабская «улица» просто не понимала, что в результате политических подвижек никакие реальные экономические улучшения достигнуты быть не могут.
Положение арабского мира становится особенно примечательным, если принимать во внимание те колоссальные подвижки, которые имеют место в непосредственной близости от него. Так, Африка превращается в одно из наиболее перспективных - наряду с Китаем и Индией - мест для инвестиций. Существующие представления о повальной нищете и фактическом вымирании должны быть пересмотрены. С началом XXI в. наметилась тенденция к устойчивому росту населения. Урбанизация и улучшение делового климата привели к тому, что средний класс составляет более 100 млн человек [15, р. 34]. Южная Африка, Нигерия и Эфиопия имеют все шансы стать неким подобием Пруссии XIX в. как в том, что касается региональной торговли, так и в политическом смысле. В то же время, в странах севернее Сахары - отчасти под влиянием конфликтов, как миновавших (Алжир), так и продолжающихся и по сей день (Ливия), положение, напротив, проявляет все признаки грозного кризиса. Как отмечает Ф. Трентман, распространение за-
падного стиля жизни привело к колоссальным изменениям в мировоззрении, однако - парадоксальным образом - способствовало закреплению ценностей, характерных для трайбализма [34, p. 347].
Злокачественное развитие приобретает разнообразные и подчас самые неожиданные формы. Так, в странах Западной Африки ведьмы превращаются в своеобразный центр социальной жизни. По этим каналам осуществляются миграция и репатриация, улаживаются семейные конфликты (хотя само это явление в его новой ипостаси вызвано кризисом семейных отношений и склонно лишь углублять данный кризис). Как демонстрирует Л. Шелли, масштабные террористические акты становятся возможными благодаря совпадению ряда факторов, каждый из которых требует значительного финансирования - что едва ли возможно без скрытого участия весьма могущественных государств. Данные государства, прежде всего США, сознательно создают в Африке пояс нестабильности, чтобы отрезать арабские страны от быстро развивающихся африканских экономик. Одно из средств для достижения данной цели - организованная преступность. Как показывает Шелли, «транснациональная организованная преступность вполне способна приобретать серьезную политическую направленность» [32, p. 117]. Примечательно, что изначально религиозные структуры «отказываются от исламистской повестки дня и превращаются в гибридные террористические организации, будучи в значительной мере мотивированными криминальной активностью. Они меняют тактику в целях достижения большей выгоды» [ibid., p. 64].
Как показывает С.А. Хэрмон, транссахарский трафик (от сигарет - до оружия и наркотиков) уже в 2007 г. приобрел огромные масштабы, обзаведясь вполне устойчивыми сетями. По странному стечению обстоятельств именно в 2007 г. было создано «US African Command» (на основе Транссахарской антитеррористической инициативы), которое - в том, что касалось заявленных целей -«следует признать совершенно провальным предприятием» [23, p. 140]. Хэрмон отчетливо показывает, как антитеррористическая деятельность США на деле служит совершенно обратным целям, а именно: внесению хаоса и насаждению криминального подполья.
В настоящее время неолиберальная система рушится, и в арабском мире ей на смену приходит вновь изобретенный араб-
ский национализм уже в рамках национальных государств. В связи с этим становится абсолютно необходимой развитая сеть государственных институтов, что, в свою очередь, влечет за собой кардинальные перемены в общественных отношениях. Люди всё более тяготеют к инклюзивному стилю общения - не в последнюю очередь благодаря приобретенному миграционному опыту.
Список литературы
1. Исаев Л.М., Шишкина А.М. Египетская смута XXI века. - Москва : Либро-ком, 2012. - 250 с.
2. Кирпиченко В.И. Новая и современная литература Египта (Х1Х-ХХ вв.) -Москва : Институт востоковедения РАН, 2003. - 88 с.
3. Мовчан А., Митров А. Проклятые экономики. - Москва : АСТ, 2020. - 464 с.
4. Харви Д. Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений. - Москва : Издательский дом ВШЭ, 2021. - 576 с.
5. Abdellatif P., Pagliani P., Hsu E. Leaving no one behind : towards inclusive citizenship in Arab countries. - New York : United Nations Development Programme, 2019. - 38 p.
6. Achcar G. The People Want: A Radical Exploration of the Arab Uprising. -London : Saqi Books, 2013. - 416 p.
7. Achcar G. On the "Arab Inequality Puzzle" : the Case of Egypt // Development and Change. - 2020. - Vol. 51, N 3. - P. 746-770.
8. Achcar G. Morbid Symptoms: Relapse in the Arab Uprising. - Stanford : Stanford University Press, 2016. - 240 p.
9. Ayish M. New Media in the Arab Spring Demystified. A Study of Satellite Television and Social Networks' Role in Arab Political Transitions // The Arab World: The Role of Media in the Arab World's Transformation Process / ed. C. Schmidt. - Berlin : Vistas, 2012. - P. 97-116.
10. Badr H. Limitations of the Social Media Euphoria in Communication Studies // Égypte/Monde arabe. - 2015. - N 12. - P. 177-193.
11. Batstone J. The Use of Strategic Nonviolent Action in the Arab Spring // A Journal of Social Justice. - 2014. - Vol. 26, N 1. - P. 28-37.
12. Marginality and Exclusion in Egypt / eds.: R. Bush, S. Ayeb. - London : Zed Books, 2012. - 256 p.
13. Bush R. Poverty and Neo-Liberal Bias in the Middle East and North Africa. // Development and Change. - 2004. - Vol. 35, N 4. - P. 673-695.
14. Cooper M. State Capitalism, Class Structure and Social Transformation in the Third World : The Case of Egypt // International Journal of Middle East studies. - 1983. -Vol. 15, N 4. - P. 451-469.
15. Courade G. L'Afrique dans la triade emergente // Revue des deux mondes. - 2014. -Septembre. - P. 31-40.
16. Demir E. "The Arab Spring" : An Anti-Systemic Movement? The Case of Egypt // Academia. - URL: https://www.academia.edu/3847097/The_Arab_Spring_an_ Anti_systemic_Movement_The_Case_Of_Egypt (дата обращения: 25.10.2022).
17. Durrel L. Mountolive (Alexandria Quartet). - New York : Penguin Books, 1991. -320 p.
18. Duffy B. The Perils of Perception. Why We Are Wrong About Nearly Everything. - London : Atlantic Books, 2019. - 304 p.
19. El Sheikh S. The Missing Element in Egypt : A Sense of Belonging. - URL: https://www.opendemocracy.net/en/north-africa-west-asia/missing-element-in-egypt-sense-of-belonging/ (дата обращения: 14.10.2022).
20. Fargues Ph. Mass Migration and Uprisings in Arab Countries : An Analytical Framework // International Development Policy. - 2017. - N 7. - URL: https://journals.openedition.org/poldev/2275 (дата обращения: 13.10.2022).
21. Fontaine M., Rahman Sh. Fiction, Creation and Fictionality : An Overview // Methodos/savoirs at textes. - 2010. - N 10. - URL: https://doi.org/10.4000/ methodos.2343 (дата обращения: 11.10.2022).
22. Flichi P. Internet et debat democratique // Reseaux. Parler politique en ligne. -2008. - N 4 (150). - P. 159-185.
23. Harman S.A. Terror and Insurgency in the Sahara-Sahel Region. Corruption, Contraband, Jihad and the Mali War of 2012-2013. - New York : Routledge, 2014. - 296 p.
24. Khalil Y. Neoliberalism and the Failure of Arab Spring // New Politics. - 2015. -July 15. - URL: https://newpol.org/issue_post/neoliberalism-and-failure-arab-spring/ (дата обращения: 06.10.2022).
25. Krauthammer Ch. The Arab Spring of 2005 // Seattle Times. - 2005. - March 21. -URL: https://www.seattletimes.com/opinion/the-arab-spring-of-2005/ (дата обращения: 01.10.2022).
26. Khondker H. Role of the New Media in the Arab Spring // Globalizations. - 2011. -Vol. 8, N 5. - P. 675-679.
27. Lapidus I.M. A History of Islamic Societies. - Cambridge : Cambridge University Press, 2002. - 1002 p.
28. Miller R., Verhoeven H. Overcoming Smallness : Qatar, the United Arab Emirates and Strategic Realignment in the Gulf // International Politics. - 2019. - N 57. -P. 1-20.
29. Nasef A. Blood for My Country // Asaleh A. Voices of Arab Spring : Personal Stories from Arab Revolutions. - New York : Columbia University Press, 2015. -P. 153-156.
30. Conflict Resolution in the Arab World: Selected Essays / ed. P. Salem. - Syracuse, NY : Syracuse University Press, 1997. - 482 p.
31. Sarangi N., Abu-Ismail K. Rethinking the Measurement of the Middle Class: Evidence from Egypt. - 2015. - 30 p. - (Wider Working Paper ; № 23).
32. Shelly L.I. Dirty Entanglements. Corruption, Crime and Terrorism. Cambridge : Cambridge University Press, 2014. - 386 p.
33. Tasnim H. Arab Spring 2011 : The Role of Public Spaces and Digital Spaces [Powerpoint Slides]. - 2014. - URL: http://www.slideshare.net/humairatasnim/ arab-sprimg -30793923 (дата обращения: 11.10.2022).
34. Trentman F. Empire of Things: How We Became a World of Consumers, from the Fifteenth Century to the Twenty-First. - London : Penguin Books, 2017. - 912 p.
