CC BY
167Theatrum mundi
Арабский мир как феномен
Структура и идентичность региона
© Косач Г. Г.
© Kosach G.
Арабский мир как феномен. Структура и идентичность региона The Arab world as a phenomenon. Structure and identity of the region
Аннотация. Арабский мир рассмотрен в качестве поля взаимодействия двух тенденций, определяющих его развитие как, с одной стороны, региона, а с другой — отдельных государств и региональных пространств — «арабизма» или «общеарабской» национальной идеи и «странового» национализма. Это обстоятельство создает конкурирующие «общеарабскую» и «страновую» идентичности, что не позволяет считать арабский мир иерархической структурой, обладающей выраженным центральным звеном и окружающей периферией. Продолжая свое формирование, эта структура выглядит как совокупность пространственных величин — Леванта, Аравийского полуострова, «долины Нила» и Магриба.
Annotation. The Arab world is considered as a field of interaction of two trends that determine its development as, on the one hand, a region, and, on the other, states and regional spaces — "Arabism" or "all Arab" national idea and "Country" nationalism. This circumstance creates competing "all Arab" and "country" identities, which does not allow considering the Arab world as a hierarchical structure with a clearly expressed central link and surrounding periphery. Continuing its formation, this structure looks like a set of spatial quantities — the Levant, the Arabian Peninsula, the "Nile Valley" and the Maghreb.
Ключевые слова. Арабский мир, арабский национальный проект, арабское отечество, арабская нация, «общеарабская» идентичность, «страновая» идентичность.
Key words. Arab World, Arab national project, Arab homeland, Arab nation, "common Arab" identity, "country" identity.
Арабский мир — реальность, существование которой подтверждается данными этнологии, демографии и культуры; его информационная и языковая трансграничность вновь доказана событиями «арабской весны». Этот мир цивилизационно един, — в его пределах, несмотря на порой еще значимые христианские (в случае Марокко — иудейские) вкрапления, господствует ислам.
Эта реальность все еще конструируется. Арабский мир, писал бахрейнский автор, — «зыбкая и текучая данность» [1. С. 41], что относится, прежде всего, к его пространственной протяженности, формально демаркированной существованием Лиги арабских государств (ЛАГ). Условны внешние границы арабского мира. Оправдано ли включение в него Джибути, Сомали или Республики Коморские острова? Принадлежит ли арабскому миру
КОСАЧ Григорий Григорьевич — профессор факультета мировой политики МГУ им. М. В. Ломоносова, доктор исторических наук.
иракский Курдистан, обретающий черты стремящегося к политической самостоятельности образования? Как объяснить провозглашаемое конституциями Алжира и Марокко арабо-берберское двуязычие, если это не итог устремленности амазигских1 активистов к утверждению ценности своего культурного наследия?
Условны и внутренние границы этого мира. Территории тех государственных образований, которые, казалось бы, без колебаний идентифицируются в качестве арабских (страны Аравийского полуострова, Передней Азии и Северной Африки), возникли не в силу внутренних импульсов, а в результате внешнего воздействия. Если политическое управление европейских держав и не распространялось на территорию Саудовской Аравии или Северного Йемена, то возможность становления этих стран в качестве субъектов международных отношений едва ли не полностью зависела от мощной внереги-ональной силы времени 1920-1940-х гг. — Великобритании.
«Арабизм» и конструирование «национального» отечества
«Общенациональная» идея, квалифицируемая в арабском мире как «арабизм» (аль-уруба), реальна, как реальна и основанная на этой идее устремленность к осуществлению «общеарабского» национального проекта.
«Арабизм» — претензия на выражение интересов провозглашаемой исторически устойчивой группы, определяемой как арабская нация и объединенной общим, восходящим к Корану литературнъм языком и созданной на его основе арабской (понимаемой в качестве надконфессиональ-ной и преступающей существующие государственные границы) культурой. Определяя это понятие, Саты аль-Хусри, один из столпов «национальной» мысли, писал: «Арабизм — принадлежность к географическому пространству — "арабской родине" и арабскому языку в качестве языка взаимодействия и взаимопонимания. Арабизм — выше религиозной ограниченности. Он не связан с жителями Аравийского полуострова или мусульманами. Арабы — все, кто живет в арабских странах и говорит по-арабски: египтяне, кувейтцы или марокканцы, мусульмане или христиане, сунниты или друзы, католики, православные или протестанты» [23. С. 411—412].
Эта «нация» определяется как вечное, всегда существовавшее и единое сообщество, обладающее естественнъм и (в эпоху своего Золотого века — времени арабо-мусульманских халифатов) бывшее единъм пространством — арабским отечеством, границы которого простираются «от Океана (Атлантического. — Г. К.) до Залива (Персидского, ныне называемого в арабском мире Арабским. — Г. К)». В силу привходящих обстоятельств — действий «колониальных» сил (европейских держав, но также и «турецкой» Османской империи) оно не было обрамлено политически единым образованием, став совокупностью суверенных государств. Народы, проживающие в этих «страновых» государствах, составляют «арабскую нацию». Миссия «арабиз-
1 Самоназвание североафриканских групп бербероязычного населения.
ма» — воссоздать единство арабов, а пути к его воссозданию варьируются в зависимости от уровня радикализма той или иной политической силы.
Но идея «арабизма» по своему внутреннему содержанию шире. Ее ядро — устремленность к национальному возрождению — едва ли не разрыв со способами организации арабских обществ и придание им нового структурного оформления. Если в пределах «арабского отечества» когда-либо и возникнет спаянное и ориентированное на национальные идеалы сообщество, то оно будет адекватно нациям Запада.
Идея «арабизма» всегда несла в себе специфически артикулировавшееся (что определялось обстоятельствами времени) социальное начало — просвещение народа, его мобилизация на противостояние внешней силе или решение задач социальной и экономической модернизации. Лишь в исключительных случаях (коммунистическое движение эпохи 1920— 1930-х гг. или позиция широкого спектра сил, участвовавших в гражданской войне в Ливане в конце 1970-х — 1980-х гг., а также отрядов Организации освобождения Палестины (ООП) времени до «соглашения Осло») оно окрашивалось в тона «социальной» революции. Более значимые варианты его артикуляции — призыв к сотрудничеству, содружеству и солидарности всех страт, слоев и общественных групп.
Идея «арабизма» содержала в себе и третий — цивилизационный элемент, который, как и социальное начало, был орудием реализации задачи национального возрождения. Если арабское сообщество должно стать адекватно нациям Запада, то оно обладает жизнеспособной цивилизационной матрицей. На Западе ею было греко-римское прошлое Европы, в арабском же мире — наследие местной культуры. Эта культура отнюдь не всегда ассоциировалась только с исламом, но уходила в доисламские глубины, когда «арабами» объявлялись семитоязычные (что, однако, не относилось к древним Израилю и Иудее) жители Ближнего Востока. Это тем более оправдано в случае Северной Африки: «арабский» этнический субстрат был «внесен» туда в ходе перемещения исповедовавших ислам масс в Египет и далее — в Магриб.
Даже поверхностный взгляд на резюме «арабизма» заставляет видеть в нем миф.
Арабский «литературный» (аль-фусха) язык — явление позднее. Он — итог вызванного европейским вызовом многогранного процесса продолжающейся и сегодня модернизации, — любая попытка отождествления языка Корана и средневековых текстов с нынешней, фиксируемой письменно нормой этого языка выглядит неплодотворно. Сама же параллель между «литературным» языком и языком Корана оспаривается арабскими христианами, не стремящимися видеть в аль-фусха одно из проявлений мусульманской цивилизации2.
2 Как замечал патриарх Антиохийской церкви Игнатий IV (скончался в 2012 г.), «исламские завоевания не создали арабского языка, но открыли для него пространство. Арабы распространяли свой язык, но когда завоеватели дошли до Алеппо, Дамаска и Латакии [стало ясно], что там жители говорили не по-английски или по-гречески. С давних времен там использовались разные языки, включая и арабский, а те, кто говорил на нем, были арабами» [3. С. 58].
«Литературная» норма современного арабского языка представляет собой совокупность появившихся во многом самостоятельно (не только не идентичных, но и еще формирующихся) норм в различных странах. У этих норм есть соперник: вопрос о соотношении письменного языка и живых диалектов, выступающих в роли инструмента речевой коммуникации на уровне стран, сохраняет свою остроту. Границы же «арабского отечества» и территорий халифатов никогда не совпадали, что означает, что из «арабской» культуры изымаются значительные пласты цивилизаци-онного наследия.
Арабские «национальные» авторы уточняли предложенную ими идею, внося в нее порой существенные детали: «Первоначально понятие "арабское отечество" относилось лишь к Аравийскому полуострову, — писал один из них, — затем включило в себя арабскую Азию, где и возникло современное национальное движение, и только в дальнейшем было распространено на Северную Африку3. Но «национальная» мысль ощущала существующие в реальности этого «отечества» зазоры, — оно «не имеет четкого научного определения, идентичного понятию "Китай", "Япония", "Франция" или иному термину национальной географии». Определение «отечества, — продолжал цитируемый выше автор, — демонстрирует единство судеб группы людей, называемой "арабское сообщество", но не целостную совокупность определенного географического местоположения» [1. С. 41].
Территория «отечества» сокращалась, — из нее изъяты «Александрет-тский санджак и Арабистан» (ныне, соответственно, турецкая провинция Хатай и иранская — Хузестан), значительная часть Палестины и некоторые острова в бассейне Персидского залива. Примером современной потери отдельных частей «арабского отечества» служит Юг Судана. Равным образом эта территория способна и расширяться: еще недавно, как писал бахрейнский исследователь, Мавритания и расположенные на Африканском роге государства—члены ЛАГ «не были частью арабской политической географии». Действуя в собственных интересах, европейские метрополии вводили в «отечество» и другие территориальные единицы (шиитский Юг и курдский Север современного Ирака, суданский Дарфур, внутренние территории Алжира), которые лишь впоследствии осмыслялись как «арабские». Иными словами, «арабское отечество... есть движение» [1. С. 41].
Состояние «движения» означало, что «панарабизм», как замечал американский исследователь арабского происхождения, — «не более чем идеология и политика, соревнующаяся с патриотизмом, ограниченным национальной территорией» [25. Р. 40]. Проявление этого «соревнования» — исторические исследования, когда идея «арабского отечества» не противоречит тому, что «сирийские историки ставят в центр своего вни-
3 Арабские националисты Леванта еще в 1930-е гг. не включали Египет (не говоря уже о Магрибе) в «арабское отечество». В Египте национальная идея формировалась как «египетская», лишь с конца 1930-х гг. в египетском дискурсе появилось понятие «арабизм», утвердившись после Палестинской войны 1948-1949 гг.
мания Омейядов», «иракские — Аббасидов», «египетская академическая историография — Фатимидов, Айюбидов и мамлюков», а магрибинские авторы — «Альморавидов, Альмохадов, Маринидов и Хафсидов»4 [25. Р. 6—7].
Для национальной мысли «отечество» — данность, определяемая прежде всего его местоположением. Оно — «стратегически важная равнинная сердцевина мира», хартленд, постоянно привлекающий взоры «окружающих его и враждебных ему соседей». Эта мысль развивалась: «Арабское отечество не защищено мощными естественными преградами. Эти преграды (турецкое Анатолийское и иранское Персидское нагорья, как и эфиопское Абиссинское нагорье) защищают не арабское отечество, а его соседей. Пространство арабского отечества демаркировано границами этих соседей, откуда на арабский регион не раз, со времен древнего Ближнего Востока и до эпохи османского государства, обрушивались волны разрушавших все на своем пути азиатских кочевников». Срединное положение «арабского отечества» вызывало к жизни и «захватнические устремления великих держав», проявлявшиеся в «направлявшихся в регион миграционных волнах» [1. С. 42—43]. Итогом одной из них стало становление Израиля.
Национальный автор пессимистичен: «Национальный дух нуждается в четко очерченном географическом отечестве» [1. С. 41]. Его пессимизм оправдан: лишь дважды в ХХ в. идея «национального единства» увенчалась (да и то лишь временным) успехом.
Первая из этих попыток — великая арабская революция 1916 г. (инициированная Великобританией ради разгрома Османской империи), когда «арабо-сирийские» националисты пытались, опираясь на хашимитских правителей Хиджаза, создать «арабское» государство в пределах Леванта — «исторической Сирии», включающей территории нынешних Сирии, Ливана, Иордании, Израиля и Палестинской национальной администрации (ПНА), в Хиджазе и на части Ирака. Этот эксперимент зависел от достижения англо-французского стратегического согласия в масштабе Ближневосточного региона. Существенно и то, что «арабский» проект в «исторической Сирии» не имел отношения к значительной части Аравийского полуострова, современного Ирака и тем более к Северной Африке.
Вторая же попытка достижения национального «единства» была связана с укреплением роли насеровского Египта как ведущего регионального «центра силы», совпавшим с необходимостью положить конец нестабильности во внутриполитической жизни Сирии. Оба этих обстоятельства вызвали к жизни египетско-сирийское «органическое единство» 1958—1961 гг. — недолговечную Объединенную Арабскую республику. Этот эксперимент продемонстрировал жизнеспособность «страновых» государств: ограничение Насером сферы полномочий сирийской политической элиты привело к военному перевороту и разрыву межгосударственной унии.
4 Во всех упоминаемых случаях речь идет о династиях, правивших на территориях соответствующих стран либо регионов.
Арабский мир: «страновая» этничность и структура
Государства арабского мира обретали «арабскую» идентичность, вступая в Лигу арабских государств (ЛАГ). Однако документы организации не определяют понятие «арабское государство», делая акцент на ином качестве ее членов — их «независимом» статусе. Становясь частью «арабского отечества», члены Лиги оставались Сирией, Египтом, Марокко, Коморскими островами или Бахрейном. Часто (но это правило не обходится без существенных исключений) населяющие эти государства человеческие сообщества провозглашались «арабскими народами», составляющими «арабскую нацию». Вместе с тем «жизнеописания» этих государств и их народов доказывали, что они древнее и «арабского отечества», и «арабской нации». Присутствующий же в «жизнеописаниях» государств ЛАГ «арабизм» приобретал характер хотя и важного, но не единственного компонента их идентичности.
Ирак — «местоположение шумерской, вавилонской и ассирийской цивилизаций», подспудно понимаемых как псевдонимы его шиитского, суннитского и курдского населения. Его история, как гласит преамбула иракской конституции 2005 г., берет свое начало в «Месопотамии, колыбели цивилизации, где была создана письменность, положено начало земледелию, изобретены цифры и принят первый созданный человеком закон» [7]. Сирия — не только «трепещущее сердце арабизма», но и страна, где правила царица Пальмиры Зенобия, и где в Угарите «возник древнейший алфавит, давший начало греческой азбуке» (в ливанской версии «странового» жизнеописания этот алфавит появился в Библосе — Джубейле). «История Сирии, — писал официальный сирийский историк, — обладает всемирными чертами, ...лучше понять историю Римской империи можно в Сирии, а не в Италии». Да и «если бы Сирия не стала полем развития религиозных, политических и социальных течений [христианства], — заявлял он, — то не появился бы и Восточный Рим» [22. С. 17].
Египетский исторический нарратив невозможен без апелляции к «наследию фараонов». Осью ливанской внутриполитической жизни всегда было противостояние между «арабской» (по-разному нюансированной) самоидентификацией суннитской (но также православной и греко-католической) общины и «ливано-финикийским» выбором маронитов. Если для маронитской общины эта страна возникла и остается «христианским отечеством», то для суннитов Ливан мог быть только «арабским», «неотъемлемой частью Сирии». В сегодняшних же условиях идентичность страны эволюционировала от «государства с арабским лицом» к государству «арабскому по своему духу и принадлежности» и «единственному отечеству всех ливанцев» [17. С. 317—318]. Эта «конституционная формула» [15. С. 651] — компромисс, призванный удовлетворить населяющие страну этноконфес-сиональные сообщества, исключив «какую-либо возможность растворения Ливана в. Сирии» [18. С. 424]. Наконец, «тунисская нация» обращена к «эпохе Карфагена» и «средиземноморской культуре» (символизируемой Блаженным Августином).
Существенный элемент арабской мифологии — попытка создания в 1916 г. национальной государственности со столицей в Дамаске — кажется важным только для некоторых стран Леванта. Если цветовые гаммы флагов государств, появившихся в пределах «исторической Сирии», и повторяют черно-красно-зелено-белое знамя «великой арабской революции», то это относится только к Иордании (где правит ветвь возглавивших эту «революцию» хашимитов) и ПНА. Эта гамма отброшена в Ливане и переосмыслена в Сирии и Ираке. Ее лишь частично повторяют флаги Египта и Йемена, но воспроизводят флаги Кувейта (с особой историей внешних угроз его самостоятельности) и Объединенных Арабских Эмиратов (участники этой федерации располагают собственными символами государственности).
Какова же внутренняя структура явления «арабский мир»? Существуют ли в границах этого конструкта центральное звено и периферия?
Видимо, «центр» объединяемого ЛАГ геополитического пространства — это страны, принимавшие в 1944—1945 гг. участие в становлении этой организации. Формирование этого «центра» не было быстрым. Провозгласивший его создание Александрийский протокол был подписан осенью 1944 г. Сирией, Ливаном, Ираком, Трансиорданией (ныне — Иорданией) и Египтом [4. С. 8—11]. Лишь в мае 1945 г. в процесс создания ЛАГ включилась Саудовская Аравия, а также (в то время Северный) Йемен, подписавшие в египетском Иншасе (вместе с участниками встречи в Александрии) Хартию Лиги [4. С. 24—31].
Едва ли не сразу в рядах этого «центра» проявили себя расхождения по вопросу, провозглашавшемуся ЛАГ «общеарабским». Речь шла о судьбе Палестины, решавшейся в мае 1948 г. вооруженным противостоянием вновь возникшему еврейскому государству. Участие Саудовской Аравии (йеменские вооруженные силы остались далеки от поля битвы) в Палестинской войне 1948—1949 гг. было символично5. В немалой степени это относилось и к Ливану, откуда в Палестину были введены иррегулярные воинские формирования [24. Р. 23—26]. Итоги Палестинской войны доказали разно-направленность политических мотивов, определивших участие стран ЛАГ в первой войне с Израилем, когда лозунг защиты «арабской Палестины» оказался приемом риторики.
Этот внутренне неоднородный «центр» постепенно обретал свою периферию. В ее рамках возникал наиболее удаленный «маргинальный пояс» — определение, которое может быть с достаточным основанием отнесено к Сомали, Джибути, Мавритании и Республике Коморские острова. Обращение этих «маргиналов» — беднейших стран арабского геополитического пространства — к «арабизму» было итогом деятельности местных «правящих классов» ради того, чтобы эти государства могли обрести (или сохранить) статус субъектов международных отношений, а также получить
5 Численность личного состава саудовской вооруженной группы, участвовавшей в Палестинской войне, не превышала 150 человек [21. С. 18].
гарантии внутриполитической стабильности и финансовую помощь. Их вступление в региональную организацию не определялось присутствием в ареале «арабской» культуры, — их связывала с «арабским» центром лишь принадлежность к миру ислама.
Но и в границах ближайшего к странам—основателям пояса «периферии» идея «арабской» культуры также не могла быть распространена на значительные группы объединенных местными государствами сообществ. Примеры этой ситуации очевидны — суданский Дарфур, берберы Алжира и Марокко. Даже если действовавшие в оманском Дофаре в 1960—1980-е гг. «марксисты» и не провозглашали своей целью сецессию, в их позиции подспудно присутствовал этнорегиональный мотив. В свою очередь, южнойеменский «социализм» доказывал «отдаленность» от «арабизма» ныне не существующего государства, попытки восстановления которого еще не стали историей.
«Страновые» государства: феномен «периферийности» в арабском мире
Идея самостоятельной (не связанной с Египтом или странами Леванта) «арабской» идентичности всегда присутствовала в воззрениях основателей магрибинского национального движения. Ведущая фигура его марокканской ветви Алляль аль-Фаси был откровенен, говоря в конце 1930-х гг., что «страны Магриба связаны (курсив мой. — Г. К.) с Ближним Востоком и расположенными там центрами Божественного откровения огромной пустыней». Далее он продолжал: «Марокканец никогда не подчинялся внешней власти. Он принял ислам, но отказался подчиниться аббасидским халифам, как и халифам омейядским, правившим рядом с его страной — в Андалусии» [20. С. 130, 132].
Идентифицируя марокканское государство, его конституция подчеркивает официальный статус арабского и амазигского языков (ислам провозглашается «государственной религией»), подчеркивая, что его «единая и неделимая национальная идентичность» была сформирована как «сочетание арабо-мусульманского, амазигского и сахаро-хасанидского6 компонентов», «впитавших и обогатившихся африканским, андалузским, ев-рейским7 и средиземноморским культурными вкладами», и называя страну «принадлежащей к Великому Магрибу» и «арабо-исламской нации» [28].
Эта ситуация имеет отношение и к Алжиру, — его конституция подчеркивает тесную связь страны с «великими моментами истории Средиземноморья»,
6 В Марокко подчеркивается специфика традиций населения аннексированной части Западной Сахары.
7 Говоря об этом «культурном вкладе», арабский текст конституции использует термин ибрий, а не яхудий, как, соответственно, французский текст — термин hébraïque, а не juif, противопоставляя сефард-скую (андалузско-североафриканскую) и ашкеназскую (восточноевропейскую как «источник сионизма») ветви иудаизма.
провозглашает ислам, арабизм и амазигизм «принципиальными составляющими ее идентичности», а Алжир — «страной ислама, интегральной частью Великого Магриба, арабской, средиземноморской и африканской страной» [26].
Конституция Туниса подчеркивает «приверженность народа учению ислама, его открытости и толерантности», как и «общечеловеческим ценностям, универсальным и высшим принципам прав человека». Культур-но-цивилизационная «принадлежность к арабо-мусульманской нации» предполагает, тем не менее, что тунисское «национальное единство основывается на гражданственности, братстве, взаимопомощи и социальной справедливости». В этом контексте «укрепление единства Магриба» рассматривается как «этап к осуществлению арабского единства [27].
В эпоху правления Каддафи африканская идентичность Ливии превалировала над арабской, обретя статус основополагающего элемента государственности.
На востоке арабского мира ситуация также не совпадает с постулатами «арабизма». Катар — «независимое и суверенное арабское государство» [5. Ст. 1], как и Оман — «суверенное, независимое арабское и исламское государство» [16. Ст. 1]. Обе конституции игнорируют принадлежность этих стран к «арабскому отечеству». Бахрейнская конституция делает акцент на принадлежности страны к «региону» его местоположения (зоне Залива), входящего в «арабское отечество» [8. Ст. 1]. Это относится и к Кувейту — «независимому, полностью суверенному арабскому государству», хотя «народ Кувейта» провозглашается «частью арабской нации» [6. Ст. 1. С. 3]. Конституционный акт Саудовской Аравии — Основной закон правления — не упоминает ни «арабское отечество», ни принадлежность проживающего на территории королевства сообщества к «арабской нации». Он лишь подчеркивает, что «Королевство Саудовская Аравия — суверенное арабское и исламское государство» [14. Ст. 1. С. 264].
«Периферийность» ближайшего к странам—основателям ЛАГ пояса арабского мира выражает себя и в создании собственных региональных организаций. В случае магрибинских государств это Союз арабского Магриба, в случае же восточной оконечности арабского мира — Совет сотрудничества арабских государств Залива. Ведущая роль Саудовской Аравии в составе Совета сотрудничества, провозглашение зоны Персидского залива важнейшим полем ее внешней политики ставят вопросы, касающиеся «общеарабского» и «периферийного» мотивов в саудовской самоидентификации.
Эти же вопросы могут быть поставлены и в отношении других основателей ЛАГ. В насеровские годы претензий на «общеарабскую» политическую гегемонию внимание к «долине Нила» оставалось важнейшим приоритетом внешней политики Каира. Панарабский характер баасистского дискурса (в сирийском варианте до 2011 г.) не скрывал устремленности к действиям в пределах «исторической Сирии», — Ливан и тесное антиизраильское взаимодействие с радикальными группировками в рядах ООП это подтверждали. Тот же панарабский иракский вариант баасизма (до 2003 г.)
был ограничен антииранской направленностью и экспансией в зону Персидского залива.
Государства—основатели ЛАГ — лишь формальный центр арабского геополитического пространства: каждое из них обладает качествами «пери-ферийности». Они легитимируют свое существование уходящим в глубины «неарабской» (или выдаваемой за «арабскую») истории «жизнеописанием». Их «арабская» самоидентификация (в саудовском случае конкурирующая с мусульманской, включая в свой дискурс Мадаин-Салех — набатейский памятник на территории Хиджаза) не скрывает присутствия в составе их «арабских народов» значимых групп, не стремящихся к тому, чтобы ощущать свою культурную принадлежность к «арабизму».
Речь не идет лишь об иноязычных вкраплениях, представленных, в частности, курдами (сегодня уже численно незначительными), ассирийцами Ирака и Сирии или пока еще относительно значимым армянским сообществом Ливана. В действиях этих вкраплений очевидна устремленность к сецессии от провозглашающего себя «арабским» государства или желание добиться культурной автономии ради поддержания собственной «национальной» идентичности. Вопрос связан в первую очередь с арабо-язычными, но в малой степени ассоциирующими себя с идеей «арабской» культуры шиитскими сообществами Ирака, Ливана, Саудовской Аравии, предпочитающими говорить не об «арабской», а о соответствующей гражданской идентичности. Равным образом и коптская идентичность выглядит не как «арабская», а как производное от древнеегипетского наследия.
«Страновая» идентичность — орудие ликвидации внутренних разломов в странах—основателях ЛАГ, которые воплощаются в тенденциях регионального, религиозного или этнокультурного партикуляризма. Искореняя эти тенденции, такой вариант идентичности формально направлен на достижение «общеарабского» единства. Но, уничтожая внутренние линии разлома, «страновой» национализм создает «страновые» нации, политические элиты которых выдвигают собственную трактовку этнонима «араб», как и отвечавшую этой трактовке «страновую» риторику.
«Арабизм»: приверженность проекту
«Общеарабский» этнический проект в его развитой форме — явление позднее и далекое от своего окончательного формирования. Принятая на состоявшемся в марте 2007 г. в саудовской столице саммите ЛАГ Эр-Рияд-ская декларация в этом отношении откровенна: «Необходима серьезная работа по укреплению арабской идентичности, поддержке ее основ и базовых ценностей. Арабизм — единство культурной идентичности, в рамках которой арабский язык играет роль выразителя этой идентичности и хранителя ее наследия». Но существенен и другой пассаж того же документа: «Арабская идентичность обогащается многообразием и многоликостью арабской нации» [10].
«Общеарабский» этнический проект, выступая на разных этапах своей эволюции в качестве фактора региональной (отношения со странами-соседями, включая и Израиль) и международной политики (отношения с ведущими мировыми «центрами силы»), аккумулировал лишь некоторые представления действующих в арабском сообществе политических игроков. Этот проект не был результатом консенсуса. Многочисленность акторов сообщества и противоречивость их целей и задач — препятствие на пути к его достижению.
Пространство арабского мира многослойно и многоуровнево. Его условность способна создавать конкурирующие «центры силы», вовсе не представленные только государствами—создателями ЛАГ и их ближайшей «периферией». Множественность присутствующих на поле «общеарабской» политики игроков связана с созиданием наций и строительством национальных государств, с мусульманским и христианским политическим конфессионализмом и регионализмом. В многоуровневости этого мира отражается степень вовлеченности нерегиональных сил (сегодня это в первую очередь Турция и Иран) в процессы, развивающиеся в его границах. Многообразие же существующих в нем «центров» и «квазицентров», а также порождаемых ими конфликтных ситуаций отражает анархичность сегодняшней системы межарабских отношений.
К палестинской ситуации, где сталкиваются Израиль и арабский мир, это относится едва ли не в первую очередь. Действия Израиля направлены на то, чтобы (используя противостояние ФАТХ и ХАМАС) снять с повестки дня возможность появления палестинской государственности. Арабским ответом на действия Израиля, представленным принятой ЛАГ «мирной инициативой», может быть только защита проекта «странового» палестинского государства. Однако «квазицентровое» воздействие палестинского фактора превращает пространство Ближнего Востока в поле противостояния, направленного в будущее, ставя вопрос о «центре силы» этого пространства. Палестинское политическое маневрирование расширяет число претендентов на превращение в такой «центр». Игроки на поле арабской политики, провозглашая свою поддержку «палестинской борьбы», подрывают систему национальной государственности, — пример «Хизбаллы» здесь показателен. Но эти игроки (как ХАМАС) могут расшатывать и систему региональной безопасности.
«Общеарабский» этнический проект остается, тем не менее, реальностью, как остаются реальностью и оба положения «общенационального» дискурса — «арабская нация» и «арабское отечество». Однако все попытки структурирования этого «отечества» вокруг какого-либо государства никогда не оказывались эффективными, — национализмы государств слишком сильны, чтобы в арабском мире мог появиться единственный, «стягивающий» его центр силы. Отсутствие такого центра всегда исключало возможность становления какой-либо структуры политической иерархии (не говоря уже о сколько-либо высоком уровне экономического сотрудни-честв [2]) провозглашающих себя «арабскими» государств.
Современный арабский мир — совокупность региональных пространств Машрика (Левант — «историческая Сирия», Аравийский полуостров и зона Персидского залива, к которой тяготеет центр и юг Ирака), «долины Нила» — Египет и Судан, а также Магриба (запад Северной Африки), к которым примыкают расположенные за пределами этих пространств «маргиналы». Наличие в границах этих пространств «центров» и «квазицентров» силы не означает, что там возникла возможность создания структур политической иерархии или высокого уровня хозяйственной интеграции. Равным образом и «народы арабской нации» — явление аморфное, поскольку эти «народы» находятся на этапе своего формирования в качестве самостоятельных национальных сообществ.
Элиты арабского мира продолжают обращаться к положениям «общенационального» дискурса и много лет спустя после ухода великих практиков «арабизма», в первую очередь Насера. Меняется лишь обрамление этого обращения, — социальное начало «национальной» идеи постепенно (но не окончательно) уступает место ее «цивилизационной» нюансировке в мусульманском оформлении, что трансформирует представление об «арабизме» как о надконфессиональной идее. «Цивилизационная» нюансировка отражает новую действительность, — в религиозном отношении арабский мир становится гомогеннее. Она подталкивает процесс этой гомогенизации, содействуя росту христианского миграционного потока (вслед за потоком евреев после 1948-го и 1967 г.) за пределы «арабского отечества». Попытки же местных христианских сообществ апеллировать к идее «арабизма»8 как форме сохранения культурного многообразия далеки от желаемого итога.
Невозможность создать иерархизированную структуру арабского мира не исключает обращения к «общенациональной» идее, чтобы обеспечить единство внешнеполитических действий арабских государств. Идея «отечества» трансформируется. Под его «единством» понимается сегодня «согласие и солидарность арабских лидеров» [13], — адаптация к вызовам глобализирующегося мира продолжается.
Такой мир (включающий и Израиль) всегда рассматривался как источник этих (воспринимаемых чаще всего как неадекватные) вызовов. В первой половине 1990 гг. инициированный в Мадриде процесс ближневосточного урегулирования предстал как предпосылка крушения идеи «арабского отечества», вместо которого должен был возникнуть «Ближний Восток» с его равноправными партнерами — арабским миром и Израилем [19. С. 28—32]. Отсутствие прогресса в становлении палестинской государственности заставляет арабский мир смотреть на себя как на консолидированное сообщество, считающее своим долгом оказать помощь «палестинским братьям, борющимся против государственного терроризма Израиля» [2].
8 По словам Игнатия IV, «арабизм - это полная свобода в сфере образования и информации» [9. С. 146].
Становление глобального мира бросает арабскому сообществу и другой, более существенный вызов — требование демократизации. Этот вызов, обращенный на внутриполитические проблемы «страновых» государств, придает новые импульсы идее «арабского единства». «Народы арабской нации» провозглашаются способными «обеспечить модернизацию и реформу своих стран». Но решать эту задачу они будут только на основе «базовых принципов собственной культуры и религии» [13].
Единство «народов арабской нации» стимулируется и стоящими перед странами арабского мира социально-экономическими проблемами, бедностью, отсутствием (во многих из них) современной системы образования. Это заставляет ЛАГ ставить вопрос о «единстве действий» ее членов в интересах «реализации идеи отвечающего духу времени нового развития» [11]. В этом же контексте важен и вопрос, связанный с созданием «эффективных механизмов общеарабского действия, которые будут содействовать становлению широкого партнерства между арабскими странами»,
призванного «обеспечить процветание и стабильность народов» [12].
* * *
«Общеарабская» идея, как и «страновые» национализмы, демонстрирует свою взаимосвязанность и взаимодополняемость. Решение задач, стоящих перед любым из «страновых» национализмов, невозможно без обращения к идее, поддерживающей существование всего сообщества. Сама же «общеарабская» идея реальна потому, что существуют «страновые» проекты. Это означает, что в обозримой и более далекой перспективе обе формы реализации арабского этнического проекта останутся реальностью, сохраняющей свою способность оказывать многогранное воздействие на регион Ближнего Востока и на окружающий его мир.
Литература
1. Аль-Ансари М. Дж. Таквин аль-араб ас-сиясий ва магза ад-дауля аль-кутрийя [Политическое формирование арабов и смысл странового государства]. Бейрут, 1994.
2. Аль-Байян аль-хитамий ли кымма Тунис [Заключительное заявление саммита в Тунисе] // Аш-Шарк Аль-Аусат. 2004. 24.05. — http://www.aawsat.com/details.asp?section=4&article=235597&issueno=9309 (дата обращения: 18.08.2021).
3. Аль-Батриарх Игнатиус Ар-Рабиа (Патриарх Игнатий IV). Фи аль-масъала аль-любнания ва аль-масыр аль-масихий [О ливанском вопросе и судьбе христиан]. Баламанд, 1989.
4. Бротоколь аль-Искандарийя [Александрийский протокол] // Мисак Джамиъа ад-Дувваль аль-Арабийя [Хартия Лиги арабских государств]. Каир, 2009.
5. Дустур Дауля Катар [Конституция Государства Катар]. — http://arabic.mofa.gov.qa/details.cfm?id=206 (дата обращения: 18.08.2021).
6. Дустур Дауля Аль-Кувейт [Конституция Государства Кувейт] // Маджмуъа аль-каванин ва ат-ташриъат ли Дауля Аль-Кувейт [Сборник законов и законодательных актов Государства Кувейт]. Эль-Кувейт, 1973.
7. Дустур Джумхурийя аль-Ирак [Конституция Республики Ирак] : Преамбула. — http://www.parliament. iq/Iraqi_Council_of_Representatives.php?name=singal9asdasdas9dasda8w9wervw8vw854wvw5w0v98457475 V38937456033t64tg34t64gi4dow7wnf4w4y4t386b5w6576i75page&pa=showpage&pid=3 (дата обращения: 18.08.2021).
8. Дустур Мамляка Бахрейн [Конституция Королевства Бахрейн]. — http://www.bahrain.bh/pubportal/ wps/wcm/connect/26c2f7804b96f828807c8713d8048f0c/BhcConstitution.pdf?MOD=AJPERES (дата обращения: 18.08.2021).
9. Игнатиус Ар-Рабиа (Игнатий IV). Мавакиф ва акваль [Позиции и высказывания]. Баламанд, 2002.
10. Иъалян Ар-Рияд [Эр-Риядская декларация]. 2007. 29.03. — http://www.mofa.gov.sa/Detail.asp?InSectionI D=5410&InNewsItemID=62680 (дата обращения: 18.08.2021).
11. Иълян Аль-Кувейт. Аль-Иртика би мустава маъиша аль-муватын аль-арабий [Кувейтская декларация. Повышение уровня жизни арабского гражданина]. 2009. 20.01. — http://www.arableagueonline.org/las/ picture_gallery/3kuwait20-1-2009.doc (дата обращения: 18.08.2021).
12. Иъалян Сирт [Сиртская декларация]. 2010. 28.03. — http://www.arableagueonline.org/lasimages/picture_ gallery/documentt28-3-2010.pdf (дата обращения: 18.08.2021).
13. Насс васика «аль-Ахд ва аль-вифак ва ат-тадамун байн аль-када аль-араб» [Текст документа «Единство взглядов, согласие и солидарность арабских лидеров»] // Аш-Шарк Аль-Аусат. 2004. 24.05. — http://www. aawsat.com/details.asp?section=4&article=235596&issueno=9309 (дата обращения: 18.08.2021).
14. Ан-Низам аль-асасий ли аль-хукм [Основной закон правления] // Бен Баз А. А. Ан-Низам ас-сиясий ва ад-дустурий ли Аль-Мамляка Аль-Арабийя Ас-Саудийя [Политическая и конституционная система Королевства Саудовская Аравия]. Эр-Рияд, 2000
15. Ан-Нашиф А., аль-Хинди Х. Ад-Дустур аль-любнаний кабля Ат-Таиф ва баадихи [Ливанская конституция до и после Эт-Таифа]. Триполи, 2000.
16. Салтанат Оман. Ан-Низам аль-асасий ли аль-хукм [Султанат Оман. Основной закон правления]. Ст. I. — http://omanet.om/arabic/government/gov9.asp?cat=gov&subcat=gv3 (дата обращения: 18.08.2021).
17. Ас-Сульх Р. Любнан ва аль-уруба [Ливан и арабизм]. Бейрут, 2004.
18. Тарабулси Ф. Тарих Любнан аль-хадис [Новейшая история Ливана]. Бейрут, 2008.
19. Ат-Тахаддият «аш-шарк аусатыйя» аль-джадида ва аль-ватан аль-арабий [Новые «ближневосточные» вызовы и арабское отечество]. Бейрут, 1994.
20. Аль-Фаси А. ан-Накд аз-затий [Самокритика]. Рабат, 1974.
21. Аль-Харири С. Д. аль-Джейш ас-саудий фи Фалястын [Саудовская армия в Палестине]. Эр-Рияд, 2001.
22. Хусейн Х. М. Сурия аль-муасыра [Современная Сирия]. Дамаск, 1994.
23. Аль-Хусри С. Аль-Уруба аввалян [Арабизм, прежде всего] // аль-Бадви А. Мавакиф аль-муфаккирин аль-араб фи кадая ан-нахда фи аль-алям аль-арабий [Позиции арабских мыслителей по вопросам возрождения арабского мира]. Тунис, 1996.
24. Bregman A. Israel's Wars. A History since 1947. L. ; N. Y. : Routledge, 2002.
25. Choueiri Y. M. Modern Arab Historiography. L. ; N. Y. : Routledge, 2003.
26. Constitution de la Republique Algerienne Democratique et Populaire. Préambule. Alger, mars 2016. — https://www.joradp.dz/trv/fcons.pdf (дата обращения: 18.08.2021).
27. Constitution de la Republique Tunisienne. Préambule. Tunis, 2015. — https://lib.ohchr.org/HRBodies/UPR/ Documents/Session27/TN/6Annexe4Constitution_fr.pdf (дата обращения: 18.08.2021).
28. Royaume du Maroc. Constitution. Préambule. Edition 2011. — http://www.sgg.gov.ma/Portals/0/constitution/ constitution_2011_Fr.pdf (дата обращения: 18.08.2021). ♦
