CC BY
26
УДК 008.009:39 ББК 71.05
М.А. Дударева
АПОФАТИКА СМЕРТИ В РАССКАЗЕ Б. ЗАЙЦЕВА: ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ И КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
Статья приурочена к 140-летию со дня рождения русского писателя Б. Зайцева и посвящена апофатике русской художественной культуры, а именно феномену смерти в рассказе эмигрантского периода «Авдотья-смерть», который исследуется с культурфилософских позиций. Объектом исследования в самом широком смысле слова является апофатика сло-весной культуры, которая проявляется через танатологический дискурс. Смерть априори апофатична, но это не значит, что мы не можем приблизиться к ее пониманию. Предметом статьи выступает апофатическая сторона феномена смерти. Методология исследования сводится к целостному онтогерменевтическому анализу художественного текста с привлечением семантического метода. Результаты исследования заключаются в целостном культурфилософском осмыслении феномена смерти в рассказе Б. Зайцева; ведется дискуссия с мнением исследователей относительно заглавного образа, его природы и функций в произведении. Образ главной героини не инфернален, а апофатичен. Авдотья в онтологическом плане выполняет функции смерти дальней или прирученной смерти в зависимости от того, с кем вступает в «диалог», - с мужиками из деревни Кочки или бедной набожной учительницей Лизой. Топос деревни в рассказе потенциально связан с «тем светом» и инфернален по своей природе. Полученные результаты могут быть интересны как культурологам для последующего социального-философского анализа феномена смерти, так и филологам, изучающим поэтику Б. Зайцева.
Ключевые слова:
апофатика, герменевтика, онтология, творчество Б. Зайцева, традиционная культура, феномен смерти.
Дударева М.А. Апофатика смерти в рассказе Б. Зайцева: онтологический и культурологический аспект // Общество. Среда. Развитие. - 2021, № 1. - С. 98-102.
© Марианна Андреевна Дударева - кандидат филологических наук, старший преподаватель, Российский университет дружбы народов, Москва; докторантка, Шуйский филиал Ивановского государственного университета; e-mail: [email protected]
О
3
ю О
В контексте глобализма и переходного характера культуры XXI века, с одной стороны, на первый план выходят вопросы экономического, политического характера, связанные с материальными благами человечества, с другой стороны, человек продолжает ощущать нарастающий духовный кризис, который является неким рубежом, приводящим или к гибели, или к жизни [17]. В такие периоды с особенной остротой переживаются танатологические вопросы. В связи с прогрессирующими в мире пандемиями также появляется все больше исследований о современной культуре, литературе в контексте морбу-альности («наряду с изречением "memento morí!" все более актуальным становится "memento morbi!"« [21, с. 147; 24]). Повестка сегодняшнего дня, связанная с распространением коронавирусной инфекции COVID-19, переполнением больниц, напряженной работой социальных институтов смерти, моргов, крематориев, должна заставить людей и мировое сообщество в целом задуматься над морбуальными и мортальными вопросами также и в морально-этическом аспекте, поскольку че-
ловек обязан сохранить свое лицо перед обществом и самим собой ради будущих поколений. В русском варианте бытия таким спасательным кругом может стать отечественная словесность, возврат к которой кажется необходимым, поскольку Россия всегда была литературоцентричной страной, а литература, по мысли современных культурологов отечественной и европейской школы, одной из первых продолжает транслировать культурные смыслы [13, с. 100; 20; 23].
В статьях последнего десятилетия мировой гуманитаристики, посвященных антропологии смерти, подробно освещен вопрос отношения западного человека к смерти, особенностей реакции западной культуры на факт смерти [19; 28]. Исследователи наблюдают десакрализацию смерти, ее «отторжение» обществом, которое происходит, как ни парадоксально на первый взгляд, за счет развития медицины, продлевающей жизнь, облегчающей предсмертные страдания тяжелобольных, и в целом формирования похоронных институтов, моргов, бюро, крематориев: в этом отношении интересно известное эссе
Джеффри Горера «Порнография смерти», повествующее об «исчезновении» из поля зрения обывателя естественной смерти, поскольку умирающие теперь переведены в палаты, где спрятаны за больничными перегородками / занавесками [27]. Однако в русском национальном варианте отношение к мортальным проблемам несколько иное, и оно заслуживает специального подробного освещения в отдельных статьях и монографиях.
Материалы и методы
Апофатика как феномен культуры ир-радиировала во все исследовательские парадигмы: философские [3; 7; 12], филологические [8; 25], культурологические [6]. Русский духовный опыт апофатичен по своей природе, но это не значит, что мы не можем приблизиться к его пониманию. Позавчерашний день нашего искусства, по тонкому наблюдению А.М. Панченко и И.П. Смирнова, продуктивен в этом отношении: «В искусстве... всегда присутствует элемент соревнования: соревнуются не только современники между собой; младшее поколение стремится превзойти старшее. При этом ему... бывает легче опереться не на вчерашний, а на позавчерашний день» [15, с. 33]. В этой связи объектом исследования выступает апофатика словесной культуры в самом широком ее понимании, а предметом является апофатика смерти в рассказе эмигрантского периода Б. Зайцева «Авдотья-смерть» (1927), который сегодня, с одной стороны, продолжает вызывать исследовательский интерес, с другой стороны, нуждается в герменевтической реконструкции.
Рассказ Б. Зайцева «Авдотья-смерть» на первый взгляд может показаться рассказом о смерти и тяжелой жизни в послереволюционной России. Однако в новейших исследованиях современной гуманитари-стики, посвященных поэтике Б. Зайцева, справедливо указывается на архетипи-ческую структуру произведения, которая задается бинарными оппозициями белое / черное, христианское / языческое, и связано это с заглавным образом: «Это противопоставление сказывается на способах создания женских персонажей. В образе Авдотьи автор впервые предпринял попытку запечатлеть разрушительную сторону женского начала, открывшуюся в переломную эпоху постреволюционного времени, деструктивная модель поведения героини - способ соответствия и выживания в пространстве хаотического "бездомья"« [4, с. 61].
Авторы статьи «Антропологическая функция пространства в малой прозе Б.К. Зайцева 1920-х» анализируют пространственные модели в рассказе с онтологической точки зрения и выделяют два архетипических топоса: дом / бездо-мье. И здесь же отмечают: «Новая действительность России у Зайцева лишена архетипических черт дома, наполнена испытаниями, подчинена закону выживания» [4, с. 56]. Но все ли так однозначно у Зайцева, у которого в поэтике роль подтекста чрезвычайно сильна? На кого направлено авторское осуждение, или, лучше сказать, авторский пристальный взгляд? Неслучайно исследователи указывают на «безличность» прозы писателя [2, с. 79], ведь она лишена осуждающей оценки и пронизана чувством слиянно-сти с Космосом. Онтогерменевтический анализ, нацеленный на высвечивание художественного бытия, выявление этосов жизни и смерти в эмигрантском рассказе 1927 года Зайцева, поможет ответить на эти вопросы. Об этосе пишем в хай-деггеровском понимании, которое в отечественной культурологической школе разделяет В. П. Океанский: этос как населенная вселенная, местопребывание, культурно освоенный топос [14, с. 127].
Апофатика смерти в рассказе Б. Зайцева
Во-первых, стоит обратить внимание на самое начало рассказа, на момент появления Авдотьи в деревне: «Через два дня, как выпал снег, когда в комнатах стало светлее, и вместо тряской, мерзлой земли розвальни заскользили по белеющей прохладе, когда запахло до слез остро снегом и пронзительно-горестно выступили свинцовые дали, - в деревушке Кочках у комиссара Льва Головина появилась баба» [9, с. 174-175]. Появление героини символично и архетипично: Авдотья приходит со снегом, с которым, по фольклорным славянским представлениям, связан иномир, «тот свет» [16, с. 363]. Кроме того, стоит обратить внимание на то, как реагирует на ее появление Лев Головин: «Что ж, милок, или меня не узнал? Еще Матюш-кина-то вдова, вашего же, кочкинского?» [9, с. 175]. А комиссару и не хочется узнавать Авдотью, он не рад ее появлению и не готов делиться землей: «Лев это сразу понял, но сначала сделал вид, что не понимает, а когда долее не понимать стало нельзя, принялся равнодушно объяснять, что хоть и правда взяли землю у господ, но ее стало даже меньше. Лев Головин глубоко был уверен в правде своих слов» [9, с.
3
ю О
175]. Здесь стоит говорить о феномене неуз-нанности, связанном в христианской парадигме со Спасителем, которого не узнают обыватели, что ведет к риску собственного «онтологического одиночества неузнанно-сти», когда не осуществляется бахтинский диалог между своим и чужим [11, с. 69]. В первую очередь эта неузнанность опасна не для Авдотьи, а для комиссара и прочих. Взгляд Зайцева направлен не только на главную героиню, но и на жителей в деревушке Кочки, морально-нравственные взгляды которых невелики: «...если уж ты такая стерва, что от тебя мне не отделаться, так пускай общество отделывается» [9, с. 175], - разумел Лев.
Во-вторых, жители этого инфернального топоса с примечательным названием Кочки уже были обречены на гибель в онтологическом плане, до появления Авдотьи. Этимология лексемы «кочка» крайне интересна и продуктивна в нашем случае герменевтической реконструкции: кочками обозначают островки, бугорки земли, которые делают дорогу неровной, также «не исключено родство с *къкъ; ср. сербск.-ц-слав. кькь корп, кыка - то же (см. кикимора, кика)» [22, с. 358]. Эта кривизна носит онтологический характер и потенциально связана с иномиром. Неслучайным кажется и меткое определение одного из жителей деревни как кривого: «Ее надуешь! -сказал кривенький мужичонко Кузька. -Она сама, смотри, какого ходока задает. Я видел. Я с ней говорил. Прямо... Из ноздрей огонь. Что твой скакун» [9, с. 176].
Жителям Кочек приходится выделить надел для старухи-смерти, приютить ее у себя в самом пустом месте, на бывшей молочной, которая тоже потенциально связана с «тем светом». Но стоит обратить внимание на реакцию Авдотьи, которая семиотически значима в общем контексте «безверия»: «Узнав об этом, Авдотья перекрестилась, низко поклонилась мужикам и, взяв свою палку, огромными шагами зашагала первопутком к станции - за Мишкой и бабкой» [9, с. 176]. Авдотья перекрестилась, а также она хоть и бранила свою старую мать и сына, но продолжала ходить им за едой и ситцем. А вот рядом с ней во флигеле живет старая барыня Варвара Андреевна, строгая и мудрая, но без веры, как печально отмечает ее набожная дочь Лиза: «Лиза так привыкла, что всегда мать для других жила - для отца, для нее, Лизы, - так ей было ясно, что некрупная старушка эта есть образец безупречный, что даже этот холодок был свой, давно привычный. Как привычно, хоть и груст-
но, было то, что мать безразлична к вере» [9, с. 177]. Для Зайцева, изобразившего во всех возможных тонкостях и проявлениях святость [10, с. 67], этот вопрос не был второстепенным. Одна Лиза сострадала Авдотье, и одна она прозрела ее подлинную сущность: не Авдотья, а сама Смерть в ее лице пришла в деревню: «Знаешь, когда она так шагает, и с этою палкой... ну, точно смерть. Прямо скелет, кости гремят, и за плечами коса» [9, с. 179].
В-третьих, Смерть получает персонификацию в этом рассказе, который все-таки стоит особняком от всех других, где в заглавие вынесен женский образ. Авдотья как бы выходит из-под земли и мерит землю нечеловеческими шагами: «И откуда ее принесло? Из-под земли выскочила!» [9, с. 176]. Граница между естественным и сверхъестественным у Зайцева зыбкая, смерть понятна и обычна для всех жителей деревни, которые и рассуждают о ней как материалисты, отмеряя длину сосны на гроб: «То ей подводу дай, то дровец наруби, то вот зачнут помирать, тут и гробов не наготовишься» [9, с. 181]. Для человека Нового времени, по тонкому наблюдению Ф. Арьеса, автора фундаментального труда «Человек перед лицом смерти», смерть становится дальней: «Человек Нового времени начинает испытывать отстраненность от момента физической смерти... Сама же жизнь становится теперь полной, густой и протяжной, "без швов", без перерывов, тогда как смерть, по-прежнему присутствующая в жизни, сохраняет свое место лишь на ее дальнем конце, легко забываемая, несмотря на весь реализм "Духовных упражнений"« [1, с. 273]. Смерть десакра-лизуется, человек становится метафизически отрешенным.
И в таком отношении к смерти заключается онтологическая несостоятельность человека порубежья, начала некалендарного XX века. Зайцев же в своем рассказе, думается, намеренно приводит на землю, в разлагающийся по своей нравственности мир Кочек, Смерть в образе Авдотьи. Она не инфернальна, как ее пытаются выставить жители деревни, она такая, какая есть. Она необходима для обитателей Кочек, которые, возможно, забыли о Боге. Только Лизе смерть представляется в подлинном апофатическом ключе, непостижимой и явленной одновременно: «Лиза клала поклоны, молилась за убитого мужа, за мать, за себя. Поминала и Мишку, и бабку. Дойдя до Евдокии, вдруг увидела: ложбинка, вся занесенная снегом, и белые вихри и змеи, фигура высокая, изможден-
ная, с палкой в руке, котомкою за плечами, отчаянно борется, месит в овраге снег, и в белом, в таком необычном свете Мишка и бабка вдруг появляются, берут под руки, все куда-то идут... Господи, заступи и спаси!» [9, с. 185].
В-четвертых, что указывает на апофа-тическую традицию, так это необычный свет, который увидела Лиза, - он есть апо-фатический свет, а Мишка и бабка - има-гинация наяву, выражаясь антропософским языком. Антропософия как учение Р. Штайнера, в котором находим обширные лекции об имагинативном комплексе в культуре, имагинативном восприятии действительности художником слова (лекции о творчестве Гете), была широко распространена среди представителей Серебряного века в России и за рубежом, особенно большое влияние она оказала на творчество А. Белого и М. Волошина [18], с которыми Зайцев имел творческие встречи и беседы. В мировой культуре с апофатической традицией связано явление вечернего и невечернего света, мифологема вневременности [26]. Лиза, крепко и страстно верующая в Бога, потенциально могла увидеть «тот свет». Таким имагина-тивным видением был наделен средневековый человек, для которого, как пишет Ф. Арьес, возможно чудо, возможна прирученная смерть: «Некоторые предчувствия имели характер чуда; особенно верным признаком было явление умершего, хотя бы и во сне» [1, с. 39].
З аключение
Итак, Авдотья в рассказе по всем косвенным признакам ассоциируется со Смертью, да и сам автор дает прямое указание на это уже в заглавии. Но зачем Зайцев приводит на землю, в деревню Кочки, Смерть? Перед лицом смерти человек
снимает маску, обнажает собственную натуру. Для каждого эона истории характерны свои представления о жизни и смерти, свой сценарий развития событий. Нововременные представления о смерти как бы утрачивают свою апофатиче-скую сторону, но этот смысловой отвес, по справедливому наблюдению философа и составителя антологии «Смысл жизни» Н.К. Гаврюшина, увеличивает размах маятника художественных колебаний, поэтических вопрошаний [5, с. 8]. Искусство активно реагирует противоположным образом на то, что происходит в обществе, и художники слова идут не по пути деса-крализации смерти, метафизической отрешенности, а по пути инициатических трансмиссий, религиозных, философских, фольклорных.
Апофатика смерти и, шире, апофатика художественного произведения, онтогер-меневтический анализ которого высвечивает самым неожиданным образом для читателя этосы жизни и смерти, позволяет приблизиться к апофатике как феномену культуры, характерному для русского варианта космо-психо-логоса. Апофатиче-ское знание сегодня больше не является предметом исключительно философских и богословских изысканий. Отрицательное мышление актуализировало многие концепты в культуре, в словесном творчестве с апофазисом связаны образы смерти. Художественная танатология - своеобразный люфт в апофатику культуры. Апофатика всегда входила в сферу культуры, проявляя себя через конкретные поэтические размышления, художественное мышление, выступая своего рода априорным условием для них, но не логическим, а культурологическим.. Апофатика в художественном космосе предстает в качестве глубины погружения в инобытие.
Список литературы:
[1] Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. - М.: Прогресс - Прогресс-Академия, 1992. - 528 с.
[2] Безатосная О.М. Православные идеи в рассказе Б. Зайцева «Аграфена» как отражение культурной картины мира // Научный вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета. - 2006, № 1. - С. 79-82.
[3] Варава В.В. Философская танатология или апофатическая философия? // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: Философия. Социология. Право. Вып. 23. - 2013, № 2 (145). - С. 112-117.
[4] Вилесова М.Л., Хатямова М.А. Антропологическая функция пространства в малой прозе Б.К. Зайцева 1920-х // Сибирский филологический журнал. - 2016, № 1. - С. 53-62.
[5] Гаврюшин Н.К. Русская философская симфония (предисловие) // Смысл жизни: Антология. - М.: Прогресс-Культура, 1994. - С. 7-18.
[6] Грачев В.И. Культурфеномен апофатики «Диалектики мифа» А.Ф. Лосева в контексте топохронно-ак-сиогенной парадигмы культуры // Культура культуры. - 2019, № 3. - Интернет-ресурс. Режим доступа: § http://cult-cult.ru/cultures-the-phenomenon-of-apophatic-the-dialectics-of-myth-by-a-f-losev (28.02.2021) о
[7] Гуревич П., Спирова Э. Наука в горизонте апофатики // Философская антропология. Т. 5. - 2019, Э' № 1. - С. 6-25. §
[8] Елепова М.Ю. Эстетика В.А. Жуковского в апофатическом контексте // Дискуссия. - 2012, № 4 (22). -С. 176-178.
[9] Зайцев Б. Авдотья-смерть // Белый свет. - М.: Художественная литература, 1990. - С. 174-185.
[10] Захарова В.Т. Поэтика прозы Б.К. Зайцева: монография. - Н. Новгород: Мининский университет, 2014. - 166 с.
[11] Истомина О.Б. Диалог в условиях диспозиции «свой - чужой» // Вестник Бурятского государственного университета. - 2010, № 6. - С. 66-70.
[12] Исупов К.Г. Герменевтика Мандельштама («Разговор о Данте») // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. Т. 19. - 2018, вып. 2. - С. 287-300.
[13] Косовска Е. Происхождение и основные положения культурной антропологии литературы // Вестник культуры и искусств. - 2020, № 2 (62). - С. 96-105.
[14] Океанский В.П. Этосы жизни и смерти у Хомякова и Шопенгауэра (культурологические размышления к обоснованию сопоставления) // Соловьевские исследования. - 2011, вып. 3 (31). - С. 125-136.
[15] Панченко А.М., Смирнов И.П. Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и в поэзии начала ХХ века // ТОДРЛ XXVI. Древнерусская литература и русская культура XVIII-XX вв. - М.: Наука, 1971. - С. 33-49.
[16] Петрухин В.Я. Загробный мир. Мифы о загробном мире: мифы разных народов. - М.: АСТ: Астрель, 2010. - 416 с.
[17] Порус В.Н. Обжить катастрофу. Своевременные заметки о духовной культуре // Вопросы философии. - 2005, № 11. - С. 24-37.
[18] Пронина О. «Руанский собор» Максимилиана Волошина и «Теософия розенкрейцера» Рудольфа Штайнера [Электронный ресурс]. - 2005. - Интернет-ресурс. Режим доступа: http://www. anthroposophy.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=26&SNS=dfb25a68a04ba8b6e506dde9a24503f7 (28.02.2021)
[19] Роббен А. Антропология смерти в XXI веке: обзор литературы // Археология русской смерти. - 2016, № 2. - С. 232-239.
[20] Современные трансформации российской культуры / Науч. совет РАН «История мировой культуры»; отв. ред. И.В. Кондаков. - М.: Наука, 2005.
[21] Трубецкова Е.Г. «Новое зрение». Болезнь как прием остранения в русской литературе XX века. - М.: НЛО, 2019. - 304 с.
[22] Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. Т. 2. - М.: Прогресс, 1986. - 672 с.
[23] Флиер А.Я. Культурология для культурологов. - М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2002. - 492 с.
[24] Arbelaez-Campillo D.F., Dudareva M., Rojas-Bahamon M.J. Las pandemias como factor perturbador del orden geopolítico en el mundo globalizado // CUESTIONES POLITICAS. Vol. 36. - 2019, № 63. -P. 134-150.
[25] Dudareva M. Apophatic elements in the poetry of S.A. Yesenin: Thanats' characters // AMAZONIA INVESTIGA. Vol. 8. - 2019, № 22. - P. 51-57.
[26] Dudareva M.A., Vel'dina Y.V., Mirzoeva R.M., Bronnikov D.G. The search of the east or Apofatic reality in V. Khlebnikov's poem "Shaman and Venus" // 7th International Conference on Education, Language, Art and Inter-cultural Communication (ICELAIC 2020). - Vol. 507 of Advances in Social Science, Education and Humanities Research. - Atlantis Press, 2020. - P. 205-209.
[27] Gorer G. The Pornography of Death // Encounter. October. - 1955. - P. 49-52.
[28] Kosonen H. The Taboo of the Perverse Dying Body // Exploring Bodies in Time and Space. - Oxford: InterDisciplinary Press, 2014. - P. 203-215.
О
3
\o О
