CC BY
94
УДК 101.1 : 316
К. В. Преображенская, С. И. Шелонаев
Антропологические парадигмы взаимодействия социальных институтов*
В статье дается анализ парадигм социального взаимодействия в контексте идеи власти и общественных коммуникаций, их исторические трансформации. Предлагаются социоантропологические модели взаимодействия социальных институтов, востребованные в контексте российской действительности.
The article presents an analysis of social cooperation paradigms viewed in the contexts of the idea of power and social communications, as well as of their transformations with time. The authors offer socio-antropological models of social institutions cooperation productive for modern Russian reality.
Ключевые слова: идентичность, культура, модель, парадигмы, общество, современность, образование, социальные институты.
Key words: identity, culture, model, paradigms, society, the modernity, education, social institutions.
Последние двадцать лет Россия переживает период трансформации социально-институциональной структуры. Системный кризис, с которым столкнулось советское общество на рубеже 19801990-х гг., привел к распаду СССР и необходимости политических и социально-экономических реформ. Пройдя через длительный путь экономического спада, развала производства, политических кризисов, этнополитических конфликтов и регионального сепаратизма, современное российское общество находится в процессе становления социальных институтов в условиях новых социальных и антропологических парадигм.
Перед российским обществом стоит проблема выработки новых социальных моделей развития, отвечающих вызовам современности как в отношении стремительно меняющейся антропологической реальности, так и в контексте новых вызовов социально-экономического и геополитического характера.
© Преображенская К. В., Шелонаев С. И., 2014
* Статья подготовлена в рамках проекта РГНФ 14-06-00853 « Модель коммуникативного пространства современного университета: социоэкономические и культурно-антропологические факторы»
Последние 20 лет поиск моделей общественного развития ограничивался анализом западных образцов и возможностей их реализации. Считалось, что экономические аспекты являются первичны-первичными по отношению к любым социально-антропологическим составляющим. Вместе с тем, еще с конца 1990-х гг. такие российские ученые, как А.Г. Панарин, С.Г. Кара-Мурза, С.С. Сулакшин и другие, работавшие в сфере анализа экономических, правовых и со-циогуманитарных практик, отмечали, что российская ментальная специфика является (как, впрочем, и любой другой тип национально-культурной идентичности) типологичной, укорененной в историческом и культурном прошлом и, соответственно, требует особых подходов. В контексте мировой геополитики сходные аспекты были выявлены в пространстве аутентичного социального и гуманитарного поиска Ближневосточного и Дальневосточного регионов, оппонирующего концепциям столкновения цивилизаций С. Хантингтона и неоднократно представляемого в том числе на площадках мирового общественного форума «Диалог цивилизаций».
Вместе с тем, вне зависимости от цивилизационной идентичности существуют и глобальные вызовы общественного развития, тесно связанные со спецификой информационной эпохи, когда экономические процессы замыкаются на качества человеческих ресурсов, а информационные составляющие превалируют над действительными социально-политическими. Современная эпоха соединяет в себе два полюса социальной и антропологической реальности: достоверность информационного пространства определяется наличием субъекта (субъектов) и интерпретаций; иллюзорность и конструктивность информационного пространства обусловлена тем, что субъекты и интерпретации могут быть сконструированы из ничего, являясь чистыми интеллектуальными или массмедиатехно-логиями. В некотором смысле достоверность социальных процессов определяется наличием социальных коммуникаций, институционализированных в качестве властных решений, и ответными реакциями общества. Ключевой характеристикой, отличающей социокоммуникацию, является опосредованность вспомогательными средствами - медиаторами, которые позволяют обмениваться сообщениями людям, разобщенным пространством и временем. Опосредованное взаимодействие и квазивзаимодействие являются обязательным атрибутом социальной системы.
В этом контексте поиск социальных стратегий, ориентированных на эффективность функционирования социальных институтов, неизменно сопровождается поиском эффективных коммуникацион-
ных форм, которые в свою очередь зависимы от антропологических парадигм - тех закономерностей, которые лежат в основе функционирования социальных институтов, так или иначе являющихся проявлениями человеческой деятельности. Для полноценного развития образования и его институтов требуется такой характер взаимодействия, который обеспечивал бы не только формулирование эффективных стратегий, но и достижение общественного согласия, подтверждающего наличие самого взаимодействия социальных институтов.
Характеристика социальных коммуникаций и процессы их институционализации в контексте идеи власти
Сущность институционализации опосредованной коммуникации состоит в формировании и развитии стабильных социальных структур (функциональных топосов), выступающих как посредники между коммуникатором и коммуникантом. Эти институты имеют две относительно независимые функции: материально-технического (технологического) обеспечения коммуникации и кодирования-перекодирования сообщений. Развитие институтов опосредованной коммуникации характеризуется приоритетностью функции кодирования-перекодирования сообщений над функцией материально-технического обеспечения. Совокупность институтов, где функция кодирования-перекодирования сообщений приоритетна, составляет медиасистему и традиционно носит название «средства массовой информации» (СМИ). Позиция посредника предоставляет медиаин-ститутам широкие возможности для контроля над коммуникативным процессом и одновременно определяет высокую связность (гетерономность) институтов-посредников опосредованной коммуникации с другими социальными полями.
Системное истолкование власти основано на представлении, что власть - это структурный принцип, согласно которому элементы системы соотносятся друг с другом в соответствии со своим функциональным значением, т. е. обеспечение связности социальной системы и регулирование общественных отношений.
Анализ особенностей массовой коммуникации как подсистемы обеспечения связности социума позволяет сделать вывод, что институты-посредники массовой коммуникации (МК) - средства массовой коммуникации (СМК) обладают широкими возможностями для контроля над коммуникативным процессом, осуществляемым в форме опосредованного квазивзаимодействия. Позиция СМК как
посредника и «точки состыковки» коммуникативных процессов ге-терономна, т. е. характеризуется высокой связностью с институтами, являющимися частью других социальных полей. На практике это означает, что СМК неавтономны, и реализация присущей им функции стыковки коммуникативных актов «коммуникатор ^ посредник» и «посредник ^ коммуникант» всегда происходит в ситуации влияния внешних по отношению к СМК агентов.
Внешние условия деятельности СМК, как показано Д. Макку-эйлом [15], характеризуются тем, что при реализации своих функций СМК должны одновременно учитывать требования нескольких источников, обладающих соответствующими ресурсами влияния. Ключевыми агентами, способными оказать воздействие на посредническую функцию СМК, являются источники информации (агентства новостей, ньюс-мейкеры и пр.), владельцы, аудитория, рекламодатели, органы государственной власти и иные политические институты, деловые круги (предприниматели), финансово-кредитные институты (инвесторы), общественные объединения (например, профсоюзы, объединения работодателей, правозащитные и экологические организации) и иные группы влияния. Все это делает необходимым анализ массовой коммуникации в контексте властных отношений в социуме.
Системный подход трактует власть как обеспечение связности социальной системы и регулирование общественных отношений. «Власть определяется как свойство или функция социальной системы, необходимость существования которой задается наличием самого общества и задачей поддержания его целостности. В рамках данного подхода власть квалифицируется как ведущий принцип взаимосвязи элементов системы, обеспечивающий их интеграцию в единое целое» [2, с. 16]. Системная теория власти базируется на понятиях «связь», «норма», «регуляция».
Системное истолкование власти основано на представлении, что власть - это структурный принцип, согласно которому элементы системы соотносятся друг с другом в соответствии со своим функциональным значением, т. е. местом, занимаемым в рамках данной структуры. По мнению Н. Лумана, «функция власти состоит как раз именно в том, что власть устанавливает возможные сцепления событий абсолютно независимо от воли подчиненного этой власти человека, основываясь при этом на каузальных связях» [7, с. 23]. Это означает, что власть существует до заполнения социальных позиций реальными индивидами, а властеотношения индуцируются в
социуме в символической форме. Функциональное значение задается, в первую очередь, ценностями системы. По мнению Э. Г. Носко-ва, «имеются основания говорить о власти как абстрактной категории; реальное ее функционирование осуществляется через многообразные "превращенные" формы - силу, владение, служение, знание, желание, произведение и т. п. Последние, в свою очередь, наполняются ценностным содержанием конкретной общественной системы» [4, с. 174].
Системное истолкование концепта «власть» созвучно нашим представлениям о роли и функциях МК в социальной системе. Власть - это выражение системной необходимости обеспечения связности в саморазвивающейся социальной системе - структурный принцип, характеризующий способ ее самоорганизации. В этом случае традиционные для МК регуляционная, информационная и культурологическая функции являют собой «превращенные» формы, обеспечивающие связность через отношения власти.
Действительно, регуляционная функция МК обычно описывается через понятия «влияние» и «воздействие», понимаемых как действие репрессивной и преимущественно негативной силы. Однако это однобокий подход. Лексикографический анализ концепта «регуляция» показывает следующее. Слово «регуляция» произошло от латинского слова regula (правило) и, прежде всего, имеет смысл внесения порядка, упорядочивания и придания направления. Лишь в последнюю очередь регуляция - это оказание воздействия «с целью внести порядок, правильность, систему в движение, деятельность или развитие какого-нибудь явления» [14]. И действительно, современная власть не только оказывает на людей силовое давление, но, прежде всего, создает упорядоченность, координирует и стабилизирует социальную систему, производит вещи и смыслы, формирует дискурсы и т. п. Французский философ М. Фуко назвал такую форму власти «дисциплинарной». Это особая технология власти, которая реализуется в символьной форме, действует посредством специализированных дискурсов и формирует так называемое «общество нормализации» [12].
М. Фуко провел подробное исследование становления этой технологии. На основе детального анализа трансформации таких институтов, как больницы, казармы, учебные заведения и мануфактуры, ученый приходит к выводу о том, что властное регулирование поведения членов общества в XVII-XVIII вв. изменяется
коренным образом. В это время была изобретена технология власти, когда предметом регулирования перестает быть тело человека, а становится его душа. М. Фуко назвал эту технологию «паноптизм» (рапврИзшв - всеподнадзорность), основной чертой которой является превращение прямого насилия в «невидимую» власть [12]. Моделью, где наиболее ярко представлена эта технология власти, М. Фуко считает проект «Паноптикон» Иеремии Бентама, изложенный в одноименном труде, изданном в конце XVIII в. Основная идея этой тюрьмы состоит в том, что заключенные не знают, когда за ними наблюдают и в силу этого становятся саморегулируемыми. Объект властного влияния в паноптиконе включается в «ситуацию власти» таким образом, что внешняя по отношению к нему власть интериоризируется. Сам Бентам указывает: «Необходимо беспрестанно быть на глазах у надзирателя, что на самом деле и будет означать утрату возможностей творить зло и почти полную утрату мысли желать его»1. Власть, основанная на идее «паноптизма», является символьной и безличной, осуществляется преимущественно языковыми средствами и выступает не как исполняемое социальное действие принуждения, а как его потенциал - возможность действия, выраженная в символьной форме. Идея власти состоит не в наказании, но в исправлении и дисциплинировании - нормализации поведения членов общества в соответствии с ценностями социальной системы. Поэтому совершенно не случайно бурное развитие МК как однонаправленного опосредованного квазивзаимодействия совпало по времени со становлением новой технологии власти.
Паноптизм не предполагает итерационного процесса коммуникации. Более того, «ситуация власти» в паноптиконе требует, чтобы сам объект властного отношения был активен, как минимум на уровне осознания ключевых характеристик ситуации, т. е. был правильно ориентирован в окружающей действительности через разделяемый дискурс. Конечно, потенциал власти предполагает наличие властных ресурсов различной природы, которые в необходимом случае могут быть использованы в социальном действии. Но пафос технологии паноптизма состоит в том, что символьная форма власти во многих случаях делает излишним использование прямых форм принуждения или его регулярной демонстрации. На практике это означает не что иное, как экономию властного ресурса.
1 Цит. по [11, с. 232].
М. Манн провел анализ ресурсов власти и на этой основе выделил принудительную, политическую, экономическую и символьную власть [14]. Властные ресурсы, на которых покоятся эти типы власти, достаточно очевидны и в полной мере институционализированы в современном обществе. Принудительная власть основана на прямом насилии, принуждении, осуществляемом военными и военизированными организациями. Экономическая власть в Новое и Новейшее время основана на необходимости членов общества вступать в товарно-денежные отношения и представляет собой совокупность промышленных и финансовых институтов, осуществляющих регулирование и контроль этих отношений. Политическая власть воплощена в форме национальных государств с четко определенными границами и централизованной системой административного управления. Символьная власть, которую зачастую называют символической, в качестве ресурса использует символьные формы (речь, жесты, тексты, изображения и т. д.), передающие некоторое смысловое содержание и формирующие дискурс [4, с. 87-96].
В терминах системной теории власть, опираясь на имеющиеся ресурсы, обеспечивает связность социальной системы - упорядочивает ее своими специфическими средствами. Принудительная власть оказывает прямое воздействие на материальные составляющие: физические объекты, тело человека и пр. Это наиболее традиционная, исходная форма власти. Экономическая власть выполняет функцию упорядочения и социального регулирования, встраиваясь в процессы обмена, осуществляемого по схеме «товар ^ деньги ^ товар», которые в индустриальном обществе тотальны [10]. Политическая власть обеспечивает связность общества через систему представительских, исполнительных и судебных институтов. Символьная власть также имеет в своем распоряжении особые средства, с помощью которых она осуществляет упорядочение социальной системы - средства коммуникации. Власти различных типов корреспондируют, не теряя при этом своей специфики и контроля за присущими им ресурсами.
Ключевой особенностью современного общества, где власть функционирует на основе технологии паноптизма, является то, что принудительная, экономическая и политическая власти не просто корреспондируют с символьной властью, но стремятся в максимальной степени использовать ее ресурсы для достижения своих целей, подчинить ее. Причиной этого является повышение сложности социальной системы.
Символьная власть как квинтэссенция взаимодействия социальных институтов
Осознание значимости символьных форм для регулирования социума не является достижением современности. Символьная власть, в предыдущие эпохи институционализированная в виде церкви, обладала монопольным правом создавать, интерпретировать и контролировать систему символов, описывающих реальность. Католическая церковь обладала огромной экономической властью и была единственным иерархическим трансграничным институтом средневековой Европы, обеспечивающим ее связность символьными средствами. Исключительно велика была и политическая власть Римского престола, основанная на дискурсе, что римский папа обладает не только верховной властью в церкви, но и высшим сюзеренитетом над королями Западной Римской империи.
В эпоху Нового времени главная роль в международных отношениях, ранее принадлежавшая монархам, перешла к национальным государствам, которые разрабатывали свои административные системы и закрепляли их в символических формах, не нуждаясь в легитимизации со стороны церкви. Капиталистически ориентированные социальные группы разрабатывали свои варианты описания социально-экономических и политических процессов. Активно развивались системы светского образования, ориентированного на естественно-научные модели описания реальности, идеология и массовая коммуникация в привычной нам форме квазивзаимодействия, опосредованного печатными СМИ. Результатом этого бурного изменения социально-экономического и политического ландшафта Европы можно считать трансформацию властеотноше-ний на основе технологии паноптизма и сосредоточение символьной власти в институтах культуры, образования, науки и СМК.
Современность, наследующая типологию властных отношений от предыдущих исторических эпох, тем не менее, позиционирует смысл взаимодействия социальных институтов как самоцель, независимую от условной конкретики (кадровый состав высшего государственного менеджмента, экономическая база и т. п.), а также национальных и культурных традиций. В известной степени такая модель властных отношений была заложена концепциями естественного права и общественного договора и на уровне рациональной политической культуры всегда официально доминирует над традиционными элементами социального взаимодействия. В современных геополитических дискуссиях подобный вектор позициони-
рования власти ассоциируется с либерализмом и оказывается своеобразной «образцовой» моделью построения западного общества. Вместе с тем в философско-антропологических, этнографических и культурологических исследованиях современности настаивается необходимость сохранения аутентичных культурных и национальных традиций во всех сферах социальной жизни (К. Леви-Стросс, Л. Леви-Брюлль, Э. Морэн и т. п). Сама же концепция принципиальной образцовости европейского типа культуры и власти в действительности демонстрирует не «независимость» от идеологических и иных установок, а, напротив, их тесное переплетение.
Тема мировоззренческих установок европейской социальной жизни в западной исследовательской литературе впервые была затронута М. Вебером в работе «Протестантская этика и дух капитализма». Он открывает полемику следующим наблюдением:
«При ознакомлении с профессиональной статистикой любой страны со смешанным вероисповедным составом населения неизменно обращает на себя внимание одно явление, неоднократно обсуждавшееся в католической печати и литературе и на католических съездах Германии. Мы имеем в виду несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и прежде всего среди высшего технического и коммерческого персонала современных предприятий. Это находит свое отражение в статистических данных не только там, где различие вероисповеданий совпадает с национальными различиями и тем самым с различием в уровне культурного развития...; и чем интенсивнее шел этот процесс, тем отчетливее конфессиональная статистика отражает упомянутое явление» [5, с. 61] .
В русской философской традиции значимость идеологических, в частности, религиозных установок была отмечена в известной работе И.В. Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», а позже в богословских работах В.Н. Лосского. Со стороны практической социологии и политологии в полемике эволюционизма и функционализма в 20-30-е гг. ХХ в. феномен культурно-национальной структуры, сохраняющей определенный тип социальных отношений, был интерпретирован именно с точки зрения антропологии. Этот подход оказался исключительно позитивным, и структурный функционализм А.Р. Рэдклиффа-Брауна подчеркивает «интегрирующую роль символа и религии, а также роль ритуала в консолидации групповых ценностей» [1, с. 25].
Особую остроту конфессионально-идеологические установки приобретают в контексте современных геополитических процессов. Как отмечает А.Г. Дугин в своей работе «Философия войны», рассмотрение двух ветвей протестантизма как породивших две различные парадигмы социально-экономической реальности, в которой британская парадигма обретает особое значение с выходом США в мировые лидеры, сегодня является необходимой составляющей геополитических исследований:
«Мало-помалу инициативу Англии перенимает иное "дочернее" государство - США, которое изначально основано на принципах "протестантского фундаментализма" и мыслится его основателями как "пространство утопии", как "обетованная земля", где история должна окончиться планетарным триумфом "10 потерянных колен". Эта мысль воплощена в американской концепции Manifest Destiny, которая видит "американскую нацию" как идеальную человеческую общность, являющуюся апофеозом мировой истории народов» [6].
В этом контексте привычные интерпретации символьной власти как лишь одного элемента системы социального взаимодействия должны дополняться учетом тонкостей конфессионально-идеологических аспектов общественных коммуникаций. По существу, в условиях информационной эпохи символьная составляющая власти становится одним из важнейших элементов упорядочения социальной системы, позволяющая аккумулировать все общественные силы.
Определение культурно-антропологических констант взаимодействия социальных институтов
Эффективность социального взаимодействия в современном обществе во многом зависит от расстановки акцентов в информационном пространстве. Если в 90-е гг. в России достаточно было озвучить ориентиры к «образцовой» (либеральной) модели государственного, политического, экономического устройства, то сегодня успешность общественных действий должна подтверждаться соответствием аутентичной культурной традиции, национальному общественному характеру. В этом контексте важно выстраивать не «апостериорные» по отношению к социальным феноменам стратегии, но выявлять идейные акценты, которые могут трансформироваться в инструменты управления и легитимации.
Внутри социального идеала заложена схема, состоящая в соотнесении субъектом себя с картиной мира, где абсолютное и относительное имеют своё четко обозначенное место. Эта имманентная
модель приоткрывает возможность поиска достоверного, определенного и безотносительного в тех течениях социальной мысли, которые кажутся прагматичными или конъюнктурными. Здесь можно было бы вспомнить и ход Ж. Деррида, который выделяет смыслы, сохраняющие свою самодостаточность и вне «обозначающего» -называя это соотношение онто-тео-логией1. В отношении социального знания релятивизм, казалось бы неизбежный, может обрести определенность, в основе которой - раскрытие имманентных установок, структурирование «субъекта, лишенного всякой идентичности и "подвешенного" на событие, единственным "свидетельством" которого как раз и является то, что субъект его декларирует» [2].
В этом контексте можно говорить о том, что новые подходы к социокультурной и антропологической реальности включают в себя приоритетное внимание не к «образцовой» (легитимной, рациональной) культуре социальных отношений, но к установкам культуры как имманентным принципам взаимодействия социальных институтов. Так, действенная для Запада концепция индивидуализма и правового обеспечения общественной жизни требует пересмотра в контексте национальных стереотипов, характерных для России. Такого рода «ассимиляция» совершенно необходима в позиционировании процессов реформирования важнейших социальных сфер - образования, культуры, медицины - традиционно относимых к элементам формирования национальной и государственной стабильности.
Список литературы
1. Антропология власти: хрестоматия по политической антропологии / под ред. В.В. Бочарова. Т. 1. - СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003.
2. Бадью А. Апостол Павел. Обоснование универсализма. - М.; СПб.: Моск. философский фонд. Университетская кн., 1997. - URL: http://www.spho.rU/media/pdf/_original/4/badyu_obosnovanie_universalizma.pdf (дата обращения: 03.09.2014).
3. Большой словарь иностранных слов. - М.: ИДДК, 2007.
4. Бурдье П. О символической власти. Социология социального пространства. - СПб.: Алетейя, 2007.
5. Вебер М. Избранные произведения / пер. с нем.; сост., общ. ред. и по-слесл. Ю. Н. Давыдова; предисл. П. П. Гайденко. - М.: Прогресс, 1990.
6. Дугин А.Г. Философия войны - М.: Яуза, 2004. - URL: http://arcto.ru/article/128. (дата обращения: 03.09.2014).
7. Луман Н. Власть. - М.: Праксис, 2001.
1 «Cette référence au sens d'un signifié pensable et possible hors de tout signifiant reste dans la dépendance de l'onto-théo-logie» [13, p. 104].
8. Носков Э. Г. Онтология власти: сущность, специфика функционирования и воспроизводства. - Самара: Изд-во СГАСУ, 2008.
9. Носков Э. Г. Онтология власти: тотальность и символический характер властеотношения: автореф. д-ра филос. наук. - Чебоксары, 2011.
10. Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. - СПб.: Алетейя, 2002.
11. Фуко М. Интеллектуалы и власть: избр. полит. ст., выступл. - М.: Праксис, 2002.
12. Фуко M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. - M.: Ad Mar-ginem, 1999.
13. Derrida J. De la grammatologie. - Paris, Editions de Minuit, 1967.
14. Mann M. The Sources of Social Power: In 2 vols. - V. 1: A History of Power from the Beginning to AD 1760. - Cambridge, 1986.
15. McQuail D. Mass Communication Theory, Thousand Oaks: SAGE Publications, London, 1994.
