CC BY
25
УДК 13
DOI 10.25513/1812-3996.2018.23(3).133-141
АНТРОПО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИИ КРИТЕРИИ ЭПИСТЕМИЧЕСКОИ ЭФФЕКТИВНОСТИ (размышления-меморабилии к двухсотлетнему юбилею Карла Маркса)
В. А. Мартынов
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского, г. Омск, Россия
Информация о статье
Дата поступления 18.06.2018
Дата принятия в печать 28.06.2018
Дата онлайн-размещения 29.10.2018
Ключевые слова
К. Маркс, марксизм, коммунизм, Ф. Энгельс, «Принципы коммунизма», идеология, антропология, эпистемология
Аннотация. В современном гуманитарном знании марксизм правит бал не только универсально, но и тотально. Практически каждый поворот логики неявно сопровождается поклоном в сторону Маркса. Фактически слово Маркса имеет сакральный статус, остается изъятым из работы критической аналитики. А критика возможна. Помимо тотального исторического критицизма, к которому Маркс приходит в 1840-е, в его аналитике есть и моменты, принятые дорефлексивно, то есть наивно. Наиболее очевидны моменты наивности в антропологии Маркса. А затем именно эта наивность становится основанием революционной активности (актуальной и сегодня) огромной разрушительной силы. В противостоянии этой активности может помочь «антропологическая поправка», возможная в том числе в эпистемологической аналитике.
ANTHROPOLOGICAL AND PSYCHOLOGICAL CRITERION OF EPISTEMIC POWER (memorial meditations to the 200th anniversary of Karl Marx)
V. A. Martynov
Dostoevsky Omsk State University, Omsk, Russia
Article info
Received 18.06.2018
Accepted 28.06.2018
Available online 25.09.2018
Keywords
K. Marx, Marxism, Communism, F. Engels, "Principles of Communism", ideology, anthropology, epistemology
Abstract. In modern humanitarian knowledge, Marxism rules the ball not only universally, but also totally. Almost every turn of logic is implicitly accompanied by a bow in the direction of Marx. In fact, the Marx's word has a sacred status, remains withdrawn from the work of critical analysis. But criticism is possible. In addition to the total historical criticism, to which Marx comes in the 1840s, there are moments in his logics that were adopted in a pre-reflex-ive, that is, naive manner. The most obvious moments of naivety in the anthropology. And then this naivety becomes the basis of revolutionary activity of a tremendous destructive force. In opposition to this activity, an "anthropological correction", possible including in epistemological analysis, can help.
«Ты победил, галилеянин!» - сказать что-то подобное в двухсотлетний юбилей Маркса более чем уместно. В современном гуманитарном знании марксизм правит бал не только универсально, но и тотально. Практически каждый поворот логики неявно (а часто и явно) сопровождается поклоном в сторону Маркса. Так устроены все «актуальные» научные дискурсы: постколониальный, гендерный,
постимперский и т. д. и т. п. И это странно. Если бы о том, что такое будет возможно в 2018-м, мы услышали в 1980-м, не поверили бы. Мы жили, ощущая себя в концлагере, и ответственным за это полагали именно Маркса. Как так получилось, что никто из «актуально философствующих» сегодня так не считает? Причин много, одна из них, несомненно, - отрицание серьезности советского опыта рецепции
марксизма. Вряд ли это корректно. Опыт чтения Маркса был более чем серьезным. Серьезным был и опыт критики. Уже хотя бы потому, что он был предельно серьезно выстраданным. Об опыте большой науки чуть ниже, а пока - об опыте и всех, и каждого.
Мимо Маркса человеку моего поколения пройти было нельзя. Он накатывал, не оставлял возможности сопротивляться. Вначале тотальной авторитетностью, излучавшейся отовсюду, «из каждого утюга», потом значимостью убийственно точной логики, с которой приходилось соприкасаться кое-как в школе и на первых курсах университета. Потом нужно было искать силы на сопротивление, и не удивительно, что сил хватало не у всех. Но как-то все-таки силы находились. Получалось-таки выстроить твердую дистанцию, это давало возможность держаться, жить с этим. Так проходили годы. А потом совсем неожиданное: после лучиков надежды перестройки и отмены «шестой статьи» новый девятый вал марксизма, оттуда, откуда не ждали: с Запада. В 80-е об этом можно было как-то догадываться, но это были только предположения и гадания, в начале же 90-х стало понятно, что это несомненная реальность. Всё это казалось абсурдом. Казалось, что, выйдя из концлагеря, ты попадаешь в новый же концлагерь, более интеллигентный, но и более упорядоченный.
Можно и нужно ли этому сопротивляться? Можно и нужно. Ниже несколько страниц рассуждения на тему: почему в XXI в. не стоит быть марксистом - в режиме исповеди о собственном поиске путей противостояния марксизму, о том, как получилось выстроить дистанцию тогда, в конце 1900-х, когда приходилось это делать в полном одиночестве и втайне.
Вначале об особенно сложном: в моем опыте встречи с текстами Маркса был еще один девятый вал, домашний. Для моего отца чтение Маркса было более привычным и счастливым делом, чем чтение Толстого или Бальзака, большим счастьем, чем кино, музыка, любовь. Поэтому поиск основания противостояния был проблемой особенно принципиальной. Сам путь к противостоянию не мог не быть особенно долгим, извилистым, идущим через толщи сомнений и новых надежд. Ну, и если уж основание у сомнения появлялось, то оно должно было быть особенно твердым, твердокаменным. Обрести дистанцию получилось где-то около 1980 г., в двадцать с небольшим, тогда, когда от чтения обязательных в вузе текстов получилось перейти к «Эко-номическо-философским рукописям 1844 г.», к
«Немецкой идеологии» и к другим текстам 18441848 гг., когда выстроилась логика, ведущая от идеи «отчуждения» к «Манифесту». Катарсис пришел после прочтения небольшого текста, называющегося в собрании сочинений «Принципы коммунизма».
Что значит «обрести дистанцию»? А это значит, что, прочитав «Принципы коммунизма», я, двадцатилетний мальчишка, позволил самому себе сказать: «Марксизм - интеллектуально неинтересная конструкция, недостойная того, чтобы быть духовным ориентиром в XX в.». Марксизм, в каких-то аспектах полно проговоренный в «Принципах коммунизма», является прямой причиной крупнейших катастроф XX века, попытка цепляться за марксизм -источник многих сегодняшних неразрешимых конфликтов и возможная причина будущих катаклизмов глобального масштаба. Человечество, для того чтобы выжить, должно обрести дистанцию по отношению к Марксу. А ее в XX в. не было. Мы относились (и продолжаем относиться) к словам Маркса как к приказам из действующего устава караульной службы, т. е. слово Маркса для нас было (и остается) прямым сакральным. Так, по Альтюссеру, все-все чьи-либо слова - идеология, и только идеология (т. е. ложное бессознательное, согласно альтюссе-ровской поправке к «Немецкой идеологии»), одно только слово Маркса идеологией не является, это «точное научное» слово [1]. А из риторики Альтюс-сера неистовая вера в Маркса прямо перешла в постструктурализм М. Фуко (Фуко был прямым и достаточно аккуратным учеником Альтюссера), затем в постколониализм Э. Саида, а оттуда - во все разновидности «актуального философствования» (конечно, кроме имени Альтюссера в деле утверждения авторитетности марксизма во второй половине XX в. следует упомянуть имена Т. Адорно, Г. Мар-кузе, В. Беньямина, А. Грамши, А. Негри и др.), во все популярные «дискурсы». Цитирование Маркса как исходный импульс движения мысли - почти обязательное правило разворачивания мысли в серьезных текстах «неклассической» науки, почти ритуал, напоминающий ритуальность цитирования Маркса в СССР. Всегда и повсюду воюя с сакральным, мы позволяем себе по отношению к Марксу ритуальное идолопоклонничество. Это странно.
Комментарий. Конечно, первое, что нужно прояснить, это то, каким образом за текст «Принципов коммунизма» отвечает Маркс. Это работа написана Фридрихом Энгельсом, причем в то время, когда он не мог советоваться с Марксом в ежедневном режиме. Тогда причем тут Маркс? Да, Энгельс - по-
слушный ученик, но всем известно, что из этого иногда получается. Можно ли оговорку в тексте Энгельса выдавать за фундаментальную ошибку Маркса? Можно. И логика Маркса, и его прямое одобрение стоит за каждым словом «Принципов коммунизма». За каждым словом этого текста стоит незримая подпись Маркса.
Доказывать этот тезис можно многообразно, минимум по пяти-семи направлениям. Скажем только о главном. Энгельс писал этот текст ни в коем случае не как свой-собственный, энгельсовски-лич-ный. В «Принципах коммунизма» он - представитель единства Маркс-Энгельс, и у него было полное право быть уверенным в этом единстве. «Принципы коммунизма» - набросок политической программы, которая была итогом «Немецкой идеологии» и которая была почти сразу же окончательно оформлена в виде «Манифеста коммунистической партии». И под «Немецкой идеологией», и под «Манифестом» имя Энгельса стоит рядом с именем Маркса. И «Манифест», и «Немецкая идеология» написаны Марксом и Энгельсом вместе. Вряд ли на равных, но вместе.
В плане текстологии этот факт почти невероятен. Такие тексты, как «Немецкая идеология» совместно не пишутся. Это один из самых парадоксальных текстов в истории человеческой мысли, один из запредельно смелых, «по ту сторону» смелости. Движение мысли вперед и вперед, за любые мыслимые горизонты. Логика, разворачивающаяся без оглядки на «доксу». Степень безоглядности предельно радикальная. Еще раз: такие тексты не пишутся коллективно1. Тот факт, что Маркс принял Энгельса в соавторы, в свидетели становления своей мысли, говорит о многом. Единство этих двух молодых людей во второй половине 1840-х гг. - это не соприсутствие, а взаимопрорастание. В этом дуэте можно различать линию солирующей скрипки и альта, но мелодия одна, гармония в ее осуществлении полная. Такое состояние взаимоперетекания будет не всегда, в «Капитале» Марксу голос Энгельса уже не нужен, но в 1845-1848 гг. они нераздельны. Каждый из них пишет что-то свое, но все тексты сохраняют гармонию созвучия. Необходимость личной отдельной индивидуальной подписи в это время всегда задана внешними обстоятельствами и функциональна. Энгельс в этом конгломерате выполняет роль министерства иностранных дел, на нем - политическое коммуницирование. Время самое горячее. Переживает ломку прообраз Интернационала - «Союз справедливых», преобразованный летом 1847 г. в «Союз коммунистов». На Энгельсе -
ежедневная работа по давлению на «Союз», по его переформатированию из интеллигентского клуба по интересам в партию. В кульминации этой работы и появляются «Принципы коммунизма». Ни одного слова произвольно-индивидуального там нет. Там всё - одно сплошное общее дело и общее же слово. Это первый набросок программы будущей партии. Второй итоговый очерк той же программы - «Манифест коммунистической партии». «Дух» и логика двух текстов совпадают полностью.
Достаточно сопоставить итоги. Для «Манифеста» очень важным моментом является возможность на переход от стратегии к тактике. Если бы в «Манифесте» не было конкретики, это был бы не боевой Устав действующей партии, а еще одна критика, а нужна была именно, в том числе и программа действий. Такая прописанная до деталей программа мер находится в кульминации, в самом конце раздела «Пролетарии и коммунисты», она сообщает о тех действиях, которые должны быть осуществлены немедленно после победы революции. Понятно, что в этом списке мер каждое слово было отшлифовано до совершенной точности, продумано-перепродумано многократно. Каждый тезис является сверх-нагруженным, особо значимым, каждое слово драматично стремится быть на своем месте. Так вот ничего нового в этом перечне мер нет. Весь список мер является простым воспроизведением того списка, которым Энгельс заканчивает «Принципы коммунизма». Изменения были, но их немного. Из десяти пунктов восемь прямо воспроизводят то, что уже было в «принципах», причем сохраняются не только «смыслы», но и нюансы лексических решений Энгельса. В основном корректировка оказывается стилистической. Так, четвертый пункт «Манифеста» о «конфискации имущества всех эмигрантов» воспроизводит третий тезис «Принципов коммунизма» полностью, меняется только стилистика уточнения: «и бунтовщиков» Энгельса превращается в «и мятежников» Маркса-Энгельса. И т. д. Более существенные изменения касаются пунктов седьмого и девятого. Самое значительное - в девятом. Несколько туманное многословие Энгельса о «соединении» «преимуществ городского и сельского образов жизни» заменяются в «Манифесте» компактной формулой об «устранении различий между городом и деревней».
И тогда вывод: если уж вся тончайшая работа Энгельса над точной лексической нюансировкой всей конкретики оказывается принятой и интегрированной в «Манифест», то что уж тогда говорить о
единстве «духа» двух текстов? Это единство очевидно, логика разворачивания смыслов в «Принципах» и в «Манифесте» едина, тождественна, это одна общая логика двух людей, духовно близких до неразличимости.
Разница между «Принципами» и «Манифестом» - это разница между зданием как конструкцией и отштукатуренным домом. «Манифест» - программа, обращенная вовне, на улицу, к миллионам, она сияет глянцем выглаженного фасада; «Принципы» - та же программа, обращенная к своим, поэтому в конструкции куски арматуры могут торчать наружу, не будучи спрятанными. И тогда понятен принцип, по которому текст «Принципов» трансформировался в «Манифест». «Манифест» - «отфотошо-пленные» «Принципы коммунизма». Замазывались шероховатости, то есть всё, что могло понизить прямую и непосредственную эффективность боевых лозунгов, всё, что могло быть воспринято как слабость конструкции. Иначе говоря, должны были исчезнуть оговорки. Они и исчезли. И как раз ими-то текст «Принципов коммунизма» замечательно интересен.
То, что в марксизме твердой аксиомой является тезис о преображении всего человеческого существа в обществе победившего пролетариата, общеизвестно. Это есть и в «Манифесте», в словах, завершающих второй раздел, об «ассоциации», «в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Скорее всего, «ассоциация» здесь - слово Энгельса, оно встречается в «Принципах» несколько раз в похожих контекстах, в т. ч. в связи с темой человека свободного с «всесторонне развитыми способностями». «Свободно развитый» человек - такого антропологического типа еще не было в истории, в классовых обществах такое было в принципе невозможно и не встречалось никогда, ибо человек, согласно «Немецкой идеологии», - существо классовое и только классовое. А вот человек будущего - свободен. Но идея духовного преображения человеческого существа в «Манифесте» скорее замылена, чем прояснена. Причем, скорее всего, сознательно. Рискованная тема, провоцирующая тяжелые вопросы, поэтому только общие слова. А вот в «Принципах» конкретики и ответов больше. Решающий вопрос: в какой степени человек эпохи коммунизма будет действительно новым, неужели совершенно новым? Неужели небывалый и никогда не существовавший биологический-антропологический тип, неужели гомункулус? «Принципы коммунизма» сомнений в этом не оставляют. «Совершенно новый». Новое об-
щество «будет нуждаться в совершенно новых людях и создаст их» [2, с. 335]. Вся антропная-и-психи-ческая природа человека изменится радикально, станет совершенно иной, новой.
Уже здесь можно было бы остановиться. Есть чему удивиться. Уровень самого примитивного, вульгарного утопизма здесь запределен. Но это еще не всё. Есть еще один интересный вопрос, в разрешении которого можно продвинуться еще дальше. Как быстро всё это произойдет, «создание» «совершенно нового человека»? Непрямой, но совершенно недвусмысленный ответ на этот вопрос в «Принципах коммунизма» есть. Новый человек появится тогда, когда «станет излишним деление общества на различные, враждебные друг другу классы» [2, с. 335], тогда же исчезнет и разделение труда2. Мы же твердые материалисты: волюнтаристски, по желанию, ничего такого произойти не может. Каково то необходимое условие, которое будет решающим? Ответ есть, вполне определенный. Переход к бесклассовому обществу произойдет тогда, когда «общество будет производить достаточно продуктов для того, чтобы организовать распределение, рассчитанное на удовлетворение потребностей всех своих членов» (там же). А «продуктов», понятно, нужно много. Связь прямая и жесткая: много продуктов - много свободы, изобилие - полная свобода. Коммунизм - это такой общественный строй, «в котором всех необходимых для жизни предметов будет производиться так много, что каждый член общества будет в состоянии совершенно свободно развивать и применять все свои силы и способности» [2, с. 329]. Здесь-то и появится гомункулус-«со-вершенно новый» человек. Но сразу после революции к бесклассовому обществу перейти не получится, «предметов» еще мало, нужен период как бы «непервоначального накопления». Насколько длительным он будет? Ответ впечатляет. Революция даст возможность «увеличить производительные силы» «в короткий срок до бесконечности» [2, с. 331].
Вот он, тот элемент конструкции, который все ставит на свои места, который объясняет накал революционного пафоса «Манифеста». Только потому, что полнота итога революции будет обретена «в короткий срок», революция так нужна здесь и сейчас. Сверхоптимистическая эсхатология всё объясняет. Царство божие наступит не когда-нибудь потом, через тысячу лет, а «в короткий срок». Текст «Принципов коммунизма» не оставляет сомнений: основоположники твердо рассчитывали на быстрый
профит, на то, что весь процесс эволюции человечества можно будет уложить в двадцать-тридцать лет3. Да это и понятно. А как иначе? Как удержать огромные массы людей одной только надеждой на отдаленное будущее? Как мог делать ставку на такую эфемерную вещь, как надежда на бесконечно отдаленное будущее, такой твердый материалист и циник, как Маркс? Никакая революционная власть не сможет удержать народ от дикости, если полноценный результат не будет обретен «в короткий срок». Ощущение обретенной справедливости - нечто слишком ненадежное, этим массу не удержать, материалист Маркс вряд ли не думал об этом. И тогда единственный выход - рай должен быть обретен «быстро», за двадцать-тридцать лет. Ничего эфемерного, только блаженство как результат полной сытости.
Даже если это чисто энгельсовские слова, как мог реалист Маркс, прочитав такое, не ужаснуться и не порвать весь текст «Принципов» со всеми двадцатью тезисами? Не порвал, аккуратно перекопировал существенную часть текста в «Манифест». Ко-пипаст (с фотошопингом, как мы помним).
В этом плане особенно интересен двадцатый тезис в целом. Он огромен, и он почти весь целиком остался «за бортом» «Манифеста». Оно и понятно. К подробным рассказам Энгельса о том, как будет решаться проблема отчуждения - через полное преодоление разделения труда4 - всерьез мог относиться только В.И. Ленин5. Но тогда не получается ли, что именно эта ситуация - доказательство того, что жесткой плотной связи между словом Энгельса и словом Маркса-и-Энгельса не существует? Нет, именно двадцатый тезис - самое яркое подтверждение полнейшего единства слова Энгельса и слова Маркса во второй половине 1840-х гг., а еще -лучшая иллюстрация механизмов трансформации текста «Принципов коммунизма» в «Манифест». Эти бредовые фантазии о «поочередном переходе от одной отрасли производства к другой» ни в коем случае не собственно энгельсовские. Вера в это есть и в «Немецкой идеологии». Но только там эти фантазии тоже «отфотошоплены» (всё же текст был предназначен для печати). Но в оговорках и в кратких намеках эта вера в «Немецкой идеологии» есть. Это вытекает из определенности связи классовой структуры общества и разделения труда в эконо-мике6, поэтому и ликвидация классов «обусловливается в конечном счете уничтожением разделения труда» [3, с. 441], поэтому - внимание! - «в коммунистическом обществе не существует живописцев,
существуют лишь люди, которые занимаются живописью как одним из видов своей деятельности» [3, с. 393]. Более ничего о «совершенно свободном развитом» человеке в «Немецкой идеологии» нет, но картина общества, где все - Рафаэли и Родены, впечатляет.
Но главное доказательство ответственности Маркса за наивность веры в «совершенно новое» человечество и в «короткий срок» на самом деле всё же не в оговорках. Оговорки Энгельса о «кратком сроке» очень важны. Но они важны как живой и яркий символ предела наивности аутентичного марксизма. Сама же по себе наивность - тотальное свойство всей логики мысли Маркса-Энгельса. Наивными являются основания логики, на которой держится весь фундамент конструкции марксизма, и здесь особенно важен текст «Принципов коммунизма» как еще один символ пределов и законов мысли основоположников.
Позволим себе еще одну метафору. Метафору, которая может уточнить и усилить проблему, Маркс знать не мог. Но сейчас она напрашивается сама собой. Полые люди - люди-роботы. Идеальный человек для всей конструкции Утопии - человек-робот7. Если мы позволили себе мыслить человека так элементарно изменяемым, то мы именно превратили его в робота.
И тогда определенно уточняется аргумент о жесткой связи логики «принципов коммунизма» логикой Маркса в ее аутентичности. Эта логика как целостный механизм была бы невозможна, если бы в ее основании не было отождествления человека с роботом. На этом держится вся логика аутентичного марксизма. Впервые она проявила себя в «Немецкой идеологии», где решающий жест - радикальный редукционизм, сведение человеческого к классовому. В человеке нет ничего, кроме одного-единственного свойства - классового инстинкта. Все, что в человеке есть помимо прямой воли того класса, к которому он принадлежит, - ничтожно. Все, что мыслилось до сих пор о человеке, - душа, дух, свобода воли, совесть, способность рассуждать рационально и т. д. - ничтожно. Поэтому и немецкие идеи - идеология, метаморфозы ложного сознания.
Возможность увидеть в работе духа метаморфозы ложного сознания - та идея8, которая стала озарением, просвечивающим собой весь текст «Немецкой идеологии» (да и всех последующих текстов Маркса). Весь текст этой «науки логики» марксизма - грандиозная ода, воспевающая именно это
озарение, допущение возможности редуцирования всего содержания человеческой духовной и душевной работы к классовому инстинкту. Выше было сказано, что в СССР читали Маркса никак не хуже, чем на Западе, поэтому лучшие стратегии защиты марксизма в XX в. - те, которые продумывались в работах М.А. Лифшица, Б.А. Грушина, Э.В. Ильенкова, Ю.Н. Давыдова. Слово Давыдову: у Маркса-Энгельса редукционизма нет, радикальный социологический редукционизм, «"с порога" отвергающий специфику духовного измерения человеческого существования» [4, с. 186] - изобретение франкфуртской школы, тогда как у Маркса-Энгельса духовное и логическое не «сводится» к социально-экономическим реалиям, а «выводится» [4, с. 185]. Нет, именно сводится. Именно редукционизм тотальный, жесточайший, примитивно грубый. Вот фрагмент из текста, написанного Марксом тогда же, когда Энгельс работал над «Принципами коммунизма»: «Принципы и теории, которые выдвигались буржуазными писателями во время борьбы буржуазии с феодализмом, были не чем иным, как теоретическим выражением практического движения» [5, с. 319]. Это не «выведение», а именно «сведение». Если бы логика «выводилась» из «действительного движения», это была бы интеллигентщина, а не марксизм. В марксизме логика - «не что иное, как» «выражение практического движения», не более чем это иное. Весь текст «Немецкой идеологии» - об этом. «Призвание, назначение, задача, идеал» никакой собственной «творческой силой» не являются, в действительности они есть лишь «выражения и симптомы» «условий существования господствующего класса» [3, с. 420-421]. Любые повороты логики - не более чем симптомы политического! Позднейшая теория о «двух культурах», ставшая основанием геноцида интеллигенции в эпоху ГУЛАГа, - не личное изобретение Ленина, он ее вычитал у Маркса. Редукционизм, предопределивший регулярность работы машины репрессий тоталитарных режимов, - целиком и полностью изобретение Маркса. Редукционизмом проникнута каждая страница «Немецкой идеологии» и всего аутентичного марксизма, там нет ни одного поворота мысли, где не было бы отрицания любой значимой органической реальности внутри человека, «духовного измерения человеческого существования». Внутри - ничего, только начинка робота. Для Маркса этот так и только так. Отсюда и идея элементарной управляемости. Отсюда и возможность оценки сроков наступления рая как «скорого». Не Энгельс ее выду-
мал, она - неотъемлемый элемент конструкции марксизма. Чувствуя меру наивности9 любой экспликации этой оценки, Маркс не воспроизвел ее ни в «Немецкой идеологии», ни в «Манифесте». Единственный раз она оказалась проговоренной в непредназначенных для печати «Принципах коммунизма». Тем и ценен этот текст, его открытой испо-ведальностью, что и делает его хорошим «прасим-волом» «души» (прошу прощения за резкость перехода на язык Шпенглера, он всегда уместен в патетических периодах) марксизма.
Как можно было вообразить такое в середине XIX в., после Паскаля, Гёте, Бальзака, Диккенса? Умную антропо-психологию не нужно было искать, она была уже обретена литературой. Человек - не резиновая кукла, не фигурка из хлебного мякиша или из пластилина. Человек - это фундаментальная сложность! Точнее, фундаментально сложно, гетеро-генно устроенная целостность, система, каждая из подсистем которой обладает значительной степенью самостоятельности и сопротивляемости. Прямые манипуляции над этой системой невозможны, это гениально было предсказано еще в «Гамлете», в метафоре человека-флейты, затем описано Гете, Бальзаком, Диккенсом, Пушкиным, затем подробнейшим образом доказано Достоевским (Ф. М. работал над повестью «Бедные люди» в то же самое время, когда Маркс - над «Экономическо-философ-скими рукописями» 1844 г., опубликована она была ровно за два года до «Манифеста»). Но Марксу и Энгельсу об этом ничего не известно. Наивность поразительная. Да, Гёте и Бальзака Маркс читал, но нет никаких свидетельств, что читал хорошо. Все, что смог накопать о чтении Маркса М. Лифшиц (см. [8]), не впечатляет - бедно, неинтересно. И тогда: Маркс был плохим читателем. От богатейшего антропо-психологического опыта, накопленного к тому времени человечеством, Маркс оказался отрезан. Именно поэтому неизбежное следствие: эффект «легкости необыкновенной». «Легкость необыкновенная» как фундамент конструкции, предопределяющая все ее значимые моменты, окрашивающая их собой. Эта легкость, появившаяся в «Немецкой идеологии», начинает просвечивать сквозь все повороты мысли, сквозь каждое слово. Только благодаря этой легкости пазл капитал-пролетариат-революция сам собой складывается в жесткое целое, не требующее критической рефлексии. Человечности как меры, организующей рефлексию, больше нет. Конструкция обретает железную твердость. Ничего
больше не мешает. Можно идти вперед, лететь на крыльях. Легкость необыкновенная.
Вера в то, что в «короткий срок» все человечество и каждый человек радикально изменят свою природу, - неотмыслимая составная часть учения Маркса, важнейший слой в фундаменте всей конструкции, идея, подсвечивающая собой все повороты логики. Без этой веры не было бы ни «Манифеста», ни «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», ни «Капитала», ни заметок 1871 г. Особенно замечательны последние - тем, что там есть ответ на еще один аргумент, представляющий собой последний бастион в деле защиты учения Маркса. Речь о мере насилия, о том, готов или не готов марксизм к провокации на крови. Еще раз слово Давыдову: провокация - это тоже дело «франкфуртцев», лично Г. Маркузе10, у Маркса же и Энгельса все иначе [4, с. 215-216]. Нет, не иначе. Для Маркса Парижская коммуна - предприятие заведомо обреченное на поражение, дело «чести умереть за бессмертное дело» [9, с. 350], но нужное для того, чтобы «наэлектризовать трудящиеся массы Старого и Нового света» [10, с. 541]. Маркс мог бы сказать это женщинам, шедшим на верную смерть? Пошли бы эти женщины на баррикады, зная, что успех в принципе невозможен, что их роль - унавозить ростки будущих побед, что они - «лишь авангард всего современного пролетариата» [9, с. 364]. Нет, не пошли бы11. И тогда подталкивание этих женщин на баррикады -именно провокация. И этим провоцированием отчетливо отмечена каждая страница «Гражданской войны во Франции», и тогда на всех этих страницах - запах крови12. Как и на всём, что написано Марксом после «Немецкой идеологии». На каждой странице - легкость необыкновенная и кровь как оборотная сторона легкости. Всё движение мысли задано лихорадочной спешкой. Поэтому основная тональность - провокация. Всё, что угодно, любые жертвы, любая кровь - всё будет оправдано. Мы знаем, почему. Потому что рай совсем близко. Вот он, рядом, в шаговой доступности. Поэтому всё позволено. Легитимизировано и прямо санкционировано любое насилие.
И это - основание приговора всему марксизму как таковому. Марксизм в целом интеллектуально неинтересен. В основании всей конструкции - ан-тропо-психологические фантазии, предельно убогие, дающие в качестве следствия апологию неконтролируемого насилия. Для мысли Маркса исключение следует сделать для ранних «Экономических и философских рукописей», и понятно почему. Потому
что в них конструкция еще не сложилась окончательно в нечто жесткое, в Утопию. Есть осознание значимости разрывающей все границы проблемы отчуждения, но нет еще элементарного решения, не сложился еще пазл пролетариат-революция-коммунизм как решение проблемы. Поэтому поиска больше, чем насилия, мысли больше, чем неправедного суда. А в «Немецкой идеологии» уже не суд, а судилище. Осужденной на забвение оказалась вся культура человечества, фактически она подвергнута аутодафе. Начиная с «Немецкой идеологии», вся логика Маркса в каждом своем повороте поражена насилием. И это - серьезное основание для того, чтобы отнестись к ней осторожно.
Так или почти так я думал в свои двадцать с небольшим лет. Прошло почти сорок лет, век уже другой, а я не отказываюсь от тогдашнего решения и готов отвечать за него и сейчас. Но и сорок лет прошли не зря. Сложилось нечто вроде поправки к требованию радикальной десакрализации марксизма. Отказ от марксизма должен сопровождаться жестом поклона в сторону Маркса - поклона, в том числе с благодарностью.
В том, какие мы сейчас есть, как мы думаем, роль Маркса огромна, возможно, он самый влиятельный мыслитель в истории человечества в том простом смысле, что повлиял на всех нас, даже на тех, кто не знает его имени. Сегодня мы все - материалисты. Даже те, кто воюет с материализмом, делает это, исходя из значимости основных аксиом материализма, - это так и в самых радикальных версиях модерного идеализма.
Правда, тут же возникает вопрос: а хорошо ли это? Ответ: определенно хорошо. Человечество склонно впадать в догматизм. А догматизм - это, как ни крути, плохо, в особенности в эпоху модерна, с появлением индивидуальности, когда догматизм в столкновении с индивидуальностью оказывается прямым насилием. Так вот возможностей противостояния догматизму в современности больше, чем в традиционализме. И логика, апеллирующая к материализму, здесь сыграла и продолжает играть важнейшую роль. А поворот нашей мысли к материализму - заслуга в первую очередь именно Маркса. То есть постольку, поскольку в современном интеллектуальном пространстве нет нематериалистов, то нет и немарксистов. Каждый - хоть немного марксист. Имя Маркса навсегда останется выразительным символом сложного пути человечества к отказу от догм.
Сам по себе тезис о том, что все идеалы - не более чем симптомы классовых конфликтов, не верен. Но он должен был быть произнесен. Да здесь же очевидна проблема: на продумывание этого тезиса, на сопротивление ему ушло слишком много времени, вот уже почти двести лет мучаемся и будем еще мучиться. Но, возможно, для того чтобы отказ от акта редукции идеалов к симптомам был совершен всерьез, стоило мучиться все эти двести лет. Есть надежда, что не зря.
А теперь обобщение. Именно в честь юбилея Маркса уместно сделать что-то монументальное, произнести что-то пафосное - на то и праздник (и тогда уместна и небольшая доза карнавального шутовства). Серьезность «казуса Маркса» (возможность существования мысли предельно сложной, изощренной, сверхавторитетной, но в то же время наивной и агрессивной) позволяет вывести из него общее правило: философия не имеет права быть ан-тропо-психологически бедной. Понятно, что это больше всего бьет по эпистемологии. Неужели принцип антропо-психологической полноты, т. е.
своего рода «антропо-психологическую поправку», следует ввести в основные эпистемологические процедуры, в критерии эпистемической эффективности знания? Полагаю, да. Вряд ли механизм работы этой поправки можно прописать как эксплицитно реализуемый формальный принцип, действующий как пункт Устава караульной службы. Но в качестве желательной импликации его следует признать. Пусть не правило, но пожелание: знание можно полагать корректно выстроенной конструкцией в том случае, если оно не прячется от реальной сложности человеческого существования. Если в каком-либо новом тексте мы видим признаки того, что человеческая природа мыслится рыхлой субстанцией (напр. соломой, как у Т.С. Элиота в «Полых людях», или кучкой железок, как в метафоре «человек-робот»), поддающейся прямой формовке, этот текст следует сопровождать пометкой: «Осторожно в употреблении, содержит опасную дозу Тоталитарного Утопизма!» - так будет работать «фундаментальная антропо-психологическая поправка» в эпистемологии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Можно ли представить, что коллективно могли бы быть написаны «Несвоевременные размышления», «Феноменология духа» или «Закат Европы»? Коллективность здесь так же невозможна, как в «Исповеди» Руссо. Тогда интересный вопрос: как могла появиться коллективность на пике новейшей «французской идеологии», в «Капитализме и шизофрении» Дёлеза-Гваттари? Не является ли здесь сама коллективность знаком попытки усиления парадоксальности текста, претендующим на мировой рекорд парадоксальности?
2 «Разделение труда в его теперешнем виде совершенно исчезнет» [2, с. 335].
3 Эта оценка срока как закон будет потом снова и снова воспроизводиться. Почти теми же сроками будут кормить народ циники из руководства ЦК в программе двадцатого съезда КПСС, отсюда обилие шуток на эту тему как раз в то время, когда я размышлял над «Принципами коммунизма», в 1980-м г.
4 «Разделение труда <...> исчезнет совершенно», каждый будет «поочередно переходить от одной отрасли производства к другой» [2, с. 336].
5 См. «развитие» этой темы в ярких картинках в работе «Государство и революция» (1918).
6 «В рамках разделения труда личные отношения необходимо, неизбежно развиваются в классовые отношения» [3, с. 439].
7 В одной из фантазий Э. Шклярского, когда «народятся новые люди на Земле», у них не будет «ни одной зазубрины на лице прямом».
8 Удивительно, что Маркс не видит такого простого следствия из своей идеи, как применимости к ней же «парадокса лжеца» (лжеца-критянина, обвиняющего во лжи всех критян).
9 Словам о наивности, сопутствующей мысли Маркса, не противоречит сказанное в самом начале о его гениальности. Сформулирую так: мысль Маркса своей динамичностью приближается к тому состоянию, которое можно назвать гениальностью. Но «легкость необыкновенная» мешает перейти эту грань. Если оценивать мысль Маркса только с точки зрения того, насколько изощренно она устроена, то тогда всё в полном порядке, тогда она - непререкаемый образец совершенства на все времена. Конструктивизм так и поступает (предел абсолютизации изощренности - у Делёза в его определении философии как производства концептов [6, с. 14]), отсюда и сакрализация текстов Маркса в «неклассической» науке. Но есть еще и критерий адекват-
140 -
Herald of Omsk University 2018, vol. 23, no. 3, pp. 133-141
Вестник Омского университета 2018. Т. 23, № 3. С. 133-141
ISSN 1812-3996-
ности (серьезной критике он пока не подвергнут - см. [7]). И тогда смысл «антропо-психологической поправки» к мысли Маркса таков: эта мысль является в вышей степени изощренной, но при этом - наивной.
10 Тезис Маркузе о том, что субъект революции формируется в ходе самой революции «в переводе на язык Маркузе» означает: людей надо «спровоцировать на путч» [4, с. 240].
11 Потому что дело революции не предполагает реализацию идеалов, чаяний каких-либо этих женщин как таковых, самое замечательное место в «Гражданской войне во Франции» прямо об этом: «Рабочему классу предстоит не осуществлять какие-либо идеалы (в том числе чаяния женщин Парижа. - В. М.), а лишь дать простор элементам нового общества» [9, с. 347].
12 Готовность к настоящей крови, к любому ее количеству - в письмах: «Деморализация рабочего класса <...> была бы гораздо большим несчастьем, чем гибель какого угодно числа "вожаков"» [11].
СПИСОК ЛИТЕРА ТУРЫ
1. АльтюссерЛ. О материалистической диалектике (К вопросу о неравенстве истоков) // Альтюссер Л. За Маркса. М. : Праксис, 2006. С. 231-310.
2. Энгельс Ф. Принципы коммунизма // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955. Т. 4.
3. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955. T. 3.
4. Давыдов Ю. Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. М. : Наука, 1977. 319 с.
5. Маркс К. Морализующая критика и критикующая мораль // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955.
Т. 4.
6. Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М. : Ин-т экспериментальной социологии ; СПб. : Але-тейя, 1998. 287 с.
7. Мартынов В. А. Реальность объективности и объективность реальности в гуманитарных исследованиях. Омск : Изд-во Ом. гос. ун-та, 2017. 172 с.
8. К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве : в 2 т. М., 1957.
9. Маркс К. Гражданская война во Франции // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1960. Т. 17.
10. Маркс К. Первый набросок «Гражданской войны во Франции» // Там же.
11. Маркс К. Письмо Л. Кугельману (17 апреля 1871 г.) // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1964. Т. 33. С. 175.
ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРЕ
Мартынов Владимир Анатольевич - кандидат филологических наук, доцент кафедры теологии и мировых культур, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского, 644077, Россия, г. Омск, пр. Мира, 55а; e-mail: vmartynov@univer. omsk.su.
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ
Мартынов В. А. Антропо-психологический критерий эпистемической эффективности (Размышления-меморабилии к двухсотлетнему юбилею Карла Маркса) // Вестн. Ом. ун-та. 2018. Т. 23, № 3. С. 133141. DOI: 10.25513/1812-3996.2018.23(3).133-141.
INFORMATION ABOUT THE AUTHOR
Martynov Vladimir Anatol'evich - Candidate of Phy-lological Sciences, Docent of the Department of Theology and World Culturies, Dostoevsky Omsk State University, 55a, pr. Mira, Omsk, 644077, Russia; e-mail: vmartynov@univer.omsk.su.
FOR GTATIONS
Nikolaeva A.B. Temporal-reflexive scope of scientific and biographical knowledge: the need for interdisciplinary analysis. Vestnik Omskogo universiteta = Herald of Omsk University, 2018, vol. 23, no. 3, pp. 133-141. DOI: 10.25513/1812-3996.2018.23(3).133-141. (in Russ.).
