CC BY
78
ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ
Е.В. Галузина
АНТИЗАПАДНИЧЕСТВО ВО ВЗГЛЯДАХ К.Н. ЛЕОНТЬЕВА НА РАЗВИТИЕ КУЛЬТУРЫ
Аннотация. В статье рассматриваются антизападнические идеи русского философа К.Н. Леонтьева, его взгляды на развитие русской и зарубежной культуры.
Ключевые слова: К.Н. Леонтьев, русское антизападничество, византизм.
Annotation. The article deals with the anti-Western ideas by the Russian philosopher K.N. Leontiev, his opinions about the development of the Russian and the foreign cultures.
Keywords: K.N. Leontiev, Russian anti-Westerness, the Byzantine style.
Если трактовать русское антизападничество XIX в. как критику европейской рационально-позитивистской традиции, то оно не является идейным феноменом исключительно отечественной мысли. Попытки переоценки ценностей романо-германской цивилизации нашли отражение в трудах таких западных философов, как А. Шопенгауэр, С. Кьеркегор, Ф. Ницше, К. Ясперс, Х. Ортега-и-Гассет, О. Шпенглер, А. Тойнби. В этом смысле воззрения русских консерваторов имеют явные точки соприкосновения с западной философией.
Однако противостояние России Западу неотделимо от процесса самоидентификации россиян, поскольку обретение национальной идентичности как раз немыслимо без соотнесения и сравнения «своего» и «чужого». Сущность русского антизападничества 32
как проявление рефлексивного, осознанного мышления отечественных консерваторов XIX в. - это воплощение исконных национальных традиций, которые составляют самобытную основу исторического прошлого России; это защита «своего» как в области культуры, в духовной сфере, так и в сфере практических интересов России от посягательств извне.
Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) занимает особое место в ряду русских консервативных мыслителей XIX в. К.Н. Леонтьев (вслед за Н.Я. Данилевским) - один из тех немногих отечественных философов, суждения которого приобретают универсальный характер. Рассуждая о допустимых рамках использования данной методологии, сам Леонтьев отмечал, что предложенная им схема применима не только к российской истории, но и к различным «государствам и целым культурным мирам».
Известно, что развитие цивилизации Леонтьев трактует как смену трех стадий, каждая из которых открывает новый этап в истории той или иной культуры. Этот «триединый процесс» включает в себя следующие фазы: «1) первоначальной простоты, 2) цветущего объединения и сложности и 3) вторичного смесительного упрощения» (4, с. 117). Сердцевину мировоззрения Леонтьева составляет идея о необходимости неравенства (т.е. разнообразия, контраста), которое является импульсом к процветанию общества.
Европа в XIX в. уже перешагнула рубеж «цветущей сложности»: апогей развития западной цивилизации, по Леонтьеву, пришелся на период XIV-XVIII вв., когда в наибольшей степени проявилось усложнение форм данного культурного типа. Следуя циклическому развитию, период усложнения Запада предшествует фазе смешения, когда расплываются контуры цивилизации: в этот период «религиозные антитезы слабеют, области и целые города становятся сходнее, сословия падают, разнообразия положений, воспитания и характеров бледнеют» (4, с. 149) - словом, общество переходит в стадию неизбежного упрощения.
Европейские общества поклоняются идее прогресса, однако прогресс, по мысли философа, «не есть процесс развития», а напротив, представляет собой средства «разрушения и гибели». Речь идёт об эгалитарно-либеральном прогрессе, который с конца XVIII в. завладел романо-германской цивилизацией. Подобный процесс, с точки зрения Леонтьева, лишен творческих, самобытных начал; в
нем заключается стремление к «усреднению», уравнению европейских обществ на основе стандартных, унифицированных норм. Созданный стереотип «всечеловеческого блага» включает в себя ценности классического либерализма, слепое поклонение которым освещает путь исторического развития европейских народов. Однако трактуя либеральные ценности исключительно в положительном смысле, европейцы не задумываются над тем, что за видимым идеалом прогресса скрывается губительная сущность, которая как раз и размывает границы национального (то есть оригинальных для каждого общества черт).
Следуя логике закона о циклическом развитии цивилизации, Леонтьев полагает, что западные общества, перешагнув тысячелетний рубеж своей истории, подошли к заключительной стадии развития. Иными словами, «разложение» Европы трактовалось Леонтьевым как следствие вполне естественного закона, как достижение предельного «насыщения». Исчерпав потенциальные возможности дальнейшего усложнения, Европа заходит в неминуемый тупик: «Всё идёт к одному - к какому-то среднеевропейскому типу общества и к господству какого-то среднего человека» (4, с. 471). «Деспотизм внутренней идеи» уходит в прошлое, его место занимают разлагающие общество эгалитарные ценности.
К.Н. Леонтьев всерьез опасался того стремления к прогрессу, к материальному процветанию, которое поглотило национальные особенности западных обществ, а вместо них воздвигло идол общеевропейского блага. Этот процесс наиболее отчетливо проявился, по его мнению, с середины XIX в., когда в своей внутренней жизни западные страны оказались настолько похожими, что не осталось места для их уникальности. «Пренебрегая опытом веков» (то есть национальными традициями), европейцы ратуют за господство «средних», однообразных элементов в культуре. Эгалитарно-либеральный прогресс на практике, уверен Леонтьев, упрощает культурные стандарты, он ведет к утрате «прежних строгих морфологических очертаний: все сливается, все свободнее и ровнее» (4, с. 121).
Ярким примером подобных суждений для философа служит Италия. Политически раздробленная (и более того, зависимая) Италия была известна своим культурным своеобразием. «И кого же она тогда не вдохновляла?!» Последующее развитие Италии все
более сближало ее с прочими европейскими государствами. В итоге как субъект политики Италия «все-таки остается презренной», в то же время она теряет свои уникальные свойства и в культурной жизни, что, с точки зрения Леонтьева, самым негативным образом отразилось на ее культурном облике.
Адепты эгалитарного либерализма, по мнению Леонтьева, исповедуют ценности, напрямую связанные с рассуждениями о социальном равенстве. Строгая общественная иерархия мыслится ими как отживший свой век стереотип. Но в стремлении к общественному равенству мыслитель (а как истинный консерватор К. Леонтьев оставался верным принципам социальной иерархии) усмотрел тот же «побочный эффект» - упрощение, ведущее к господству безликой общественной массы. Формирование среднего класса как социальной опоры либерализма автор воспринял в целом негативно. В период, когда Европа переживает стадию «вторичного смешения», «господство же среднего класса есть тоже упрощение и смешение; ибо он по существу своему стремится все свести к общему типу так называемого "буржуа"» (4, с. 163). По Леонтьеву, неоднородный социальный состав является непременным залогом развития, «цветения» общества. Равенство же, напротив, поглощает аристократический эстетизм, растворяя его в массовой культуре. Леонтьев уверен в том, что на Западе уже «пышности настоящей, аристократической нет; есть капиталистическая фальсификация барства» (2, с. 174). Он выразил сожаление об утрате Западом подлинной культуры, основанной на высоких эстетических идеалах.
Наблюдая за ситуацией в Европе, мыслитель осознает, как вера в прогресс, в безграничные возможности человеческого разума заменяет веру религиозную, которую «гонят и презирают» (2, с. 174). Во второй половине XIX в. социальная разобщенность в Европе достигла предела: «индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и наций» (4, с. 59). Утверждение буржуазных ценностей, доказывал Леонтьев, ведет к прогрессу техническому, научному, но никак не нравственному, эстетическому. Технические изобретения, научные открытия не смогут заполнить образовавшийся в сознании так называемого «среднего европейца» духовный вакуум. В погоне за материальным благополучием европейцы не замечают бездуховности, ставшей основой мира средних ценностей. «Машины, пар, электричество и т.п. ... выгодны только
для буржуазии; выгодны средним людям, фабрикантам, купцам, банкирам...» (5, с. 125), но «не выгодны» для цивилизации: приоритет материального губительно сказывается на культурном облике Европы. На фоне технического прогресса меняется психологический тип личности европейца: вера в высокие идеалы сменяется практицизмом, эгоизмом, что, в свою очередь, порождает утилитарную культуру, которая, впрочем, в XX в. станет объектом критики как отечественных, так и западных мыслителей (3, с. 23, 72).
Европейским обществам, заключает Леонтьев, все труднее устоять перед всеобщим смешением: усреднение предполагает отказ от своеобразия в политике, экономике, культуре, повседневности. С течением времени остается все меньше и меньше «своеобразного и духовно-независимого» на Западе в культурно-бытовом отношении. Запад, бессознательно подчиненный «закону разложения», настолько слаб, считает Леонтьев, что без вмешательства извне достаточно «безумной религии эвдемонизма», которая приведет к саморазрушению европейской цивилизации.
В развитии западных обществ Леонтьев, таким образом, усмотрел проявление таких негативных тенденций, которые свойственны последнему этапу развития цивилизации. Вполне очевидно, что подобное соседство очень тревожило автора, открыто критиковавшего устои европейской жизни, поскольку губительные процессы западного мира стремительно проникают в Россию. Леонтьев склонен полагать, что Россия находится у роковой черты, когда остался в прошлом период ее «цветения» (он, с точки зрения Леонтьева, пришелся на эпоху Николая I). Философ развивает мысль о том, что Россия, в отличие от Европы, еще не проявила себя в полной мере как самостоятельный культурно-исторический тип (3, с. 41).
В поиске спасения от тлетворного европейского влияния Леонтьев призывал русских обратить свой взор на самобытный Восток, культура которого находится в стороне от эгалитарного прогресса. Западному однообразию Россия вполне может противопоставить идею византизма. Под влиянием византийской культуры в России оформились системообразующие ценностные ориентиры. В решающие моменты отечественной истории византийские идеи консолидировали общество. «Византийский дух. как сложная ткань нервной системы, проникает насквозь весь великорусский общественный организм» (4, с. 49). Леонтьев определил византизм
следующим образом: «Византизм в государстве значит - самодержавие. В религии он значит христианство с определенными чертами, отличающими его от западных церквей, от ересей и расколов. В нравственном мире мы знаем, что византийский идеал не имеет того высокого. понятия о земной личности. Знаем, что визан-тизм... есть сильнейшая антитеза идее всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенст-ва и вседовольства» (4, с. 20). Следуя далее логике мыслителя, «стареющей России» куда важнее сохранить спасительные византийские начала, которые сложились в среде «восточных единоверцев», нежели поддаться активному влиянию Запада.
Византизм, имеющий довольно четкие идеологические контуры, - не только историческое прошлое средневековой России, но и, по мысли Леонтьева, надежный вариант для ее будущего развития. Мировоззрение консерватора содержит развернутую схему, следуя которой на практике, страна сможет выстоять «в своей отдельности»:
«1. Государство должно быть пестро, сложно, крепко, со-словно и с осторожностью подвижно. Вообще сурово, иногда и до свирепости.
2. Церковь должна быть независимее нынешней. Иерархия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее.
3. Быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве.
4. Законы, принципы власти должны быть строже; люди должны стараться быть лично добрее; одно уравнивает другое.
5. Наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе» (2, с. 169-170).
Словом, России, уверяет Леонтьев, необходимо сохранить те ценностные ориентиры, которые утрачены на Западе. Европа лишена политического и социального разнообразия, «чувство религиозное» сменилось верой в ложную идею прогресса, культура и быт оказались во власти серости и посредственности. Не случайно «утилитарная этика» противопоставлена автором «эстетике жизни».
Поскольку Россия еще не раскрыла себя как особое культурное образование, то подлинная её историческая миссия, по Леонтьеву, состоит в будущем создании славяно-азиатской цивилизации, отличной от европейской, что само собой предполагает «культур-
ное отделение» от Запада. Речь идет о так называемом «прорыве» из «греков в варяги», предполагающим отказ от заемного, европейского, но сохранение ранее нажитого богатого «византийского запаса».
Создание славяно-азиатской цивилизации означает необходимость сойти с «европейских рельсов». Так, по мысли Леонтьева, благоприятные последствия принесет замена утилитарно-эвдемонического направления науки «честно-скептическим». Последнее направление не отрицает прогресс как таковой, но критикует науку, то есть принципы рационализма, техницизма, индивидуализма, умаляющих значение высокодуховных ценностей общества, сводя смысл его бытия к материальному однообразию. России необходимо отречься от западного понимания прогресса как либерально-эгалитарного явления, поскольку «все истинно великое. вырабатывается никак не благодаря повальной свободе и равенству, а благодаря разнообразию положений, воспитания, впечатлений и прав, в среде, объединенной какой-нибудь высшей и священной властью» (4, с. 304).
Впрочем, антизападнические идеи, изложенные К. Леонтьевым, включают не только неприязнь к романо-германскому культурному типу, но и ко всему западнославянскому миру (1, с. 102103). Леонтьев категорически отверг идею панславизма (наиболее яркое воплощение панславизм нашел в философии Н.Я. Данилевского) как неприемлемую, более того, губительную для России. Консерватор доказывал нецелесообразность поисков племенной общности как основы национальной самобытности: разделение по племенам и нациям несет за собой лишь межнациональную вражду, да и национальное начало как таковое есть не что иное, как начало демократическое, посредством которого утверждается эгалитарный прогресс (7, с. 107).
Несмотря на высказывание наиболее жесткой (среди русских дореволюционных консерваторов) критики в адрес европейских стран, философу тем не менее не идеализирует Россию. Леонтьев не закрывал глаза на изъяны, присущие российской действительности. «Мы все-таки слишком европейцы "в душе". у нас слишком еще мало своих смелых мыслей; своих оригинальных вкусов; своего творчества; своей, скажем, вообще, культуры» (5, с. 392), -констатировал автор.
В то же время Леонтьев не отрицал культурные достижения Европы, считая, что «европейское наследство вечно и до того богато, до того высоко, что история ещё ничего не представляла подобного» (4, с. 179). Однако, что немаловажно, он рассуждает о разнообразии и богатстве западной культуры в прошедшем времени. Современная Европа, по Леонтьеву, - это «пример для неподражания» (5, с. 347). Запад, он полагал, вступил в заключительную стадию своей истории, когда европейские общества оказываются на краю гибели: упрощаются, смешиваются, утрачивают оригинальные черты и, скорее, напоминают единое европейское пространство, где в угоду буржуазным требованиям берут верх материализм, техницизм, рационализм, индивидуализм. Рассматривая проблему «Россия - Запад» в свете универсальной методологии, философ обозначил субстанциальные отличия двух культурных типов. Полностью отвергая западный вариант развития применительно для России, он ищет ориентиры на самобытном Востоке, где сильны консервативные начала.
Список литературы
1. Гусев В.А. Русский консерватизм: Основные направления и этапы развития / Твер. гос. ун-т. - Тверь, 2001. - 235 с.
2. Леонтьев К.Н. Pro et contra: Книга 1. - СПб., 1995. - 480 с.
3. Корольков А.А. Пророчества Константина Леонтьева. - СПб.: Изд. Санкт-Петербург. ун-та, 1991. - 197 с.
4. Леонтьев К.Н. Записки отшельника. - М.: Рус. кн., 1992. - 544 с.
5. Леонтьев К.Н. Избранное. - М.: Моск. рабочий, 1993. - 400 с.
6. Ожегов С.И. Словарь русского языка. - М.: Рус. яз., 1986. - С. 25.
7. Слесарева Г.Ф. Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) // Филос. науки. -М., 1991. - № 11. - С. 105-114.
