CC BY
53
Большую часть поэтического наследия В. А. Жуковского, как известно, составляют переводы из древних и современных авторов. Переводы его менее всего являются буквальными. Это вольные, творческие пересоздания духа подлинника. Отличая свои поэтические переводы от буквальных прозаических, Жуковский говорил: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах — соперник»1.
Действительно, к какой бы исторической и культурной эпохе ни обращался Жуковский, всегда его творения, впитывая идеи подлинника, остаются оригинальными. Сам поэт так охарактеризовал свое творчество: «...у меня почти все или чужое, или по поводу чужого — все, однако, мое»2. В поэзии Жуковского особый интерес представляет парадоксальный, на первый взгляд, синтез античных и христианских ориентаций и ценностей, во многом противоречащих друг другу. Попытаемся показать это на примере анализа перевода Жуковским одной из самых знаменитых од Горация «К Делию» (Сагш. II, 3).
Перевод оды Горация Жуковским, сделанный в 1809 г., не единственный. Ее переводили предшественники и современники поэта:
В. В. Капнист, В. Л. Пушкин, А. С. Норов,
А. Ф. Мерзляков, И. К. Золотарев и др.3
В первых четырех прижизненных изданиях произведений В. А. Жуковского стихотворение включалось в отдел «Смесь», с подзаголовком «Подражание Горацию», затем — «Из Горация» с датировкой 1809 г.4 Но по своему интимному характеру, раскрывающему внутренний мир личности, ее духовные искания, стихотворение может быть отнесено к жанру послания.
Принято считать, что В. А. Жуковский переводил античных авторов на русский язык
не с подлинника, а с уже сделанных переводов произведений на новоевропейские языки, французский и немецкий. Исследователи опираются на описание библиотеки русского поэта, в которой представлены произведения Гомера, Сапфо, Горация, Вергилия, Овидия на французском, немецком и итальянском языках5. В отношении анализируемого произведения существует такая же точка зрения. Ц. Воль-пе в примечании к стихотворению пишет: «Вероятно, он пользовался французским изданием латинского текста с прозаическим переводом»6. Согласен с этим утверждением и А. Янушкевич: «Жуковский переводил с прозаического подстрочника, пользуясь французским изданием латинского текста, опубликованного en regard с французским переводом (Les Poésies complètes d’Horace. Traduites par Batteux et F. Peyrard. T. 1-2. P., 1803. См.: Описание. №1339)7.
Но позволим себе не согласиться с вышеизложенным мнением. Жуковский получил прекрасное классическое образование в Благородном пансионе Московского Университета (словесное отделение), предполагавшем изучение древних языков (обязательный курс латинского языка и факультативный — греческого8), историю и культуру Древней Греции и Рима. Есть основания считать, что русский поэт переводил латинских авторов, в том числе и Горация, с оригинала.
Перевод Жуковского не является экви-метричным: строфическая структура подлинника («алкеева строфа») не сохранена. И в этом поэт следует сложившимся канонам. Как известно, к началу XIX века еще не было создано традиции перевода подлинника оригинальным размером, переводчики пользовались уже известными им поэтическими размерами. Жуковский переводит
Е. П. Литинская Античные и христианские традиции в стихотворении В. А. Жуковского «К Делию»
двусложным размером, а именно, четырехстопным ямбом с пиррихием.
Выбор такого размера Жуковским не случаен, поскольку, как отмечает М. Л. Гаспаров: «Самое бросающееся в глаза явление русской метрики этого периода < XIX века. — Е. Л.> — широчайшее распространение 4-ст. ямба. Именно в это время он стал как бы типичным представителем русского стиха в целом. <... > Этот стих оказался тем нейтральным размером, который был так нужен романтизму, чтобы сломить жанровые перегородки и позволить поэту говорить обо всем от своего, а не от жанрового лица»9. В ХУШ в.
4 ст. ямб применялся в оде, в XIX в. — в послании и элегии.
Стихотворение Жуковского астрофично, в отличие от горациева. Если ода Горация состоит из семи строф по четыре стиха в каждой (то есть 28 стихов)10, то перевод Жуковского выходит за рамки строфической формы. Он представляет собой длиннейший строфоид из 36 стихов. Один стих плавно переходит в другой, повествование подчеркнуто гибкое, напоминает свободно льющуюся живую речь.
Поэт, как известно, отказывается от державинской традиции вольной рифмовки и использует точную рифму11.
Несмотря на то, что перевод не является эквилинеарным, в нем отчетливо ощутима последовательная смена интонаций12, стихотворение мелодично, напевно.
В области синтаксиса стихотворение Жуковского нисколько не уступает римскому оригиналу. Все синтаксические приемы (свободная расстановка слов, многосоюзие и т. д.) направлены на создание стремительности, легкости, гибкости, что характерно для двусложного размера. Кроме того, это обусловливает и интонационную форму стихотворения (в стихотворении присутствуют обращения, восклицания), подчеркивает экспрессивную значимость слов и создаваемых образов.
Для Жуковского, истинного ценителя и знатока русского языка, характерно пристальное внимание к слову. Его перевод изобилу-
ет изобразительно-выразительными средствами, но со вставками, заменами и сокращениями источника. Если у Горация в оде девятнадцать эпитетов, то у Жуковского только тринадцать, причем он не сохраняет ни один горациев13. Он изменяет или вводит совершенно новые, не менее выразительные и образные: «токайское вино», «ручеек игривой», «излучистых брегов», «масти ароматны», «приятны трели», «вечернею порой», «пастушеской свирели», «дернового стола», «чистого стекла», «быстрым...светлым током», «добрый... нежданный друг».
В послании Жуковского более всего встречаются метафоры. Он не сохраняет скрытые сравнения Горация, но добавляет свои собственные, довольно оригинальные словосочетания: «вокруг дернового стола», «жизни луг». Интересен тот факт, что Жуковский не отказывается от образов Горация, созданных на основе развернутой метафоры (образы-олицетворения): «...где тополь с ивой / Из ветвей соплетают кров»; «Играй — пока нить дней твоих / У черной Парки под перстами». Русский поэт использует такие виды тропов, как сравнение, метонимия и олицетворение, отсутствующие в оде латинского автора. Яркое сравнение совершенно в духе поэта-романтика: «Пусть смерть зайдет к нам ненароком, / Как добрый, но нежданный друг». Пример метонимии также единичен, но, несмотря на это, очень образен: «И пьем из чистого стекла / В вине печалей всех забвенье...». Олицетворения: «розы, дышащие миг», «ударит час». Трижды Жуковский использует иносказания: «путь к Тенару14», «при факеле Дианы», «пьем забвенье».
Образная система в стихотворении Жуковского иная, нежели у Горация. Русский поэт снимает языческий образ беспощадного Орка15 и упоминание о челноке16. У него нет ни слова о наследнике, который завладеет пастбищами, домом и всем богатством. Не упоминается о потомках древнего Инаха, отсутствует мотив равенства всех живущих «под богом». Жуковский не акцентирует внимание на материальных благах, с кото-
рыми неминуемо придется расстаться с приходом смерти, но сожалеет о красоте тихой природы, дающей возможность самопознания, о веселых застольях в кругу друзей, когда забываются все горести.
Осмысление проблемы смерти в литературных кругах России XVIII-XIX века происходило в двух главных религиозно-философских направлениях: идеалистическом и материалистическом. Христианское верование в бессмертие души и вечную жизнь представляет идеалистическую концепцию. Материалистический взгляд на смерть опирается на философскую систему Эпикура, известную по дидактической поэме Лукреция «О природе вещей», в основе которой лежит учение о смертности души и представление о том, что природа не зависит от воли богов. Знаменитый вывод эпикурейцев: пока мы есть, смерти нет, а когда есть смерть, то нет нас17. Размышления о смысле жизни, ее быстротечности и ценности самой по себе были одной из центральных тем поэзии Г. Р. Державина, считавшего Жуковского своим литературным приемником. На гора-цианских мотивах «carpe diem», наслаждения жизнью, при осознании ее неминуемого конца выстроена его знаменитая ода «На смерть князя Мещерского».
Жуковский, как и Гораций, отталкивается от эпикурейской философии. Он понимает, что жизнь подобна мигу, она быстротечна, но, и в этом главное расхождение с мировоззрением римского поэта, не конечна! Гораций — материалист, он жил в дохристианском мире, для него все заключено в земных пределах. Он страшится своей судьбы, испытывает ужас перед смертью18, которая обрывает череду наслаждений и неизбежно отправляет всех «in aeternum exilium ... cum-bae» — на вечное изгнание челнока. А Жуковский возражает «земное на минуту, все изменяется, все гибнет; но мы говорим так
о погибели одних внешних, чуждых нам призраков, заменяемых для нас верным, негибнущим, внутренним, нашим; а древние говорили о погибели того, что, раз погибнув, уже ничем заменяемо не было»19. Ведь в христи-
анском мире нет утрат. И Жуковский, как истинный христианин, прекрасно понимал это: «Гибнет только то, что не наше; все же, что составляет верное достояние и сокровище нашей души, упрочено ей на всю веч-ность»20. Для Горация душа смертна. Но он надеется на продолжение жизни в памяти потомства, в материальных и духовных, поэтических памятниках. Эту тему Гораций развивает в таких своих знаменитых одах, как «К Меценату» (Сагш. II, 20), «К Мельпомене» (Сагш. III, 30). Жуковский, оптимистически трактуя тему смерти, не только опирается на романтическое утверждение бессмертия поэта в его творениях, но в первую очередь на христианский постулат существования загробной жизни и бессмертной души. Поэт восклицает: «Бессмертие! Как тот счастлив, кто всегда имеет перед собою сию великую идею, кто нашел ее душою <... > Сия уверенность в тленности земных вещей не есть ли тайное, врожденное в человеке доказательство бессмертия? <...> Кто может быть несчастлив, веря бессмертию?»21. Поэтому и смерть для него «как добрый, но нежданный друг».
Жуковский называет меланхолию одной из существенных черт древней языческой поэзии. «Что такое меланхолия? Грустное чувство, объемлющее душу при виде изменяемости и неверности благ житейских, чувство или предчувствие утраты невозвратимой и неизбежной. <... > Кто из новейших имеет более меланхолии Горация?»22. Но строки его собственного послания проникнуты иным чувством. Скорбь — «есть неотъемлемое свойство души, бессмертной по своей природе, божественной по своему происхождению, но падшей и носящей в себе, явно или тайно, грустное чувство своего падения, соединенное, однако, с чувством возможности вступить в первобытное свое величие»23. Не случайно В. Г. Белинский назвал Жуковского «первым певцом скорби»24.
Путь Жуковского к истинной христианской вере был долгим. Он переживает нравственно-эстетическое отношение к религии, связанное с увлечением немецким мистициз-
мом. Некоторые исследователи видят очевидное влияние идей масонства на мировоззрение русского романтика25.
На формирование особой философии смерти у Жуковского оказали влияние и трагичные биографические факты26.
Но какие бы вариации не претерпевало религиозное чувство Жуковского, он на протяжении всей жизни испытывал потребность в изучении литературы по вопросам веры. Его личная библиотека насыщена книгами религиозной тематики27, эпистолярное наследие поэта представляет широкий спектр размышлений по проблемам веры28. Поэма «Агасфер» и перевод Нового Завета подводят итоговую черту многолетним раздумьям Жуковского над религиозными проблемами.
«У древних все жизнь, но жизнь, заключенная в земных пределах; и далее ничего: с нею всему конец. У Христиан все смерть, то есть все земное, заключенное в тесных пределах мира, ничтожно, и все, что душа, — нетленно, все жизнь вечная. И все это оттого, что у них есть Один, Который смертию смерть попра и сущим в гробех живот да-
рова»29.
Если у Горация в стихотворении все заканчивается смертью, то у Жуковского со смертью все начинается!
1 Жуковский В. А. О басне и баснях Крылова // Жуковский В.А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 189.
2 Жуковский В. А. Письма к Н. В. Гоголю.
6 (18) февраля 1847 г. // Жуковский В. А. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 4. М.-Л., 1960. С. 544.
3 См. подробнее: Античная поэзия в русских переводах XVII-XX вв. Библиографический указатель / Сост. Е. В. Свиясов. СПб., 1998.
4 Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т. 1. Стихотворения 1797-1814 гг. М., 1999. С. 540.
5 См. подробнее: Библиотека В. А. Жуковского. Описание. Сост. В. В. Лобанов. Томск, 1981.
6 Жуковский В. А. Стихотворения / Редакция и примечания Цезаря Вольпе. Т. II. Л., 1940. С. 503.
7 Янушкевич А. «К Делию» // Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем. В 20 т. Т. 1. Стихотворения 1797-1814 гг. М., 1999. С. 540.
8 Большое значение В. А. Жуковский придавал самообразованию, программа которого включала и самостоятельное изучение латыни и древнегреческого языка. Об образовании Жуковского подробнее см.: Загарин П.
В. А. Жуковский и его произведения. М., 1883. LXXXXIV; Веселовский А. Н. В. А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». СПб. 1904; В. А. Жуковский. Его жизнь и сочинения. Сборник историко-литературных статей. М., 1904; Афанасьев В. В. Жуковский. М., 1987.
9 Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 106.
10 Стих Горация для непосвященного человека звучит непривычно, и не только потому, что в нем нет рифмы (античность, как известно, не знала рифмы), но и потому, что алкеева строфа, любимый размер римского поэта, составлена из стихов разного ритма (вернее, разного метра), и повторяющейся метрической единицей в них является не строка, а строфа. Благодаря такому ритму строфа звучит более напряженно и гибко, а все стихотворение в целом — более мерно и величественно.
11 Рифма в переводе точная (печали-дали, ослеплен-проложен, томили-пили, вино-суж-дено и т. д.), в большинстве своем бедная (порой-рекой, луг-друг, совет-лет и т. д.), но есть и богатая (конец-венец, трели-свирели, стола-стекла), неоднородная, представляет собой чередование женских и мужских клаузул. Способ рифмовки — перекрестный (на всем протяжении стихотворения): АБаб ВГвг ДЕде ЖЗжз Икик ЛМлм НОно ПРпр СТст.
12 Интонационная структура стихотворения следующая: восхождение (от начала до слов «Умрем: так Дием суждено» включительно), затем нисхождение (до стиха «О Делий, годы невозвратны» включительно), вновь по-
вышение (до стиха «В вине печалий все забвенье» включительно) и понижение (до конца стихотворения).
13 У Жуковского в послании есть один дословно переведенный эпитет «у черной парки», но с переносом определения с одного предмета на другой. Ср. у Горация: «черные нити трех сестер».
14 Тенар — один из трех мысов южного Пелопоннеса, на котором возвышался храм Посейдона. Согласно легенде, под храмом находилась дыра, через которую Геракл вытащил из Аида на землю Цербера.
15 Орк — одно из имен Плутона (греч. Аид) — бога подземного царства.
16 Челнок — ладья Харона, перевозчика теней умерших в преисподнюю.
17 См. подробнее: Мальчукова Т. Г. Античные и христианские традиции в поэзии
А. С. Пушкина. В 2 кн. Кн. II. Петрозаводск, 1998. С. 136.
18 Не случайно, обращаясь к Делию, он называет его «moriture Delli» — обреченный на смерть Делий, «victima nil miserantis Orci» — жертва ничего нежалеющего Орка.
19 Жуковский В. А. О меланхолии в жизни и поэзии // Жуковский В. А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 340.
20 Там же. С. 345.
21 Жуковский В. А. Отрывки из дневников // Полн. собр. соч.: В 12 т. / Под ред., с биограф. очерком и прим. проф. А. С. Архангельского. СПб., 1902. Т. XII. С. 127-128.
22 Жуковский В. А. О меланхолии в жизни и поэзии // Жуковский В.А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 340
23 Там же.
24 Белинский В. Г. Сочинения А. Пушкина. Статья вторая // Собр. соч.: В 9 т. Т. 6. М., 1981. С. 156.
25 Тема «Жуковский и масонство» не однажды обсуждалась в литературоведческих кругах. В настоящем исследователи не располагают документами, непосредственно подтверждающими вступление В. А. Жуковского в одну из масонских лож в России или за рубе-
жом. Существуют лишь предположения, догадки. Но в числе близких знакомых поэта были известные масоны (И. Тургенев, М. М. Херасков, И. В. Лопухин, Н. И. Новиков, Н. М. Карамзин, А. А. Прокопович-Антонский), убеждения которых не могли не оказать влияние на формирование его мировоззрения. Безусловно, одна из центральных идей в творчестве Жуковского — идея познания самого себя, нравственного самосовершенствования (ею проникнут перевод элегии Т. Грея «Сельское кладбище», ставшим поэтическим манифестом Жуковского, и многие другие произведения поэта) генетически восходит к масонской антропологии. См. подробнее: Резанов В. И. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского. Вып. I, СПб., 1906. С. 167; Лотман Ю. М. Жуковский-масон // Труды по русской и славянской филологии. Уч. зап. Тартуского унта. Вып. 98. Тарту, 1960. С. 311; Измайлов Н. В.
B. А. Жуковский // История русской поэзии. В 2 т. Т. 1. Л., 1968. С. 245; Соколов А. Н. История русской литературы XIX века (1-я половина). М., 1976. С. 98; Зорин А. Послание «Императору Александру» В. А. Жуковского и идеология Священного союза // НЛО. 1998. №32. С. 112-132; Янушкевич А. С. В. А. Жуковский и масонство // Масонство и русская литература XVIII — начала XIX вв. М., 2000.
C. 179-192; Коропова М. А. Жуковский и Карамзин: к проблеме литературной преемственности // Известия Академии Наук. Серия литературы и языка. Т. 62. №1. 2003.
С. 60-65.
26 Ранняя смерть близкого друга Андрея Тургенева и смерть любимой женщины Марии Протасовой.
27 См.: Библиотека В. А. Жуковского. Описание. Сост. В. В. Лобанов. Томск, 1981.
28 См. переписку В. А. Жуковского с Н. В. Гоголем, П. А. Вяземским, П. А. Плетневым, А. С. Стурдзой и др. в изд: Жуковский В. А. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М.-Л., 1960.
29 Жуковский В. А. О меланхолии в жизни и поэзии // Жуковский В. А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 350.
