CC BY
131
Литературоведение
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2013, № 4 (2), с. 107-111
УДК 840/31
АНТИЧНОСТЬ В РОМАНАХ ПАСКАЛЯ КИНЬЯРА © 2013 г. М.И. Никола
Московский педагогический госуниверситет [email protected]
Поступила в редакцию 23.03.2013
Рассматривается ряд произведений современного французского прозаика Паскаля Киньяра. В их поэтике античность находит отражение на самых разных уровнях: фабульном, в системе персонажей, аллюзиях и реминисценциях, языке текста. В рассматриваемых текстах уделяется преимущественное внимание римской истории и культуре, в которых выделяются процессы и явления, родственные современной эпохе.
Ключевые слова: Киньяр, исторический метароман, конец античного Рима, псевдофактографич-ность, античные реминисценции, интермедиальность.
Внимание к теме позднего Рима, то есть конца античного мира, неизбежно сопровождает рубежи эпох. Наше время в этом отношении не исключение. Однако интересно увидеть новые смысловые акценты, привнесенные текущей эпохой, и своеобразие их художественного решения. В связи с этим привлекает внимание ряд произведений, обладающих, на наш взгляд, бесспорными художественными достоинствами, относящихся по преимуществу к образцам постмодернистской эстетики и в то же время своеобразием художественного мира выделяющихся на фоне обильной постмодернистской продукции конца века.
Их автор - Паскаль Киньяр (Pascal Qшgnard, род. 23 апреля 1948, Вернёй-сюр-Авр, департамент Эр), один из авторитетных писателей современной Франции, лауреат Гран При Французской Академии 2000 г., лауреат Гонкуровской премии 2002 г., автор около полусотни произведений, переведенных на многие языки мира.
В 2004 г. в знаменитом замке Серизи-ла-Саль в Нормандии проходила международная конференция, посвященная творчеству Киньяра и ознаменованная присутствием автора. Переводчица его текстов на русский язык, Ирина Волевич, так описывала впечатление от облика Киньяра: «...лицо Киньяра - благородное, тонко вылепленное, гордое (а отнюдь не смиренное) и - отрешенное, даже когда он учтиво и приветливо разговаривал с кем-нибудь, его взгляд был устремлен сквозь собеседника, куда-то вдаль, словно и в эти минуты он пытался разглядеть былые века, которые возрождал в своих книгах» [1, с. 884]. Сравнительно недавно в выразительности пластического облика писателя и
обаянии его личности смогли убедиться также многочисленные отечественные почитатели его таланта в Москве. Российская государственная библиотека начала проект «Звезды мировой литературы в Москве», предполагающий встречи с ведущими писателями-современниками. Примечательно, что осуществление этого проекта началось со встречи с Паскалем Киньяром, который ответил на многочисленные вопросы своих читателей. Кроме того, писатель представил москвичам интересный театральный проект, в котором авторское чтение Киньяром своего еще неопубликованного произведения о Медее сопровождалось выразительной хореографией японского танца бото, показанного известной исполнительницей этого танца в Японии - Карлоттой Икеда. Постановкой этого спектакля Киньяр в очередной раз упрочил представление о многогранности своего таланта, в равной мере принадлежащего как литературе, так искусству.
Киньяр на протяжении всего творческого пути впечатлял читателей своей широчайшей эрудицией. В свое время он закончил Венсенн-ский университет и Высшую практическую школу общественных наук, начал печататься в 1969 году. К настоящему времени среди читателей Киньяра наибольшую известность приобрели его романы «Кар» (1979), «Лестницы Шамборского замка» (1980), «Салон в Вюртемберге» (1986), «Все утра мира» (1991) и др. Знакомство русского читателя с Киньяром началось достаточно поздно, когда последний из перечисленных романов, «Все утра мира», был в 1997 г. опубликован в переводе И.Я. Во-левич в журнале «Иностранная литература». В своих романах автор обращается к разным ис-
торическим эпохам, разным сферам творческой деятельности. Его герои - большей частью художники или ценители искусства, люди со сложной психологической жизнью, обусловленной катаклизмами времени и личной судьбы. В то же время произведения Киньяра ни далеки от традиционных исторических романов и оцениваются скорее как исторический «метароман», характеризующийся подчеркнутой субъективностью, продиктованной стремлением к новизне, как в интерпретации материала, так и в его художественной презентации.
Что касается античной темы, то она нашла отражение в следующих произведениях писателя: «Записки на табличках Апронении Ави-ции» (1984), «Альбуций» (1990), «Секс и страх» (1994). Данные тексты свидетельствуют о преимущественном обращении автора к римской истории и культуре, в частности, к периодам кризиса, перелома, распада, конца. Так, «Записки» представляют собой повествование о жизни римлянки-патрицианки Апро-нении Авиции на рубеже IV-V вв. н.э. Героиня создает свои «Записки» в период с 379 по 414 гг. н.э.
Текст получил оригинальное художественное решение в значительной мере за счет структурной усложненности целого, которая сочетается с подчеркнутой простотой фрагментов. «Записки» распадаются на две части. Первая часть предельно «сайентифицирована» и оформлена в жанре романа-комментария, призванного поддержать литературную мистификацию следующих во второй части мемуаров. «Сайентифицированность» текста выражается в предельной насыщенности историческими именами и датами, цитатами из латинских источников, сведениями из энциклопедических словарей и справочников. Указанные «исторические» акценты органично переплетаются с вымыслом и становятся своего рода «ловушками» для читателя, создавая впечатление убедительной исторической достоверности. Между тем за ними скрывается свойственная повествовательной манере автора псевдофактографичность.
Вторая часть, собственно таблички героини, отражает постмодернистскую тенденцию к дискретности текста. Повествование характеризуется полным отсутствием авторской речи, отрывистостью фраз, подчеркнутой графически: даже предельно лаконичная фраза чаще всего начинается с новой строки. Каждая запись на буксовой табличке пронумерована, озаглавлена и размещена в тексте на отдельной странице, даже если состоит из нескольких строк. К примеру:
Ближайшие дела
Улица Патрициев.
В Септы.
Крапчатая мурренская ваза [2, с. 51].
Заметим, что буксовые таблички, так называемые «Ьихі», в Древнем Риме изготавливались из буксового дерева. На них вели хозяйственные счета, хранили для памяти даты рождений, смертей и просто важных событий или домашних дел. Таким образом, уже размер таблички предопределял определенный лаконизм. Заглавия табличек примечательны аксиологич-ностью, вносящей свой вклад в характеристику героини и стоящего за ней автора: «Вещи, редко встречающиеся», «Вещи, дарующие чувство покоя», «Радости зари», «Признаки счастья»... Так, содержание последней таблички начинается следующим перечнем:
«Вот каковы признаки счастья: унаследованное богатство.
Точный язык и чистый, без акцента, выговор.
Парк, богатый растениями и тенистыми деревьями, обширный и холмистый.
Крепкое, здоровое тело.
Друзья, не схожие меж собою, говорливые, любящие изысканное чтение, и, наряду с ними, невзыскательные, чуть грубоватые гости.
Лицо человека, глаза которого, наподобие восточного зеркала, отражают все движения души...» [2, с. 115].
Заглавия настраивают на своеобразный ракурс мемуарного повествования, которое будет сосредоточено в первую очередь не на описании исторических процессов и явлений, а на стремлении передать душевный настрой и бытийный уклад героини, характеризующей себя как женщину, вытирающую «лужицы разлитого времени».
В то же время «Записки» неизбежно поражают читателя, знакомого с фактами истории, тем, что в них мало прямых упоминаний о гибели империи, осаде Рима, жестокости варваров. Кажущаяся отстраненность героини от основных событий времени выступает воплощением субъективной концепции автора: «защитная реакция» личности перед лицом катастрофических событий находит естественный выход в выборе эстетико-гедонистического проживания, свойственного римскому психо-менталь-ному типу. Одна из авторских фраз заметно проясняет замысел: «Улитки, когда им нужна жидкость, а небеса скупятся на нее, не отправляются на форум, не заползают в чрево супруг консулов, но стараются прожить влагою собственных тел» [2, с. 63]. Подобный выбор вы-
глядит достаточно убедительным для героини, которую Киньяр наделил аристократическим происхождением, эстетической развитостью, эротическим опытом, возрастной зрелостью.
Языческая чувственность героини наполняет «Записки» обилием звуков, красок, запахов, вкусовых и тактильных ощущений, придавая тексту интермедиальный характер. При этом Апронения предельно «конкретна», упоминая в записках предметы, яства, ткани, стекающиеся в метрополию из ближних и дальних пределов: головка вареного сыра из квартала Велабр, вино с виноградников Сетии, вавилонские вышивки, голубая головная повязка из египетской шерсти.
Киньяр - мастер живописной детали, лирической пейзажной миниатюры. Его словесную пластику связывают с особенностями японского искусства, с традицией японской лирики. Приведу характерный фрагмент одной из табличек: «.мне кажется, она увидела в высокой траве, слева от меня, ночного паучка, ткущего свою паутину. Вокруг, в розоватом утреннем воздухе, дрожали и переливались блестящие капли росы.
- Лягушата спешат по домам, рассмеявшись, громко сказала прабабушка. - Новый день наступает» [2, с. 91]. Или же, к примеру, табличка с названием «Детские игры», содержащая всего одно предложение: «Маленькие дети играли с камешками, такими же красноватокоричневыми, как их крошечные ручонки» [2, с. 132].
Одна из важных тем романа - принижение утверждающегося христианского мирочувство-вания вследствие его пренебрежения красотой и радостями земного бытия. В уста одного из основных героев романа, Публия Савфея Минора, автор вкладывает сетования: «До того как власть захватили христиане, и книги писались лучше, и жизнь протекала дольше и счастливее, и цены были ниже, и женщины красивее, лучезарнее и желаннее, и жилища просторнее и роскошнее, и радость заразительнее, и свет ярче, и звуки чище.» [2, с. 24].
«Записки» отличаются «разнородностью» текста. В тщательно воздвигаемый героиней эстетизированный мир, призванный воплотить картину вкушаемого бытия (изысканные блюда и вина, мягкие ткани и волнующие ароматы), то и дело врываются детали и отдельные сцены, несущие семантику болезни, гниения, тления, бессилия, смерти. Они создают ощущение зыбкости этого замкнутого мира, хрупкости изображаемой жизни, незащищенности героев и в конечном счете нагнетают атмосферу неминуемого трагизма. Однако даже самые катастрофи-
ческие настроения выражены автором с предельной сдержанностью и минимализмом. Так, табличка, озаглавленная как «Предзнаменования», содержит всего одно предложение: «Ужасные предзнаменования открылись нам во внутренностях жертвенных животных» [2, с. 81]. Вместе с тем этой табличке в тексте романа предшествовала другая, на которой героиня напоминала себе: не забыть о двух ложках снега в фалернское вино, о фиговом желе и свиных сосках, начиненных рубленым мясом.
Не только смежные таблички, но и внутреннее пространство одной таблички нередко впечатляет соединением «несочетаемого», абстрактного и конкретного, высокого и низкого, что при предельном лаконизме записи создает напряжение, «озадачивает» читателя и, соответственно, будит его мысль и воображение. В то же время, подобная несогласованность выдает внутреннее беспокойство, душевный разлад героини, охваченной тревожными ожиданиями и приготовлениями к возможному бегству. В тексте одной из очередных табличек с названием «Ближайшие дела» в трех строчках виден принцип используемого автором лаконичного перечня, который впечатляет резкостью переходов, разнородностью «составляющих», присутствием эффекта «умолчания»:
Ближайшие дела Жертвоприношение вороны.
Двадцать локтевых подушек.
Восемь занавесей для двухколесных экипажей [2, с. 53].
Гедонистический индивидуализм в романе в равной мере отмечен как любованием автора, так и осознанием его одним из источников набравших силу гибельных процессов. Показательна табличка «План отъезда на Сицилию», кратко запечатлевшая предложение героини своему старому другу Публию Савфею Минору укрыться от набегов варваров на одной из сицилийских вилл:
«Там, опечаленные разрухой, мы сможем по вечерам созерцать с террас, продолжающих Альбинскую рощу, дым пожаров за проливом, смешанный с серым маревом сумерек.
Публий пожимает плечами. И мягко вопрошает:
- Где истинная разруха?» [2, с. 194].
В разрушении коренных устоев, традиционных верований, внутренних усобицах видит автор источник «разрухи», гибельных для Рима процессов. Кратко запечатленные в «Ьихі» единичные факты и явления выступают симптомами общих тенденций. Так, событие 396 года, появление в сенате одного из членов сената,
Паммахия, в монашеском плаще, оценивается как явление пророческой значимости: Апроне-ния передает «немое удивление, род столбняка, растерянность, поразившие в первый миг собрание сенаторов, а затем тихое перешептывание, шорох всколыхнувшихся одежд и внезапную волну глухого ропота, в котором явственно слышались отчаяние и ужас грядущего поражения...» [2, с. 17]. Сенатор Публий Минор по поводу случившегося заявил сенату, что «эта черная тряпка в стенах Курии куда худший позор, нежели гунны у границ империи» [2, с. 17].
Как явствует текст романа, генезис явлений гибельного порядка автор связывает, прежде всего, с эпохой Августа. Буксовая табличка, озаглавленная как «Теологическая дискуссия» недвусмысленно возводит начало пагубных процессов к периоду правления первого императора.
Эта идея получает свое воплощение и в последующем романе «Альбуций». Если Апроне-ния Авиция была придумана автором, то в этом романе герой - лицо историческое. Альбуций -популярный ритор времен Августа, его имя упоминают Сенека Старший, Квинтилиан, Светоний. Но тексты Гая Альбуция Сила до нашего времени не дошли. Их сочинил для героя Кинь-яр, представив Альбуция оригинальным романистом, своего рода предшественником автора «Сатирикона». В то время как образ Апронении Авиции может быть создан только в читательском воображении (автор нигде не дает портретной зарисовки героини), Альбуций Сил наделен в романе зримыми чертами: лысый, тощий, долговязый, прямой, резкий человек, чаще всего ходивший в белой войлочной шляпе. В романе Киньяр пересказывает 53 сюжета произведений Альбуция, которые тот, как ритор, предпочитал декламировать и добился необычайной популярности.
Декламации Альбуция - большей частью истории кровавые, жестокие, наполненные сексуальными интригами, семейными тяжбами, судебными поединками и финансовыми исками. Многие из них связаны с обстоятельствами завоевательных походов, гражданских войн, восстаний рабов и проскрипций. Сочинения Аль-буция служат своего рода зеркалом жизни Древнего Рима эпохи диктатуры Цезаря и империи Августа. Искаженный мир представлен в романе жертвой диктаторского честолюбия: «Стремление сохранить свое имя в памяти живых или на мраморе, после того как тело предадут огню, свело с ума двоих мужчин» и «лишь пустота и жестокость - следствие бессмысленной, бесполезной игры» [3, с. 249].
Что касается заглавий «романов» Альбуция, то они, в свою очередь, красноречивы: «Предательство отца», «Сын, растирающий яд», «Распятый раб», «Больные близнецы», «Изнасилованный юноша», «Тираноубийца-прелюбодей»... Примечателен и язык декламаций Аль-буция, не ограничивающего себя в низкой лексике и непристойностях. В уста Альбуция автор вкладывает следующее определение романа: «Это единственное пристанище в мире, гостеприимно открытое всем «sordissima», иначе говоря, самым непристойным словам, самым вульгарным вещам и самым низменным темам» [3, с. 253].
Латинское слово «sordissima» (в переводе «дурно пахнущие вещи») становится в романе главной метафорой для характеристики атмосферы эпохи Августа, получающей яркое воплощение в символическом образе черного, дурно пахнущего носорога, привезенного в Рим из Африки Цезарем и ставшего в Риме своего рода культовым животным.
В стремлении выразить специфику времени Альбуций Сил - романист создает так называемую философию «пятого времени года», «безвременья», «межсезонья», когда все разумные законы и нормы перестают действовать, когда все непозволительное становится возможным, а значит, становится возможным и в искусстве слова, которое отчуждается от литературной речи, утонченной мысли, традиционных жанров и превращается в «satura» (с лат. - смесь) с дурным запахом, ибо «произведения подобны морским губкам, впитывающим любые нечистоты» [3, с. 279].
В романе «Альбуций» Киньяр восстанавливает авторский голос, который порой прямо и недвусмысленно осуществляет исторические параллели. Так, по поводу «пятого времени года» он замечает: «Со своей стороны могу засвидетельствовать, что это пятое время года и впрямь существует, коль скоро именно в эту пору я вспоминаю Альбуция Сила» [3, с. 276].
Заметим, что в «Альбуции» «сайентифика-ция» текста романа Киньяра создается не только обильным введением исторических имен и фактов, большей частью создающих негативный фон эпохи, но и вкраплением латинских слов, выражений, целых фрагментов текста, нередко снабженных лингвистическим комментарием.
Роман представляет собой пастиш: одновременное создание образа «гениального» романиста и тонкое развенчание оснований его успеха. Популярность декламаций Альбуция, как утверждает автор, затмевает успех и Горация, и
Вергилия. Однако очевидно, что это успех своего рода «массовой литературы» эпохи Августа, свидетельствующей о состоянии настроений и вкусов римлян, ориентированных главным образом на возбуждение остроты ощущений.
Важное место в романе отводится рефлексии над повествовательной стратегией Альбуция, с которой солидаризируется автор, ведя тонкую игру с читателем и создавая таким образом проекцию на массовые вкусы современной эпохи. Не случайно современные издатели, желая подогреть спрос на этот роман Киньяра, широко пропагандируют «Альбуция» как сборник римских эротических романов, как «Тысячу и одну ночь» римского общества, как тексты, близкие по духу «черным романам» маркиза де Сада.
Паскаль Киньяр стремится разрушить стереотип представлений об эпохе Августа как о вершинном периоде в истории Рима. Это стремление еще более явно и определенно выражено в эссеи-стической книге «Секс и страх», где автор обращается к анализу самой интимной, эротической сферы, утверждая возможность ее мутации вследствие катаклизмов времени.
Так, в книге «Секс и страх» встречаем следующее утверждение автора: «За пятьдесят шесть лет правления Августа, который перестроил весь римский мир на имперский лад, произошла удивительная метаморфоза: радостная, точная эротика греков превратилась в испуганную меланхолию римлян» [4, с. 6].
Эссеистическая книга Киньяра впечатляет использованием исторических реалий для выражения субъективной концепции автора. Но на этот раз писатель обращается к сфере искусства, в частности, к изображению фресок в Помпеях и Геркулануме. Представляя их описание, автор обращает внимание читателя на то, что на фресках женские лица «дышат страхом», что глаза испуганно смотрят куда-то в сторону. То, что греки называли «фаллос», замечает Ки-ньяр, апеллируя к языковым реалиям, римляне назвали - «fascinus» - зачаровывающий. В по-
нимании Киньяра в мире людей, как и в мире животных, зачаровать - значит приковать к себе взгляд другого существа, лишив его воли, повергнув в ужас. Подчеркивая то обстоятельство, что страх ограждает человека от желания, Ки-ньяр связывает усиление страха с распространением идей стоицизма и христианства: «Прежде нагота испытывала страх перед чужим взглядом. Затем она испытала страх под взглядом Бога. И наконец, она стала испытывать страх под собственным взглядом. Эти новые зависимости сломали прежние отношения между супругом, супругой и детьми» [4, с. 138].
Логика рассуждений автора о тенденциях, проявившихся в интимной жизни римлян, ведет его к прямому утверждению проекции «римского эроса» на жизнь наших современников. По мнению автора, современными людьми также утрачено здоровое, радостное чувство эроса. Они унаследовали фаллический спад, горечь, нераздельность желания и страха, обозначаемые автором как «taedium vitae» - отвращение к жизни.
Книги Киньяра - яркое свидетельство продолжающейся традиции обращения к античному материалу с целью осознания современной переходной эпохи и поиска новых способов ее художественного воплощения. Открывающаяся в них богатейшая эрудиция автора, неподражаемая самобытность течения его философской мысли, оригинальность художественной манеры стали основанием растущего авторитета писателя в современном мире.
Список литературы
1. Волевич И. От переводчика // Киньяр П. Секс и страх. СПб.: Азбука-классика, 2005. 294 с.
2. Киньяр П. Записки на табличках Апронении Авиции // Киньяр П. Секс и страх. СПб.: Азбука-классика, 2005. 294 с.
3. Киньяр П. Альбуций. СПб.: Азбука-классика, 2005. 294 с.
4. Киньяр П. Секс и страх. М.: Текст, 2000. 189 с.
ANTIQUITY IN PASCAL QUIGNARDS NOVELS M.I. Nikola
We examine a number of works by the contemporary French prose writer Pascal Quignard. In the poetics of these works, antiquity is reflected at various levels: in the plot, in the system of characters, in allusions and reminiscences, in the language of the text. In the works under analysis, the author pays most attention to the Roman history and culture and highlights the processes and phenomena there which are closely related to the contemporary epoch.
Keywords: Quignard, historical metanovel, the end of the ancient Rome, pseudofactography, ancient reminiscences, intermediality.
