CC BY
12
КОМПАРАТИВИСТИКА
Comparative Studies
DOI 10.54770/20729316-2023-1-231
Е.В. Сартаков (Москва)
АНОНИМНАЯ СТАТЬЯ О ГОГОЛЕ В СЕРБСКОЙ ПЕЧАТИ. К ВОПРОСУ О РУССКО-СЕРБСКИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ СВЯЗЯХ 1850-х гг.
Аннотация
В статье исследуется вопрос знакомства сербских читателей с жизнью и творчеством Гоголя, которое происходило в 1850-е гг. прежде всего посредством прессы. Важнейшую роль в этом сыграл Данило Медако-вич, выпускавший в Нови-Саде литературную газету «Седмица» («Еженедельник»). Особое внимание в статье уделено анонимному обозрению «Русская литература за прошедшие сто лет», опубликованному в газете Медаковича в 1855 г. Обнаружен прецедент-текст этого сочинения -доклад И.И. Давыдова «О значении Гоголя для русской словесности», превращенный им в научную статью для «Известий Императорской Академии наук». Проанализировано, что анонимный сербский критик (в статье выдвинута гипотеза, что это сам издатель, знавший русский язык) при компиляции опустил первую, теоретическую, часть статьи Давыдова, в которой ученый рассматривал проблему «первообраза» в литературе и его воплощения в произведениях Гоголя. Вместе с тем выводы сербского критика о характере комизма Гоголя, его отличии от русских сатириков XVIII в. и близости к юмору Чарльза Диккенса свидетельствуют о хорошем знакомстве рецензента как со статьей Давыдова, так и с произведениями Гоголя. Установлена связь между размышлениями критика о языке гоголевских сочинений, страдающих «барба-ризмами» и «провинциализмами», и проходящей в это время реформой сербского литературного языка. Сделан вывод об усилении интереса в середине XIX в. сербских журналистов и читателей к русской словесности как более развитой национальной литературе с уже оформленным литературным языком.
КлючевыеслОва
Гоголь; сербская литература; Медакович; Давыдов; «Известия Императорской Академии наук».
E.V. Sartakov (Moscow)
ANONYMOUS ARTICLE ABOUT GOGOL IN THE SERBIAN PRESS.
TO THE QUESTION OF RUSSIAN-SERBIAN LITERARY RELATIONSHIP IN THE 1850s
The article deals with the issue of acquaintance of Serbian readers with the life and work of Gogol, which took place in the 1850s primarily through the press. The most important role in this was played by Danilo Medakovich, who published the literary newspaper "Sedmitsa" (Weekly) in Novi Sad. Particular attention is drawn to the anonymous review "Russian Literature over the Past Hundred Years", published in Medakovich's newspaper in 1855. A precedent-text of this work was discovered. It is Ivan Davydov's report "On the Significance of Gogol for Russian Literature", which he turned into a scientific article for the "Proceedings of the Imperial Academy of Sciences". It is analyzed that an anonymous Serbian critic (the article puts forward a hypothesis that this is the publisher himself, who knew the Russian language) omitted the first, theoretical part of Davydov's article, in which the scholar considered the problem of 'prototype' in literature and its embodiment in Gogol's works. At the same time, the conclusions of the Serbian critic about the nature of Gogol's humor, its difference from the Russian satirists of the 18th century, and its closeness to the humor of Charles Dickens, testify to the reviewer's good acquaintance with both Davydov's article and Gogol's works. A connection is established between the critic's reflections on the language of Gogol's writings, suffering from 'barbarisms' and 'provincialisms', and the ongoing reform of the Serbian literary language. It is concluded that in the middle of the 19th century, Serbian journalists and readers became more interested in Russian literature as a more developed national literature with an already formalized literary language.
Keywords
Gogol; Serbian literature; Medakovich; Davydov; Izvestia of the Imperial Academy of Sciences.
Середина XIX в. отмечена возрастающим интересом в славянских странах к русской литературе. Период национального возрождения большинства славянских народов, наступивший в это время, способствовал актуализации идей всеславянского единства. Интерес славянских писателей к русской литературе и России в целом вполне объясним: Россия - самая большая и единственная независимая в этот период славянская страна. К середине XIX в. именно в нашей стране литература уже приобрела зрелые формы: начала складываться система жанров, обозначился переход от поэзии к прозе, а в послепушкинский период все отчетливей становилось понятным, что процесс «приема» сменился процессом «передачи», иными
словами, русская литература из литературы-«реципиента» стала «донором» для других, отнюдь не только славянских, литератур [Лотман 1988, 6—7].
Сербы обратились к творчеству Гоголю в конце 1840-х гг. Первый перевод на сербский язык вышел в 1849 г., когда была опубликована «Соро-чинская ярмарка» в переводе Тимотие Илича в журнале «Новине србске» («Сербский журнал»). Вместе с тем до этого в сербской печати уже появлялись упоминания о Гоголе и его произведениях. Тем не менее они были редкими, печатались в небольших проходных заметках.
В 1850-е гг. этот интерес ощутимо усилился, особенно после 1852 г., когда сербская печать откликнулась на смерть автора «Мертвых душ» содержательными некрологами. Иными словами, в это время сербские читатели уже были знакомы как с самим именем Гоголя, так и с его произведениями.
Подобная тенденция объясняет анонимную статью «Русская литература за прошедшие сто лет», опубликованную в 1855 г. в литературной газете «Седмица» («Еженедельник»). Эта газета была приложением к популярной политической газете «Србски дневник» («Сербский дневник») редактора и издателя Данило Медаковича. В 1852 г. Медаковичу разрешили выпускать литературное приложение к газете, в котором, как свидетельствуют историки сербской журналистики, печатались лучшие критические статьи своего времени [КрестиЬ 1980, 143]. Кажется закономерным, что именно этот печатный орган впервые основательно представил творчество Гоголя сербским читателям.
В трех частях газеты в 1852 г. Медакович опубликовал статью «Русская литература за прошедшие сто лет». Размышляя о развитии русской литературы от Ломоносова до Гоголя, анонимный автор (с большой долей вероятности можно предположить, что это сам Медакович, знавший русский язык) прежде всего акцентировал внимание на развитии русского языка в произведениях того или иного автора. Так, недостатком сочинений Ломоносова в статье было названо то, что тот «одел русский язык в римскую тогу», а «стихи писал немецкими стопами» [Anon 1855, 12]. Карамзина упрекали за «офранцуживание» русского языка, Жуковского характеризовали «певцом немецкой поэзии» [Anon 1855, 20].
В контексте этого понятна мысль автора статьи «Русская литература за прошедшие сто лет» о том, что все предшествовавшие Гоголю писатели (от Ломоносова до Пушкина) были лишь отдельными эпизодами, некоей подготовкой к появлению гения Гоголя.
Не случайно именно последнему уделена вся третья часть обзорной статьи, которая так и называется «О Гоголе». В этой части критик вновь вернулся к Жуковскому и Пушкину, добавил к ним имя Гоголя и таким образом характеризовал поступательное движение русской литературы и место Гоголя в ней: «Жуковский всегда будет представителем романтической поэзии; судя по сильному влиянию его произведений, можно сказать, что целое поколение выросло на них. Направление, которое задал поэзии Пушкин, привело к тому, что романы и повести начали выдвигать Россию на передний план, рисуя русскую жизнь, по-новому лепя ее из народного характера в различных видах и в различных слоях общества. Но вы-
разить в вымышленных произведениях потребности времени, изобразить обычаи, страсти, тени характеров безумцев - это выпало на долю Гоголя» [Anon 1855, 81].
Исследователи уже пытались (впрочем, безрезультатно) установить источники этой статьи. Еще в 1902 г. Момчило Иванич предположил, что анализируемая статья - либо перевод, либо «свободный пересказ» какого-то русского оригинала [ИваниЬ 1902, 152]. Более чем через полвека Милица Милидрагович уже более определенно настаивала, что перед нами перевод с русского источниками (правда, без указания этого источника) [Milidragovic 1961, 21].
Наши разыскания подтвердили гипотезы исследователей. Третья часть статьи, где разобрано творчество Гоголя, представляет собой компиляцию доклада председателя отделения русского языка и словесности Академии наук И.И. Давыдова «О значении Гоголя в русской словесности», опубликованного в виде научной статьи в «Известиях Императорской Академии наук» в 1852 г. - за три года до обзора в газете Медаковича. Причем, не указывая точный источник, анонимный сербский критик в первой части давал намек на то, что источником для него стала статьи из «Известий...». В подзаголовке своей статьи он написал «Из известий императорской академии наук» [Anon 1855, 12]. Милидрагович посчитала, что сербское «извеспя» можно перевести просто как «сообщение из императорской академии наук» [Milidragovic 1961, 22], в то время как в действительности речь шла о конкретном печатном органе, который с 1852 г. печатался при отделении русского языка и литературы Академии наук.
Приняв это во внимание, становится понятным, почему во второй части статьи, где сербский критик разбирал русскую литературу XIX в. до Гоголя, он почти все внимание сосредоточил на творчестве Жуковского, сказав о Пушкине всего два предложения. Это обстоятельство уже было отмечено исследователями [ИваниЬ 1902, 153; Milidragovic 1961, 20], однако никто не понимал такого «дисбаланса» в пользу Жуковского. Дело в том, что в этом же томе «Известий» была опубликована содержательная статьи П.А. Плетнева «О Василии Андреевиче Жуковском», которая так же, как и статья Давыдова о Гоголе, стала прецедент-текстом для сербского критика.
И.И. Давыдов, читавший в разные годы в Московском университете курсы по эстетике, философии и литературе, в начале статьи утверждал, что лично с Гоголем знаком не был, что позволило ему «определить значение Гоголя в отечественной словесности» объективно, «со всею строгостью критики» [Давыдов 1852, 274]. В действительности Давыдов лукавил: он встречался с Гоголем минимум единожды в Москве. Об этом свидетельствует дневниковая запись А.И. Тургенева от 28 апреля 1840 г. [Гиллельсон 1963, 139]. Кроме того, Давыдов - постоянный гость в доме М.П. Погодина на Девичьем поле, в котором в 1840-е гг. всегда останавливался в Москве Гоголь. Тем не менее личное знакомство не помешало Давыдову объективно оценить значение Гоголя в русской литературе, создать «спокойное исследование, чуждое всякого пристрастия, лишь только руководимое началами науки» [Давыдов 1852, 274]. Как кажется, ука-
зание на «спокойное исследование» нужно автору, чтобы отделить себя от тех критиков, как поклонников (вроде Н.Г. Чернышевского), так и хулителей (типа Ф.В. Булгарина), которые в 1852 г. неистово полемизировали друг с другом о только что умершем писателе.
Чрезвычайно интересно проанализировать, что конкретно из статьи Давыдова взял для компиляции анонимный сербский рецензент, а что, напротив, его не привлекло. Сопоставительный анализ двух текстов показал, что сербских читателей не познакомили с первой, «теоретической» (и, на наш взгляд, самой интересной) частью статьи Давыдова. Давыдов начал рассуждения о Гоголя мыслью о целях и задачах искусства. Убежденный идеалист, он был уверен, что «назначение изящного искусства вообще и в особенности поэзии состоит в том, чтобы в чувственных формах представить свободное развитие духа нашего и непостоянное внешнее уподобить неизменяемой идее» [Давыдов 1852, 274]. Потребность в искусстве, с точки зрения Давыдова, происходит от «недостаточности изящного в природе».
При создании произведения искусства автор убирает все случайное, концентрируясь «в природе» только на закономерном. Давыдов не произнес в статье слова «типизация», но фактически описал именно ее [Давыдов 1852, 274]. При этом типизация понимается не как изображение персонажа в качестве представителя определенного класса. Для Давыдова-идеалиста более важной представлялась идея «первообраза», который, трактуется вполне по-платоновски: «Первообразы, с которых списывают поэт и художник, не что иное, как присущие духу идеи» [Давыдов 1852, 276].
Всю эту важную вступительную часть анонимный сербский критик посчитал нужным опустить. Может быть, для того чтобы облегчить читателю чтение - все-таки сам тип газетной публикации, да еще в жанре обозрения, существенно отличается от научного доклада, опубликованного в Академических записках. Нельзя исключать и трудностей в переводе, ведь знание русского языка было в интеллектуальных кругах Сербии того времени отнюдь не идеальным.
В любом случае в сербской газете перевод-пересказ начинался с анализа «Тараса Бульбы» с разбором цитат и периодическими обобщениями (впрочем, взятыми опять же из статьи Давыдова) об общих свойствах поэтики произведений Гоголя. Критик высоко оценивал художественные произведения Гоголя, ведь автор «их обстоятельно обдумал и зрело воплотил» [Anon 1855, 80]. В качестве примера в статье приведены два эпизода: прощание матери Остапа и Андрия в сцене, когда молодые казаки отправились за отцом в Запорожскую Сечь, и фрагмент, в котором Бульба должен был казнить Андрия. В обоих эпизодах критик обратил внимание на внутренние переживания персонажей (матери, прощающейся с детьми навсегда, и отца, который должен совершить сыноубийство) и подчеркнул «зрелость» «художественного резца Гоголя» [Anon 1855, 80].
Оба примера взяты из статьи Давыдова [Давыдов 1852, 272], правда в оригинале они подтверждают важную для эстетической концепции ее автора идею о воплощении Гоголем «первообраза» в произведениях [Давыдов 1852, 277].
Важнейшая заслуга Гоголя, как она сформулирована в «Седмице», -это «глубокое описание жизни с ее темной стороны». Поэтому чрезвычайно важен для Гоголя комизм как способ борьбы с пороками. И довольно много места уделено в сербской статье анализу гоголевского смеха. «Смех, который он (Гоголь - Е.С.) из нас исторгает, заслуживает сравнения с лирическим эффектом» [Anon 1855, 81], - заметил критик, указав на то, что Гоголь в отличие от других русских писателей (например, Фонвизина) «и сам грустит» в своих произведениях. Характером смеха, по мысли критика, Гоголь ближе не русской сатире XVIII в., а своему современнику Чарльзу Диккенсу.
И эти рассуждения целиком взяты из статьи Давыдова (вплоть до сравнения с Диккенсом). Давыдов так же написал о новом по сравнению с литературными предшественниками характере смеха в произведениях Гоголя [Давыдов 1852, 282-283]. Ученый считал, что у Гоголя смех соединен с «лирическим движением», как это характерно для «юмористической стихии Диккенса» [Давыдов 1852, 283].
После указаний на достоинства произведений Гоголя сербский критик перешел к рассмотрению недостатков, главным из которых он назвал язык произведений Гоголя - «своенравная странность языка» [Anon 1855, 81].
Разумеется, эта часть обозрения также взята у Давыдова, и если в оригинале она выглядит хотя бы логично, то в переводе эта часть статьи вызывает особое недоумение, потому что для сербского читателя середины XIX в. рассмотрение особенностей стиля произведений Гоголя не играло существенной роли в силу незнакомства с русским языком.
Давыдов в статье противопоставил язык произведений Гоголя, которому «недостает совершенства и безукоризненности выражения» [Давыдов 1852, 284], стилю сочинений Жуковского, Пушкина и Карамзина.
Вообще обвинения Гоголя в «неправильности» речи, постоянные упреки в засоренности русского языка «барбаризмами» и «провинциализ-мами» - общее место в критике 1830-1840-х гг. Да и сам писатель, по словам Андрея Белого, «чувствовал временами иностранцем себя» [Белый 1996, 230] в ставшем привычным, но не родном ему языке.
Лингвисты второй половины XIX - ХХ вв., уже на научной основе изучив стиль гоголевских сочинений, пришли к иным выводам. Хотя язык сочинений Гоголя нельзя назвать «совершенным» (в нормативном значении этого слова), его сила - в поразительной емкости, соединении русского и украинского языков (тех самых «барбаризмов»), что позволило автору гибко адаптировать стилистические средства для оптимального решения конкретных художественных задач: «У Гоголя заметно, как пользование то малорусским, то русским языком дает мысли то или другое направление, и наоборот, в предчувствии направления, которое примет его мысль в следующее мгновение, Гоголь берется за тот или другой язык, смотря по тому, в какой укладывается мысль поэтичнее, легче, ярче» [Мандельштам 1902, 215].
Верной нам представляется мысль Ю.Я. Барабаша о том, что у Гоголя «изначальная языковая двойственность в процессе творчества трансформировалась в лингвостилистический контрапункт, новый двуединый язы-
ковой феномен, возникший в результате обогащения украинским компонентом русского языкового субстрата» [Барабаш 2011, 40].
Может быть, сербский критик счел нужным обозначить свое отношение к стилю сочинений Гоголя в силу, как уже отмечалось, акцентированного внимания в газете Медаковича к реформе сербского литературного языка. И вообще произведения Гоголя, жившего в эпоху оформления русского литературного языка, могли бы стать для сербского критика предметом размышлений об оформлении сербского литературного языка, которое как раз в этот период (1814-1847 гг.) происходило в реформах Вука Караджича [ПоповиЬ 1987].
Напрашиваются даже определенные параллели. Караджич во многом использовал язык в качестве политического инструмента [Селимович 2007], отстаивая через него право сербов на самоопределение. Украинский язык тоже иногда рассматривают как инструмент дезинтеграционных процессов между Россией и Украиной и отводят Гоголю в этом ключе решающую роль. Например, современный украинский исследователь назвал Гоголя представителем украинской «пятой колонны» в русской литературе, который «сознательно» (!) выполнил особую «миссию»: через русский язык «показал всему миру <...> Московию, страну мертвых душ, где нет ничего светлого, где слышна только "матерщина"» [Славутич 1994, 132]. Отметим при этом, что и в России, и на Украине есть интересные, взвешенные работы по этому вопросу, а не только статьи маргиналов, использующих Гоголя как разменную монету в современных геополитических конфликтах.
Тем не менее все эти размышления не стали предметом изучения сербского критика в «Седмице». Он лишь в конце работы дал обобщающую оценку произведений Гоголя, обозначив его место в истории русской литературы. Заслуга Гоголя в «юмористическом описании жизни с ее темной стороны» и вместе с тем это «трудная и неблагодарная часть литературы», за которую современники Гоголя ругают писателя, утверждая, что пороки, изображенные в произведениях писателя, им не свойственны, а «выдуманы автором» [Anon 1855, 81].
Последнее, пожалуй, единственное, что не нашло соответствия в статье Давыдова и может считаться авторским утверждением рецензента «Седмицы». По-видимому, в этом утверждении он опирался на самого Гоголя, который в седьмой главе первого тома поэмы «Мертвые души» также указывал, что обрек себя на ненависть читателей, встав на путь обличения толпы [Гоголь 1951, 133]. Вместе с тем такая этическая установка, как известно, стала базовой для всего «гоголевского направления», как оно понималось Н.Г. Чернышевским, и может быть выведена в двух постулатах: во-первых, как этика любви и ненависти одновременно (через демонстрацию ненависти к негативным сторонам бытия воспитывать в читателях любовь к светлой стороне жизни), а во-вторых, восприятие литературы как орудия для исправления пороков. Не случайно именно эти строки из поэмы «Мертвые души» стали реминисцентным фоном для стихотворения Н.А. Некрасова «Блажен незлобивый поэт...» (1852), написанного на смерть Гоголя.
Итак, знакомство сербских читателей с жизнью и творчеством Гоголя происходило в 1850-е гг. прежде всего посредством прессы и важнейшую роль в этом сыграл Данило Медакович, выпускавший литературную газету «Седмица». Через несколько лет после обзорной статьи «Русская литература за прошедшие сто лет», источником для которой послужили «Известия Академии наук» (а в части анализа гоголевского творчества даже прямо - статья академика И.И. Давыдова), в газете Медаковича будут публиковаться «Майская ночь» и «Ночь перед Рождеством» в анонимных переводах. Все это свидетельствовало об усилении интереса сербских журналистов и читателей к русской литературе как более развитой национальной литературе с уже оформленным литературным языком. Путь, который сербская культура в этот период начинала, русская культура прошла, причем во многом благодаря произведениям Гоголя.
Литература
1. Барабаш ЮЯ. «Своего языка не знает.», или Почему Гоголь писал по-русски? // Вопросы литературы. 2011. № 1. С. 31-45.
2. Белый А. Мастерство Гоголя. М.: Издательство Московской ассоциации лингвистов практиков МАЛП, 1996. 351 с.
3. Гиллельсон М. Н.В. Гоголь в дневниках А.И. Тургенева // Русская литература. 1963. № 2. С. 138-143.
4. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: в 14 т. Т. 6. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1951. 923 с.
5. Давыдов И.И. О значении Гоголя в Русской Словесности // Известия Императорской Академии Наук по Отделению русского языка и словесности. Т. I. Вып. VI. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1852. Стб. 273-286.
6. Иваник М. Помен Гоголу о педесетогодишгаици смрти гаегове // Нова искра. 1902. № 3. С. 87-89.
7. Крестик В. Исторща српске штампе у Угарско] 1791-1914. Нови Сад: Матица Српска, 1980. 506 с.
8. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М.: Просвещение, 1988. 352 с.
9. Мандельштам И.[Е.] О характере гоголевского стиля. Глава из истории русского литературного языка. СПб.; Гельсингфорс: Новая тип. Гувудстадсбладет, 1902. 406 с.
10. Поповик М. Вук Стеф. КарациЬ. Београд: Нолит, 1987. 201 с.
11. Селимович М. За и против Вука. Исследование. Подгорица: Октоих, 2007. 301 с.
12. Славутич Яр. Чого Микола Гоголь писав росшською мовою // Микола Гоголь i свиова культура. Кшв; Шжин: Национальна академшя наук Украши, 1н-т лие-ратури iH. Т.Г. Шевченка, 1994. С. 130-134.
13. Anon. Руска Кгаижевностъ за прошлих сто година // Седмица. 1855. № 2, 3, 11. С. 12-13; 18-20; 80-83.
14. Milidragovic M. Gogolj kod Srba: doktorska disertacija. Sarajevo, 1961. 298 s.
References
•Articles from Scientific Journals
1. Barabash Yu. Ya. "Svoyego yazyka ne znayet...", ili Pochemu Gogol' pisal po-russ-ki? ["He doesn't Know His Own Language.", or Why did Gogol Write in Russian?]. Voprosy literatury, 2011, no. 1, pp. 31-45. (In Russian).
2. Gillel'son M. N.V. Gogol' v dnevnikakh A.I. Turgeneva [N.V. Gogol in the Diaries of A.I. Turgenev]. Russkaya literatura, 1963, no. 2, pp. 138-143. (In Russian).
3. Ivanic M. Pomen Gogolju o pedesetogodishnjitsi smrti njegove [Memorial to Gogol on the Fiftieth Anniversary of His Death]. Nova iskra, 1902, no. 3, pp. 87-89. (In Serbian).
•Articles from Proceedings and Collections of Research Papers
4. Slavutich Yar. Chogo Mikola Gogol' pisav rosiys'koyu movoyu [Why Did Mikola Gogol Write in Russian]. Mikola Gogol' i svitova kul'tura [Mykola Gogol and World Culture]. Kyiv, Nizhyn, National Academy of Sciences of Ukraine Publ., Shevchenko Institute of Literature Publ., 1994, pp. 130-134. (In Ukrainian).
•Monographs
5. Belyy A. Masterstvo Gogolya [Gogol's Skill]. Moscow, Moscow Association of Linguists practices MALP Publ., 1996. 351 p. (In Russian).
6. Lotman Yu.M. V shkole poeticheskogo slova: Pushkin, Lermontov, Gogol' [In the School of the Poetic Word: Pushkin, Lermontov, Gogol]. Moscow, Prosveshcheniye Publ., 1988. 352 p. (In Russian).
7. Krestic V. Istorija srpske shtampe u Ugarskoj 1791-1914 [The History of the Serbian Press in Hungary 1791-1914]. Novi Sad, Matitsa Srpska Publ., 1980. 506 p. (In Serbian).
8. Mandel'shtam I.[E.] O kharaktere gogolevskogo stilya. Glava iz istorii russkogo literaturnogo yazyka [On the Nature of Gogol's Style. Chapter from the History of the Russian Literary Language]. St. Petersburg; Helsingorf, Guvudstadsbladet New Publ., 1902. 406 p. (In Russian).
9. Popovic M. Vuk Stef. Karadzic [Vuk Stefanovic Karadzic]. Belgrad, Nolit Publ., 1987. 201 p. (In Serbian).
10. SelimovichM. Za i protiv Vuka. Issledovaniye [For and Against Vuk. The Study]. Podgorica, Oktoikh Publ., 2007. 301 p. (In Russian).
•Thesis and Thesis Abstracts
11. Milidragovic M. Gogolj kod Srba [Gogol in Serbia]. PhD Thesis. Sarajevo, 1961. 298 p. (In Serbian).
Сартаков Егор Владимирович,
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова.
Кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской
литературы и журналистики факультета журналистики.
Научные интересы: югославянские литературы,
сравнительное литературоведение, творчество Гоголя
как духовная и научная проблема.
E-mail: esartak@mail.ru
ORCID ID: 0000-0002-7434-635X
Egor V. Sartakov,
Lomonosov Moscow State University.
Candidate of Philology, Associate Professor at the Chair of History of Russian Journalism and Literature, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University.
Research interests: yugoslav literatures, comparative literary criticism, Gogol's work as a spiritual and scientific problem. E-mail: esartak@mail.ru ORCID ID: 0000-0002-7434-635X
