CC BY
53
ФИЛОСОФИЯ и социология
УДК 340.125
Е. В. Масловская
АНАЛИЗ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ПРАВОВОЙ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМ В СОВРЕМЕННЫХ СОЦИОЛОГО-ПРАВОВЫХ КОНЦЕПЦИЯХ
Подчеркивается важность исследования взаимоотношений между правом и политикой с позиций социологии права. Анализируются проблемы легитимности норм права, автономии правовой системы. Особое внимание уделяется анализу взаимодействия правовой и политической систем. Обсуждаются возможности использования моделей социологии права для исследования данного взаимодействия в современной России.
The importance of sociological studies of the relations between law and politics is emphasized in the article. The problem of legitimacy of legal norms and autonomy of legal system are analyzed. Particular attention is devoted to interaction between political and legal systems. The possibilities of using the models of sociology of law for studying this interaction in today's Russia are discussed.
Ключевые слова: социология права, легитимность, правовые нормы, автономия правовой системы, политическая система.
Keywords: sociology of law, legitimacy, legal norms, autonomy of legal system, political system.
Социология права формировалась в контексте становления права и правового порядка как категорий современного правового дискурса и юридической практики. Западная правовая традиция, развиваясь от идей естественного права к позитивистской трактовке права как совокупности норм, источником которых являются иерархические правовые институты, создавала и пересоздавала тем самым и предмет, и концептуальный аппарат социологии права. Разнообразие правовых традиций и форм юридической практики Запада постепенно преодолевалось и за счёт развития дискурса «верховенства Закона», немалый вклад в который внесла социальная мысль XVIII-XIX вв., а также в результате унификации роли кодифицированного и текстуально оформленного права как господствующей социальной формы существования правового порядка и справедливости в национальных государствах Нового времени.
© Масловская Е. В., 2012
Данная зависимость между эволюцией современного права и сдвигами в его общественно-научной интерпретации долгое время препятствовала выделению социологии права как относительно автономной области, имеющей собственные теоретико-методологические предпосылки. В связи с этим потребовалось значительное время для того, чтобы в западных странах сложилась социология права как отрасль социологической науки.
В настоящее время выделяют три основных подхода к изучению правовой сферы [1]. Во-первых, это изучение права изнутри правовой системы с позиций юриспруденции. В данном случае уделяется внимание исключительно собственной логике развития права и используются лишь юридические категории. Во-вторых, это философские и этические подходы, которые стремятся выявить моральные принципы, лежащие в основе права, и оценивают существующие правовые установления с точки зрения определенных нормативных стандартов. В-третьих, это теоретически обоснованные эмпирические исследования права с позиций, находящихся вне правовой системы. В этом случае изучается реальное функционирование правовых институтов. При этом автономия правовой сферы, как правило, подвергается сомнению, выдвигаются разнообразные внешние политико- и социально-структурные факторы, оказывающие на нее влияние. Вследствие этого правовая сфера разделяется на составляющие, которые и подвергаются анализу посредством использования соответствующего теоретико-методологического инструментария. Социология права практикует именно такой подход к исследованию правовой сферы.
В целом взаимоотношения между правом и политикой особенно значимы для социологии права. Причиной такого внимания является прежде всего то, что функция правотворчества непосредственно связана с законодательной властью в тех обществах, где сложились кодифицированные и формализованные правовые системы. Более того, в демократических обществах право оказывается одним из центральных механизмов, обеспечивающих как вовлечение граждан в процесс управления государством, так и принятие законодательства в соответствии с демократическими стандартами. В обществах с менее выраженной дифференциацией между политической и правовой под-
системами, напротив, право выступает в качестве инструмента политического господства, не имеющего легитимной поддержки со стороны населения. Теоретическое осмысление данной проблематики представлено в социолого-правовых концепциях Ю. Хабермаса, Дж. Александера, Н. Лу-мана, П. Бурдье.
Право между легальностью и легитимацией
В целом социально-правовую теорию Ю. Ха-бермаса отличает междисциплинарный характер и опора на социологические теории общества модерна. Среди них наибольшее значение для него имели теоретические модели, представленные в трудах М. Вебера, Э. Дюркгейма, Т. Парсонса.
Хабермас задается вопросом о том, на чем основывается легитимность правовых норм в современном обществе. С его точки зрения, в рационализированном «посттрадиционном» обществе социальная интеграция возможна лишь посредством коммуникативного взаимодействия, ориентированного на достижение взаимопонимания между индивидами. Однако консенсус, который вырабатывается в рамках жизненного мира, сам по себе оказывается неустойчивым. И именно право компенсирует неустойчивость социальной интеграции, достигнутой в ходе коммуникативного взаимодействия. В основе теории, предложенной Хабермасом, лежит стремление защитить представление о праве как механизме достижения социальной интеграции, совокупности процедур для реализации политического участия и подчинения власти демократическим целям [2].
Процесс модернизации, подрывающий традиционные формы власти, одновременно ускоряет правовое развитие. Абстрактные и безличные формы современного права играют центральную роль в обеспечении того типа социальной интеграции, который соответствует требованиям модерна. Противоречивость процесса модернизации состоит в том, что власть должна во все большей степени доказывать собственную легитимность в глазах общественности. Все более явным становится требование всеобщего признания претензии на легитимность. Сохранение и воспроизводство социального порядка сопровождается возрастающими нормативными ожиданиями относительно демократических принципов подотчетности власти и самоуправления.
Согласно Хабермасу, в условиях модерна демонстрация легитимности прежде всего сфокусирована в законодательном процессе. Степень рациональности такого процесса и его соответствие критериям коммуникативной рациональности и определяют в конечном счете легитимность правовых норм. Правовая система является ле-
гитимной, если она гарантирует равное отношение ко всем гражданам и их равное право участвовать в процессе законотворчества. Другими словами, коммуникативные предпосылки легитимности права должны быть институализированы в виде политических гражданских прав.
Претензия на легитимность правовых норм предполагает политическую автономию граждан. Но роль гражданина как политически автономного субъекта возможна, согласно Хабермасу, только если он в достаточной мере независим на базе обеспечения частной автономии [3]. Тем самым частная и политическая автономии взаимно друг друга предполагают и дополняют. Согласно Хабермасу, существует «внутренняя взаимосвязь, а не просто случайное историческое совпадение между правлением закона и демократией» [4]. Принципы и структуры правового государства Хабермас определяет как механизм институцио-нализации политического дискурса общественности. И если существующие законы выражают единство частной и публичной автономии самих граждан, эти законы могут получить достаточную степень общественного признания, чтобы служить средством свободной от принуждения социальной интеграции.
Включение граждан в процесс обсуждения в рамках автономных сфер общественности способно внести позитивный вклад в уменьшение отчуждения и обеспечение социальной интеграции. Справедливо также и обратное: право пользуется постоянным риском несогласия, чтобы побуждать к узаконенным формам институционализированного дискурса. Право переводит артикулированное несогласие в позитивную силу, интерпретируя его как проявление демократических прав на свободу слова и участие в процессе формирования общественного мнения.
Хабермас подчеркивает, что стремление к сохранению административной власти с необходимостью порождает инструментальный подход к праву. Он различает власть, рождающуюся в процессе коммуникации, и административно применяемую власть. Он рассматривает два противоположных процесса: «с одной стороны, коммуникативное формирование легитимной власти, которое рождается в свободном от всякой репрессивности процессе коммуникаций политической общественности, а с другой - такое обеспечение легитимности через политическую систему, с помощью которой административная власть пытается управлять политическими коммуникациями» [5]. Результат взаимодействия этих процессов, очевидно, различается в тех или иных обществах.
В современных развитых обществах, которые и являются предметом рефлексии Хабермаса, в перспективе социальной эмансипации осознает-
ся необходимость нового баланса силы в области общественной интеграции. Хабермас предлагает проект, в соответствии с которым решением будет постепенно улучшаемая институционали-зация процедуры формирования коллективной воли и защита жизненного мира от давления зависимых от административной власти средств информации, объединений, партий.
Американский социолог Дж. Александер, получивший известность как один из ведущих теоретиков неофункционализма, при обсуждении проблем социологии права оказывается тем не менее близок к позиции Хабермаса. При этом американский социолог также определяет свою концепцию как форму «критической теории». В ряде работ 1990-2000-х гг. Александер осуществил анализ гражданского общества, в том числе взаимоотношений гражданской сферы с правовой системой демократического государства [6]. Наибольшее значение для разработанной им концепции гражданской сферы имели дюркгеймов-ская социологическая традиция и анализ социе-тального сообщества в трудах Парсонса.
Особенностью концепции гражданской сферы Александера является попытка черпать аргументацию как в нормативной философии, так и в социальной теории. Структура гражданской сферы определена американским социологом посредством выделения дискурсивных и институциональных рамок. В качестве первой для Алек-сандера выступает демократический дискурс, направленный на выявление того, что значит быть гражданином, каким должно быть демократическое общество, каковы характеристики его внешних и внутренних оппонентов [7]. Основанием различения членов гражданской сферы и аутсайдеров выступает приверженность универсалистским ценностям. Инаковость аутсайдеров конструируется в терминах гражданской некомпетентности, а сама эксклюзия (исключение) является орудием прояснения и укрепления доминирующего символического порядка, средством самозащиты гражданской сферы. Таким образом, демократический дискурс характеризуется наличием бинарного кода. Институциональный уровень гражданской сферы включает, во-первых, пространство общественного мнения, во-вторых, институт выборов, политические партии и «новые социальные движения».
Эффективность выборов, деятельности политических партий, социальных движений как регулирующей границы гражданской сферы достигается прежде всего благодаря использованию права. Таким образом, в форме коммуникативных утверждений относительно норм, или в форме кодифицированных законов, гражданские критерии могут входить в контекст других социальных институтов [8].
В концепции Александера гражданская сфера оказывается воплощением «принципиальной целостности» (principal integrity) известного американского философа права Р. Дворкина [9]. Не судья или институт суда в целом, а автономная социальная сфера выступает субъектом конкретизации смысла закона или прецедента.
Американский социолог подчеркивает культурную обусловленность правовых норм и их взаимосвязь с гражданскими ценностями, необходимость опоры правовых институтов на демократический дискурс гражданской сферы. Алек-сандер признает, что в условиях современного секуляризованного и плюралистического общества право в значительной мере отделено от морали. Тем не менее он полагает, что концепция дифференцированной гражданской сферы позволяет выявить в том числе и моральные ограничения функционирования права.
Александер разделяет точку зрения Хаберма-са, согласно которой право предстает как «одна из важнейших форм символической репрезентации гражданской солидарности» [10]. Но в концепции Александера правовые нормы полностью внедрены в бинарную логику гражданской сферы, и поэтому право не только служит обоснованием социальной эксклюзии, но и может быть инструментом исправления прошлой эксклюзии. Локализуя право внутри гражданской солидарности, Александер и в данном аспекте обнаруживает сходство своей позиции с концепцией Дворкина.
Александер рассматривает взаимодействие правовых институтов и гражданской сферы, подчеркивая их взаимовлияние и взаимопроникновение. Александер отмечает, что в той степени, в какой общество является демократическим, право защищает одновременно как индивидуальные, так и коллективные интересы. Право выступает как механизм, «формирующий универсалистскую солидарность и проясняющий ее применение в частных случаях» [11]. Правовые механизмы позволяют осуществлять воздействие на различные социальные сферы, например, предотвращая насилие в семье или регулируя трудовые конфликты. Эффективность воздействия обусловлена основополагающей идентификацией участников конфликтов в качестве членов гражданской сферы.
Наиболее явным примером регулирования правом отношений гражданской сферы с другими социальными сферами является конституция демократического государства. В демократическом обществе конституция должна способствовать укреплению гражданской солидарности. Как и во многих других случаях, Александер обращается к примеру американского общества. Он ссылается, в частности, на 5-ю поправку к конституции США, согласно которой никто не мо-
жет быть лишен жизни, свободы или собственности кроме как в соответствии с законом. Эта поправка интерпретировалась таким образом, что решения подобного рода мог принимать лишь суд, но не органы исполнительной власти. Конституирующим условием подобной интерпретации, очевидно, является отсутствие инструментального использования судебной системы.
Опираясь на работы американского правоведа Л. Фуллера [12], Александер выделяет процедурные основания демократического правового порядка. Он отмечает, что в демократическом обществе законы должны характеризоваться общедоступностью, последовательностью, ясностью, не иметь обратной силы. Однако моральную претензию восьми принципов внутренней моральности права Фуллера Александер едва ли разделяет. У Фуллера в праве моральные ценности общества преломляются процедурально в рамках регулятивной функции права. Для Александера источником внутренней моральности права является определенный уровень гражданской солидарности. Кроме того, с точки зрения Алек-сандера, в условиях демократии право подлежит контролю со стороны гражданской сферы.
Александер признает, что изображенный им образ права соответствует реалиям лишь развитого демократического общества. В иных социальных условиях систематический характер носят попытки представителей правящей элиты использовать правовые институты в своих интересах.
Право за пределами политики и моральности: аутопойезис
Аутопойетическая теория права Н. Лумана [13] кардинально противоположна дискурсивной теории Хабермаса и концепции гражданской сферы Александера. На формирование теории Лумана несомненное влияние оказал структурный функционализм. Однако, считая, что с позиций функционализма в какой-то момент стало невозможным следовать за междисциплинарным развитием системного подхода, Луман использует понятия, возникшие в других науках, в частности в кибернетике и биологии.
В рамках общей теории социальной системы Лумана прежде всего проводится разграничение системы и окружающей среды. Согласно Лума-ну, система способна к самоорганизации и не определяется влиянием внешней среды. Луман рассматривает социальную систему как аутопой-етическую, то есть воспроизводящую свои собственные элементы в соответствии со специализированным кодом. При этом элементами, из которых строится социальная система, выступают коммуникации.
Луман указывает, что правовая коммуникация характеризуется определенными особеннос-
тями. В качестве критерия определения того, что является предметом коммуникации, Луман рассматривает бинарный код «законное/незаконное». Благодаря использованию этого кода данная система выявляет проблемы, которые требуют правового регулирования. Тем самым правовая система отграничивает себя от других подсистем общества, а правовые решения принимаются безотносительно к каким-либо моральным или политическим принципам. Более того, в то время как политическая система оказывает определенное воздействие на правовую систему посредством законодательства, правовая система отвечает на это переносом законодательства на периферию, а института суда в центр системы. Именно в суде репрезентируется процесс принятия юридически значимых решений. Тем самым правовая и политические подсистемы сохраняют модель функционального взаимодействия, а не иерархической соподчиненности.
Согласно Луману, правовая система лишь наблюдает другие подсистемы общества. Как полагает этот социолог, право является «нормативно закрытой, но когнитивно открытой системой» [14]. Хотя правовая система может реагировать на воздействие экономической или политической систем, такое воздействие переосмысливается в ее собственных категориях. Экономика и политика не могут определять содержание правовой коммуникации, правовые решения не могут привноситься извне: «если в правовой системе обнаруживаются следы внешних влияний, то эти влияния уже преобразованы в правовые нормы» [15]. Согласно Луману, усиление влияния политических сил или экономических интересов на правовую систему не ведет к утрате ее автономии, коль скоро внешние воздействия трансформируются в правовую коммуникацию. Автономия правовой системы оказывается под угрозой лишь в том случае, когда в рамках данной системы решения принимаются не в соответствии с ее собственным кодом «законное/незаконное», а под влиянием политических, моральных или иных неюридических принципов.
Луман утверждает, что в обществах, организованных по принципу иерархической дифференциации, не существует автономной правовой сферы. Ведущую роль в таких обществах играет политическая система, которая оказывает определяющее влияние на сферу права. Как отмечает Луман, в европейских абсолютных монархиях существовала иерархическая дифференциация правовой системы. Суды, которые лишь применяли законы, занимали подчиненное положение по отношению к законодательному органу. Но принятие конституций изменило это соотношение, поскольку суды были наделены функцией определять соответствие законодательства
конституции. В результате в рамках правовой системы была преодолена иерархическая дифференциация.
Для современного общества характерна главным образом функциональная дифференциация. Луман считает разделение политической и правовой систем ключевой характеристикой современного общества.
Концепция юридического поля П. Бурдье
Значительный интерес для анализа взаимодействия между правовой и политической системами с позиций социологии права представляет концепция юридического поля П. Бурдье [16]. Согласно Бурдье, юридическое поле представляет собой арену борьбы за монополию на толкование закона. Эта борьба ведется между агентами, обладающими профессиональной компетентностью, которая заключается в общественно признанной способности интерпретировать свод текстов, закрепляющих легитимное видение социального мира. Бурдье выделяет юридический капитал как особую разновидность символического капитала - его объективированную, кодифицированную форму. Результатом концентрации юридического капитала является становление относительно автономного юридического поля, в рамках которого организуется и иерархизиру-ется юридический корпус.
Бурдье сосредоточивает внимание на совокупности объективных отношений, возникающих между юридическим полем и полем власти, а через него - всем социальным полем, поскольку именно внутри этого универсума отношений определяются средства, цели и специфические следствия юридической деятельности [17]. Критическому анализу Бурдье подвергает стратегии юристов, принимающих за абсолютную норму своей практики своего рода пакт о ненападении, заключаемый между юристами и государством, который и служит скрытым основанием юридической профессии.
Практики агентов юридического поля формируются на основе сходного опыта, приобретенного в ходе обучения праву и профессиональной деятельности. Бурдье использует понятие юридического габитуса для обозначения одинаковых диспозиций агентов, структурирующих их восприятие и оценку конфликтов, которые должны быть преобразованы в юридические прения. Компетентность как специфическая власть профессионалов позволяет контролировать доступ в юридическое поле, переопределяя социальную реальность, конструируя конфликты, предлагая оценку шансов на успех и последствий выбора той или иной тактики поведения. При конструировании конфликтов юристами движут специфи-
ческие интересы представителей юридической профессии, финансовые интересы, но также их этические или политические диспозиции, т. е. «принцип социальной близости с клиентами» [18].
По мнению Бурдье, соотношение сил между профессионалами, участвующими в судебном процессе, в значительной степени соответствует соотношению сил между их клиентами. Кроме того, французский социолог указывает на необходимость выявления связи между позициями агентов в символической борьбе и их положением в системе разделения труда в рамках юридического поля. Вместе с тем, подчеркивает Бур-дье, носители различных форм юридического капитала дополняют друг друга, несмотря на конкуренцию между ними.
Формирование юридического поля предполагает установление границы между носителями юридического капитала и непрофессионалами. Последние могут выступать лишь клиентами специалистов, обладающих необходимой квалификацией, которая позволяет установить монополию профессионалов на производство и коммерциализацию той особой категории товаров, какой являются юридические услуги. Бурдье утверждает, что на функционирование юридического поля влияют два основных фактора: во-первых, отношения власти, определяющие структуру такого поля; во-вторых, внутренняя логика развития права [19]. Процесс развития юридического поля происходит в условиях конфликта между стремлением к расширению рынка юридических услуг и увеличением разрыва между профанами и профессионалами.
Бурдье понимает автономию юридического поля в двойном смысле: как сохранение границы между профессионалами и профанами и как воспроизводство границы между юридическим полем и другими полями. Осуществленное Бурдье исследование показывает, что правовая сфера не является полностью автономной по отношению к другим сферам общественной жизни. Внешние изменения непосредственно отражаются в юридическом поле, а внутренние конфликты в этом поле в значительной степени определяются влиянием политических и экономических структур.
Заключение
В числе критериев систематизации современных концепций социологии права можно выделить не только подход к проблеме соотношения права и морали в современных обществах, наличие или отсутствие нормативного стандарта, степень юридизации общественной жизни, но и степень автономии правовой сферы, особенности взаимодействия правовой и политической систем. Применение данных критериев позволяет прове-
сти значимые аналитические различения между социолого-правовыми концепциями указанных авторов.
Продолжая дюркгеймовскую традицию, Ха-бермас и Александер выделяют моральные основания правового порядка, подчеркивают культурную обусловленность правовых норм. Однако Александер не разделяет точку зрения Хаберма-са, согласно которой легитимность правовых норм может быть обеспечена лишь демократическими процедурами. С точки зрения Александера, правовые нормы являются легитимными в той степени, в какой в праве выражены универсалистские гражданские ценности, принципы справедливости и равенства. Хабермас и Александер разделяют понимание права как важнейшего регулятивного механизма, который воздействует на все сферы общественной жизни. Однако в отличие от Александера Хабермас осознает опасность колонизации права императивами политической и экономической подсистем, несмотря на то что современное право является компонентом жизненного мира и, таким образом, всегда может быть нормативно обосновано.
Луман и Александер опирались на функцио-налистскую традицию, хотя и развивали ее в совершенно разных направлениях. В работах Лу-мана анализ правовой системы занимает одно из центральных мест, причем немецкий социолог прежде всего стремится обосновать автономию правовой подсистемы по отношению к другим подсистемам современного общества. Алексан-дер рассматривает в первую очередь взаимодействие правовых институтов и гражданской сферы, подчеркивая их взаимовлияние и взаимопроникновение. Александер выделяет гражданскую моральность в качестве основания правового порядка. В отличие от этого Луман расценивает современное право как полностью свободное от какого-либо влияния моральных, политических норм и следующее исключительно собственной внутренней логике.
Бурдье анализирует формирование юридического поля в широком социальном контексте и прослеживает процесс его исторического развития. Французский социолог рассматривает также воздействие на юридическое поле других полей, прежде всего экономики и политики, демонстрируя ограниченный характер автономии юридического поля.
Важной является задача определения возможностей использования теоретических моделей западной социологии права и границ их применимости для исследований политико-правового
комплекса современной России. Концепции Лу-мана, Хабермаса, Александера ориентировались главным образом на анализ западных обществ, для которых характерна высокая степень функциональной дифференциации политической и правовой подсистем. Концепция юридического поля Бурдье может использоваться для изучения правовых институтов в условиях различных политических режимов, позволяет осуществить анализ взаимодействия между группами, обладающими различными интересами и ресурсами в рамках правовой сферы. Данная концепция применима для анализа взаимодействия правовой и политической систем в советском и современном российском обществе и обладает значительным потенциалом при проведении эмпирических исследований данной проблематики с позиций социологии права.
Примечания
1. Kronman A. Max Weber. Stanford, CA: Stanford University Press, 1983. P. 8-14.
2. Simon J. Between power and knowledge: Habermas, Foucault and the future of legal studies // Sociological perspectives on law / ed. by R. Cotterrell. Aldershot: Ashgate, 2001. Vol. 1. P. 415-429.
3. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб.: Наука, 2001. С. 411.
4. Habermas J. Postscript to Between Facts and Norms // Habermas, modernity and law / ed. by M. Deflem. L.: SAGE Publications, 1996. P. 137.
5. Хабермас Ю. Демократия, разум, нравственность. М.: Academia, 1995. С. 49.
6. Alexander J. The civil sphere. Oxford: Oxford University Press, 2006.
7. Ibid. P. 239-243.
8. Александер Дж. Прочные утопии и гражданский ремонт // СОЦИС. 2002. № 10. С. 9.
9. Dworkin R. Law's empire. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986.
10. Sciortino J. Bringing solidarity back in. Review essay // European Journal of Social Theory. 2007. Vol. 10. № 4. P. 565.
11. Alexander J. The civil sphere... P. 153.
12. Фуллер Лон Л. Мораль права. М.: ИРИСЭН, 2007.
13. Luhmann N. Law as a social system. Oxford: Oxford University Press, 2004.
14. Luhmann N. The unity of the legal system // Autopoietic law: A new approach to law and society / ed. by G. Teubner. Berlin: de Gruyter, 1988. P. 20.
15. Luhmann N. Closure and openness: On reality in the world of law // Autopoietic law. P. 345.
16. Бурдье П. Власть права: основы социологии юридического поля // Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. СПб.: Алетейя, 2005. С. 75-128.
17. Там же. С. 108.
18. Там же.
19. Там же. С. 77.
