CC BY
404
УДК 165.15
Золкин А.Л. (Москва, ФГКОУ ВПО «МУ МВД РФ») Тел.: (499) 793-54-43, e-mail: [email protected]
АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА: ОСНОВНЫЕ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ПРОГРАММЫ
Статья посвящена основным концепциям аналитической философии языка. В статье рассматривается проблема отношения языка и рациональности. Анализируется социальная природа языка, определяются основные тенденции развития аналитической философии.
Ключевые слова: аналитическая философии, язык, рациональность, значение.
Аналитическая философия является одним из наиболее значительных философских направлений современности, получившим первоначальное признание в англоязычном мире. В наши дни аналитическая философия представлена не какой-то цельной теоретической системой со строго ограниченным набором методологических средств, позволяющих говорить о ней как о направлении, а зачастую лишь способом постановки и решения философских задач, характером аргументации. Поэтому многие исследователи трактуют современную аналитическую философию как определенный стиль мышления, который характеризуется такими, например, качествами, как строгость, точность используемой терминологии, осторожное отношение к широким философским обобщениям и спекулятивным рассуждениям.
Столь широкое определение аналитического стиля, конечно, позволяет включать в аналитическую философию весьма разнообразные явления, так что ее характеристика как целостного направления вызывает определенные трудности. Однако, поскольку стиль все же явление вторичное, указывающее лишь на то, что аналитическая философия присутствует в системе образования и оказывается востребованной в различных сферах культуры, постольку новое состояние аналитической философии позволяет говорить о ней скорее как об исследовательской традиции, имеющей довольно сложную структуру, а не как о стиле или направлении.
Каждая исследовательская традиция включает определенное число специфических теорий, составляющих и объясняющих ее суть, характеризуется некоторыми методологическими особенностями, которые придают ей индивидуальные черты, отличающие от других традиций. Исследовательская традиция не сводится к отдельным теориям и программам, поскольку проходит несколько парадигматических ступеней своего развития, на которых происходит детализация ее общей стратегии. Одной из таких
фундаментальных стратегий, определяющих специфику аналитической философии, является лингвистическая доктрина, согласно которой понимание природы философского знания существенным образом связано с исследованием языка.
Исследование эволюции лингвофилософской доктрины аналитической философской традиции показывает, что осмысление идеи языка носило сложный, зачастую противоречивый характер, позволяющий говорить о выдвижении и смене различных парадигм, программ, версий и концепций, в границах и перспективах которых тема языка приобретала свое конкретное раскрытие.
Для классической парадигмы аналитической философии наиболее характерным было представление о том, что философия является деятельностью по анализу языка. Классическая парадигма включала в себя две программы: программу идеального языка и программу повседневного языка, которым соответствовали методы логического и лингвистического анализа.
Центральное положение программы идеального языка было выдвинуто немецким математиком и логиком Готлобом Фреге как противопоставление поверхностной и глубинной грамматики языка. Поскольку поверхностная грамматика способствует появлению философских заблуждений, постольку он сделал вывод о необходимости замены естественного языка идеальным языком, то есть символизмом, приспособленным для дедуктивных рассуждений. «Логическая правильность, - отмечал Фреге, - никогда не должна приноситься в жертву краткости выражения. Поэтому чрезвычайно важно изобрести математический язык, который сочетает наиболее строгую аккуратность с наиболее возможной краткостью. Для этой цели больше всего будет подходить символический язык, с помощью которого мы сможем прямо выражать мысли написанными или напечатанными символами без вмешательства разговорного языка» [1, с. 116].
В подобной формулировке тезис об идеальном языке имеет узко логическое значение без какого-либо громкого философского резонанса. Однако благодаря Бертрану Расселу фрегевская идеи логической грамматики превратилась в идею философской грамматики, которая, с одной стороны, имеет дело с формой предложения, а, с другой, открывает элементы, образующие реальность, если предложение оказывается истинным.
Отыскивая предельные элементы реальности, философия, по Расселу, не отличается от науки, она не должна считаться «служанкой грамматики», поскольку интерес к языку является преимущественно профилактическим: логически совершенный язык помогает нам предотвращать сомнительные онтологические выводы, а таковыми аналитик считал любые метафизические положения, выходящие за пределы непосредственного знания-знакомства.
Если Рассел был основоположником «слабой» версии лингвистической доктрины, поскольку отказывался отождествлять философию с анализом языка, то «сильная» версия лингвистической доктрины в аналитической философии создана Людвигом Витгенштейном. Эта версия стала ответом на проблемную ситуацию, порожденную расселовской концепцией знания-знакомства. В 1913 г. Рассел начинает разрабатывать теорию суждения, предполагающую знакомство субъекта с чистой логической формой высказывания, в которой имена замещаются переменными. «Во взглядах этого периода, - отмечал А.Ф. Грязнов, - эмпиризм причудливо сочетался с платонистским «реализмом», ибо он считал, что с помощью «знания-знакомства» мы непосредственно постигаем универсалии» [2, с. 44]. Данная теория подверглась сильной критике со стороны Витгенштейна, так что Рассел даже отказался от публикации ее подробного изложения.
Для Витгенштейна же эта критика стала первым шагом к его собственной картинной концепции языка, которая примиряла учение о логической форме с учением о знании-знакомстве, так как фактически представляла собой лингвистический аналог расселовского принципа знания-знакомства, расширенного до объяснения всего языка. Поскольку же большинство тезисов картинной теории применялись не только к идеальному, но и к естественному языку, постольку данная теория распространялась и на мысли, а не только на язык. Следовательно, идеальный язык представляет собой не просто удобное приспособление для проведения дедуктивных рассуждений, а кодификацию всей нашей концептуальной схемы. В результате, Витгенштейн пришел к выводу о том, что философия представляет собой исключительно критику языка.
Получалось, что философия не может осуществлять анализ предложений, эксплицитно устанавливая то, что предложение имеет общего с реальностью, которую оно представляет. Подобные предполагаемые предложения просто не будут определенным образом представлять, какой должна быть реальность, так как они не удовлетворяют условиям осмысленности языка. Любые попытки фиксации результатов философского анализа или «логического прояснения мыслей» будут лишены смысла. Философия не может состоять из философских предложений или истин, поскольку их вообще не может быть. Философия лишь ограничивает спорную территорию науки. «Она призвана, - утверждал Витгенштейн, - определить границы мыслимого и тем самым немыслимого. Немыслимое она должна ограничить внутри через мыслимое»[3, с. 25].
Этот вывод допускал интерпретацию как в духе этически ориентированного «лингвистического пуризма», так и в духе «научного видения мира». Если Витгенштейн склонялся к первой интерпретации, то логические позитивисты Венского кружка - ко второй. Трансформировав картинную концепцию языка Витгенштейна в
верификационистскую теорию значения, логические позитивисты сформулировали антиметафизическую доктрину, получившую широкое признание в аналитической философии.
В соответствии с данной доктриной философские положения и теории отражают недоразумения и непонимания, возникающие из лингвистических трудностей. После того, как логико-лингвистические недоразумения удаляются из области философского беспокойства, то оставшиеся проблемы являются научными по своей природе. В конечном счете, единственно важное знание, которое мы можем иметь, - это научное знание: или формальное (логическое, лингвистическое, математическое), или фактуальное (связанное с эмпирическими науками). В итоге никакой самостоятельной миссии у философии как таковой не осталось. Традиционное философское теоретизирование, по единодушному мнению логических позитивистов, подошло к концу как познавательное занятие. «Отбросив метафизику, - писал Айер, - мы в состоянии увидеть, что функции философии полностью критические» [4, с. 237].
Оставляя в стороне некоторые мировоззренческие расхождения между Витгенштейном и логическими позитивистами, следует отметить, что его позиция соответствовала верификационистской теории значения в той степени, в которой он разделял расселовскую идею реальности, состоящей из объектов непосредственного опыта, то есть из объектов знакомства. Кризис доктрины непосредственного знания породил кризис всей программы идеального языка.
Витгенштейн приходит к выводу, что только повседневный физикалистский язык является жизнеспособным языком. Таким языком в витгенштейновском смысле может быть любой язык, в котором референтами базисных символов являются (возможно, ненаблюдаемые) физические объекты, тогда как язык «Логико-философского трактата» соотносится с объектами непосредственного опыта.
Если Витгенштейн практически уравнял физикалистский язык с повседневным языком, объекты которого лишь в незначительной степени имеют дело с теоретической физикой, то Карнап увидел в физикалистском языке универсальный язык науки, поэтому дальнейшее развитие идеи такого языка пошло в разных направлениях. Витгенштейн свой основной интерес переносит на повседневный язык, а Карнап - на язык теоретической физики.
Карнап воплотил свой подход в концепцию множественности «языковых каркасов», которая была свободна от феноменализма и эмпиризма, однако, в целом сохраняла сциентистскую антиметафизическую направленность, Витгенштейн - в концепцию множественности «языковых игр» как конкретных единств лингвистических и
нелингвистических действий, также имевшую антиметафизический, но уже и антисциентистский, характер.
Благодаря позднему Карнапу исследования в области идеального языка, начинают принимать вид формально-семантических и формально-прагматических исследований идеализированного языка. Подобные исследования, являясь вполне жизнеспособными при решении проблем логики, языкознания, компьютерных наук, с философской точки зрения, представляются слишком абстрактными, поскольку сталкиваются с проблемой понимания, тривиальной в условиях господства концепции непосредственного знания, и весьма сложной в иных случаях.
Во второй программе классической парадигмы аналитической философии проблемы понимания увязывалась с идеей использования предложений в контекстах языковых игр. В основе данной программы лежало представление о повседневном языке во всем многообразии его функций. Такой язык рассматривался как «обычный» и в смысле практики повседневного общения, и в смысле укорененности его в культуре, в «обычаях» общества, его правилосообразных практиках, в его «формах жизни».
Новая программа стала результатом существенных трансформаций в воззрениях Витгенштейна на природу языка, а не просто результатом произвольной смены приоритетов. Самое значимое изменение было связано с отказом от тезиса, согласно которому синтаксические формы предложений в логически корректном языке исчерпывающе содержат все, в чем мы нуждаемся для их понимания. Витгенштейн приходит к убеждению, что истинная логическая форма предложения может быть показана исключительно через его употребление вне зависимости от того, насколько идеален используемый язык. Поэтому акцент и переносится на исследование фактов употребления, косвенно показывающих логическую форму.
Витгенштейн приходит к выводу, что философские проблемы возникают уже не в силу смешения грамматической и логической форм предложений, а по причине «заколдованности» нашего мышления средствами языка, когда слова приобретают особое «метафизическое» употребление, отделяются от своего реального употребления и используются для построения своего рода «воздушных замков», «фантомов языка». Борьба Витгенштейна с «фантомами языка» была борьбой с метафизикой, однако совсем не том аспекте, который выносился на первый план логическими позитивистами.
Позитивисты считали «метафизическими» те вопросы, которые не могут быть решены методами естественных наук или логической дедукцией из научно приемлемых посылок. «Как убедительно свидетельствуют документы периода расцвета позитивизма, -утверждает фон Вригт, - поборники «новой философии» видели в метафизике продукт или
отголосок религиозных верований общества, каким оно было до модерна, -рационализированную личину глубоко иррациональных позиций. Метафизика была философией, помогавшей реакционным силам общества стоять на пути прогресса и тормозить становление эмансипированного, рационального и светского (не церковного) человека» [5, с. 47].
Борьба Витгенштейна с метафизикой носила совершенно иной характер. Мышление, которое философ называет метафизическим, - это не то мышление, которое связано с языковой практикой религиозной культуры, формирующей устойчивое повседневное словоупотребление, а мышление, укорененное в самой науке. «Философы, - утверждает Витгенштейн, - постоянно видят перед собой методы науки и испытывают непреодолимое искушение отвечать на вопросы так, как это делает наука. Эта тенденция является подлинным источником метафизики и заводит философа в полную тьму» [6, с. 62]. Поэтому и целью философии становится не поиск теоретических ответов на некоторые вопросы, а терапия самих вопросов, поскольку «болезнь» видится не в том, что на философские вопросы даются бессмысленные ответы, а в принуждении отвечать на них так, как это делает наука. В терапевтической же перспективе мы можем рассматривать наши понятия разными способами, в том числе и такими, когда вопросы вообще не возникают, а потому мы и не нуждаемся в ответах на них.
Терапевтическая версия лингвистической доктрины аналитической философии, выдвинутая поздним Витгенштейном, получила дальнейшее развитие в работах представителей кембриджской школой лингвистической философии. Аналитики же оксфордской школы сформулировали концептуально-аналитическую и коммуникативную версии философии «обычного» языка, в которых терапевтическая перспектива постепенно переходила в теоретическую. Вместе с тем, уже в 50-е гг. XX в. наблюдается закат обеих программ классической аналитической философии и формирование парадигмы неоаналитической философии.
Ключевая особенность этой парадигмы связана с отказом от антиметафизической доктрины классической аналитической философии и от ограничения философской деятельности исключительно анализом языка. Вместе с тем данный процесс не означал завершения аналитической философии как таковой. Более того, неоаналитический характер новой парадигмы был связан с тем, что в ее рамках в обновленной форме возрождаются практически все версии классической аналитической философии: проекты Рассела, Фреге, Витгенштейна, Карнапа, Райла и Остина обретают в неоаналитической философии новую жизнь.
Разумеется, данный процесс не может рассматриваться лишь в качестве процесса реставрации прежних идей. Становление неоаналитической парадигмы было связано с целым рядом факторов, определивших особенности ее смысловых контуров и контекстов. Эти факторы можно систематизировать в три основные группы.
Во-первых, в рамках новой парадигмы осуществляется критика лингвофилософской доктрины классической аналитической философии и выдвигаются конструктивные программы философского знания. Пионерами этого процесса являются Куайн и Стросон, сформулировавшие программы натурализированной эпистемологии и дескриптивной метафизики соответственно.
Во-вторых, проблема языка получает новую актуализацию в процессе массированной критики эмпиризма в различных сферах философского знания, включая философию сознания, постпозитивистскую философию науки, философию гуманитарного, исторического и социального познания, философию искусства и религии.
В-третьих, формируется неоаналитическая «философия языка», представленная множеством концепций, реализующих ряд идей классической аналитической философии, как в области исследования формализованных языков, так и в области исследования речевых актов и коммуникации, но уже в новом философском контексте.
Неоаналитическая философия языка занимается уже не анализом употребления конкретных языковых выражений, а исследованием общих структур их употребления и семантических форм, предполагаемых в подобном употреблении. Тем самым в центре внимания находятся не просто эмпирически наличные языковые выражения с их конкретными значениями, а структурно-функциональные элементы языка как такового. Предполагалось, что лишь на подобном уровне абстракции мы располагаем возможностями выявить общие признаки, которыми должна обладать любая концептуальная система для того, чтобы она могла порождать знание о том мире, к которому сама же и принадлежит.
Таким образом, можно утверждать, что неоаналитическая философия представляет собой неометафизическую доктрину, опирающуюся на теоретическую философию языка. Если представители классической парадигмы свою цель видели в создании критериальной концепции рациональности, призванной отделить одну часть языка (осмысленную) от другой части языка (бессмысленной), то для аналитиков, работающих в рамках неоаналитической парадигмы данный ход мысли не является приемлемым, поскольку они обязаны построить теорию, которая бы объясняла всю лингвистическую практику. Вместе с тем, само по себе теоретическое объяснение лингвистической практики имеет философский, а не чисто лингвистический смысл только в том случае, если позволяет пролить свет на то, как мы мыслим о мире. Философия языка становится тем самым частью или основой метафизики.
Неоаналитическая философия языка представлена двумя основными программами: холистской, отвергающей возможность разделения вклада значений и вклада нелингвистического мира в подтверждение лингвистических выражений, и нехолистской, стремящейся обособить проблему значения. Обе программы имеют определенные метафизические следствия, хотя перспективы метафизики в обеих программах отличаются друг от друга. Для первой программы характерна слабая версия метафизики, согласно которой изучение структуры языка является лишь одним из методов построения метафизики. В рамках второй программы возможна сильная версия - все метафизические споры имеют лингвистическую природу.
Наиболее ярким представителем холистской программы неоаналитической философии является Дональд Дэвидсон, в качестве условия адекватности семантической теории принимающий принцип композициональности Фреге: удовлетворительная семантическая теория должна отвечать на вопрос о том, каким образом значения предложений зависят от значений составляющих их слов. Предполагается, что пока для некоторого языка не найден ответ на данный вопрос, нельзя объяснить и саму возможность обучения этому языку, поскольку владение языком связано с приобретением способности понимания и построения бесконечного множества предложений в результате освоения конечного словаря и конечного набора правил, иначе сам факт овладения языком становится необъяснимым.
Одно из следствий тезиса о том, что части предложения не обладают никакими иными значениями, кроме онтологически нейтральных, позволяющих им оказывать систематическое воздействие на значения тех предложений, в которых они встречаются, -холистский подход к значению. Если Фреге полагал, что слово имеет значение только в контексте предложения, то для Дэвидсона предложение, а значит, и слово, обладают значениями только в контексте всего языка. Поскольку же идея значения связывается с информацией относительно того, что данное предложение является истинным, постольку создание семантической теории естественного языка рассматривается как построение теории истины для выражений этого языка, которая в принципиальных чертах соответствует теории истины Тарского для формализованных языков.
Основная идея Дэвидсона заключается в том, что язык является инструментом коммуникации благодаря своим семантическим сторонам, благодаря возможности для его предложений быть истинными или ложными. Исследованием того, истинны ли те или иные конкретные предложения, занимаются различные науки, однако изучение условий истинности принадлежит семантике. Если мы хотим выявить наиболее общие особенности мира, то мы должны обратить внимание на то, что делает некоторое предложение языка
истинным. «Можно предположить, - отмечает Дэвидсон, - что если условия истинности предложений поместить в контекст универсальной теории, то получившаяся лингвистическая структура будет отображать общие особенности реальности» [7, с. 345].
Следовательно, семантическое исследование может обслуживать метафизические цели. «Когда мы совместно пользуемся некоторым языком..., - пишет Дэвидсон, - мы принимаем также картину мира, которая в своих общих чертах должна быть истинной. Отсюда следует, что, выявляя общие особенности нашего языка, мы выявляем общие особенности реальности. Поэтому один из способов разработки метафизики заключается в изучении общей структуры нашего языка. Конечно, это не единственный истинный метод метафизики, такого просто не существует. Однако это метод, которым пользовались такие философы, как Платон, Аристотель, Юм, Кант, Рассел, Фреге, Витгеншгтейн, Карнап, Куайн и Стросон, далекие друг от друга по времени и по своим взглядам» [7, с. 343].
Вторая, нехолистская, программа неоаналитической философии языка характеризуется стремлением возродить понятие значения, вывести его из-под критического удара Куайна и преодолеть его ограничение рамками теории истины у Дэвидсона. Попытки возрождения понятия значения были связаны с повышением интереса аналитиков к идеям Фреге и Витгенштейна, что стало одним из характерных явлений в развитии аналитической философии 70-90 гг. XX в., вызванных к жизни не столько историко-философскими мотивами, сколько стремлением к самоопределению аналитического философствования в новых условиях. «Речь в данном случае идет не о буквальном воспроизведении учений Фреге и Витгенштейна, - замечает А. Ф. Грязнов, - а о том, что дискуссии специалистов по современным вопросам философии языка ведутся в основном в пределах того проблемного поля, которое было очерчено этими учениями» [8, с. 57]. Таким образом, дискуссия о Фреге и Витгенштейне в аналитической философии отмечает определенный диалектический момент: если на повестку дня ставится философская проблема значения, то актуализируется творчество именно тех мыслителей, для которых данная проблема представляла повышенный интерес.
В Великобритании возрождение интереса к идеям Фреге началось с работ Майкла Даммита, который даже выдвинул предположение о том, что аналитическая философия - это постфрегеанская философия, поскольку главным достижением Фреге он считает изменение самой перспективы философских исследований, замену эпистемологии как начального пункта исследования логикой, теснейшим образом связанной с философией языка.
Программа Даммита нацелена на создание систематической теории значения, которая рассматривается в качестве единственного основания для разрешения метафизических споров. Причем это уже не «внутренние» аналитические споры, зачастую
малопонятные мыслителям, принадлежащим к иным философским направлениям, а более широкие проблемы, характерные для философии в целом. «Неспециалисты или непрофессионалы убеждены в том, - пишет Даммит, - что философия должна отвечать на фундаментальные вопросы, касающиеся нашего понимания мира. Располагаем ли мы свободой воли? Могут ли душа или сознание существовать независимо от тела? Каким образом мы говорим о том, что нечто является правильным, а нечто - неправильным? Существуют ли вообще что-то правильное или неправильное само по себе, или мы только делаем нечто таковым? В состоянии ли мы знать будущее или воздействовать на прошлое? Есть ли Бог? И неспециалист вполне прав: если философия не ставит перед собой цель найти ответы на эти вопросы, тогда в ней нет ничего хорошего» [9, с. 5].
Получается, что, сосредоточившись на частных логико-лингвистических вопросах типа проблемы значения имен собственных или проблемы логической формы предложений, аналитики встали на путь изоляции от общества и его культуры. Одной из причин подобной ситуации, по мнению Даммита, является тот факт, что аналитическая философия пережила в своем развитии деструктивную фазу, когда именно разоблачение традиционных философских проблем и составляло ее главную задачу. Сегодня большинство аналитиков уже не сомневаются в том, что философия имеет конструктивные задачи, хотя после десятилетий разоблачительной деятельности восстановительные работы продвигаются весьма медленно, поскольку лишены внятной стратегии.
Отсутствие ясности по вопросу стратегии связано с тем, что процесс возрождения конструктивного идеала философии, по мнению Даммита, не должен сводиться ни к возврату к убеждению о том, что некие априорные рассуждения могут служить источником знаний о фундаментальных свойствах мира, ни к согласию с фактическим отождествлением философии с наукой. Таким образом, теория значения дает вариант ответа на вопрос о том, какое именно знание составляет философскую теорию, если мы отказываемся от априоризма и натурализма.
Обновленная философия в таком случае может лишь снабдить нас ясной точкой зрения на понятия, с помощью которых мы мыслим о мире, благодаря чему достигается понимание способа репрезентации мира в нашем мышлении. И лишь в этом ограниченном смысле философия является учением о мире, подобно тому, как специалист по оптике обеспечивает нас линзами, но не указывает нам на то, что мы с их помощью обязаны увидеть. Исследование же фундаментальных структур нашего мышления в аналитической философии осуществляется посредством анализа языка.
Именно этот метод, по мнению Даммита, позволит внести некоторую ясность в ожесточенные метафизические споры между реалистами и антиреалистами, которые имеют
самый различный характер. Например, реалисты (платоники) в математике поддерживают тезис о независимом существовании описываемой этой наукой реальности, а их оппоненты (формалисты и конструктивисты) данный тезис отрицают. Научные реалисты убеждены в существование полагаемых наукой ненаблюдаемых сущностей, а их инструменталистские оппоненты - нет. Реалисты в психологии настаивают на существовании состояний сознания, а бихевиористы полагают, что предложения о ментальном описывают только модели поведения. Физикалисты рассматривают физический универсум как состоящий из дискретных объектов, а феноменалисты полагают, наш чувственный опыт конституирует реальность.
Есть ли у нас какие-либо основания для того, чтобы осуществить метафизический выбор? Идея Даммита состоит в том, между всеми этими и иными дискуссиями существуют семейные сходства: по сути дела речь идет о проблеме существования неких сущностей: чисел, сознаний, материальных объектов и т.д. Данные дискуссии связаны с проблемой корректности реалистической интерпретации некоторого класса утверждений (проблемного класса) и вопросом о том, что именно делает эти утверждения истинными. Причем, не только реалисты полагают, что некие сущности существуют, но и их оппоненты, антиреалисты, считают, что утверждения проблемного класса истинны благодаря вещам некоторого вида. Так, утверждения о физическом мире истинны благодаря актуальному или возможному опыту; математические утверждения истинны благодаря существованию доказательства; утверждения о будущем истинны благодаря некоторым тенденциям настоящего; утверждения о прошлом истинны благодаря памяти или иным следам прошлого; теоретические утверждения истинны благодаря подтверждающим их наблюдениям, утверждения относительно ментальных событий истинны благодаря поведению агента. Таким образом, проведение разделительной линии между реалистами и антиреалистами на основании одних лишь интуитивных критериев оказывается весьма затруднительным.
Свою задачу Даммит и видит в том, чтобы отыскать интеграл, позволяющий свести многочисленные споры реалистов и антиреалистов к противостоянию консолидированных позиций. Таким интегралом к любой версии реализма будет одновременное признание принципа бивалентности для утверждений проблемного класса и интерпретация этих утверждений с целью обнаружения их подлинной семантической формы. Если принцип бивалентности принимается, тогда существуют предложения нашего языка, которые будут истинны, даже если мы не способны знать их в качестве таковых. Отрицание этих принципов конституирует антиреалистскую позицию для утверждений проблемного класса.
Тот факт, что отношение к принципу бивалентности определяет суть позиций реалистов и антиреалистов, еще не дает нам ответа на вопрос о том, насколько разрешим их
спор. Даммит полагает, что нам нет нужды довольствоваться принципом толерантности, поскольку перспектива разрешения метафизических споров все же имеется. «Мой тезис, -пишет он, - заключается в том, что все метафизические проблемы превращаются в вопросы по поводу корректной теории значения языка» [9, с. 338]. В этом случае метафизические тезисы принимают форму тезисов теории значения для утверждений того или иного вида.
Но как мы можем решить, что именно является корректной теорией значения? Для этого следует убедиться в ее работоспособности, заключающейся в том, чтобы данная теория, с одной стороны, в максимальной степени согласовалась бы с лингвистической практикой, а, с другой, и не апеллировала бы к понятиям, которые сами нуждаются в объяснении
Разумеется, не все аналитики придерживаются данных позиций. Самыми известными оппонентами Даммита стали его коллеги по Оксфордскому университету Гордон Бейкер и Питер Г. Хакер, по мнению которых решающее значение для аналитической философии имели взгляды позднего Витгенштейна, а не Фреге. Причем, актуальность Витгенштейна видится Бейкеру и Хакеру не столько в том, чтобы подчеркнуть приоритетность его вклада в становление аналитической философии сравнительно с Фреге, а в том, что поствитгенштейновская философия языка фактически повторила те же ошибки, преодоление которых и составляло основную задачу австрийского мыслителя.
Попытка Витгенштейна раскрыть социальное измерение языка приводит, по мнению Бейкера и Хакера, к изменению приоритетов основных понятий, через которые раскрывается природа языка: значения, понимания, объяснения значения. Философы языка главное внимание уделили значению, определяя его либо через верификационистские критерии, либо через определение истинностных условий, либо через способность выполнять речевой акт, однако они оставили без должного внимания тот факт, что Витгенштейн фактически изменил традиционное соотношение значения и понимания. «Философское рассмотрение значения, - утверждают Бейкер и Хакер, - должно быть приспособлено для анализа понимания, объяснения и коммуникации. Значение есть коррелят понимания»[10, с. 30].
Именно в этом качестве проблема языка представляется Бейкеру и Хакеру основополагающей проблемой всей современной культуры, включая литературу, изобразительное искусство, музыку, лингвистику, психологию, социологию, гуманитарные науки в целом. Философия принимает участие в этом процессе, причем не в качестве совы Минервы, а налаживая плодотворные симбиотические отношения со всей остальной культурой.
Такая симбиотически-ориентированная философия определяет особенности постаналитической парадигмы аналитической философской традиции. Сегодня уже можно
говорить о новой, конвергированной философии, ключевыми вопросами которой становятся проблемы интенсиональных понятий и их роли в современной теории языка, проблемы субъекта и его роли в познании и деятельности, роли языкового сообщества в познании и др.
Если неоаналитическая философия языка воспроизвела некоторые идеи классической аналитической философии в новом контексте, определяемом постпозитивистской философией науки и бурным развитием исследований по семантике и прагматике естественных языков, то постаналитическая философия во многом является философией «синтетической», поскольку ее содержание актуализируется благодаря контактам с научно-ориентированными стратегиями в исследовании языка, с одной стороны, и с континентальной традицией осмысления языка, - с другой. Поэтому постаналитическая философия представлена двумя программами: натуралистической и гуманитарной.
Первая программа связана с теми изменениями в сфере изучения человеческого интеллекта, которые получили название «натуралистический поворот», когда для решения проблем, традиционно считавшихся прерогативой гуманитарных наук, стали широко привлекаться естественнонаучные данные, проводиться междисциплинарные исследования, на базе которых возникла новая дисциплина - когнитивная наука - поставившая на повестку дня задачу создания единой науки о мышлении.
Новая исследовательская программа оказала определенное влияние и на развитие аналитической философии, вместе с тем ее взаимоотношения с когнитивной наукой носят довольно противоречивый характер. Разумеется, целый ряд аналитических исследований в соответствующей области могут представлять интерес и для ученых-когнитивистов, однако было бы ошибкой утверждать, что именно аналитическая философия сформулировала приемлемую для науки парадигму изучения языка, мышления и сознания.
Суть в том, что эволюция аналитической философии осуществлялась в несколько иных условиях сравнительно с эволюцией когнитивной науки. Аналитики затратили значительные усилия на критику спекулятивных аспектов классического ментализма и той формы априоризма, которая была присуща логико-позитивистской доктрине различения аналитических и синтетических суждений. Однако в результате язык вообще лишился своего когнитивного и систематического измерения, поскольку даже допускаемые когнитивистами менталистские и априористские идеализации были поставлены аналитиками под сомнение.
Вместе с тем, обнаружилось, что ученые не собираются отказываться ни от постулирования ментальных внутренних механизмов, отвечающих за человеческое мышление и языковую способность, ни от приписывания языку комплексной семантической структуры. «Мы приписываем мышлению, - отмечает Хомский, - в качестве врожденного свойства общую теорию языка, которую мы назвали «универсальной грамматикой» [11, с.
75]. Очевидно, что подобные исходные принципы противоречат основным методологическим установкам неоаналитической философии языка, как ее холистской ветви, которая испытала влияние натурализированной эпистемологии, - это прежде всего сам Куайн, Дэвидсон и его последователи, так нехолистской ветви, тяготеющей к идеям социальной природы языка позднего Витгенштейна и Даммита.
И все же, несмотря на то, что имеются серьезные расхождения между аналитиками и генеративистами относительно целей и способов исследования языка, сегодня среди аналитиков все чаще стали раздаваться голоса против «кабинетной» философии языка в духе Дэвидсона и Даммита в пользу создания натурализированной семантики, опирающуюся на более ясную научную методологию. Вместе с тем позиция Хомского подвергается критике со стороны тех аналитиков, которые считают понятие практики фундаментальным в нашем исследовании языка. Так, по мнению Бейкера и Хакера, сторонники генеративной грамматики игнорируют в своих как раз те гибкие прагматические принципы, без которых функционирование естественного языка становится попросту невозможным. «Полагать, -отмечают они, - будто правила лишь ожидают своего открытия лингвистами теоретиками, значит путать соответствующие формы объяснения нормативных феноменов с теми формами объяснения, которые подходят только физическим наукам»[10, с. 334].
Таким образом, имеются серьезные расхождения между аналитиками и генеративистами относительно целей и способов исследования языка. Многих аналитиков интересует нормативно-критический или метафизический потенциал актуализации лингвистической темы, тогда как генеративисты озабочены научным исследованием проблемы языка и мышления с соответствующей рефлексией критериев научной методологии. Вместе с тем, они выносят на повестку дня тему, имеющую явный философский резонанс в рамках онтологии сознания и бессознательного - тему внутреннего механизма, отвечающего за языковую способность.
Гуманитарная программа постаналитической парадигмы связана с тем фактом, что в XX в. разработка проблемы взаимосвязи языка и мышления не являлась исключительной прерогативой аналитической традиции. Среди наиболее влиятельных течений в современной философии данная тема в отчетливой форме была поставлена в феноменологии, герменевтике и постструктурализме. Наличие одной и той же темы в различных традициях уже само по себе является основанием для проведения сравнительных исследований, и поэтому, начиная с 80-90 гг. XX в. наблюдается рост числа публикаций, посвященных аналитической и континентальной философии.
Подобные исследования вызваны как потребностями обнаружения параллелей, совпадений или же, наоборот, разногласий в трактовке тех или иных философских проблем,
так и принципиальными интересами, выходящими за пределы чисто академических мотивов и диктуемыми поисками перспектив развития самой аналитической философии в целом. В силу достаточно ощутимых различий между аналитической и континентальной философией тема языка оказалась тем связующим звеном, который позволяет рассматривать обе традиции в некотором проблематическом единстве. Зачастую именно философская тематизация языка открывает возможности для такого диалога аналитиков с континентальными философами, который позволил бы преодолеть разногласия, ранее разделявшие обе традиции.
О наличии подобных разногласий неоднократно заявляли сами аналитики. В частности, конференция в Рэймонте в 1958 г., которую организовали французские коллеги с целью ознакомления с состоянием аналитической философии, стала не столько встречей двух различных философских культур, сколько своего рода официальным размежеванием англо-саксонской и континентальной философских традиций. На заседании секции «Феноменология или «Понятие сознания»?» Райл объявил о существовании непреодолимой пропасти, которая пролегла между обеими традициями. Он обвинил французских философов в догматической приверженности к якобы дискредитировавшим себя процедурам гуссерлианской феноменологии - «платонизирующего картезианства».
Кроме того, Райл в резкой и иронической форме обвинил Гуссерля в претензиях на «фюрерство» в немецкой философии. «Я полагаю, - говорил британский аналитик, - что наши мыслители обладают иммунитетом к идее философии как «царицы наук», потому что они постоянно живут в Кембридже или Оксфорде, находясь в личном контакте с действительными учеными. Претензии на фюрерство исчезают, когда начинаются послеобеденные шутки. Гуссерль же пишет так, как будто он никогда не сталкивался ни с учеными, ни с шутками» [12, с. 182].
В критике позиции Райла большую роль сыграл Даммит, подчеркнувший важность немецкой философии, и прежде всего Фреге и Гуссерля, для становления и развития аналитической философии в целом, и философии языка в частности. Назвав Райла «генералиссимусом оксфордской философии обычного языка»[13, с. 3], Даммит отметил, что райловское влияние на философию было скорее отрицательным, чем положительным, поскольку приучало британских аналитиков к пренебрежительному отношению к континентальной философии.
Вместе с тем, феноменологическая и аналитическая традиции действительно зачастую не просто отличались друг от друга, но и занимали диаметрально противоположные позиции по тем или иным вопросам, так что их соотношение друг с другом должно мыслиться скорее по принципу дополнительности, чем по принципу
совпадения. Например, Гвидо Кюнг отмечает, что феноменология не подписывается под принципом экономии, следуя скорее принципу «не-скаредности» [14, с. 104], поскольку ее цель - объяснить все богатство и все нюансы интуитивно данного, тогда как онтологические интересы аналитиков, стимулирующие исследования в области логической формы, связаны с поиском наиболее простого универсума рассуждения. Поэтому взаимная польза феноменологии и анализа, по его мнению, может рассматриваться преимущественно в эвристическом контексте. Например, материал феноменологической онтологии может послужить стимулом для построения новых логических систем, а формальные системы аналитиков - своего рода аналоги географических карт, помогающих изучать Землю, но не отменяющих сами исследования - усиливают интуицию феноменологов. «Несмотря на различия в целях, - отмечает Кюнг, - феноменологическая онтология и логистическая онтология существенно сравнимы и дополняют друг друга» [15, с. 320].
Теоретические потребности побуждают и представителей философской герменевтики все чаще обращаться к результатам, полученным в аналитической философии, стремление же к гуманизации философского знания, к приданию языковой проблематике мировоззренческой значимости обусловливают интерес аналитиков к трудам философов герменевтического направления. Трактовка понимания как языкового процесса побуждает и представителей герменевтической философии обращаться к лингвистическим исследованиям аналитиков, раскрывающих многомерный феномен языка.
Определенное взаимодействие герменевтики и философского анализа служит примером нарастания интегративных тенденций в западной философии как таковой, обусловленных существованием единой проблематики языка. Однако эти процессы протекают весьма неоднозначно и даже противоречиво. Так, существуют серьезные расхождения между аналитиками и постструктуралистами. Внешне похожие в силу направленности на изучение языка, эти направления зачастую по-разному трактуют его роль в человеческой культуре, что порождает скорее их взаимоотталкивание, чем взаимодействие. Распространение в США одного из вариантов постструктурализма - деконструктивизма -даже привело к своеобразному «конфликту факультетов»: отделения английского языка и литературоведения в университетах выступают в качестве оппонентов философских отделений, на которых преобладает анализ.
В целом, контакт аналитической и континентальной традиций носит достаточно противоречивый характер. В рамках постаналитического движения можно выделить несколько направлений исследований, выражающих его наиболее характерным образом. Определенную роль в этом движении играет конвергенция обеих традиций, имеют место процессы формулирования консолидированных позиций, осуществляется поиск
альтернативы постмодернистскому вызову. Несмотря на то, что дискуссии в рамках этой парадигмы иногда напоминают партийные распри, все же аналитическая философия стремится выработать позицию, на основе которой можно продолжать говорить о рациональности и объективности. Современная аналитическая философия стремится восстановить в правах рациональный дискурс, которому бросает вызов постмодернистская философия языка.
Таким образом, лингвистическая доктрина аналитической философии имеет весьма сложное парадигматическое строение. Можно выделить три таких парадигмы: классическую (методическую), неоаналитическую (теоретическую) и постаналитическую (синтетическую). В рамках каждой парадигмы просматривается по две конкурирующих программы. Классическая парадигма представлена программами идеального и повседневного языка, неоаналитическая - холистской и нехолистской программами, постаналитическая -натуралистической и гуманитарной программами.
Литература
1. Ayer A. Language, Truth and Logic. L.: Gollaner, 1936. 341 p.
2. Baker G.P., Hacker P.M.S. Language, Sense and Nonsense. Oxford, 1984. 292 p.
3. Chomsky N. Language and Mind. Camb., Mass. 1978. 190 p.
4. Dummett M. The Logical Basis of Metaphysics. Harvard Univ. Press. Cambridge (Mass.), 1991. 19 p.
5. Frege G. Translations from the Philosophical Writings of Gottlob Frege. Ed. By P. Geach and M. Black. Oxford, 1952. 136 p.
6. Menger K. A Counterpart of Occam's razor in pure and applied mathematics: ontological uses // Logic and Language: Studies Dedicated to Professor Rudolf Carnap on the Occasion of His Seventieth Birthday. Dordrecht: D. Reidel, 1962. рр. 98-112.
7. Monk R. Bertrand Russell's brainchild // Radical Philosophy. 1996. № 8. рр.77-81.
8. Ryle G. Philosophical Papers. L., 1971. 48 p.
9. Wittgenstein L. The Blue and Brown Books. Basil Blackwell, Oxford, 1958. 223 p.
10. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философские работы. Ч. 1. М.: Гнозис, 1994. 612 с.
11. Вригт Г.Х. Витгенштейн и двадцатый век // Вопросы философии. 2001. № 7. С.
33-46.
12. Грязнов А.Ф. Эволюция философских взглядов Л. Витгенштейна. М.: Изд-во Моск. ун-та. 1985. 170 с.
13. Грязнов А.Ф. Язык и деятельность. Критический анализ витгенштейнианства. М.: Изд-во Моск. Ун-та. 1991. 139 с.
14. Дэвидсон Д. Метод истины в метафизике // Аналитическая философия: становление и развитие. М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. С. 343-360.
15. Кюнг Г. Мир как ноэма и как референт // Аналитическая философия: становление и развитие. М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. С. 302-322.
Zolkin A.L.
THE ANALITICAL PHILOSOPHY OF LANGUAGE: THE MAIN INVESTIGATIONAL PROGRAMS
The article is dedicated to the main conceptions of the analytical philosophy of language. The article dwells on the problem of relation between language and rationality. The social essence of law is analyzed, the main trends of the development of analytical philosophy is specified.
Keywords: analytical philosophy, languages, rationality, meaning.
