CC BY
102
АЛТАЙСКИЕ СКАЗКИ В СИСТЕМЕ ФОЛЬКЛОРНЫХ ЖАНРОВ
Т.М. Садалова
Ключевые слова: алтайская сказка, система фольклора, жанр, синкретизм, героический эпос.
Keywords: Altaic tale, The system of folklore, Genre, Syncretism, Heroic epos.
Алтайская народная сказка (чбрчбк) является одним из самобытных жанров фольклорного наследия алтайского народа, но ее место в системе других жанров алтайского фольклора еще не было предметом самостоятельного исследования. Однако изучение данной проблемы необходимо для полного представления о сказке как органичной части алтайского фольклора, в связи с чем в данной статье рассматривается соотношение алтайских сказок с другими жанрами.
Взаимодействие сказок с другими фольклорными жанрами относится к числу известных тем, к которым в свое время обращались А.Н. Веселовский [Веселовский, 1940], В.Я. Пропп [Пропп, 1986], Е.М. Мелетинский [Мелетинский, 1958] и др.
Алтайские сказки начали издаваться с середины XIX века тюркологами В.В. Радловым [Радлов, 1866], Г.Н. Потаниным [Потанин, 1883], В.И. Вербицким [Вербицкий, 1893] при активном сотрудничестве с ними алтайского писателя-просветителя М.В. Чевалкова, но до сего дня количество исследований, посвященных алтайским сказкам, невелико. Так, в алтайской фольклористике отдельные аспекты анализа сказок были обозначены в работах С.С. Суразакова [Суразаков, 1982], которого особенно интересовали вопросы взаимодействия эпических сказаний и сказок. Он исследовал эту проблему в связи с полемикой о происхождении героических сказаний и поставил под сомнение точку зрения ряда исследователей, в числе которых Г.Н. Потанин [Потанин, 1883], В.М. Жирмунский [Жирмунский, 1960], о том, что алтайский эпос возник из трансформации жанра сказок. Исследователь возражал против такой однозначной трактовки происхождения эпического жанра и отмечал, что присутствие сказочных элементов является результатом взаимодействия и взаимопроникновения данных жанров. М.А. Демчинова на примере разновременных записей от известного алтайского сказителя Т.А. Чачиякова рассматривала изобразительные средства сказания и сказки, раскрывая стабильность блока поэтических средств и пределы их варьирования [Демчинова, 2003].
Нами были продолжены целевые записи и изучение алтайских сказок, что создало основу для проведения научной систематики всего имеющегося фонда алтайских сказок, начиная с первых их записей в середине XIX века, и подготовку академического издания текстов алтайских народных сказок [Алтайские народные сказки, 2002]. Ранее алтайская сказка изучалась нами в аспектах ее исполнения в обрядовой культуре алтайцев, взаимосвязи с мифами, сказаниями, песнями в контексте их бытования и развития [Садалова, 2003].
Целью исследования в данной статье является анализ жанрового взаимодействия алтайских сказок с другими фольклорными жанрами: мифами, героическими сказаниями, песнями, благопожеланиями, заклинаниями, проклятиями, загадками, бытующими в единой фольклорной системе.
Рассмотрение обозначенной проблемы мы начинаем с характеристики взаимодействий сказок с героическими сказаниями в сюжетике. С.С. Суразаков полагает, что сюжеты о борьбе с чудовищами в героических сказаниях в древности составляли самостоятельные произведения, небольшие по объему; отдельные из них со временем получили устойчивость, стали вводиться в состав крупных произведений. В связи с тем, что ранний эпос еще не вполне обособился как повествовательный жанр, сюжеты мифа, сказки и эпоса взаимопроникают, это наблюдается на последующих этапах развития эпоса. К тому же в некоторых случаях один и тот же сюжет мог развиться и в жанре сказки, и в жанре героического сказания, приобретая в их рамках специфические черты [Суразаков, 1982, с. 41-42]. Так, первоисточниками отдельных сюжетов сказок стали «разрушенные» произведения из жанра сказаний [Алтайские народные сказки, 2002, с. 306312], которые мы отнесли к числу богатырских сказок. Или же, наоборот, их первоисточниками были сказки, которые затем усложнились до более развернутых произведений и обрели жанровые черты богатырских сказок. В одном из вариантов сказки «Брат Боодой-Кекшин и сестра Боодой-Коо» [Алтайские народные сказки, 2002, с. 300-306] наблюдаем «облачение» сказочного сюжета в поэтическую ткань эпического сказания. В данном варианте текст сказки имеет стихотворную форму, в нем основной акцент сделан на статусе антипода, который связан с властелином подземного мира - Эрликом, и борьба героя с ним приобретает глобальные масштабы.
В некоторых сказках, например в вариантах сказки «Тангзаган» [Алтайские народные сказки, 2002, с. 232-238], к сказочному сюжету о женитьбе героя на женщине-гусыне без мотивированной связки присоединяется сюжет героического сказания. Связкой для контаминации двух сюжетов является мотив об угоне в плен сестры героя. В сказку «Ездящий на семи рыжих конях Ескюс-Уул» [Алтайские народные
сказки, 2002, с. 270-300] включен фрагмент сюжета из эпического героического сказания о поездке героя в подземный мир Эрлика, что мотивируется как одно из поручений антипода.
Так отдельные сказки, в большинстве случаев с усложненными дополнительными сюжетными линиями, могут контаминироваться с эпизодами из эпических произведений.
Взаимосвязь сказки и героических сказаний проявляется в стиле и поэтике. Так, например, под воздействием сказаний происходит ритмизация текстов сказок, которая обусловлена несколькими причинами. Во-первых, исполнение сказок практикуется сказителями, которые по аналогии со сказаниями сказочные повествования облекают в стихотворную форму. Таким образом они привносят в сказки стилевые особенности другого жанра. Это характерно для сказок, исполняемых сказителями А.Г. Калкиным, Т.А. Чачияковым, сказочником Д.К. Сунюшевым. Во-вторых, отдельные сказки с усложненными сюжетами «тяготеют» по ритмизованному изложению к эпическим сказаниям, что наблюдается в сказках Д.К. Сунюшева [Алтайские народные сказки, 2002, с. 270-300]. В-третьих, как мы уже отмечали, репертуар сказок пополняется «разрушенными» текстами эпических сказаний, которые частично сохраняют свои жанровые стилевые особенности. Ярким примером тому является краткий фрагмент текста о старой богатырше Санаа-Мерген, которая одолела врагов в своей последней битве: Сыргал]ыннан’ ок }азады, кулузуннан ’ ]аа этти. Сар]у-куруттан ’ амзап ]иди, сары суузынан ’ ичип ийди, сары чдлгд бастырып, буурыл чачын сыймай таррты, сайак Сары эчкизине минип, кара тайганы костоп барды. ‘Из сыргалдьина сделала стрелу, из камыша сделала лук. Попробовала свое масло-курут, испила из своей желтой реки, вышла в желтую степь, погладила свои седые волосы, сев на свою резвую рыжую козу, направилась к черной горе ’ [Алтайские народные сказки, 2002, с. 308-309].
Отдельные сказки изложены прозой с ритмизованными вставками, что представляет собой своеобразное сочетание ритмизованной прозы с типизированными поэтическими формулами. Ритмизация прозаической речи достигается перечислениями, повторами, а также с помощью вспомогательного глагола эмтир ’оказывается’ или глагольного аффикса - тыр / тир; например, бартыр ‘пошел, оказывается’; келиптир, ‘пришел, оказывается ’; айдыптыр ‘сказал, оказывается ’. Приведем пример поэтической формулы иносказательного выражения традиционного гостеприимства из текста «Ездящий на семи рыжих конях Ескюс-Уул», сочетающейся с глагольными вспомогательными формами: Онон ‘Бдру-Каан айдыптыр: - Баспаан айылчы келиптир, базалбастан’ сойоор - дептир. - Келбеен айылчы келиптир, кепшенбестен ’ сойоор - дептир. ‘Потом Берю-Каансказал, оказывается: - Пришел, оказывается, гость, который ни разу не приходил, заколите то, что не может ходить. Зашел, оказывается, гость, который ни разу не заходил, заколите то, что не может жеваться, - сказал он ’.
О воздействии сказаний на сказки мы можем судить по распространенным традиционным эпическим формулам, которые встречаются в текстах сказок в усеченных кратких формах. Так, в тексте сказания сначала обычно представляется описание с развернутыми перечислениями охранников стойбища (орлов, беркутов, соколов, псов), затем с теми же полными формульными характеристиками эти персонажи вводятся в действие. В сказке же характеристики персонажей и само сюжетное действие соединяются в двух предложениях, например: Тен ’ери тубинен ’ келетен дштулерин кетеп отурган эки тун ’ей боро карчааларына айтты... 'Двум своим одинаковым серым ястребам, выжидающим врагов, которые из глубины неба могли напасть, он велел...', Jердин’ устуле келетен дштулердин’ jылдык jерден’ jыдын алатан, айлык jерден ’ кдслд кдрдтдн эки тун ’ей кара тайгылдарына jууктап келеле, айтты ' Двум своим одинаковым черным псам, чующим запах врагов на расстоянии с год пути, приходящим по земле, видящим все на расстоянии с месяц пути, Ай-Каан, подъехав, велел' [Алтайские народные сказки, 2002, с. 83-84].
Сложные начальные формулы сказок схожи с формулами эпоса, например: Мынан ’ озо-озо jебрен чакта эмискен энези ]'ок, азыраган адазы jок jети дскус уул jер-jен ’естин ’ устине тенип баскылап jурет 'Давнее-давнего, в давние времена по мшистой земле бродили семеро парней-сирот, у них не было ни матери, которая бы их своей грудью выкормила, не было ни отца, который бы их вырастил’ [Алтайские народные сказки, 2002, с. 215]. Традиционные формулы-метафоры, используемые в героических сказаниях, в сказках обычно переходят в сравнения. Например, в поэтической формуле из сказки «Воробей» реальное время сжимается до предела, выражаясь через сравнение: Ийиктий айланып, айлар дтти, ээчий-деечий айудый уур ]ытдар ]^1лып дтти ‘Как веретено, кружась, друг за другом прошли месяцы, и, как медведи, тяжело проползли годы' [Алтайские народные сказки, 2002, с. 114].
Рассматривая соотношения сказки с другими жанрами в системе алтайского фольклора, следует сказать и о межжанровых взаимодействиях, которые наблюдаются в таком явлении, как песенные вставки в сказках. Присутствие песен в сказках восходит к древним синкретическим формам бытования сказки и песни. В современном состоянии в алтайской сказочной традиции наблюдаются две формы исполнения песенных вставок: 1) песенные тексты исполнителем проговариваются речитативом, то есть прозаическая речь в сказке чередуется со стихотворным текстом песни; 2) песни распеваются сказочником, то есть прозаическая речь перемежается с исполнением песни, что может соответствовать жанроопределяющему термину «сказка-песня» (чдрчдк-сарын), бытующему у телеутов. Первое явление характерно в основном для сказочной традиции южных алтайцев (исключение составляет этническая группа телеутов, у которых песни в сказках распеваются). Исполнение сказок с распеванием песенных вставок наблюдается у этнодиалектных групп северных алтайцев: кумандинцев, тубаларов, челканцев. На наш взгляд, речитативное проговаривание сказочниками песенных текстов не является свидетельством иной манеры их исполнения, а фиксирует
вторичность подобной традиции как результат «забывания» песенной формы. В этом нас убеждают не только сохранность распевания песенных вставок у телеутов, но и выделение в сказках южных алтайцев начала песенного текста соответствующей ситуации фразой: Мындый кожон ’ды ол кожон'дой берди 'Такую песню он запел'. В прозаическом исполнении самих сказок, стихотворная организация текстов песен остается устойчивой.
Песенные вставки в сказках исполняются особым напевом, отличающимся от мелодий традиционных песен северных и южных алтайцев: кожон ’, jан ’ар, табыр, такпах, тандыр, сарын и т.д. В то же время в традициях исполнения песенных вставок у разных этно-диалектных групп есть свои особенности мелодики, то есть «каждая традиция своеобразна и обладает особенностями, свойственными только ей» [Кондратьева, 2002, с. 43]. Но внутри одной локальной диалектной группы напевы песен в сказках совпадают с напевами песенных вставок в текстах героических сказаний, преданий. Так, например, песни-вставки в сказке «Паклан Тас и Талмыс» [Алтайские народные сказки, 2002, с. 338-346] и песни в сказаниях у челканцев имеют один напев, такое же явление мы наблюдаем в исполнении песен сказания и исторических преданий у телеутов. Видимо, песни-вставки во всех этих жанрах имели единую песенно-поэтическую традицию исполнения в рамках одной этно-диалектной группы. Поэтому музыковед Н.В. Кондратьева, анализируя напевы песенных вставок алтайских сказок, отметила, что теленгитские «по музыкально-стилистическим признакам <...> существенно отличаются от напевов кожон. Однако закономерности их поэтической, ритмической и ладовой организации находят соответствия в колыбельных укачиваниях и скотоводческих заговорах» [Кондратьева, 2002, с. 64]. Присутствие песенных вставок в основном ограничивается волшебными и новеллистическими сказками; в сказках о животных и бытовых зафиксированы единичные варианты.
Песенные вставки в текстах сказок строго обусловлены развитием сюжетов. Исполнение песни в сказке героем или другим персонажем является совершением действия или побуждением к действию, получением или передачей информации в той или иной ситуации с конкретной целью, которая достигается или не достигается. Так, например, при анализе алтайских волшебных сказках нами выделено более десяти форм действий героев и персонажей с использованием песен, в число которых входят следующие: просьба героя о помощи; условие антипода герою; дезинформация антиподом близкого герою персонажа; магическая формула или просьба героя определенному персонажу совершить определенные действия; информация близкого героя о том, чтобы другой близкий узнал о родстве с героем; требование антипода улучшить его состояние или, наоборот, просьба герою; условие героя антиподу с имитацией, что оно выгодно антиподу; передача героем информации о приближении антипода и т. д. [Садалова, 2003, с. 103116]. При этом действия героя и антипода бывают актуальными только в рамках фрагмента с песенными вставками или же влияют на исход всего сюжета. Так, в сказке «Танайак» девушку преследует сын подземного владыки Эрлика, она добегает до большой березы и исполняет песню магического содержания. Береза раскалывается надвое, девушка входит в нее и поет еще раз, береза закрывается, девушка оказывается внутри березы, а когда опасность миновала, она снова исполняет песенную просьбу, чтобы береза ее выпустила. Береза раскалывается, девушка выходит на свободу [Кандаракова, Толбина, 1992, с. 56-57]. Здесь песенная партия героя является магической формулой - просьбой определенному объекту совершить определенные действия, чтобы спастись от опасного антипода.
Наибольшее разнообразие песенных вставок наблюдается в волшебных сказках, например в сказке «Алтын-Каньпюк» [Алтайские народные сказки, 2002, с. 200-214]. В этом тексте песню поет мать, обиженная несправедливым отношением мужа к их новорожденному ребенку, который родился в его отсутствие. Отец выбрасывает мальчика на улицу, его забирает хан из подземного мира; песню поет повзрослевший мальчик, который вырос в чужом ханстве, жалуясь на свою безродность. В этих случаях функциональное назначение песен - обратить внимание антипода на свое тяжелое состояние. Затем герой женится без спроса на дочери своего спасителя - хана, молодые сбегают из ханства, мать девушки догоняет их и пытается вернуть дочь, в сказке присутствует несколько песенных диалогов между матерью и дочерью, функционально предназначенных улучшить состояние близкого персонажа.
В новеллистических сказках также зафиксировано большое количество песенных включений, в частности в сказках «Сан-Ару» [Алтайские народные сказки, 2002, с. 322-338], «Паклан Тас и Талмыс» [Алтайские народные сказки, 2002, с. 338-346] присутствует около десяти песенных вставок. Но в новеллистических сказках их функции более однородны: чаще всего они служат примерами песенных брачных испытаний героев.
Иногда в песнях сказок выражается эмоциональное состояние персонажа, что является наслоением более позднего времени на пути развития песен в сказках от сюжетно-информативного содержания к передаче лирико-психологических состояний действующего персонажа.
Следует отметить, что на песенные вставки в сказках оказали свое влияние обрядовые песни: магические заклинания [Алтайские народные сказки, 2002, с. 300-306], плачи и свадебные [Алтайские народные сказки, 2002, с. 338-346]. Видимо, их сближает то, что песни в сказках, как и обрядовые песни, имеют свой контекст и исполняются с определенной целью.
Активные взаимовлияния сказок и мифов наблюдаются в их сюжетике. Так, отдельные тексты алтайских сказок во многих случаях характеризуются своей жанровой синкретикой. Данное явление свидетельствует не только об их древних жанровых чертах, что отмечалось в свое время А.Н. Веселовским
[Веселовский, 1940], но и, как мы считаем, о незаконченном процессе жанрообразования алтайской сказки. Общие моменты жанров мифа и сказки о животных наблюдаются в этиологических объяснениях повадок животных, особенностей их внешнего вида и т д. Так, мы узнаем, почему сорока оглядывается, когда находит себе пищу, почему именно так кричит та или иная птица, как появились отметины под глазами марала и т. д. Все локальные сюжеты мифов-сказок в международных сюжетах европейских сказок не встречаются.
Взаимоотношения с мифами и преданиями отражены и в поэтической стилистике алтайских сказок. Так, например, сказалось влияние мифов или преданий на лаконичность начальных традиционных формул, в частности в сказках о животных, иногда в волшебных. Заметна схожесть начала преданий и бытовых, новеллистических сказок. Например, большинство начальных формул ограничивается краткой фразой: Озодо Алтайда ' Раньше на Алтае'. При этом информация о топониме Алтай не только свидетельствует о конкретности или поэтичности образа древней территории, но и настраивает слушателей на достоверность происходящего в сказке. Возможно, именно установкой на достоверность продиктованы совпадения формул мифов, сказок и преданий.
Нами вычленены два типа финальных формул - этиологизмов: 1) в некоторых сюжетах они тесно связаны с самим содержанием сказки; 2) или они завершают самостоятельные сюжеты мифологического содержания, которые в стяженной форме присоединяются к основному сюжету при помощи определенной мотивировки. Например, раненая собака, обиженная невниманием хозяина, становится волком: Бдру бол калан ол ' Так он стал волком' [Алтайские народные сказки, 2002, с. 152]; братья за развязывание бесконечных войн на земле и на небе были превращены Юч-Курбустаном в созвездие: Эмди Jети Каан деп jылдыс Алтын-Казыкты айланып jурер, ары-бери барбас ’Теперь созвездие Семи Каанов кружится вокруг Золотого Кола; в сторону не уходит' [Алтайские народные сказки, 2002, с. 222].
Взаимодействие сказок с малыми жанрами происходит в основном на уровне включения их в сказку в качестве медиальных формул в монологах и диалогах сказочных персонажей. Например, герой произносит поговорку: Олдргд турган бойымды сен тиргистин! Кдксимнин дчкдн одын сен камыстын... ‘Ты оживил меня умирающего! Зажег потухший огонь в моей груди...’ [Алтайские народные сказки, 2002, с. 118]; или благопожелание: Jаактуларга айттырба, ]арындуга туттурба... ‘Языкастым не дай себя оскорбить, плечистым не дай до себя дотронуться...’ [Алтайские народные сказки, 2002, с. 288-289]. В текстах сказок часто употребляется поговорка, используемая при проведении свадебного обряда: Jаан состо ]ажыт ]ок, улу состо уйат ]ок ‘ В большом слове тайны нет, в великом слове стыда нет ’ [Алтайские народные сказки, 2002, с. 250], с которой родственники жениха начинают ритуал сватовства невесты.
Своеобразие медиальным формулам придают магические заклинания, заговоры, отразившие архаичные связи сказочного жанра с обрядами магического значения. Например, герой произносит заклинание, чтобы больше не встречаться со своим антиподом: Алдын ары болуп, аркан бери болуп }ур... ‘Будь лицом от меня, спиной ко мне’ [Алтайские народные сказки, 2002, с. 92], характеристика персонажу дается в форме загадки: Бойы субече сынду да болзо, сум талайдый унду, ]ер-тенери торгултып ]уретен унду кижинен айрылган куш ол ‘Сама она хотя ростом с ребрышко, но она ведь произошла от человека с голосом, подобным грохочущему морю‘ [Алтайские народные сказки, 2002, с. 72]. Выражение употреблено в значении «мала ростом, но голосиста».
При использовании образцов малых жанров в монологах и диалогах сказочных персонажей их содержание становится более эмоционально насыщенным и поэтичным.
Так, в результате взаимодействия сказки с другими жанрами национального фольклора происходят определенные изменения в сюжетном составе и поэтико-стилистической ткани данного жанра, что свидетельствует не только о сохраненных по сей день реликтовых чертах в сказке, но и о продолжающемся процессе ее жанрообразования.
Литература
Алтайские народные сказки / Составление, подготовка текстов, перевод Т.М. Садаловой при участии К.М. Макошевой. Новосибирск, 2002. Сер. Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока. Т. 21.
Вербицкий В.И. Алтайские инородцы. М., 1893.
Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1940.
Демчинова М.А. Сюжеты и стиль алтайской волшебной сказки. Горно-Алтайск, 2003.
Жирмунский В.М. Сказание об Алпамыше и богатырская сказка. М., 1960.
Кандаракова А.М., Толбина М.А. Алтайские народные сказки. Горно-Алтайск, 1992.
Кондратьева Н.В. Музыка алтайских сказок // Алтайские народные сказки. Новосибирск, 2002.
Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки: Происхождение образа. М., 1958.
Потанин Г.Н. Очерки Северо-Западной Монголии. СПб., 1883. Вып. 4.
Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.
Радлов В.В. Образцы народной литературы тюркских племен Дзунгарии и Южной Сибири. СПб., 1866. Ч. 1.
Садалова Т.М. Алтайская народная сказка: этнофольклорный контекст и связи с другими жанрами. Горно-Алтайск, 2003.
Суразаков С.С. Из глубины веков. Горно-Алтайск, 1982.
