CC BY
113
Е. Е. Бразговская
АЛГОРИТМЫ ОТОБРАЖЕНИЯ МЕТАФИЗИЧЕСКИХ АБСТРАКЦИЙ
Если спросят, что есть это Ничто,мы ответим, что не можем его описать, поскольку оно не есть ...
Ж.-П. Сартр
Невозможно мыслить как Отсутствие, так и Присутствие, если они не превращены нами в знак.
Умберто Эко
Основное направление работы — систематизация алгоритмов языкового отображения такого «странного» метафизического объекта, как Nicosc (Несуществование, Ничто). Вопрос об актуализации абстракций (о возможностях определения заведомо неопределяемого) будет представлен на материале текстов польскоязычного метафизического дискурса: работы польско-британского философа Лешека Колаковского «Horror metaphysicus»1 и философско-художественных текстов Станислава Лема и Чеслава Милоша2. Отмечу, что такого рода исследования возможны исключительно как междисциплинарные. В анализе языковых игр философов лингвистическая составляющая вопроса сопрягается с вопросами философии языка (референция, отображение, интерпретация) и философскими основаниями семиотики (знаковая концептуализация мира).
Философская метафизика, обращенная к предельным основаниям жизни, вводит в свой язык номинации абстракций высших порядков: Trwalosc (Дление), Absolut,
1 Kolakowski L. Horror metaphysicus // Kolakowski L. Jesli Boga nie ma. Horror metaphysicus. — Poznan: Zysk, 1999. — S. 195-288.
2 Lem S. Rien do tout, ou la Consequence // Lem S. Doskonala proznia. — Krakow: Wydawnictwo literackie, 1985. Лем С. Ничто, или Последовательность // Лем Ст. Библиотека XXI века. — М., 2004. — С. 65-76. Lem S. Jak ocalal swiat // Lem S. Bajki robotow. — Krakow: Wydawnictwo Literackie, 1964. Лем С. Как уцелела Вселенная // Лем С. Сказки роботов. — М., 1993. Milosz Cz. Jasnosci promieniste i inne wiersze. — Warszawa-Paryz. Zeszyty literackie, 2005.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2011. Том 12. Выпуск 4
73
Obecnosc (Присутствие) и др. Они выступают исходной точкой философской мысли, организуют ее пространство, задают сюжет создаваемого текста. Наиболее парадоксальными в этой группе являются обозначения, отрицающее само бытие, — Nieobecnosc (Неприсутствие), Nicosc (Несуществование), Niebyt (Небытие)3. Мы считаем их знаками. Из этого положения выходят все сюжетные линии данной работы: можно ли определить границы семантического пространства таких знаков и создать алгоритмы их интерпретации; что выступает в качестве их референтов; насколько истинно знаки отображают свои референты и др. Сама постановка вопросов говорит о том, что лингвистический поворот в философии переходит в фазу системного и междисциплинарного анализа языка самой философии4.
Говорить о слове Nicosc (Ничто), как знаке — значит признавать, что оно отображает нечто существующее, то есть обладает внеязыковым референтом. Вопрос о референтах знаков абстрактных объектов не включается в сферу интересов «традиционной» лингвистики. Однако современная семиотика (как и средневековые реалисты) говорит о невозможности изучать системы знаков, не обращаясь к тому, что побуждает их производить: знак существует постольку, поскольку нечто замещает и отображает5. По Ч. Милошу, объекты, подобные Ничто, принадлежат «подкладке», оборотной стороне мира:
Kiedy итц, zobaczp podszewkg swiata.
Drugq strong za ptakiem, gdrq i zachodem slonca («Sens»).
Когда умру, увижу подкладку мира,
Оборотную сторону его за птицей, горой и заходом солнца6.
В современном мире мало тех, кто, как Милош, признает реальность существования абстрактных объектов: «на земле бегают и исчезают зайцы, лисицы, лошади, но где-то там вверху существуют вечные идеи зайцовства, лисицства, лошадства, рядом с идеей треугольника» («Piesek przydrozny»). Большинство считает создание абстракций «играми» философов. Например, у С. Лема мы встречаем, в том числе, и номиналистическую точку зрения: возможно, Ничто — всего лишь языковой конструкт7.
3 В современной философии языка для номинации класса такого рода объектов создан неологизм noneism — Priest G. Towards Non-Being: The Logic and Metaphysics of Intentionality. — Oxford: Oxford University Press, 2005. — P. 14.
4 Из пока еще немногочисленных работ этого направления отмечу: Kenaan Н. The present personal: philosophy and the hidden face of language. — New York: Columbia University Press, 2005. Priest G. Towards Non-Being: The Logic and Metaphysics of Intentionality. — Oxford: Oxford University Press, 2005. Анкин Д. В. Пролегомены к семиотике философии. — Екатеринбург, 2003. Биби-хин В. В. Язык философии. — СПб., 2007. Григорьев Б. В. Философия как часть семиологии. Имена и вещи: предметность и функции знака. — М., 1999. Красиков В. И. Предельные значения в философии. — Кемерово, 1997.
5 Eco U. Kant and the platypus. Essays on language and cognition. — London: Vintage, 2000. — P. 12.
6 Здесь и далее подстрочные переводы выполнены автором работы. — Е. Б.
7 Язык — автономный генератор метафизики, с его помощью можно предпринимать самые различные опыты, в том числе, создания несуществующего. Лем С. Философия случая. — М., 2005. — С. 107.
Факт признания того, что референт знака существует в виде «реального» объекта или понятия-конструкта, на интерпретацию знаков, подобных №с05с, не оказывает существенного влияния, поскольку в данном случае наше внимание обращено исключительно на объект отображения. Семантика любого элемента всегда описывается на линиях его связей с элементами «своей» и других систем. Так, значение знака устанавливается в процессе соотнесения с его референтом. Интерпретируя способ соотнесения (отображения), мы входим в пространство смысла. Вот почему анализ семантического пространства знака Шсобс заставляет обратить внимание на то, как именно существует его референт, имеем ли мы возможность его эмпирического познания и языкового отображения.
В качестве референта №со$'с выступает парадоксальное для восприятия свойство неприсутствия физического мира. Такой референт невозможно идентифицировать в мире и помыслить. «Неприсутствие» — это свойство класса объектов. Прежде всего, мы не в силах думать о свойстве как таковом вне актуализируемого этим свойством объекта. Но в той же степени невозможно мыслить и связку «неприсутствие чего-либо» (например, облака). Наш язык позволяет говорить только о том, что отсутствует в измерении здесь-сейчас. А это уже высказывание об объекте, который мы мыслим, несмотря на утверждение его отсутствия.
Естественно, что интерпретировать связь знака с эмпирически непознаваемым референтом сложно. Удаленность знака от референта создает очень высокую степень энтропии. Значения таких знаков, как Абсолют, Ничто, Вечность и др., априорно неопределяемы, субъективны, неверифицируемы. Их интерпретация сопряжена с выходом за границы мира в пространство трансцендентных, или предельных объектов (лат. 1гашсепс1еш — перешагивающий, выходящий за пределы). Сами знаки также получают определение предельных8.
Функция любого знака — актуализация отсутствующего. Замещая в высказывании референт, знак тем самым выносит замещенное в пространство присутствия9. Но как описать то, что нельзя помыслить, справляется ли с этим язык? Его линейность и сегментация входят в противоречие с онтологией предельного референта. Отсюда берут начало языковые игры философов. В рамках данной статьи будет представлен логико-семиотический анализ и систематизация способов отображения предельных объектов.
Языковое отображение абстракции начинается с процедуры «заключения» ее в знак, обладающий грамматическим признаком «предметности». Теперь Мсовс получает возможность функционировать в тексте как некоторая «вещь» (хотя, с логической точки зрения, это, скорее, свойство).
Однако собственно процедура отображения запускается только в процессе предикации, или операции приписывания к имени абстракции предикатов — знаков для отображения свойств и отношений. Языковые игры философов варьируются именно на этой ступени. Степень актуализации предельного объекта определяется семантикой приписываемого предиката.
8 Мамардашвили М. Пространство мысли и язык философии // Мамардашвили М. Мой опыт нетипичен. — СПб., 2000. — С. 98. Kolakowski L. Jesli Boga nie ma. Horror metaphysicus. — Poznan: Zysk, 1999. — S. 202. Красиков В. И. Предельные значения в философии. — Кемерово, 1997. Уайтхед А. Избранные работы по философии. — М., 1990.
9 Бибихин В. Язык философии. — СПб., 2007. — С. 57.
1. Определяя Nicosc, Л. Колаковский в книге «Horror metaphysicus» использует максимально широкий по семантике предикат бытия, или всеобщего существования: Nicosc jest dlatego zejest. По существу, мы имеем дело с «непредикативной» дескрипцией. Свойство (быть), приписанное объекту, не в силах его актуализировать, сделать доступным для восприятия. Формула несуществование существует, поскольку существует, возвращает нас к средневековому спору об универсалиях, к идее Сведенборга
о языке «чистых» знаков. В контексте семиотики подобным алгоритмом отображения создается индексально-символический знак. Он лишь индексирует («подтверждает») существование Nicosc в мире, оставляя при этом референт недоступным для восприятия. Нереференциальное употребление переводит знак в класс символов, которые из пространства естественного языка выглядят бессмысленными10.
2. Следующим алгоритмом отображения объектов, подобных Nicosc, становится операция приписывания «отрицательных» предикатов (отрицающих наличие у объекта соответствующих свойств). В ходе этой парадоксальной дескрипции (приписывая свойство объекту, мы на самом деле изымаем его атрибут) происходит превращение объекта описания в самого себя. Так, у Колаковского Nicosc определяется как не-вещъ, не-объект, не-субстанция, не-Бог, то есть лишенное всех определенностей Ничто. Здесь, говорит Колаковский, язык «ломается», доходит до пределов выражения, до horror metaphysicus11.
Тем же приемом приписывания «отрицательных» предикатов пользуется и С. Лем. В рассказе Jak ocalal swiat Машина, сотворяя Несуществование, последовательно изымала из мира предметы, лишая его всех характеристик:
Maszyna ... robila Nic, a to w ten sposob, ze kolejno usuwata ze swiata rozmaite rzeczy, ktore przestawaly istniec, jakby ich w ogdle nie bylo.
Поскольку редукцию мира (Лем для обозначения этого процесса разворачивает ряд синонимов: redukowac, zmniejszac, odejmowac, unicestwiac — редуцировать, уменьшать, изымать, разрушать) вовремя удалось остановить, мир остался, хотя и несколько «продырявленный Несуществованием» (podziurawiony Nicosciq).
Редукция бытия до небытия представлена и в одном из лемовских «Предисловий к ненаписанным книгам» — роману Соланж Маррио «Ничто, или Последовательность12. Этот роман, как говорит Лем, обещал ничего не сообщать, ни о чем не повествовать, только быть, как облако или табуретка. Но «написать ничто — отнюдь не то же самое, что ничего не писать». Роман повествует о неприбытии поезда, непоявлении кого-то, о том, что нет ни весны, ни лета, ни зимы, что нелюбимая нелюбима просто потому, что не существует. Вновь Ничто создается цепочкой предикатов, чья семантика отрицает все то, что есть.
Приписывание знаков, отрицающих наличие определенных свойств, не способствует выделению, или актуализации, объекта. Это трансформационная операция, в результате которой возникает знак, изоморфный исходному13, а значит самореферентный.
10 Руденко Д. И., Прокопенко В. В. Философия языка: путь к новой эпистеме // Язык и наука конца XX века. — М., 1995. — С. 122.
11 Kolakowski L. Jesli Boga nie ma. Horror metaphysicus. — Poznan: Zysk, 1999. — S. 202, 234.
12 Лем С. Ничто, или Последовательность // Лем С. Библиотека XXI века. — М., 2004. — С. 65-76.
13 Ср.: изоморфизм как трансформация с сохранением информации — Хофштадтер Д. Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда. — Самара, 2001. — С. 49.
Определение посредством отрицательных предикатов вводит нас в ситуацию рекурсии, когда «отрицание принадлежит тому же плану, который подлежит отрицанию»14.
3. Дескрипцией абстрактного объекта может стать ряд столь же «предельных» знаков. В этом случае Nicosc включается в терминологический (или понятийный) семиозис и получает, например, у Л. Колаковского «объяснение» через:
samowystarczalnosc (самодостаточность), niewzruszonosc (внутреннее спокойствие), nieskonczonosc (бесконечность), jedynosc (целостность), czysta aktualnosc (актуальность чистого бытия), bezczasowosc (вневременность), niezlozonosc (неразложимость), nieunicestwionosc (неуничтожимость) и, наконец, Bog {Бог).
Философ, имея дело с множеством терминов, каждый из которых включает в себя семантику всех остальных, вновь ощущает «ужас метафизики».
Как и любая система, язык метафизики демонстрирует относительную несамо-достаточность (К. Гёдель): далеко не всегда мы можем объяснить единицу системы внутри самой системы. Практика определения предельных объектов друг через друга («по кругу») приводит к остановке процесса рассуждения. Такой же «круг интерпретации» создается и в случае с приписыванием отрицательных предикатов.
4. Теперь о стратегии отображения предельных объектов, используемой поэтом (или философом, мыслящим в художественных формах). Говоря о Несуществовании, Чеслав Милош стремится преодолеть абстрактность философской метафизики, «вписывая» предельные объекты в пространство физического мира и человеческого восприятия. Назовем эту стратегию локализацией абстракций. Человеку, как конечному существу, необходимы границы: пространственно-временные координаты, контекст языка, культуры. Так возникает вопрос о необходимости сопряжения сфер интеллектуальных абстракций и чувственной образности15. Литература, по Милошу, крайне субъективна, а философские и теологические трактаты, напротив, абстрактны. Однако:
Musi bye miejsce srodkowe, miqdzy abstrakejq
i zdziecinienniem, zeby mozna bylo rozmawiac
powaznie о rzeczach naprawdgpowaznych («Traktat teologiczny»).
(Должна быть середина между абстракцией и детским упрощением, чтобы можно было серьезно говорить о серьезном).
С лингвостилистической точки зрения, локализация предельных объектов происходит в ходе их образно-дескриптивного отображения. Этот процесс обеспечивает возможность «восприятия» абстракции в вербальных (визуальных, слуховых, тактильных) образах в особом дискурсе на стыке философии и поэзии.
A jednak nisko, w samym poszyciu istnienia, jak и korzeni lasu, tai sip, pelznie Rozpoznawalna po trzepotliwym Igku malych stworzen, nieprzeblagana, stalowoszara nicosc («Na plazy»).
(Однако же низко, у самого основания бытия, у корней леса, прячется, ползет, распознаваемое только по трепещущему страху маленьких созданий, непрощенное, серо-стальное Несуществование).
14 Эпштейн М. Философия возможного. — СПб., 2001. — С. 152.
15 «па granicy pomifdzy intelektem a nasz^ wyobrazni^» (Merton Т., Milosz Cz. Listy. — Krarow, Znak, 2003. — S. 60, 61).
В тексте Милоша абстракция Nicosc проходит несколько ступеней локализации:
— в пространстве грамматики польского языка, приобретая признаки существительного, становясь знаком овеществленной сущности (абстрактная «вещность» отмечена суффиксом -osc-);
— в пространственно-временном измерении (низко, у основания бытия, сейчас);
— относительно автора / интерпретатора, которые могут воспринимать цвет предельного объекта (серо-стальное Несуществование) и способ его перемещения в пространстве (ползет).
Дополнительно «присутствие» Nicosc в текстовой картине мира обнаруживается:
— через посредство «естественных знаков» (трепещущий страх малых созданий как знак ползущего несуществования)-,
— посредством реакции на этот объект неких анонимных участников ситуации (nieprzeblagana Nicosc, то есть кем-то не прощенное ничто);
Помимо этого «идеальный» (по У. Эко) читатель должен обратиться к другим текстам Милоша, также содержащим указания на то, где же обитает Несуществование. Сопоставим эти точки мира:
poszycie istnienia (основание бытия, «Na plazy»);
podszewka swiata (оборотная сторона мира, «Sens»);
druga przestrzen (иное пространство, название одного из последних сборников поэта).
Дискурсивная локализация превращает абстрактный референт в объект текстовой картины мира, который читатель может воспринимать, интерпретировать и «идентифицировать». Создание «мостика» между «оборотной» (идеальной) и физической сторонами мира — прием, которым широко пользовались еще средневековые философы и теологи16.
С лингвистической точки зрения, дискурсивная локализация предельного знака позволяет читателю использовать не только парадигматический инструмент интерпретации, включая знак в группу подобных знаков, но и интерпретировать знак в измерениях его синтагматики (внутритекстовых и межтекстовых связей).
С семиотической точки зрения, следствием локализации абстракции в текстовой картине мира становится создание сложного знака, близкого к иконическому образу. Заметим, что в случае с Nicosc иконическое отображение, теоретически, должно исключаться, ведь иконизм предполагает создание условий для «узнавания» отображенного объекта. Говоря о степени иконизма отображения предельного объекта в милошевском тексте, я еще раз подчеркиваю, что образ Несуществования у поэта только движется в сторону изобразительности. Действительно, для создания полной картины недостаточно атрибутов отображаемого, а именно — указания на дискретную форму объекта (чего Милош и не может сделать). Из «внутренних» атрибутов Несуществования дан единственно его цвет. Все остальные атрибуты — это знаки знаков, опосредованно подтверждающие факт присутствия того, что так и остается эмпирически недоступным. И все же следует констатировать: если в философском
16 В «Имени розы» У Эко говорит об этом мостике следующим образом: «Всю поездку я учу тебя различать следы, по которым читаем в мире, как в огромной книге.... Господь чрез посредство творений своих глаголет к нам о вечной жизни». (Эко У. Имя розы.— СПб., 2002.— С. 34).
тексте №со5с — знак референциально непрозрачный, то в тексте поэта он уже референциально неопределенный.
Несколько положений, которые не столько завершают работу, сколько обрисовывают ее дальнейшие перспективы.
В вопросе об адекватности / границах интерпретации, поднимаемом в связи с тер-миносистемой метафизики, следует выделить две пересекающиеся линии — адекватность философского языка по отношению к отображаемым объектам и адекватность интерпретации языка самой философии.
Признание «реальности» предельных объектов философии расширяет наше представление о мире, пространство мыслимого и говоримого (М. Эпштейн). Но дискретные составляющие нашего языка (например, линейность построения высказывания и его сегментация) входят в противоречие с онтологией таких референтов. Отсюда берут рождение аксиомы философов о неадекватности языка и отображаемого.
В. Бибихин: начала вещей не поддаются определению17.
Л. Колаковский: язык — заслона, не позволяющая обнаружить истинную реальность (5ют'а£ ггесгумиае ггесгу\\п$1у). Язык непрозрачен, отображаемые вещи не просвечивают сквозь его материю, а искажаются в процессе номинации. Философ работает с языком, изначально не приспособленным для целей метафизики18.
Размышления о несоответствии языка задачам метафизики неединичны и у поэтов: язык не может заключить в себя то, что мы есть в действительности. Языковое отображение — это извечное «как будто», «словно»19. Текст станет адекватен предмету отображения только в том случае, если поэт научится смотреть на мир «чистым» взглядом, свободным от влияния языка, и обходиться без вербальных обозначений20.
Несмотря на априорно признаваемую «недостаточность» знаковых систем философия всегда занималась поиском «абсолютного языка», способного отразить идеальные объекты. В попытках уменьшить зазор неадекватности между языком и реальностью (в языковых играх философов и поэтов) вырабатываются алгоритмы определения неопределяемого. Даже двушаговый алгоритм (номинация абстракции и сопровождающая ее дескрипция) позволяет варьировать способы отображения.
В арсенале философа-метафизика, как правило, три вида дескрипций для абстрактного объекта:
— «непредикативное определение», где имя абстракции сопровождается единственным и столь же неинтерпретируемым бытийным предикатом: Несуществование — есть. Определения, говорящие только о факте существования абстрактного объекта, противоречат логике описания;
— определение, в котором последовательно отрицаются все возможные свойства отображаемого объекта, превращая его в Ничто;
— дескрипция в виде «круга интерпретации», где предельный термин определяется через другие термины этой же системы и в итоге, через себя самого.
17 Бибихин В. Язык философии. — СПб., 2007. С. 54.
18 Kotakowski L. Jesli Boga nie ma. Horror metaphysicus. — Poznan: Zysk, 1999. — S. 201, 202.
19 «Wczesnie odkrylem nieprzyleganie j^zyka do tego, czym naprawd^ jestesmy, jakies wielkie na niby...» (Milosz Cz. Jasnosci promieniste i inne wiersze. — Warszawa: Zeszyty literackie. 2005. — № 5. — S. 11).
20 «Bye samym czystym patrzeniem bez nazwy» (Там же. S. 33).
Указанные виды дескриптивной игры приводят знак к состоянию автореферент-ности и значит к пределу семантической неопределенности. Философ вынужден констатировать «ужас метафизики».
В стилистике поэта предельное понятие (знак) получает локализацию в текстовой картине мира, обретая некоторые пространственно-временные измерения. С одной стороны, в философско-художественном тексте значение слова №С05С, по-прежнему, неопределенно и беспредельно, как и сам отображаемый объект-универсалия. С другой стороны, дескрипции-образы передают информацию о цвете, форме абстрактного объекта, о том, как он звучит, как перемещается в пространстве. Визуализация абстракции — это условие для ее «восприятия» и значит для относительного ограничения энтропийности метафизического термина. Как следствие, именно в интерпретации текстов философско-художественного дискурса мы в большей степени, нежели при чтении собственно философских, допускаем возможность существования предельного объекта в мире21. В текстах поэта значения предельных знаков получают дискурсивное измерение. Отображая даже недискретные составляющие мира, поэт превращает их в «вещи», вписанные в реальность, доступные для наблюдения и анализа. В операции локализации абстракций раскрывается сущность эпифании, культуры «присутствия» — такого видения мира, в котором атрибутом телесности наделены даже идеальные недискретные объекты.
Философия и литература, говорящие о предельных объектах, в равной степени их «создают»: в языке, в тексте абстракции получают свою явленность, вещность. В этом смысле, оказываются неважными исходные философские установки автора (реализм уб номинализм). Так, у И. Бродского: Вещи вообще холопы мысли. Отсюда их формы, взятые из головы... («Новая жизнь»). Однако философия и литература не совпадают в способах актуализации предельных объектов. Причина в различии сущностных характеристик языков метафизики и индивидуальных художественных языков.
Трудность языка метафизики создается нереференциальностью его терминологии, нашей невозможностью помыслить референт, сконструировать абстракцию в мыслительном опыте. Максимальная степень удаленности знака от референта приводит к тому, что в системе метафизических терминов парадигматические отношения начинают доминировать над синтагматическими22. Предельный по семантике знак определяется через другие столь же предельные знаки. При этом число высказываний с участием такого знака относительно ограничено, поскольку ограничено число предикатов, которыми может определяться метафизический термин (бытийные и отрицательные предикаты).
Терминосистема метафизики обладает открытым характером. По существу, любой предикативный знак естественного языка (знак, обращенный к свойствам и отношениям), получая морфологическую предметность, может пополнить ряды предельных терминов. Так, у Ч. Милоша сорочесть восходит к свойству быть сорокой, а у М. Эпштейна из яблокствующего яблока рождается предельный объект яблокствование.
Все сказанное говорит о необходимости признания автономности философского языка. При чтении философского текста следует пользоваться кодом языка философии,
21 Мы не случайно говорим мыслимо в значении возможно. Бибихин В. В. Язык философии. — СПб., 2007. — С. 83.
22 По мере удаления от референта знак становится все более абстрактным и нуждается в поддержке своей системы. Соломоник А. Философия знаковых систем и язык. — Минск, 2002. — С. 49.
а не естественного языка. Об этом у М. Мамардашвили: понимать язык философии — значит отучиться от привычки наглядного понимания23, не стремиться устанавливать прямые референциальные связи между знаком и объектом физической реальности.
Различием потенциалов языков философской метафизики и метафизической поэзии (а также несовпадением задач философа и поэта) объясняется, почему же философ говорит о предельных объектах из пустоты, из вневременности и безмест-ности (Несуществование есть), а художник обнаруживает их рядом с собой, указывает на сущности косвенным образом, скрывает их за внешним, привносит в разговор о бесконечном значение конечности24. Еще раз И. Бродский: Вещи вообще холопы мысли. Отсюда их формы, взятые из головы... их привязанность к месту... (подчеркнуто мной. — Е. Б.). В литературе абстракции вовлекаются в сюжет и, значит, пересекают границу между идеальным и физически реальным25. Сам факт пересечения этой границы становится событием, формирующим сюжет художественного текста (Ю. Лотман). В итоге, философ, отображающий предельные объекты, вынужден жертвовать индивидуально-субъективным26, а художник вправе разменять ничто на собственные черты (И. Бродский).
ЛИТЕРАТУРА
1. Бибихин В. В. Язык философии. — СПб., 2007.
2. Красиков В. И. Предельные значения в философии. — Кемерово, 1997.
3. Мамардашвили М. Картезианские размышления. — М., 1999.
4. Мамардашвили М. Мой опыт нетипичен. — СПб., 2000.
5. Руденко Д. И., Прокопенко В. В. Философия языка: путь к новой эпистеме // Язык и наука конца XX века. — М., 1995.
6. Смирнов И. Текстомахия: как литература отзывается на философию. — СПб., 2010.
7. Соломоник А. Философия знаковых систем и язык. — Минск, 2002.
8. Уайтхед А. Избранные работы по философии. — М., 1990.
9. Хофштадтер Д. Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда. — Самара, 2001.
10. Целищев В. Объекты математики: онтология и структура. — Новосибирск, 2003.
11. Эпштейн М. Философия возможного. — СПб., 2001.
12. Eco U. Kant and the platypus. Essays on language and cognition. — London, Vintage, 2000.
13. Kenaan H. The present personal: philosophy and the hidden face of language. — New York, Columbia University Press, 2005.
14. Merton Т., Milosz Cz. Listy. — Krarow, Znak, 2003.
23 Мамардашвили М. Мой опыт нетипичен. — СПб., 2000. — С. 116.
24 Смирнов И. Текстомахия: как литература отзывается на философию. — СПб., 2010. — С. 5,
16, 17, 25.
25 Замечу, что для актуализации предельных объектов пригодны далеко не все языки семиос-феры. Помимо естественного языка, это язык музыки и живописи. А вот язык математики не предназначен для локализации абстракций. Математическое высказывание не способно показать переход от абстрактного к конкретному, дискурсивному. Целищев В. Объекты математики: онтология и структура. — Новосибирск, 2003.
26 Смирнов И. Текстомахия: как литература отзывается на философию. — СПб., 2010. — С. 26.
15. Priest G. Towards Non-Being: The Logic and Metaphysics of Intentionality. — Oxford: Oxford University Press, 2005.
16. Тексты, послужившие материалом для анализа
17. Kolakowski L. Horror metaphysicus // Kolakowski L. Jesli Boga nie ma. Horror metaphysicus. — Poznan: Zysk, 1999.
18. Lem S. Rien do tout, ou la Consequence // Lem S. Doskonala proznia. — Krakow, Wydawnictwo literackie, 1985.
19. Lem S. Jak ocalal swiat // Lem S. Bajki robotow. — Krakow, Wydawnictwo Literackie, 1964.
20. Milosz Cz. Jasnosci promieniste i inne wiersze. — Warszawa, Zeszyty literackie. 2005, nr 5.
21. Лем Ст. Ничто, или Последовательность // Лем Ст. Библиотека XXI века. — М., 2004. — С. 65-76.
22. Лем Ст. Как уцелела Вселенная // Лем Ст. Сказки роботов. — М., 1993.
