CC BY
83
В. П. Поршнев
Александрийский Мусей в процессе взаимодействия культур Востока и Запада в эллинистическую и римскую эпохи
Предшественники современных музеев и университетов - античные святилища Муз, вплоть до походов Александра Македонского и зарождения эллинистических монархий, выполняли свои культурно-коммуникативные функции исключительно в эллинской культурной среде, не допуская иноземного влияния. В числе этих функций, самая древняя - сохранение памяти о своих обожествленных героях, к которым причислялись не только мифические (Орфей, Мусей, Лин), но и исторические личности (Гомер, Гесиод, Пифагор, Платон). Их образы в равной степени подвергались мифологизации; в их честь принято было совершать обряды, что практикуется и в некоторых мемориальных музеях нашего времени (псевдорелигиозные церемонии в мемориалах вождей тоталитарных государств). Не только могилы героев, реальные и мнимые (несколько могил Орфея - в Пиерии и у подножья Олимпа, захоронения Платона и Феофраста в Афинах), но и просто места, связанные с их жизнью, охранялись служителями Муз и показывались посетителям: огороженный каменными плитами с охранными надписями участок на склоне Геликона, где Гесиод «услышал голоса Муз» (IG VII, 1785), дом Пифагора и переулок перед ним в Метапонте (Diog. Laert. VIII, 1,15), или в Кротоне (Porph. De vita Pyth., 4, 57). Разумеется, посещали эти места исключительно эллины, и только они допускались к музыкальным и спортивным состязаниям, проходившим в беотийской долине Муз, или же к обучению в платоновской Академии или в аристотелевском Ликее.
Интерес к внешнему миру возник лишь у Аристотеля, устроившего в своем ликейском Мусее зверинец, для которого Александр Македонский не только присылал учителю редких животных, но и предоставил в распоряжение Аристотеля целый штат прислуги (Plin. Hist. nat. VIII, 44-45). Кроме того, судя по естественнонаучным трудам Аристотеля, он изготовлял чучела животных, формировал гербарии и коллекции минералов. В дальнейшем преемник Аристотеля, «отец ботаники» Феофраст собрал в саду Муз греческие и иноземные растения, а перед алтарем Муз заложил портик, где были помещены карты (periodoi) Земли (Diog. Laert. V, 5152). Но это был интерес к природному окружению Эллады, а не к чужеземным культурам.
То, что именно Мусей Аристотеля-Феофраста стал прообразом Му-сея в Александрии Египетской, давно уже общепризнанный научный
факт, но исследователи лишь констатируют общие принципы формирования минералогических, зоологических, ботанических коллекций, и еще подчеркивают, что идея Александрийской Библиотеки тоже была заимствована у Аристотеля, «научившего» своих последователей собиранию книг, согласно замечанию Страбона (Strab. XIII, 1, 54, C608).
Между тем, новизна Александрийского Мусея и его существенное отличие от Мусеев философских школ Афин заключается в том, что он возник на совершенно ином культурном пространстве, и подобно тому, как сама Александрия была задумана как город будущего, где соединятся и переплавятся обычаи, религии и все другие составляющие культур эллинов и варваров (идея, вызывавшая не только непонимание, но и неприязнь у Аристотеля), ее Мусей стал местом, где встретились два коммуникативных потока: с одной стороны, он стал проводником экспансии эллинской культуры на Восток, с другой - своеобразным фильтром, просеивающим и тем самым адаптирующим для греков мощное влияние культур завоеванного Востока.
При этом древнейшая составляющая мусического культа не только не была забыта, но и получила дальнейшее развитие, чему способствовало местоположение Мусея в городе, построенном на берегу самой удобной естественной гавани на всем египетском побережье. Далеко не всегда обоснованно гавань напротив о. Фарос, стала связываться с пребыванием в Египте, до его завоевания, всех исторических и мифических личностей, деяния которых служили для греков образцами: именно здесь они будто бы начинали знакомство со страной. Одна фраза у Гомера, где упоминается Фарос (Hom. Od. IV, 355), вызвала легенду о том, что слепой старец мог посещать эти места, поскольку в четвертой песне «Одиссеи» встречаются некоторые сведения о природе и населении Египта. Диодор Сицилийский (I, 69) сообщает это уже как исторический факт. Ученые Мусея, среди них - Зенодот Эфесский, Филохор, Аристофан Византийский, Леохор, Аристарх Самофракийский, - занимались филологическими исследованиями текстов Гомера в их современном варианте, то есть, сопоставляли рукописи, изымали строки, казавшиеся им подложными, комментировали устаревшие слова и выражения. Но, одновременно, в Александрии стал складываться свой культ Гомера, справлявшийся даже с большим размахом, чем в старых эллинских городах, претендовавших на честь быть родиной поэта. При Птолемее IV строится роскошный храм Гомеру, фрески которого показывали всех эллинских поэтов лишь собирающими пищу, «изрыгаемую» их божественным предшественником (Ael. Var. hist. XIII, 22). Филолог Зоил, выступив перед Птолемеем II с чтением своих сочинений против Гомера, вызвал гнев царя и был наказан лишением жалования (Vitruv. VII, Praef. 8-9).
Среди других греческих знаменитостей, высаживавшихся на побережье против Фароса, Диодор Сицилийский (I, 69-96) называет мифических поэтов Орфея и Мусея, Дедала - мифического основоположника механики, так процветавшей в Александрии при Птолемеях и римлянах, законодателей Ликурга и Солона, философов Пифагора, Демокрита и Платона.
Но культ Гомера, в который внесли свою лепту ученые Мусея, как и культы всех вышеперечисленных именитых соотечественников, реально или нет побывавших на александрийском берегу, имели для грекоязыч-ных жителей Александрии один существенный недостаток: в Египте не было их могил, которые можно было бы посещать, между тем как большинство известных нам Мусеев обязательно имели на своих священных участках захоронения, или же соседствовали с ними1. Тот период становления Александрии, который мы условно можем назвать предысторией Мусея, характеризуется несколькими попытками обрести мемориал своего обожествленного покровителя.
Первой такой попыткой стало воздаяние героических почестей Гектору, сыну Пармениона, полководца Александра Македонского, утонувшему в Ниле (Curt. IV, 8, 7 - 9). Но он не был столь уж значительной фигурой в окружении царя, чтобы стать общепочитаемым героем. Затем Александр воодушевился идеей увидеть героем-покровителем Александрии своего умершего друга Гефестиона и дал письменное распоряжение Клеоменту, сборщику податей в Египте, выстроить Гефестиону храмы -в самом городе и на острове Фарос (Arr. VII, 23, 6 - 8). Смерть Александра прервала эти начинания; героем места сделался он сам.
В пользу сакральной связи между Мусеем и гробницей (Семой) Александра Великого в Александрии свидетельствуют многовековая традиция соседства Мусеев с захоронениями выдающихся личностей и их территориальное соседство: Страбон, последовательно перечисляя постройки города, называет Сему вслед за зданиями Мусея (Strab. XVII, 1, 8, С794). Гробница была общедоступной, как и современные мавзолеи, мало того, со времен Птолемея XI (ок. 80 г. до Р. Х.), доступным созерцанию стало само тело Александра Великого, перемещенное в прозрачный саркофаг. Далее, первым царским даром Александрийской Библиотеке, с которого и началось не имеющее прецедентов в античной истории собирание книг и документов, скорее всего, стали архивы Александра, вместе с его телом вывезенные Птолемеем Лагом из Вавилона. Эти документы, прежде всего - ежедневные дневниковые записи царских секретарей,
1 См. наш обзор: Поршнев В. П. Архитектурные особенности античных Му-сеев по данным памятников письменности // Индоевропейское языкознание и классическая филология - V: материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тронского. - СПб., 2001. - С. 115-121.
305
стали материалом для последующих историков, писавших об Александре. Помимо авторов, старавшихся правдиво описать восточный поход и откровенно сообщавших обо всех слабостях и пороках царя, их использовали и те, кто создавал миф о божественном основателе Александрии (Онесикрит, Аристобул, наконец - автор совершенно мифического «Романа об Александре»). Такое двойственное отношение к истории характеризует Александрийский Мусей как учреждение, занимавшее среднее положение между наукой и религией; он был лишь подобием университетов, публичных библиотек, музеев и научных институтов Нового Времени, оставаясь, при этом, святилищем. Также и вся александрийская наука, как мы помним, нашла завершение в мифической геоцентрической модели Космоса, с ее небесной гармонией и музыкой небесных сфер.
Продолжая описание Александрии, Страбон отмечает, что внутри общей ограды, вместе с гробницей Александра, находились захоронения всех Птолемеев. Некрополь был, скорее всего, к югу или к востоку от Мусея. Там же, к востоку, строится храм Гомера, затем Тимоний - мавзолей Марка Антония, сооружаемый им в последние годы жизни. К западу от Мусея, в начале римского правления, воздвигается Кесарей (Цезарей) - храм обожествленного Юлия Цезаря, с которого берут начало все храмы императорского культа в Римской империи.
Таким образом, Александрийский Мусей оказался в центре большого мемориального пространства. Всем правителям воздавались божественные почести, причем это были те правители, которые старались объединить эллинов, римлян и народы Востока, видя в них своих равноправных подданных. Лучшим средством объединения во все времена остается религия. Кроме участия в создании посмертного культа Александра, почитаемого на Востоке даже и в мусульманское время как пророка, под именем Искандера Двурогого, нужно отметить и вклад сообщества интеллектуалов Александрийского Мусея в зарождение культа Сераписа, - божества, многие столетия, вплоть до победы христианства, претендовавшего на роль творца и хранителя Вселенной. По повелению Птолемея I над оформлением нового культа трудились основатель и первый руководитель Мусея Деметрий Фалерский, сочинивший в честь нового бога хвалебный гимн (Diog. Ьает!. V, 5, 76), жрец Тимофей, знаток древних элев-синских мистерий, прекрасно владевший языком египтян и делавший с него переводы на греческий, и египтянин Манефон, писавший в те годы для греков труды по египетской истории и религии, пополнившие Александрийскую Библиотеку. Как подчеркивал Ф. Кюмон, Птолемеи облекли новую религию в литературную и художественную форму, способную привлечь самые утонченные и самые образованные умы1.
1 Кюмон Ф. Восточные религии в римском язычестве. - СПб., 2002. - С. 111.
306
Синкретический образ Сераписа, созданный совместными усилиями интеллектуальной элиты Мусея, состоявшей как из греков, так и из египтян, отражает утвердившийся в эллинистический период эклектизм не только как общую характеристику культуры, но и как своего рода жизненный принцип, сознательно проводимый этой элитой. Эклектизм изначально проявился даже в архитектурном облике Александрии, в котором, к удивлению археологов, после подводных исследований 1990-х гг., было обнаружено куда больше египетских, чем греческих мотивов. Большинство современных реконструкций Мусея, основанных скорее на интуиции, чем на фактах, представляют нам эклектическое сооружение, где даже используется образ египетской пирамиды (он воспроизведен и в здании Новой Библиотеки, построенной по проекту норвежца К. Торсена), хотя, опираясь на единовременные с Мусеем здания, известные по изображениям на монетах (храмы Исиды и Благого Демона), следует скорее предположить наличие египетских башен-пилонов, оформлявших вход в парадный двор.
Эклектизм обнаруживается и в ученых занятиях служителей Мусея. В качестве примера мы можем взять философию, поскольку до сих пор господствует мнение, будто при Александрийском Мусее не было своей философской школы. В действительности она существовала, но в эклектической форме, «сплавлявшей» все предшествующие школы Эллады. Уже Евклид, приглашенный ко двору Птолемеев ок. 320 г. до Р.Х., в учении о числах и пропорциях, в теории музыки следовал традициям как пифагорейской, так и платоновской школ. Стратон Физик, проживавший в Александрии между 298 и 286 гг., развивая учение Демокрита об атомах и пустоте, одновременно использовал идеи Аристотеля о высшем Мировом Уме, управляющем Вселенной. Феодор Безбожник проповедовал средний путь между кинической воздержанностью и искусством наслаждения радостями жизни, заимствованным у Аристиппа Киренского. Арий Дидим, наставник Октавиана Августа и Мецената, был автором сводки философских учений стоиков, перипатетиков и академиков. По-тамон Александрийский, живший во времена Августа и Тиберия, уже древними авторами именовался эклектиком. Аммоний Александрийский - учитель Плутарха, персонаж его «Застольных бесед», знаток культа Муз и мусических искусств, увлекался пифагорейской символикой чисел, в духе платонизма строго различал идеальный мир бытия (платоновский космос идей) и мир становления, утверждал единое высшее Божество, но именовал его Аполлоном. В качестве обоснования своего эклектизма, он, в частности, утверждал, что Зевс для того создал много Муз, чтобы все люди могли черпать прекрасное в изобилии из многих источников (Plut. Quest. conv. IX, quest. 14, 1, 743f). В дальнейшем из этих попыток найти истину во многих источниках именно в Александрии зародится неопла-
тонизм и отсюда начнет распространяться по всей Римской империи, на какое-то время став общей идеологией позднеримской языческой интеллигенции. Неоплатонизм был бы невозможен без нескольких веков предшествующей деятельности того интеллектуального сообщества, которое сложилось еще в птолемеевское время в стенах Мусея и Библиотеки, и самосохранялось, несмотря на все политические катаклизмы. Его питательной средой стало колоссальное собрание книг, доступных каждому посетителю, и не только греческих, но и переведенных, а затем используемых неоплатониками исторических и богословских трудов египтян, халдеев, евреев. Мы имеем сведения и том, что ученые Мусея всерьез интересовались восточными языками. Помимо Тимофея и Манефона, переводчиков с египетского, известен Херемон, руководивший Мусеем в 40-е гг. от Р.Х., грамматик и историк, занимавшийся историей Египта, которую написал, по преданию, иероглифическим письмом. Общедоступность Библиотеки хорошо демонстрирует личность Филона Александрийского, который, будучи иудеем, не мог быть причастен языческому сообществу Мусея, но много лет занимался в читальных залах Библиотеки, писал на греческом языке, освоенном им в совершенстве, обильно цитировал в своих сочинениях Гомера, Еврипида, Платона, Демосфена, использовал термины греческой философии для толкования Ветхого Завета. В правление римского императора Клавдия ученые Мусея получили возможность познакомиться даже с культурой этрусков и карфагенян: Клавдий велел сделать пристройку к Мусею, получившую его имя (Klaudion), где публично оглашались собственные сочинения императора по истории, религиям и языкам этих народов (Suet. Claud. XLII, 2; Athen. VI, 240b).
Эклектизм не сводился к бездумному, механическому скрещиванию философских доктрин, но был итогом их тщательного критического разбора. Этим занимались философы-скептики Аристон Александрийский, Энезидем Кносский, наконец - Секст Эмпирик, подвергший критике все известные ему философские и научные положения. Однако подробный пересказ критикуемых философских систем выдает многолетние занятия автора с текстами в Александрийской Библиотеке и делает его сочинения своеобразной антологией античной философии.
Несомненно, в Александрии имели место диспуты. Объединению доктрин, как и художественных принципов, предшествовало творческое соперничество ученых и поэтов. Соперничество Каллимаха и Аполлония Родосского является хрестоматийным примером. Но, помимо него, можно отметить, как явную закономерность, длительное сосуществование в Мусее по крайней мере двух философских, научных или художественных школ, которое заканчивалось либо их слиянием, либо тем, что обе они отмирали, уступая место новым. Врачи-догматики, последователи круп-
нейшего медика эпохи Птолемеев Герофила, имели оппозицию в лице школы врачей-эмпириков Филина Косского. В филологической науке Аристофан Византийский выдвинул теорию аналогии, утверждавшую рациональное развитие языка на основе устанавливаемых разумом различий смыслов слов. В противовес ему Кратет Малосский создал теорию аномалии, построенную на идее самопроизвольного развития языка.
Такая творческая состязательность, продолжавшая уже давно сложившиеся агональные традиции эллинской культуры, создавала хорошие возможности для самовыражения, более важного для греков, чем все материальные блага, которые предоставлял сообществу Мусея царский пансион. Поэтому, став очагом эллинской культуры на Востоке, Мусей в Александрии, превзойдя своим авторитетом все старые школы, сделался желанным местом пребывания для поэтов и ученых из собственно Эллады и ранее колонизованных эллинами областей Средиземноморья. Не только первое поколение Мусея (Деметрий Фалерский, Стратон Физик, Александр Этолийский, Филет Косский) сплошь состояло из эмигрантов, что неизбежно для недавно возникшего учреждения в недавно построенном городе, но они преобладали в Мусее, по крайней мере, все первое столетие его существования. Наиболее крупными центрами, «поставлявшими» интеллектуалов, были Эфес, Самос, Родос, Сицилия. Те, кто на долгие годы или навсегда оставался в Александрии, в свою очередь, собирали вокруг себя кружок, или, если воспользоваться термином находившегося под покровительством Муз театрального искусства, «хор» учеников и единомышленников. Филет Косский обучал Зенодота Эфес-ского, возглавившего Мусей и Библиотеку. Стратон Физик привлек Аристарха Самосского, создавшего смелую гелиоцентрическую модель Вселенной. Видимо, через посредничество Евклида с Самоса был приглашен математик Конон, а тот воспитал в Александрии Архимеда, прибывшего из Сиракуз. Эратосфен Киренский также учился у него математике (а поэтике - у Каллимаха). Покинув Александрию, он пытался проявить себя в Афинах, но все-таки вернулся в город Птолемеев и заведовал Му-сеем и Библиотекой. Видимо собирание подобных «хоров» стало организационным принципом Мусея. Появляются даже их особые наименования - каллимаховцы, герофильцы, аристофанейцы.
Со 145 г. до Р.Х. набирает силу обратный процесс: Александрия сама стала поставлять интеллектуалов старым областям эллинского мира. Первоначально это был вынужденный отъезд, связанный с репрессиями против ученых царя Птолемея VIII Фискона. Аполлодор Афинский, мирно занимавшийся в Александрийской Библиотеке отеческой мифологией, переехал тогда в Пергам, где служил царю Атталу II. Дионисий Фракийский, составивший первую нормативную грамматику греческого языка, переселился на Родос. Следующая волна эмиграции была связана с рим-
ским завоеванием Египта. Юлием Цезарем был приглашен в Рим математик и астроном Сосоген, разработавший юлианский календарь, употребляемый в Европе вплоть до конца XVI столетия. Октавиан Август забирает с собой из Александрии Ария Дидима, философа-эклектика, ради дружбы с которым он, по словам древних историков, пощадил не сразу покорившийся ему город (Dio Cass. LI, 1б, 3; Plut. Ant. CIII). Он, а также вышеупомянутый Потамон Александрийский, проповедовали эклектизм в Риме.
Но и в более спокойные периоды эмиграция продолжалась. При дворе Тиберия в Риме жил александрийский философ-платоник Трасил, осуществивший новое издание диалогов Платона. Тогда же в мировой столице преподавал риторику Апион, известный своими антисемитскими сочинениями, с которыми полемизировали Филон Александрийский и Иосиф Флавий. Затем он вернулся в Александрию как новый глава Мусея. Его преемник Херемон станет воспитателем Нерона. Учитель Плутарха Аммоний Александрийский исполнял обязанности претора в Афинах, трижды избирался стратегом, возглавлял Академию, имел дом в городе, где собирались участники плутарховых «Застольных бесед». Грамматик Элий Геродиан жил в Риме при императоре Марке Аврелии и посвятил ему свой главный труд «Всеобщее учение об акцентах и количествах».
Интенсивность культурного обмена быстро привела к тому, что и весь Египет в глазах эллинов стал «своей» страной, тогда как прежде он воспринимался как далекая экзотика. Жители Александрии были допущены к Олимпийским играм. Среди спортсменов - явление невозможное в доэллинистическое время - встречаются не только греческие (Аполлоний, Гераклид), но и египетские (Сарапаммон, Сарапион) имена (Paus. V, 21, 5 - б). В свою очередь, в Александрии стали устраиваться атлетические и мусические агоны - Птолемейи (Strab. XVII, 795), на которые приглашались участники Олимпийских, Пифийских, Немейских игр. Агоны сопровождались грандиозными процессиями, рассчитанными как на жителей Александрии, так и на гостей. Во время празднеств по городу проводили экзотических африканских животных (Athen. V, 2GGf, 2G1a - c), что является аргументом в пользу существования при Александрийском Мусее зверинца. Организация таких представлений, требовавшая длительной подготовки и репетиций, скорее всего, возлагалась на обширный штат служителей Мусея. Успех состязаний был так велик, что они тут же стали образцом для новых мусических и гимнастических агонов на островах Эгейского моря, названных Исоолимпийскими (то есть, подобными Олимпийским). В декрете Лиги островитян середины III в. до Р. Х. прямо говорится о следовании указаниям царя Птолемея II (Syl.3 I, 39G). В 24G^ или в 22G^ годы, также по прямым указаниям из Египта, реорганизуются
состязания в древнейшем из известных нам Мусеев - беотийской долине Муз (Syl.3 I, 457; IG VII, 1735).
Римское завоевание еще более приблизило Египет к традиционным центрам европейской культуры. Страна, вместе со всем имуществом Птолемеев, стала считаться собственностью римского народа, переданной Сенатом в личное управление римским императорам. Именно они теперь назначали верховных жрецов Мусея (Strab. XVII, 1, 8, С794). В царствование Адриана одно и то же лицо (императорский чиновник Юлий Юстин) заведует, одновременно, Александрийским Мусеем, всеми храмами Египта, а также греческой и римской публичными библиотеками в Риме (CIG III, 5900). Объединение Средиземноморья в единую мировую державу способствовало превращению Александрийского Мусея в общеимперский центр обучения.
Для истории музейного и библиотечного дела важно, что в оба исторических периода, птолемеевский и римский, все виды культурных коммуникаций осуществлялись с использованием многочисленных и разнообразных коллекций Мусея. Книжные собрания позволили систематизировать накопленные к тому времени знания и изложить их в популярной форме. Достаточно вспомнить два известных компилятивных труда античности - систематическое изложение эллинской мифологии Аполлодо-ра Афинского, невозможное без предварительного накопления мифологического материала, осуществленного многочисленными мифографами, логографами, доксографами, генеалогами Библиотеки, и «Географию» Страбона, представившую современникам обитаемый мир как единое целое. Страбон в 20-м и в 13-м годах до Р.Х. многие месяцы занимался в Библиотеке, делая обширные выписки из сочинений историков и географов, и не только обессмертил себя, но и сохранил для человечества имена своих предшественников - Посидония, Гиппарха, Дикеарха, Аристобула, Евдокса Книдского, Деметрия Скепсийского, Артемидора Эфесского, Феофана Митиленского, Асклепиада Мирлейского, Метродора Скепсийского, Деллия, Азиния, Тимагена, Николая Дамасского и других.
Не меньшее значение имели образцы творчества ученых механических мастерских Мусея, в которых при Птолемеях трудился Ктесибий Александрийский, а при римских императорах - не менее знаменитый механик Герон. По всему Средиземноморью из Александрии распространились сложные механические игрушки, водяные часы и водяные музыкальные органы. Архимедедов винт, на самом деле лишь усовершенствованный сиракузцем, познакомившимся с этим изобретением египтян в период своего обучения в Мусее, остался чисто утилитарным изделием. Но Архимед, вернувшись в Сиракузы, сконструировал и собрал еще и действующую механическую модель Вселенной, приводимую в движе-
ние водяным двигателем. Планетарий Архимеда был позже перевезен в Рим; им восхищался Цицерон (Ос. De па! deor., 2, XXXV; De гсб. I, 22).
Без коллекций инструментов, а также муляжей человеческого тела, было бы невозможно осуществлять при Александрийском Мусее обучение врачей. Между тем медицинская школа Мусея, пережив его упадок и разрушение, сохраняла непреклонный авторитет до самого Средневековья. Возможно, она имела свои филиалы: в Эфесе, в начале Римской империи, существовала коллегия врачей «из Мусея». Поскольку в Эфесе археологами не обнаружен местный Мусей и о нем нет других письменных свидетельств, напрашивается вывод, что речь идет о врачах, обучавшихся в Александрии и сохранивших коллегиальные связи с ее Мусеем. Они устраивали соревнования по диагностике, рецептуре, изготовлению инструментов, результаты которых фиксировались надписями (8Бв IV, 2, 521; XXXVIII, 1177). Клавдий Гален, создавший медицинскую школу в Пергаме, получил образование именно в Александрии. Медицина относится к числу наиболее жизненно необходимых дисциплин. Поэтому александрийская школа медиков сохранялась и тогда, когда все другие виды деятельности, имевшие связи с запрещенными в конце IV века языческими культами, перестали существовать. Последние знаменитые врачи Александрии - Иоанн Александрийский, составитель комментариев к сочинениям Гиппократа и Галена, и Павел Эгинский, хирург и акушер, после захвата Александрии арабами остались жить в ней, обучая врачей-мусульман. Их труды были переведены на арабский, затем с арабского на латинский, и использовались как учебные пособия и в мире ислама, и в средневековой Европе. То же произошло с сочинениями Платона, Аристотеля и неоплатоников, признанными как христианскими, так и мусульманскими теологами. Оба мира восприняли геоцентрическую модель Вселенной, разработанную на основе идей Аристотеля астрономом Александрийского Мусея Клавдием Птолемеем. Так пространственные связи переросли во временные, объединяя уже представителей различных этапов всемирной истории культуры.
