CC BY
69
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 18. СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ. 2005. № 4
ЭССЕ
А.П. Цыганков
АЛЕКСАНДР ПАНАРИН КАК ЗЕРКАЛО РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
The author of the article observes in details the process of transformation of the views of a famous Russian scientist Alexander Sergeevitch Panarin, from liberal (in the beginning of his creative career) to extremely conservative (in its end). The author bases his article on the analysis of numerous works of AS. Panarin.
Нам предстоит новое ученичество у Запада — без его прямой помощи и поддержки нам не выбраться из трясины, куда завела нас идеология революционного мессианства.
A.C. Панарин, 1991
Главная проблема настоящего, ответственного реформаторства сегодня — преодоление цивилизацион-ного нигилизма: говорят о России, но видят не Россию как особый культурно-исторический тип, а скопище устаревшего оборудования, а при нем — столь же устаревших людей.
A.C. Панарин, 1995
Сегодня либерализм всюду — и на Западе, и в России, — кажется, утратил путеводную нить Просвещения... Либерализм в лике теории глобального открытого общества стал обоснованием американского экспансионизма и гегемонизма.
A.C. Панарин, 2000
25 сентября 2003 г. умер выдающийся философ и публицист Александр Сергеевич Панарин. Удивительно, но его необыкновенно богатый вклад в осмысление российских реалий все еще не стал предметом серьезного разговора. При жизни, особенно в последние десять лет, работы Панарина пользовались немалой популярностью и были отмечены многочисленными премиями и наградами. И все же осмысление особого феномена Александра Панарина еще впереди.
У этого феномена множество граней — философских, политологических, публицистических и просто человеческих. Природа наделила Панарина необычайной широтой дарований, и так сложилось, что по-настоящему он смог воспользоваться ими лишь в последние де-сять—пятнадцать лет. Полудиссидентское прошлое в эпоху советского режима обрекло Панарина, как и многих других последователей демократизации, на многолетнее молчание. Особого разговора заслуживает и личность этого человека, от общения с которым у знавших его людей возникало ощущение приподнятости, прилива сил и энергии. На фоне многочисленной плеяды! отечественных скептиков, песси-
мистов и апокалиптиков Панарин не мог не выделяться своей необыкновенной верой в будущее России и ее народа. При этом его огромные эрудиция и интеллигентность, дополнявшиеся простотой и сердечностью в общении, покоряли собеседника и выводили общение с ним на совершенно новый уровень глубины. Соглашаясь или споря с Александром Сергеевичем, я искал такого общения и был неизменно благодарен за него. Уверен, что каждый, кому посчастливилось знать Панарина или просто присутствовать на его публичных выступлениях, признает, что у него не было пауз или расчетливых передышек. Лишенный чванства или цинизма, он жил и работал на износ, и каждое его выступление было событием. Трудно, невозможно примириться с тем, что этого человека больше нет с нами...
Стремясь продолжить общение с Панариным, я хочу обратиться к оставленному им богатому интеллектуальному наследию и попытаться проследить эволюцию социально-политических воззрений философа в позднесоветский и постсоветский период. Мне представляется, что за период последних десяти-пятнадцати лет мыслитель прошел весь круг идейного развития — от либерального западничества до умеренного и даже радикального консерватизма. Вступив в постсоветское время убежденным западником и критиком левого либерализма Горбачева, Панарин вскоре переходит на позиции неприятия западничества. Главным образом, под влиянием ельцинских рыночных реформ, он принимается за поиски альтернативы либерализму западного образца в рамках самого либерализма. В своих поисках философ активно опирается на особенности национально-исторического опыта и традиций, подчеркивая узко номенклатурный характер западнических реформ и настаивая на возможностях иного типа социально-экономического реформирования. Мыслитель высказывается за народный или массовый капитализм, противопоставляя его элитарно-номенклатурному, а также защищает необходимость сильного государства в противовес идеям саморегулирующегося рынка. В этот же период Панарин впервые формулирует либеральную в своей основе евразийскую альтернативу западничеству или "атлантизму", подчеркивая при этом "цивилизованный" характер своего евразийства и стремясь провести четкую грань с евразийцами и «геополитическими пессимистами» неокоммунистического и радикально-националистического лагеря.
Примерно с середины 1990-х гг. мысль Панарина претерпевает новую эволюцию в консервативном направлении. Все чаще и чаще мыслитель связывает либерализм с раскалывающей общество политикой Ельцина, проводимой при поддержке ведущих кругов Запада. Все реже и реже звучит в его работах мотив необходимости защиты либерализма и либеральных идей от номенклатурно-западнических нахлебников, узурпировавших право решать, какого рода перемены необходимы России. Все более негативным оказывается его отношение к капитализму как к социально-экономической системе и к Западу как к цивилизации, стремящейся укрепить свое влияние в мире. Вместо народного капитализма философ все чаще высказывается в пользу
"аскезы" и ограничения потребностей. Панаринское же евразийство этого времени все больше напоминает евразийство тех самых "геополитических пессимистов", которым так доставалось от него в период его либеральных исканий. Такая идейная трансформация происходит на соответствующем политическом фоне. Именно в это время поднялась первая волна расширения НАТО на Восток, создается новая стратегия безопасности НАТО, воплотившаяся в бомбардировках Югославии, а также усилившаяся со стороны Вашингтона волна критики в адрес "нового империализма" России в бывшем СССР.
Наконец, в конце 1990-х Панарин переходит на более радикально-консервативные позиции. В своих оценках капитализма, постсоветской политической системы и роли в ней Путина он сближается с российскими консерваторами и даже стремится реабилитировать роль Сталина в советской истории. При этом основной мишенью его критики выступает Запад, который философ рассматривает как деградировавший — главным образом под влиянием США — в элитарно-тоталитарном направлении. Неудивительно, что отповедь прежним нелиберальным оппонентам почвеннического и нео-коммунистического лагеря практически исчезает из работ Панарина. Основные работы философа в этот период концентрируются в своих атаках именно на Западе, возлагая на него всю полноту ответственности за насилие и несправедливость в мире. Даже террористические атаки на США 11 сентября 2001 г. не смогли поколебать убеждения Панарина в злонамеренности западной цивилизации; наоборот, он солидаризируется с национал-коммунистами, считая США виновными в происшедшем.
Следуя логике революционного развития событий в России, Пана-рин стремительно и по нарастающей развивается в радикально-консервативном направлении. Чем более агрессивно навязываются обществу якобы либеральные в своей основе реформы, тем более активно-непримиримую позицию занимает философ, изыскивая все новые способы критической аргументации в адрес либерально-западнического режима России и его зарубежных покровителей.
Оставаясь либералом по убеждениям (хотя и не причисляющим себя, как увидит читатель, к ельцинско-западнической традиции российского либерализма), я хочу попытаться понять, как и почему произошло разочарование Панарина в либерализме. Как случилось, что бывший диссидент, убежденный западник в советское время и один из наиболее многообещающих идеологов российского либерального возрождения после распада СССР — во всяком случае, так мне казалось в начале 1990-х гг., — отказывается от выношенных жизнью убеждений и эволюционирует в сторону умеренного, а затем и радикального консерватизма? Как мог ученый и интеллигент, всю жизнь мечтавший о социокультурной реформации России, оказаться в стане тех, кто полагает за благо возвращение к патриархальности и национализму?
Такая трансформация возможна лишь в условиях революционных перемен, и мне кажется принципиально важным выявить социаль-
ные, политические и психологические корни российской революции. Панарин быш отнюдь не единственным, кто прошел отмеченный идейный путь (и я не знаю никого, кто проделал бы обратный путь из лагеря националистов в западники). Вполне очевидно, что идейная трансформация одного из ведущих мыслителей России есть явление общественной жизни и должно быть осмыслено именно в этом качестве. Идейный путь философа является в этом смысле зеркалом великой российской революции, свидетелями которой мы являемся. Не поняв этого пути, мы не поймем, какое будущее может ожидать Россию, остаются ли шансы на ее либеральное возрождение и в каком направлении должен измениться и сам российский либерализм?
Западничество и надежды
на социокультурную реформацию
Александр Панарин сформировался как ученый и гражданин в послесталинское время. Несмотря на эпоху застоя, в его интеллектуальном развитии ничего застойного не было и впомине. Во время учебы на философском факультете МГУ Панарин входил в группу студентов, которые интерпретировали идеи раннего Маркса в социал-демократическом духе и активно обсуждали политическое преобразование общества. Как и для других, для Панарина это добром не кончилось. Его близкий друг погиб при загадочных обстоятельствах, а сам он был исключен из комсомола и отчислен из университета. Позднее ему удалось восстановиться и закончить заочное отделение факультета, однако к философии и ее преподаванию его не допустили. Вплоть до наступления эпохи перестройки ученый преподавал социологические проблемы управления. Едва ли это всерьез затормозило творческое развитие Панарина. Стимулы для такого развития были даны оттепелью. Признание таланта ученого обществом оставалось лишь вопросом времени.
Сделав отступление, скажу, что в период становления поколения "восьмидесятников", к которому я принадлежу, дела обстояли иначе. До прихода Горбачева мы не переживали ничего, что могло бы сравниться с пережитым "шестидесятниками" и представляли собой в основе своей апатичную и аполитичную возрастную группу. Многие из нас слышали от родителей, что общество и политика бывают "другими", но слышать — это одно, а прожить и прочувствовать — это нечто совсем другое. Помню свое собственное разочарование в философском факультете и состояние какого-то непроницаемого вакуума, порождающего ощущение бессмысленнности существования. Помню настойчивое желание как-нибудь изменить свое пребывание в "вакууме", породившее решение идти в армию. Армия пробудила интерес к учебе, хотя интерес этот все еще был скорее жизненно-прагматическим, нежели гражданским.
Уже в это время знакомство с работами Панарина было глотком свежего воздуха. Под влиянием отца, специализировавшегося по Фран-
ции, я читал тогда множество малотиражных реферативных обзоров, публиковавшихся академическими институтами для узкого круга специалистов-обществоведов. Отец и обратил мое внимание на обзоры работ французских философов и социологов как левого, так и консервативного направлений, подписанные фамилией Панарин. Читать эти обзоры было удовольствием — они не имели ничего общего с серостью, наводнившей обществоведческую литературу, и почти ничего общего со стандартными реферативными работами. Это были написанные характерным для Панарина живым публицистическим языком статьи, полные полемичности, в которых философ ставил и пытался решить сложнейшие проблемы, дискутируя с ведущими мыслителями эпохи. Отчетливо помню, например, впечатление от обзора работ Андре Горца, Ивана Иллича и других теоретиков так называемого экосоциализма, ничего общего не имевших с теоретиками "развитого социализма". Горц и др. ставили под сомнение прежнее понимание труда индустриальной эпохи, что позволяло иначе осмыслись характер времени, по-иному взглянуть на будущее мирового развития и его субъекта. Именно это и попытался сделать Панарин. Его "обзор", опираясь на экосоциалистов, выводил читателя далеко за пределы и Франции, и экосоциализма, ставя проблемы постсовременности и наводя на размышления о завтрашнем дне мира в целом.
Год-два спустя к власти пришел Горбачев и принес с собой свободу обсуждения всех тех идей, с которыми я был отчасти знаком лишь по обсуждениям с родителями, малотиражным рефератам и материалам спецхранов, закрытых для широкой общественности. Как бы теперь ни относились к Горбачеву и его преобразованиям, на философском факультете МГУ все изменилось с его приходом к власти. Обновились как преподавательский состав, так и сам стиль преподавания философии. У моих сокурсников и друзей родилось и окрепло ощущение личного сопричастия к переменам, появился подлинный смысл учебы, работы, жизни. Вместо учебников по "научному коммунизму" мы взахлеб наверстывали упущенное, передавая друг другу работы Солженицына, Пастернака, Медведева и др. и посещая различные политизированные лекции, которых неожиданно стало проводиться великое множество. В нашем философском поколении проснулась надежда, что и мы что-то значим в жизни и можем внести свой вклад в ее улучшение.
В это время я прочел книгу Панарина, посвященную осмыслению французского неоконсерватизма1. Она была находкой, потому что автор синтезировал и преобразовал в книге все то лучшее, с чем я уже был знаком по его реферативным обзорам. В частности, здесь Пана-рин формулирует одну из центральных идей своего творчества — о необходимости общественной социокультурной реформации с опорой
1 См.: Панарин А.С. Стиль "ретро" в идеологии и политике (критические очерки французского неоконсервативзма). М., 1989.
не только на рыночные экономические принципы, но и на широкую общественную демократизацию. Уже тогда он пророчески предупреждал об опасности разъединения и противопоставления двух этих ценностей. Соглашаясь с французскими неоконсерваторами в том, что касалось необходимости борьбы с чрезмерной централизацией государства путем высвобождения предпринимательской инициативы, Панарин недвусмысленно поддерживал и либералов — без демократизации нет реформации. Эту мысль он развивал применительно как к внутриобщественным преобразованиям (и не только во Франции), так и к общепланетарному развитию. Поддерживая характерный для неоконсерваторов пафос культурного многообразия мира, философ отстаивает и глобальное видение мира, столь пугавшее идеологов консерватизма. Забегая вперед, скажу, что уже в этой ранней книге Пана-рина правильно и заблаговременно дается отповедь будущим пророкам ультралиберального "конца истории" (Ф. Фукуяма) и алармистского "столкновения цивилизаций" (С. Хантингтон).
Книга в целом была написана с горбачевских позиций. Точнее, в ней учитывалось все лучшее, предлагавшееся авторами нового политического мышления. Панарин не концентрировался, в частности, на характерном для Горбачева стремлении научить мир, как следует перестраиваться и представить дело таким образом, что социализм и социалистические принципы остаются первопроходческими и весь мир вскоре последует за СССР. Отчасти в этом идеологическом догматизме лидера перестройки коренилось ее будущее поражение. Однако примерно в это же время философ выступил с острой критикой именно этого догматизма, проявившегося, с одной стороны, в отстаивании теории формации и связанного с ней принципа линейности исторического развития, а с другой стороны, в недооценке свободной предпринимательской инициативы. Выступая с последовательно западнических позиций, Панарин призывал отказаться от разделяющей мир теории формаций и признать декларируемое идеологами перестройки "единство человеческого рода"2.
Своеобразие панаринской критики Горбачева состояло в подчеркивании необходимости перемен социокультурного характера в советском обществе, или, по его выражению, "смены верований". В статье "Революция и реформация" философ вновь призывал учиться у Запада и неоконсерваторов активизации жизненно-предпринимательской энергии и реабилитации повседневности, которые выше праволиберального и социалистического мифов о конце истории3. Проводя параллели между
2 Панарин A.C. От формационного монолога к цивилизованному диалогу // Коммунист. 1991. № 8. О критике теории формации и других спорах позднесоветс-кого периода, см. подробнее: Цыганков А.П. Несостоявшийся диалог с Фукуямой: о западных идеях, многокультурном мире и ответственности интеллектуалов // Вопросы философии. 2002. № 8.
3 См.: Панарин A.C. Революция и реформация // Знамя. 1991. № 6.
протестантской реформацией Лютера и реформацией марксизма, отстаивавшейся Эдуардом Бернштейном в борьбе с Лениным, Панарин утверждал необходимость новой реформации в России. Вместо идеологии, даже если это идеология нового мышления, философ настаивал на необходимости учиться жить повседневными человеческими заботами. "Народ, не переживший Реформацию, не умеет жить повседневностью"4. В то время как Запад пережил уже две реформации — лю-теровскую и неоконсервативную — России предстоит совершить обе, одновременно решая задачи и секуляризации сознания, и высвобождения предпринимательской инициативы. Учеба у Запада виделась Панарину абсолютной необходимой для того, чтобы достичь успеха, а то, что Горбачев настаивал на своеобразии страны, представлялось ему в то время ошибочным. "Нам предстоит новое ученичество у Запада — без его прямой помощи и поддержки нам не выбраться из трясины, куда завела нас идеология революционного мессианства... прежде чем делать акцент на глобально-цивилизованном кризисе, нам предстоит пройти путь послушничества и реставраторства. Всякая подмена особенного глобальным способна сейчас только сбить с толку и породить новые попытки выдать отсталость за преимущество, а в недоразвитости усмотреть провиденциальный смысл. Новая дезорганизация такого рода означала бы окончательную гибель"5. Философ, таким образом, все больше отдалялся от горбачевцев, связывая идеологический догматизм "перестройщиков" с пробуксовыванием реформ и последовавшим вскоре развалом страны. Вскоре, однако, его постигает разочарование в западничестве как философии перемен.
Критика западничества и борьба
за национально-либеральный проект для России
Распад страны, утверждение у власти популистско-западнического в своей основе режима и начало экономических реформ в соответствии с моделью "шоковой терапии" круто меняет отношение Панарина к западническому типу либерализма. Убежденный сторонник последовательно демократических, а не только рыночных преобразований, он сразу чувствует элитарность новой власти, презрительно и высокомерно относящейся к собственному народу. И, что не менее опасно, номенклатурная в своей основе власть оказалась готовой навязать народу новую догму — на этот раз рыночных реформ, а не коммунистического рая, — на деле защищая лишь свои собственные узко корпоративные интересы. Вместо вынашиваемой Панариным идеи реформации как реабилитации демократической спонтанности и повседневности стране навязывалась новая "революция сверху", в которой либерализму отводилась лишь роль новой идеологической легитимации. Либерализм как
4 Панарин А.С. Революция и реформация. С. 220.
5 Там же.
массовое подключение к политике и управлению широких общественных слоев выхолащивался, превращаясь в мифологию и служа лишь стремящейся удовлетворить свои запросы правящей группировке. Таким стало западничество послесоветской поры, причем при поддержке самого Запада и в особенности элиты США, активно навязывавших посткоммунистическому миру идеологию "вашингтонского консенсуса". Идеологию, которая к тому времени уже обанкротилась в Латинской Америке, укрепив позиции компрадорских элит и международных корпораций, но ничуть не способствуя улучшению жизни широких общественных слоев.
Панарин раньше многих понял происшедшее и посчитал невозможным для себя поддерживать такого рода реформы. Вместо этого он пытается нащупать пути создания национально-реформистского проекта, оставаясь при этом в рамках выстраданной им философии либерализма. Для философа либерализм сложился как система взглядов, ставящая в центр политическую, экономическую и социальную свободу личности. Демократия, как он писал, есть создание условий для "самодеятельного существования" и тогда имеет шанс "стать общенациональной ценностью, когда она... способна верифицироваться в опыте массовой хозяйственной, политической и социокультурной самодеятельности"6. Политическая демократизация, так же как и развитие предпринимательской и иной общественной инициативы, является сутью и смыслом либеральной философии. Поэтому либерализм принципиально эгалитарен, а не элитарен или иерархичен, как консерватизм, который исторически апеллирует к правящим и культурно-идеологическим элитам как к опорам традиции. Однако в отличие от социализма либерализм стоит на почве реформистского, а не революционного изменения общества, и потому выступает за подключение масс к общественному управлению через использование и совершенствование имеющихся политических институтов. Этот последний пункт также принципиально важен для панаринской концепции либеральной реформации, которую философ четко отграничивал как от навязываемой массам "революции сверху", так и от массовой стихии насилия или "революции снизу".
Таким образом, позитивная программа либерализма принципиально отличается от программы консерватизма. Либерализм реформирует общество и задается вопросом: "как измениться и стать более свободными?", в то время как консерватизм стремится удержать уже завоеванные позиции и ответить на вопрос: "как выжить?" Естественно, что контекст, в котором ведется поиск ответа на эти вопросы, изменчив и задается крупными историческими сдвигами. Например, стремясь сохранить имперскую государственность в условиях свершившейся социалистической революции, Сталин ввел в обиход теорию "социа-
6 Панарин A.C. "Вторая Европа" или "Третий Рим"? Парадоксы европеизма в современной России // Вопросы философии. 1996. № 10. С. 29.
лизма в отдельно взятой стране". Стремясь предотвратить распад государства в постсоциалистических условиях, ряд российских державников-консерваторов сформулировали концепцию России-Евразии, ответственной за поддержание стабильности в бывшем СССР. Подобным же образом и либерализм обладает национальной и контекстуальной спецификой и не функционирует вне ее. Никакие реформы не будут успешны, если они осуществляются в отрыве от национальной культуры и традиции.
Из этих истин и исходил Панарин в своих поисках национального пути российского реформирования. В западнических реформах новой правящей элиты он увидел ту самую опасность утверждения рыночных принципов за счет общественной демократизации, о которой предупреждал еще в своей критике французского неоконсерватизма. В то время многие, в том числе и в либерально-демократическом лагере, указывали на пагубность такого рода "номенклатурного капитализма"7. Но мало кто попытался пойти дальше критики номенклатурного западничества и сформулировать непопулярно-"почвеннические" принципы альтернативного либерального реформирования. Как мне кажется, Александр Панарин был одним из первых. Уже в середине 1992 г. в своей второй статье в "Знамени" он указал на поражение "цивилизационного процесса" в России и впервые попытался сформулировать необходимые для российского либерально-демократического мышления "культурологические и геополитические интуиции, обусловленные укорененностью в национальную культуру и традицию"8.
Что это за интуиции? Прежде всего он предлагал демократам задуматься над тем, почему их демократизация сопровождается нарастанием процессов дестабилизации и распада государства. "Реформы, средством которых является последовательная дискредитация национальной традиции и подавление импульсов народной воли..., быстро ведут к кризису государственности"9. В этой связи Панарин указывает на необходимость конструктивного переосмысления отечественных вековых исканий русской идеи и русского патриотизма. Опираясь на идеи Н.М. Карамзина, В.О. Ключевского и Г.П. Федотова, он настаивает на необходимости выработки нового вида патриотизма, не имеющего ничего общего ни с "партийным патриотизмом" новой номенклатуры, ни с этнической идеей русского национализма. Вместо этого он призывает осмыслить "русскость" и "российскость" как тип
7 См. напр.: Радаев В. В борьбе двух утопий // Вопросы философии. 1992. № 4; Клямкин И. Посткоммунистическая демократия и ее исторические особенности в России // Полис. 1993. № 2; Буртин Ю., Водолазов Г. Номенклатурная демократия // Известия. 1994. 1 июня.
8 Панарин А.С. Цивилизационный процесс в России: опыт поражения и уроки на завтра // Знамя. 1992. № 7. В национально-либеральном ключе была написала и следующая статья в том же журнале: Он же. Проект для России: фундаментальный либерализм или либеральный фундаментализм // Знамя. 1993. № 9.
9 Панарин А.С. Цивилизационный процесс в России. С. 205.
духовности и тип цивилизации, скрепленные великой геополитической идеей, роль которой некогда выполняла православная религия. Новая геополитическая идея видится ему как необходимая для России не в противостоянии Западу, а в скреплении постсоветского пространства и в организации "отпора активизирующемуся фундаментализму".
В указанной статье мыслитель еще не формулирует внятно геополитическую идею. Он лишь вскользь упоминает о возникновении альтернативных атлантической вестернизации проектов, как, например, о представленной Германией и Швейцарией и важной для России "центральноевропейской модели". Но уже в 1993 г. Панарин выдвигает идею "цивилизованного евразийства". Панарин признавал несовершенство самого термина "евразийство", скомпрометированного и тем, что некоторые философы, впервые предложившие этот термин, в 1920-х гг. поддерживали большевиков, и тем, что новые ультраконсерваторы продолжали одобрять большевистские идеи. Однако он все же не видел ему альтернативы в деле защиты цивилизационной специфики России. При этом он прикладывает значительные усилия в стремлении отмежеваться от евразийцев ультраконсервативного направления, связанных с газетой "День" (впоследствии "Завтра"), а также с журналами "Элементы" и "Наш современник"10. Подобно Л.Н. Гумилеву (и опираясь на его идеи) эта группа активно развивала в своих работах изоляционистские и антизападные установки.
Отвоевывать практически в одиночестве евразийство у ультраконсерваторов было делом чрезвычайно сложным. Консервативное евразийство заявило о себе уже во второй половине 1980-х; его все более открыто брали на вооружение влиятельные политические силы (например, КПРФ Геннадия Зюганова)11. Сложность заключалась и в том, что Запад своим поведением в отношении России нередко усиливал позиции российских ультраконсерваторов. Поддерживая разрушительную для страны "шоковую терапию" и одергивая Россию в ее попытках самоопределиться с национальными интересами, западные лидеры невольно для себя способствовали развитию антизападных настроений.
Панарин, однако, воздерживается от утверждения своего евразийского мировоззрения как антизападного. Его критика нового консервативного евразийства напоминает критику старого евразийства
10 Панарин A.C. Проект для России; Он же. Россия в поисках идеи: варианты цивилизационного выбора. // Вестн. Моск. ун-та: Социально-политические исследования. 1993. № 5; Он же. Западники и евразийцы // Общественные науки и современность. 1993. № 6; Он же. Между атлантизмом и евразийством // Свободная мысль.1993. № 11; Он же. Россия в Евразии: геополитические вызовы и цивилизационные ответы // Вопросы философии. 1994. № 12; Он же. Евразийский проект в миросистемном контексте // Восток. 1995. № 2; Он же. Россия в цивилизационном процессе (между атлантизмом и евразийством). М., 1995.
11 См. напр.: Зюганов Г. Россия и современный мир. М., 1995; Он же. География победы. М., 1998.
другим замечательным отечественным философом Н.А. Бердяевым, считавшим новомодное течение защитником восточного партикуляризма и противником характерного для России духа всечеловечности и всемирности. Вместо творческого преодоления российского социокультурного раскола между западнической и почвеннической традициями евразийцы-консерваторы предложили упрощенное решение — принудить западничество к безоговорочной капитуляции, устранив его влияние на российскую культуру12. Консервативное евразийство вновь превозносит большевизм как учение, противостоящее Западу, в то время как, считал Панарин, задача состоит в том, чтобы выработать альтернативу большевизму13. Развивая свою версию евразийства, философ одновременно продолжает оппонировать атлантистски-запад-ническим проектам правящей верхушки и их модификациям, отказывающим в доверии социокультурному своеобразию России14.
Одновременно философ подвергает переосмыслению одно из важнейших и исходных для него понятий — "реформация". Если в период западничества Панарин связывал реформацию с секуляризацией общественного сознания и высвобождением народно-предпринимательской инициативы, то теперь он выявляет наличие нового пласта: под реформацией он подразумевает новый духовный переворот глобального характера. Речь больше не идет о послушном следовании Западу в создании необходимых для развития социокультурных и политических предпосылок. Запад, с точки зрения Панарина, сам находится в состоянии кризиса и нуждается в реформировании основных приоритетов и принципов своего жизнеустроения. В этом Панарин следует философии гуманистического направления, на Западе нередко связываемой с именами К. Ясперса, X. Гадамера, А. Тойнби, Ю. Ха-бермаса и др., а в России с теми, кто, подобно В. Соловьеву, Н. Бердяеву, В. Вернадскому, Н. Библеру и Н. Моисееву, всегда стремился мыслить глобально, осмысливая роль России в мировой истории и в связи со сдвигами в духовных структурах современного мира. Как и многие философы-гуманисты, Панарин считает необходимыми планетарную реформацию и избавление от погони за материальным потре-
12 См., напр.: Панарин А.С. Западники и евразийцы. С. 69.
13 «Те, кто ведет происхождение большевизма от старой "русско-азиатской" традиции и пытается таким образом примирить национальное сознание с большевизмом, вместо творческого ответа на вызов времени фактически предлагают реставрацию. Евразийство и большевизм, вопреки утверждениям публицистики "Дня" и "Нашего современника", противоположны» (Панарин А.С. Проект для России... С. 161).
14 К одной из таких модификаций Панарин относил, например, идею "второй Европы", выдвигавшуюся его коллегами по Институту философии (См.: Панарин А.С. "Вторая Европа" или "Третий Рим"?). О важности этой темы для философа свидетельствует и то, что он выносит название процитированной статьи в заглавие одного из первых сборников своих статей, опубликованного издательством Института философии (Панарин А.С. "Вторая Европа" или "Третий Рим"? Избранная социально-философская публицистика. М., 1996).
бительством, прибылями и новыми технологиями в ущерб развитию духовности и культуры. Для него важно вести речь о смене философии историзма как линейного принципа человеческого развития, в которой есть "ведущий" и "ведомый", философией культурно-циви-лизационного диалога. Следуя традициям гуманистической критики проекта "современность", мыслитель настаивает на существовании и переплетении в мире экономического, политического, экологического и духовного кризисов, ни один из которых не может быть разрешен на путях западничества15. Парадоксально, но в этом он повторяет некоторые (ранее критиковавшиеся им же самим) положения нового политического мышления, также ставившего в центр своего внимания понятие "кризиса" современной цивилизации.
Окончание следует
15 См. главы, написанные А.С. Панариным в: Ильин В.В., Панарин A.C., Ахиезер Ф.С. Реформы и контрреформы в России. М., 1996. Особенно С. 258— 266, 359—391. См. также: Панарин A.C. Расколы и синтезы: конкурс цивилиза-ционных проектов в Евразии // "Вторая Европа" или "Третий Рим"? Избранная социально-философская публицистика; Он же. О возможностях отечественной культуры // Новый мир. 1996. № 9.
12 ВМУ, социология и политология, № 4
