CC BY
155
ISSN 0869-4362
Русский орнитологический журнал 2012, Том 21, Экспресс-выпуск 770: 1491-1505
Александр Николаевич Формозов (1899-1973) как биогеограф
Е. Н. Матюшкин
Второе издание. Первая публикация в 1999*
Развитие отечественной биогеографии в ХХ столетии шло в значительной мере «под знаком Формозова». Всесторонняя оценка его идей и достижений в этой сфере, как представляется, ещё впереди. Довольно многочисленные биографические очерки и историко-научные публикации, посвящённые А.Н.Формозову (Исаков 1959; Гептнер 1962; Наси-мович 1969, 1975, 1976; Воронов 1979; Матюшкин 1990; и др.), во главу угла ставят его роль родоначальника ряда направлений современной экологии, пионера отечественной экологии животных вообще. Сделанное им в области биогеографии рассматривается чаще всего как дополнение к собственно экологическим его исследованиям, их непосредственное продолжение.
Действительно, и в биогеографических работах А.Н.Формозов всегда оставался экологом-натуралистом. Его идеи и подходы в определённом смысле предвосхитили глубокую экологизацию всего цикла географических наук, ставшую фактом сегодняшнего дня. Вместе с тем одной из отличительных черт формозовской экологической школы надо признать последовательную географичность в постановке задач, способах их решения, в интерпретации даже чисто биологического, казалось бы, материала. Контекст отечественной, да и мировой экологии животных соответствующего периода времени демонстрирует это с полной очевидностью. Но как ни тесно переплетаются во всём творчестве А.Н.Формозова эколого-биологические и географические начала, вклад его в биогеографию, несомненно, имеет самостоятельное значение. Достаточно чётко обособленная соответствующая часть его научного наследия заслуживает специального рассмотрения.
Напомним прежде всего, что А.Н.Формозов стоял у истоков тех двух, причём практически только двух, объединяющих ботаников и зоологов ячеек биогеографических исследований в нашей стране, которые на протяжении уже полувека официально представляют эту отрасль отечественной науки — отдела биогеографии Института географии Академии наук СССР (ныне РАН) и кафедры биогеографии географического факультета Московского университета. Первый из них может
* Матюшкин Е. Н. 1999. Александр Николаевич Формозов как биогеограф //Бюл. МОИП. Отд. биол. 104, 5: 4-12.
считаться его детищем без всяких оговорок: А.Н.Формозов работал там с момента организации почти три десятилетия, в 1945-1962 годах возглавлял отдел, собрав в нём очень сильный коллектив учёных-единомышленников, отмеченный целым созвездием ярких имён. Это, в частности, Ю.А.Исаков, С.В.Кириков, А.А.Насимович, Д.В.Панфилов. Работа А.Н.Формозова в Институте географии отражена в имеющихся публикациях достаточно полно, менее известна его роль в формировании научных направлений на кафедре биогеографии МГУ. Сам А.Н. Формозов там не преподавал и регулярной связи с кафедрой не поддерживал, но даже опосредованное его влияние и здесь оказалось определяющим. Созданная в 1946 году В.Н.Сукачёвым кафедра ботанической географии превратилась в таковую биогеографии, приобретя в 1952 году самостоятельное зоологическое «крыло». С этого времени её возглавил А.Г.Воронов, по основной специальности геоботаник, однако с широкими зоологическими интересами, при этом не просто близкий к формозовской экологической школе, но и обладавший немалым опытом прямого сотрудничества с А.Н. в конкретных исследованиях, включая соавторские публикации. Линию зоологического «крыла» кафедры, особенно в работе со студентами, формировали на протяжении многих лет главным образом ближайшие ученики А.Н.Формозова, бывшие его аспиранты — А.М.Чельцов-Бебутов и Н.В.Тупикова. Вполне естественно, что развивавшиеся здесь направления исследований даже в тех случаях, когда это не декларировалось прямо, в значительной или решающей мере питались формозовскими идеями. Студенты-зоогеографы начала 1960-х годов, в том числе и автор этих строк, могут засвидетельствовать, что как бы незримое присутствие Александра Николаевича Формозова постоянно ощущалось в те годы на кафедре.
Однако научно-организационное оформление первых в нашей стране самостоятельных центров биогеографических исследований и роль в этом А.Н.Формозова — всё-таки внешняя, хотя и очень существенная сторона дела. Гораздо важнее содержательный, методологический аспект оценки его вклада в биогеографию. Здесь приходится начинать с отношения А.Н. к географии вообще, с вопроса о том, что определило органичность вхождения его, к тому времени уже ведущего зоолога-эколога, в эту сферу знания.
Существует мнение, что переход А.Н.Формозова в Институт географии был лишь вынужденным отступлением в обстановке гонений, связанных с самым мрачным периодом лысенковщины, на запасные позиции, в своего рода «стацию переживания». Если в отношении самого ухода с университетской кафедры зоологии позвоночных это вполне справедливо, то появление А.Н. именно в Институте географии вряд ли было продиктовано только этими внешними обстоятельствами. Работа А.Н.Формозова в отделе биогеографии началась двумя годами
раньше его известного выступления по проблеме внутривидовой борьбы и более чем за три года до печально известной августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Весной и летом 1947 и 1948 годов Александр Николаевич Формозов уже провёл две крупные «академические» экспедиции в Центральный и Северный Казахстан. Главное же, переход в Институт географии никак не означал смены приоритетов в его исследовательской работе.
Границы и содержание, сама правомочность выделения крупного самостоятельного географического цикла наук трактуются по-разному, представления, сложившиеся на этот счёт в научных корпорациях разных стран, иногда трудно совместимы. Разноречивые мнения, впрочем мало влиявшие на исследовательскую практику, звучали и в дискуссиях по методологии географии, не однажды возникавших в нашей стране. Что же касается суждений на этот счёт негеографов, то они зачастую очень поверхностны или даже неверны. Нередко география предстает лишь в скучно-описательном или, напротив, предельно формализованном, математизированном обличье. И то и другое равно далеко от формозовского живого восприятия природы. Но география никогда не теряла и иной своей ипостаси — острого, всеохватывающего взгляда на «устройство» поверхностных оболочек планеты, отыскивающего в бесконечном разнообразии пространственных сочетаний природных комплексов, форм взаимодействия их компонентов глубокие общие закономерности.
Такое понимание объекта географии сродни образному видению художника. В статье «Мысли о географии» это прекрасно выразил ещё Н.В.Гоголь (1835), полагавший, что цель её — показать «всю обширность и колоссальность географического мира», причём в создание этой картины «должны ниспослать от себя дань и естественная история, и физика, и статистика, и всё, что только соприкасается к миру, чтобы мир составил одну живописную поэму. ...Ничего в подробности, но только одни резкие черты» (цит. по: Полн. собр. соч. 1862. Т. 3. С. 322). Развивая близкий подход, В.П.Семёнов-Тян-Шанский (1928) выдвигал в частности, задачу научной разработки, даже географии «ландшафтных (пейзажных) тонов, запахов и звуков» (с. 227). Всё то, что делал А.Н.Формозов в экологии животных, легко находило себе место в контексте подобного «живого землеведения» и созвучных ему направлений отечественной географии. С этих позиций, пожалуй, А.Н. можно считать прирождённым географом в не меньшей мере, чем зоологом-натуралистом.
Последнее утверждение звучит непривычно, естественно возникает вопрос о критериях «подлинной географичности» мировосприятия и стиля мышления учёного. Оставляя в стороне условность, подвижность самих граней между научными дисциплинами и не касаясь частностей,
эти критерии можно определить следующим образом. Географа отличает прежде всего целостное восприятие природы и места человека в ней, рассмотрение своего конкретного объекта во всей сложности природных взаимосвязей, в «узле» межкомпонентных взаимодействий. Ключевые понятия, «скрепляющие» отраслевые географические науки, образуют единый ряд, равным образом принадлежащий и экологии: природный комплекс, ландшафт, биогеоценоз, экосистема. Другой важнейший критерий — умение рассматривать локальные явления на широком территориальном фоне, строить сравнительные географические ряды, безошибочно выделять неповторимые местные, региональные особенности природных комплексов, дифференцировать типичное и уникальное. Как полагал В.П.Семёнов-Тян-Шанский (1928), «география вообще сводится к подчёркиванию характерных черт природы и человеческой жизнедеятельности в данной местности» (с. 228). Замечательную формулу на этот счёт дал, по свидетельству писателя-географа Н.Н.Михайлова (1980), известный литератор В.Б.Шкловский: «Любование непохожестью — вот ваша география» (с. 107).
Наконец, география предполагает обязательное владение языком пространственных отношений, выражающихся в контурном рисунке природных комплексов, построении их мозаик на земной поверхности; она имеет дело с картографируемыми закономерностями, откуда проистекает и особое значение карт в исследовательском арсенале географа. Все перечисленные черты с большей или меньшей отчётливостью проявились в творчестве А.Н. Формозова. Остановимся на этом подробнее.
Описания природных условий изучавшихся районов даже в самых ранних работах А.Н.Формозова далеки от традиционного справочно-перечислительного тона; они подробны, выпуклы, .экологически осмысленны. Автор редко прибегал к усложнённой терминологии, однако, по существу, в центре его внимания всегда были межкомпонентные взаимодействия в природных комплексах. Характеризуя лежащий у Мурманского побережья остров Кильдин в аспекте развития там охот-ничье-промыслового, прежде всего песцового хозяйства, А.Н. Формозов (1929а) привлёк для этого самый широкий круг сведений — от влияния на его климат Гольфстрима до состава и занятий местного населения. Особенно акцентировалась роль сезонно-устойчивых сильных ветров, в значительной мере диктующих разнообразие и распределение местообитаний животных на острове. В отношении условий обитания песца было подчёркнуто, «что слоистые осадочные породы острова создали большое количество убежищ, которыми довольно беден Мурманский гранитный берег» (с. 9).
Одним из первых он поставил задачу изучения не только воздействия экологических факторов на животных, но и самой деятельности
животных на формирование облика земной поверхности. В оценке значения роющих грызунов как агента почвообразования его предшественником был выдающийся американский эколог Дж. Гриннелл (Grinnell 1923), однако статья А.Н.Формозова на эту же тему (Formosov 1928) трактует вопрос шире, переводя его в зональную плоскость. Работу, обобщающую результаты экспедиции в Монголию (Формозов 1929б), итожит небольшой самостоятельный раздел «О роли млекопитающих в жизни страны и её ландшафтов», где, в частности, отмечается: «В северной части страны степные склоны заняты огромными поселениями сурков, накладывающих резкий отпечаток на обитаемую колонией местность; обширные густо заселенные колонии полёвок Phaio-mys brandti изменяют характер поверхности почвы порою многоверстных площадей... Пустыня также имеет своих роющих грызунов: многочисленные бугорки у нор Citellus pallidicauda, Allactaga saltator, Ocho-tona pricei рассеяны в одних местах гуще, занимая порой до половины поверхности почвы, в других местах реже, но всюду в большем или меньшем числе виднеются следы деятельности этих животных. Наконец, в песках роются песчанки Gerbillus meridianus и G. unguiculatus» (с. 121-123). Много позднее, подчёркивая значение подобных наблюдений, А.Н.Формозов подготовил для известного «Справочника путешественника и краеведа» особую главу «Влияние деятельности животных на формирование земной поверхности и почвообразование» (1950а). Одной из тем, красной нитью проходящих через всё его творчество, стало изучение биоценотических отношений животных и растений, воздействия животных на растительный покров, причём всегда в тесной связи с физико-географическими особенностями конкретных территорий. Итоги сделанного им в этой области подвёл в специальной статье А.Г.Воронов (1979).
К разряду эколого-географических сочинений надо отнести и главную книгу А.Н.Формозова, как характеризует её его сын и биограф А.А. Формозов (1980) - «Снежный покров как фактор среды, его значение в жизни млекопитающих и птиц СССР» (1946). Сам снег, многообразие его состояний, структура снежной толщи обсуждаются здесь с полным знанием дела и не меньшей заинтересованностью, чем поведение, адаптации зверей и птиц. Натуралистически метки термины, вводимые Александром Николаевичем для определения географических различий снежного покрова: «снежно-дюнная область» для зоны тундр, область «лесного рыхлоснежья» для лесной зоны. Биосферный уровень рассмотрения проблемы задаётся уже эпиграфом из В.И.Вернадского, открывающим книгу.
В другой работе на эту же тему А.Н.Формозов (1961) подчёркивал: «Помимо данных, предоставляемых метеорологическими станциями, исследователь зоолог и биогеограф обязательно должен располагать
многочисленными специальными измерениями и описаниями снежного покрова и, его структуры в различных биотопах и ландшафтах» (с. 207). О том, какое значение придавал он привлечению сведений из смежных областей естествознания, можно судить по его оценкам деятельности исследователей-предшественников. Резюмируя характеристику творческого пути Н.А.Северцова, которого он ставил чрезвычайно высоко, А.Н.Формозов (1952а) заключал, что большие достижения в биогеографии «возможны лишь при полном овладении материалом и методом физической географии, в процессе синтеза данных целого комплекса географических дисциплин» (с. 55). Специальный очерк, по-свящённый К.Ф.Рулье, А.Н.Формозов поместил в книге «Отечественные физико-географы и путешественники» (1959а), хотя ни тем, ни другим Рулье, строго говоря, не был; рассматривать же его в этом ряду дало основание, как поясняет автор, то новое, что внёс он в биогеографию, прежде всего — «анализ взаимной связи явлений» (с. 224). Последнее, очевидно, неотъемлемое свойство и формозовского исследовательского склада.
Равным образом типичен для него сравнительно-географический подход к изучаемым явлениям. Одним из первых приступив к многолетним регулярным наблюдениям в определённых районах и вполне сознавая преимущества подобных стационарных исследований, которые он настойчиво подчёркивал (даже обозначение аналогичной программы для заповедников — «Летопись природы» — принадлежит именно ему), А.Н.Формозов остался и целеустремлённым путешественником. По свидетельству А.А.Формозова (1980), мотивировку одной из своих поездок он сам определил следующим образом: «Я поехал, выполняя свой давний неписаный план путешествий» (с. 90). И тут же: «Трудно быть хорошим зоогеографом, не увидев эти очень оригинальные места...» (речь шла о Тянь-Шане и Прибалхашье). В предисловии к «Спутнику следопыта» (1952б) читаем: «Маршруты... экспедиций за годы 1923-1951 охватили значительную часть Союза ССР — от Ледовитого моря до Тянь-Шаня и пустыни Каракум и от Смоленской области до побережья Тихого океана» (с. 6). Среди этих путешествий были, в частности, и широкие, занимавшие по нескольку месяцев, меридиональные пересечения территории Казахстана. Соперничать с А.Н. по широте географического диапазона экспедиционных поездок могли бы лишь немногие наши зоологи.
В облике исследованных территорий А.Н.Формозов очень точно выделял неповторимые черты, находил для них меткие географические характеристики. Показательны в этой связи даже одни названия некоторых классических его работ: «Озёрная лесостепь и степь Западной Сибири как область массового обитания водяных птиц (эколого-географический очерк)» (1934), «Равнинность Западной Сибири и свя-
занные с ней особенности животного мира» (1964). Живое, притом подлинно географическое видение природы ощутимо здесь в каждой строке: «Для ландшафта этой области вереницы серых гусей, тянущихся под вечер с озера на посевы, тысячные табуны уток, собравшихся на кормных водоёмах, и болотные луни, вьющиеся над тростниковыми зарослями, столь же характерны, как чередование грив и межгривных понижений, берёзовых колков и участков типчаково-ковыльной степи. Приуроченность богатейшего гнездовья водяных птиц именно к этой области — совершенно закономерное географическое явление...» (1934, с. 257-258). Народные названия разных типов озёр Казахстана -«куль», «копа», «сор», «бидаяк» - А.Н.Формозов (1937а) положил в основу научной их типологии, показав, что за каждым из них стоит вполне определённое сочетание экологических условий. Мысль его обратилась и к межконтинентальным аналогиям: в Северной Америке, как было подчёркнуто, особым богатством населения водяных птиц выделяется также внутриконтинентальная область равнин с солоноватыми мелководными озёрами.
Те или иные общие закономерности в экологии животных, к которым подходил А.Н.Формозов, получали, как правило, географическую интерпретацию. Особенно показательно в этом отношении направление, в котором он и его ученики развивали учение о жизненных формах (Формозов 1950б, 1956, 1976; Ходашова 1953). В центре внимания здесь - зонально-специфичные наборы жизненных форм животных, их количественные соотношения, характер смен при переходе от одной зоны к другой, конвергентное развитие сходных адаптивных типов в ландшафтах-аналогах разных континентов. Сопоставления в этой плоскости носили поистине глобальный характер, затрагивая семи-аридные и аридные районы Евразии, Африки, Северной и Южной Америки, а также области влажных тропических лесов Старого и Нового Света (Формозов 1976).
Природная зональность и обусловленные ею особенности животного мира лежали в основе всех зоогеографических построений А.Н.Формозова, однако он был далёк от довольно распространённого механического применения схем зонального деления, «расписывания» видов и их сочетаний по зонам или высотным поясам как по заранее заготовленным ячейкам. Ещё в самом начале своего научного пути, в Монголии, он обратил внимание на «нарушения правильности зонарного (так в оригинале — Е.М.) распределения животных» (Формозов 1929б, с. 111) и в полной мере оценил их эволюционное значение. К важным выводам о родстве тундровой, высокогорной, степной и отчасти пустынной фауны он шёл, отталкиваясь от совершенно конкретных наблюдений. «Нередко мы слышали одновременно посвисты горных индеек, крики клушиц и хрипловатые голоса пустынных соек. На зорях в
бинокль можно было разом видеть спускающихся с гор на пастбища козлов и баранов и медленно двигающихся кверху (от степи к луговинам) куланов и джейранов. Здесь же. мы нашли сеноставку Ochotona pricei и зайца Lepus тогда как первую успели привыкнуть счи-
тать свойственной пустынным равнинам, а второго — обычным в долинах рек» (Там же, с. 108). К характеристике таких парадоксальных зоогеографических ситуаций А.Н.Формозов не раз обращался и позднее, например при характеристике гор Джаксы-Арганаты в Центральном Казахстане: «У подножия этого хребта тянется заметная издали цепочка зелёных пятен, резко выделяющихся на бледном желтоватом фоне выгоревшей степной растительности. Это осиново-берё-зовые колки с чёрной смородиной, папоротниками, клубникой и луговыми травами, расположенные на участках выхода грунтовых вод. Обитающие в этих колках тетерев, заяц-беляк и косуля нередко держатся в сотне метров от поселений жёлтого и серого сусликов и в ближайшем соседстве от джека» (1953а, с. 10-11).
Прибегнуть к обстоятельному цитированию формозовских текстов здесь требовалось и для того, чтобы показать отличающую их яркую физиономичность описаний сообществ животных и ландшафтов в целом. Помимо естественной лёгкости слога за этим стоит принципиальная позиция автора. В предисловии к переизданию классического труда Н.А.Северцова по зоогеографии Туркестана А.Н.Формозов (1953б), полемизируя с любителями «выхолащивать из научных текстов всё уклоняющееся от привычного для них стандарта», подчёркивает неслучайность того, «что этот мастер естественно-научного исследования подходит к описанию пейзажа как художник» (с. 6). Именно так обстояло дело и у самого А.Н. Приведём ещё несколько примеров, относящихся к вполне рядовым его научным публикациям, без признаков особой литературной отделки.
Первый из них касается снова Монголии, последних островков древесной растительности в Гобийском Алтае: «Рощицы ютились главным образом на склонах первой террасы, спускаясь к самой воде, или на заваленных валунами островках. Местами они были так густы и тенисты, мёртвый покров из ветвей и опавшей листвы был так развит, а вьющиеся растения так тесно опутывали некоторые кусты, что легко было забыть об окружающей сухости склонов с раскалёнными осыпями щебня и жалкими кустиками караганы» (Формозов 1929б, с. 106). А вот весна в казахстанской лесостепи: «На весенние тока собирается по нескольку десятков косачей. Живописные группы токующих тетеревов, рассыпавшиеся по степи, украшенной множеством ранних жёлтых и лиловых цветов сон-травы, представляют изумительное зрелище» (Формозов 1950б, с. 388). Наконец, характеристика колорита среднеазиатской песчаной пустыни в связи с обсуждением вопроса о природе
«пустынной» окраски животных: «Осенью, когда травянистые растения, например илак и селин, выгорят почти добела, и особенно зимой, когда иней посеребрит склоны барханов и ветви кустов, краски пустыни становятся ещё светлее и "прозрачнее"» (Формозов 1958, с. 376). Благодаря редкой широте научного кругозора в сочетании с умением отыскивать в огромной массе сведений главное, наиболее характерное, и художественной выразительностью изложения Александр Николаевич Формозов остался непревзойдённым мастером регионального биогеографического очерка.
Из трёх перечисленных выше критериев «географичности» естествоиспытателя наименее приложим к А.Н. третий, условно говоря, «картографический». Сам он картографированием специально почти не занимался, однако и в этой области биогеографии оставил заметный след, опубликовав программную статью «Карты распространения промысловых зверей и птиц. Задачи и методы картирования биологических данных» (Формозов 1933). Была выдвинута задача создания нескольких новых типов карт ареалов животных, включая карты, «приведённые к определенному периоду лет», и такие, где в пределах ареала выделены «фактически заселённые видом места», а также территории «с наибольшей или достаточно большой плотностью» видового населения (с. 112). То и другое направления в картографировании ареалов — их «восстановленных» границ и внутренней структуры — получили позднее большое развитие.
Практически целиком на долю учеников и последователей А.Н. Формозова, прежде всего А.М.Чельцова-Бебутова (1961, 1976 и др.), и Н.В.Тупиковой (1969, 1976 и др.) выпала разработка принципов картографирования населения (сообществ) животных. Однако некоторые формулировки в работах А.Н.Формозова, причём не только декларативные (призыв к «детальному картированию количественных зоогео-графических данных», 1951, с. 63), дают основание считать его предтечей и этого направления отечественной зоогеографии. В «Очерке фауны наземных позвоночных Горьковского края», датированном ещё 1935 годом, читаем: «Каждому местообитанию, характеризующемуся своеобразным комплексом условий, важных для существования фауны, свойственна особая группировка животных или зооценоз. Множество местообитаний, зачастую не резко разграниченных между собой, а незаметно переходящих одно в другое, словно пёстрая мозаика, распределены по поверхности края. Так же мозаично и распределение зооценозов. Изумительно яркую и многообразную картину представляет собой чередование растительных и животных группировок даже в пределах одного ландшафта» (с. 138).
Резюмируем главные черты вклада А.Н.Формозова в биогеографию. На первый план здесь надо поставить тот факт, что, будучи по основной
своей специальности зоологом-экологом, в рассматриваемой сфере он проявил себя не только как зоогеофаф, но и как биогеограф в точном смысле этого слова. Помимо уже упомянутых работ, касающихся географических аспектов воздействия животных на растительность, в этом плане очень интересна его ранняя статья «Об особенностях ареалов русских сонь и бурундука» с подзаголовком «Материалы к истории биоценоза широколиственного леса и тайги» (1928а). Это была одна из первых попыток изучения исторической динамики сопряжённых ареалов животных и их кормовых растений.
Как один из лидеров экологии животных, А.Н.Формозов, естественно, был биогеографом с ясно выраженной экологической ориентацией и способствовал более тесному сближению этих двух наук. В области зоогеографии он особенно настойчиво пропагандировал количественный подход к изучению населения животных (Формозов 1951, 1959б). Это давно уже привычное словосочетание было введено в литературу именно им, как и название для соответствующей научной дисциплины, аналогичной геоботанике,— «геозоология». Последний термин не прижился, но появление его очень показательно для понимания «формозовской линии» в биогеографии. Исследования в русле этой линии получили у нас в 1960-1980-е годы большое развитие и принесли весомые результаты. По объёму количественных данных, частично отражённых на картах, характеризующих сообщества птиц и млекопитающих различных зон и ландшафтов, Россия опередила, вероятно, большинство стран мира. Но нельзя забывать и о другом. Новое направление утверждалось в науке не бесконфликтно. Некоторые его адепты, в особенности А.П.Кузякин (1951 и др.) решительно отмежевывались от зоогеографии классической (чаще всего именуя её при этом «исторической», «формальной», хотя правильнее бы — фаунисти-ческой, фауногенетической) и даже вообще отказывали ей в праве называться зоогеографией. Развитию традиционных направлений науки подобные дискуссии, понятно, способствовали мало. И здесь была особенно важна как раз позиция А.Н.Формозова.
В геозоологии он видел не альтернативу классической зоогеографии, а «органическое дополнение к фаунистике» и даже «важнейшее звено комплексной зоогеографии» (Формозов 1951, с. 65-66). Очень показательно следующее обстоятельство. В одном из выступлений тех лет А.П.Кузякин (1964) обрушился с крайне резкой критикой на тогда уже ставший классическим труд Б. К. Штегмана «Основы орнито-географического деления Палеарктики» (1938), объявив его образцом того, «каким не должно быть даже историко-фаунистическое исследование», и сочинением, не имеющим к орнитогеофафии «вообще никакого отношения» (с. 19). Между тем в появившемся чуть раньше обзоре Ю.А.Исакова и А.Н.Формозова (1960) работе Б.К.Штегмана
воздавалось должное, применённый им подход расценивался как «значительный шаг вперёд» (с. 219). Спокойные выступления А.Н.Формозова, далёкие от навязывания каких-либо априорных установок, всегда обращённые к существу дела, во многом способствовали преодолению крайностей, поддержанию в корпорации исследователей-зоогеографов, оказавшейся в то время на перепутье, нормальной рабочей атмосферы.
Самому же А.Н. исторический, эволюционный подход к изучаемым явлениям был вовсе не чужд. Ближайшей историей экосистем, главным фактором которой стала деятельность человека, он много занимался специально, очень интересовался ритмическими изменениями природной обстановки, динамикой ареалов животных, обусловленной различными причинами (Формозов 1959в). Подчеркнём в этой связи ещё раз его роль инициатора долговременных стационарных наблюдений. Не раз обращался А.Н.Формозов и к более давней истории, причём уже в самых ранних своих работах. Обобщив сведения об изолированных местонахождениях ряда видов пустынных млекопитающих и рептилий в степях юга Европы (Формозов 1928б), он объяснял разрывы их ареалов событиями послеледникового времени; для понимания истории расселения сонь и всего биоценоза широколиственного леса (Формозов 1928а) строил ещё более глубокий ретроспективный анализ. Вопрос о вымирании ряда видов степных грызунов на части их былых ареалов рассматривался им в масштабах всего исторического, а также позднечетвертичного времени (Формозов 1936). В работах этого ряда есть ссылки и на палеонтологические источники, здесь же автор приводит собственные меткие тафономические замечания, например о быстром разрушении мелких косточек в эоловых песках. Изучение очень своеобразного животного мира Монголии навело его на размышления о путях эволюции, преемственном развитии основных фаунистических комплексов открытых ландшафтов Евразии в целом (Формозов 1929б).
К историко-фаунистической проблематике он возвращался и в последние годы жизни, о чём свидетельствует обзор, посвящённый фауне палеолитических стоянок европейской части СССР (Формозов 1969). Конечно, на ископаемые остатки А.Н. смотрел иными глазами, чем палеонтолог, тщательно реконструируя экологические ситуации изучаемой эпохи по аналогии с современностью. Природная обстановка прошлого характеризовалась им всесторонне - от облика растительного покрова до отдельных свойств климата, включая режим снежности; не оставался без внимания даже вероятный характер размещения снежного покрова. Ещё раньше, в своей «снежной» монографии, он обосновал представление о причинах краха плейстоценовой «мамонтовой» фауны, разделяемое теперь большинством исследователей. Как просто
и лаконично, всего в нескольких словах, но при этом биологически убедительно характеризовал он экологическое содержание наступившего кризиса: «Для мамонта, нуждающегося в огромном количестве корма и при скудости северных пастбищ находившегося в постоянном движении, появление рыхлого снежного покрова, затруднявшего ходьбу и поиски корма, должно было быть роковым» (Формозов 1946, с. 134).
И ещё об одной характерной черте А.Н.Формозова как учёного, нашедшей отражение и в биогеографических его работах,— нацеленности на решение прикладных задач. Он обходился без дежурных фраз, обычных в публикациях тех лет, с помощью которых пытались подверстать конкретные исследовательские темы к очередной директиве или пропагандистской кампании, однако по существу никогда не отворачивался от вопросов практики. А.Н. был вполне компетентен в областях не только охотничьего и лесного, но и сельского хозяйства. Критически отзывался он о том, что «у огромного большинства зоологов существовала (и до сих пор существует) бессознательная, а иногда и сознательная неприязнь к работе на хозяйственных угодьях» (Формозов 1937б, с. 409), никогда не позволял себе с академическим высокомерием поучать практиков, исходя лишь из абстрактных экологических принципов.
Общие последствия хозяйственной деятельности для животных и их сообществ А.Н.Формозов оценивал вполне реалистически, причём высказывался по этому поводу с необычной в его работах резкостью: «Крайне вредно и глубоко ошибочно широко распространённое обывательское представление о том, что культура вообще враждебна природе, что последняя всегда отступает и гибнет под её натиском. Культура, направляемая сознательно, может и должна развиваться, не уничтожая важнейших природных ценностей, а содействуя их расцвету и умножению. .Опыт показывает, что многие "исчезающие" животные отлично уживаются в ближайшем соседстве с большими городами, фабриками, железными дорогами, если там есть элементарный надзор за охотой и охраной природы» (там же, с. 409). Ярчайшей иллюстрацией справедливости последнего тезиса может служить, например, история сохранения амурского тигра: уже в течение нескольких десятилетий эти звери живут почти на всей лесопокрытой территории Приморья и правобережного Приамурья, включая густонаселённые районы, и регулярно проникают даже в окрестности крупнейших городов Дальнего Востока России - Хабаровска и Владивостока (Матюшкин и др. 1996). Однако то «обывательское представление», о котором писал А.Н.Формозов, сегодня надо признать явно возобладавшим.
Со дня кончины А.Н.Формозова минуло уже больше четверти века. Многое изменилось с тех пор, произошла глубокая переоценка ценно-
стей, отошли в тень или забыты некоторые научные направления и имена, некогда концентрировавшие общественное внимание. Этого не случилось, однако, с наследием А.Н.Формозова, и главным образом потому, что идеи его были принципиально неконъюнктурны, никогда не отрывались от реальных природных ситуаций, живого наблюдения. Перефразируя известные строки С.Я.Маршака, можно сказать, что в «театре жизни» видел он именно сцену, а не «лысины сидящих перед ним». В трудной ситуации сегодняшнего дня выработанные А.Н.Формозовым принципы и подходы служат сохранению отечественной биогеографической школы, призваны стать фундаментом её возрождения и развития. Значение его вклада в нашу науку непреходяще.
Литература
Воронов А.Г. 1979. Взаимоотношения животных и растений в работах А.Н.Формозова и дальнейшее развитие этого направления // Бюл. МОИП. Отд. биол. 84, 6: 27-34.
Гептнер В.Н. 1962. К шестидесятилетию Александра Николаевича Формозова // Исследования географии ресурсов животного и растительного мира. М.: 7-11. Исаков Ю.А. 1959. Александр Николаевич Формозов — эколог и зоогеограф (к 60-
летию со дня рождения) // Бюл. МОИП. Отд. биол. 64, 5: 151-160. Исаков Ю.А., Формозов А.Н. 1960. Зоогеография суши // Советская география.
Итоги и задачи. М.: 210-231. Кузякин А.П. 1951. К вопросу о характеристике распространения наземных животных. Ориентация зоогеографии на службу некоторым отраслям народного хозяйства и здравоохранения // Вопр. геогр. Сб. 24. Физ. геогр. М.: 251-262. Кузякин А.П. 1964. О ландшафтной орнитогеографии и её антиподе // Тр. 3-й
Всесоюз. орнитол. конф. Львов: 44-50. Матюшкин Е.Н. 1990. Александр Николаевич Формозов (1899-1973) — основоположник снеговедческого направления в экологии животных // А.Н.Формозов. Снежный покров в жизни млекопитающих и птиц. М.: 5-12.
Матюшкин Е.Н., Пикунов Д.Г., Дунишенко Ю.М., Микуэлл Д., Николаев И.Г., Смирнов Е.Н., Салькина Г.П., Абрамов В.К., Базыльников В.И., Юдин В.Г., Коркишко В.Г. 1996. Численность, структура ареала и состояние среды обитания амурского тигра на Дальнем Востоке России. Заключительный отчёт. Владивосток: 1-65. Михайлов Н.Н. 1980. Круг земной. М.: 1-512.
Насимович А.А. 1969. Значение научной и общественной деятельности А.Н.Формозова для развития отечественной экологии и биогеографии (к 70-летию со дня рождения) // Бюл. МОИП. Отд. биол. 74, 1: 150-155.
Насимович А.А. 1976. Пионер отечественной экологии // Природа 3: 117-121. Семёнов-Тян-Шанский В.П. 1928. Район и страна. М.; Л.: 1-311. Тупикова Н.В. 1969. Зоологическое картирование. М.: 1-249. Тупикова Н.В. 1976. Картографирование животного населения // Итоги науки и техники. Биогеография. Т. 1. Общие вопросы и основные направления исследований современной биогеографии. М.: 98-218.
Формозов А.А. 1980. Александр Николаевич Формозов (1899-1973). М.: 1-152.
Формозов А.Н. 1928а. Об особенностях ареалов русских сонь (Myoxidae) и бурундука (Eutamias asiaticus Оше1.). Материалы к истории биогеоценоза широколиственного леса и тайги // Бюл. МОИП. Отд. биол. 37, 3/4: 205-249.
Формозов А.Н. 1928б. О пустынном элементе в фауне южной части Восточной Европы //Докл. АН СССР. Сер. А. 20/21: 449-453.
Формозов А.Н. 1929а. Остров Кильдин и его фауна // Тр. по лесному опытному делу Центральной лесной опытной станции. М.: 3-35.
Формозов А.Н. 1929б. Млекопитающие Северной Монголии по сборам экспедиций 1926 года // Предварительный отчёт зоологической экспедиции в Северную Монголию в 1926 г. Материалы Комиссии по исследованию Монгольской и Танну-Тувинской народных республик и Бурят-Монгольской АССР. Л., 3: 1144.
Формозов А.Н. 1933. Карты распространения промысловых зверей и птиц. Задачи и методы картирования биологических данных // Зоол. журн. 12, 4: 110-116.
Формозов А.Н. 1934. Озёрная лесостепь и степь Западной Сибири как область массового обитания водяных птиц (эколого-географический очерк) // Бюл. МОИП. Нов. сер. Отд. биол. 43, 2: 256-286.
Формозов А.Н. 1935. Очерк фауны наземных позвоночных Горьковского края // Природа Горьковского и Кировского краёв. Научно-популярные очерки. Горький: 135-182.
Формозов А.Н. 1937а. Материалы к экологии водяных птиц по наблюдениям на озёрах государственного Наурзумского заповедника (Сев. Казахстан) // Памяти академика Михаила Александровича Мензбира. М.; Л.: 551-595.
Формозов А.Н. (1937б) 2009. Изменение фауны человеком // Рус. орнитол. журн. 18 (531): 2135-2154, (532): 2163-2184.
Формозов А.Н. 1938. К вопросу о вымирании некоторых степных грызунов в позд-нечетвертичное и историческое время // Зоол. журн. 17, 2: 260-272.
Формозов А.Н. 1946. Снежный покров как фактор среды, его занчение в жизни млекопитающих и птиц СССР // Материалы к познанию флоры и фауны СССР, издаваемые Моск. общ-вом испытателей природы. Нов. сер. Отд. зоол. 5 (20) 1-152.
Формозов А.Н. 1950а. Влияние деятельности животных на формирование земной поверхности и почвообразование // Справочник путешественника и краеведа 2: 553-556.
Формозов А.Н. 1950б. Животный мир // Казахстан. Общая физико-географическая характеристика. М.; Л.: 346-473.
Формозов А.Н. 1951. Количественный метод в зоогеографии наземных позвоночных и задачи преобразования природы СССР // Изв. АН СССР. Сер. геогр. 2: 62-70.
Формозов А.Н. 1952а. К 125-летию со дня рождения Н.А.Северцова (работы Н.А. Северцова по биогеографии Средней Азии и Казахстана) // Изв. АН СССР. Сер. геогр. 6: 51-55.
Формозов А.Н. 1952б. Спутник следопыта. М.: 1-360.
Формозов А.Н. 1953а. Краткий очерк маршрутов и условий работы биогеографических экспедиций 1947 и 1948 гг. // Тр. Ин-та геогр. АН СССР 54: 5-11.
Формозов А.Н. 1953б. Предисловие редакции // Н.А.Северцов. Вертикальное и горизонтальное распределение туркестанских животных. М.: 3-9.
Формозов А.Н. 1956. Биологические формы животных в аридных и полуаридных областях Средней и Центральной Азии // Вопросы географии. М.; Л.: 238-248.
Формозов А.Н. 1958. Важнейшие особенности животного мира равнинной части Средней Азии // Средняя Азия. Физико-географическая характеристика. М.: 372-392.
Формозов А.Н. 1959а. К.Ф.Рулье и значение его идей для географии // Отечественные физико-географы и путешественники. М.: 222-228.
Формозов А.Н. 1959б. Предисловие // География населения наземных животных и методы его изучения. М.: 3-6.
Формозов А.Н. 1959в. О движении и колебании границ распространения млекопитающих и птиц // География населения наземных животных и методы его изучения. М.: 172-196.
Формозов А.Н. 1961. О значении структуры снежного покрова в экологии и географии млекопитающих и птиц // Роль снежного покрова в природных процессах. М.: 166-209.
Формозов А.Н. 1964. Равнинность Западной Сибири и связанные с ней особенности животного мира // Развитие и преобразование географической среды. М.: 201-221.
Формозов А.Н. 1969. О фауне палеолитических стоянок европейской части СССР // Природа и развитие первобытного общества на территории европейской части СССР. М.: 69-74.
Формозов А.Н. 1976. Звери, птицы и их взаимоотношения со средой обитания. М.: 1-310.
Ходашова К.С. 1953. Жизненные формы грызунов равнинного Казахстана и некоторые закономерности их географического распространения // Тр. Ин-та геогр. 54: 33-194.
Чельцов-Бебутов А.М. 1964. Некоторые вопросы зоогеографического картографирования (на примере карты Кустанайской области) // Биогеографические очерки Кустанайской области. М.: 5-24.
Чельцов-Бебутов А.М. 1976. Зоогеографическое картографирование: основные принципы и положения // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 5. Геогр.: 50-56.
Formosov A.N. 1928. Mammalia in the steppe biocenose // Ecology 9, 4: 449-460.
Grinnell J. 1923. The burrowing rodents of California as agents of soil formation // J. Mammal. 4, 3: 137-155.
