CC BY
195
Н. А. Могилевский
АЛЕКСАНДР I И ВОПРОС О БУДУЩЕМ ПОЛИТИЧЕСКОМ УСТРОЙСТВЕ ФРАНЦИИ В ПЕРИОД ЗАГРАНИЧНОГО ПОХОДА РУССКОЙ АРМИИ 1813-1814 ГОДОВ
6 апреля 1814 г. французский Сенат торжественно провозгласил реставрацию Бурбонов. На трон, обагренный кровью Людовика XVI, вступал следующий из династии Бурбонов — Людовик XVIII. Обессиленная, усталая, желавшая только мира и спокойствия Франция поначалу отнеслась к возвращению короля достаточно равнодушно. Гарантией неприкосновенности всех завоеваний революционной и наполеоновской эпох была Конституция, которую обязывался подписать Людовик при вступлении на трон. Что он и сделал, уступив сильному давлению Александра I, заявившего, что не впустит Бурбонов в Париж, пока не увидит этого документа с подписью Людовика. 27 мая Конституционная хартия была подписана, и Францией вновь стал править представитель династии Бурбонов. Подобный поворот событий не казался столь очевидным еще за несколько месяцев до того, в начале 1814 г., когда участники VI антинаполеоновской коалиции только стояли у «естественных границ» Франции, набираясь мужества вторгнуться в самое сердце империи Наполеона. Бурные споры, разгоревшиеся между союзниками по поводу будущей политической судьбы Франции, имели огромное значение не только для истории наполеоновской эпохи, но и для всей последующей мировой истории. В отечественной историографии, к сожалению, практически ничего не написано о значительной роли, которую сыграл император Александр I в этих жарких дискуссиях. Данная статья, не претендуя на то, чтобы полностью осветить этот сложный и очень важный аспект российской и европейской истории XIX в., может послужить сигналом к более внимательному и глубокому анализу указанной проблемы.
К концу 1813 г. империя Наполеона сжалась до размеров Франции: Германия была освобождена от французских войск, в Испании англичане и испанцы теснили французов на север, к Пиренеям. К берегам Рейна подошла невиданная со времен 1793 г. неприятельская армия, готовившаяся ко вторжению на французскую землю. Между тем, внутреннего единства внутри VI антифранцузской коалиции не было — слишком разнились представления союзников о будущем устройстве Европы. Непростой была складывающаяся на континенте геополитическая обстановка: освобожденные от Бонапарта польские и немецкие земли уже становились поводом для серьезнейших дипломатических баталий между Россией, Австрией, Пруссией и Англией. Каждая из сторон намеревалась сыграть свою игру, заранее уведомляя об этом своих партнеров, и обеспечить себе как можно больший и луч-
© Н. А. Могилевский, 2013
ший территориальный «бонус». При этом интересы держав зачастую пересекались, и весьма болезненно: Австрия и Пруссия готовились к дележу Германии, втайне подозревая друг друга в сговоре с англичанами или русскими. Англия намеревалась отстаивать свои интересы на севере Германии, в Ганновере, что неизменно вело к трениям с теми же пруссаками. Наконец, российский МИД недвусмысленно давал понять, что рассматривает земли бывшего Варшавского герцогства, причем практически целиком, как адекватную компенсацию за понесенные Россией лишения, что, разумеется, никак не могло устроить ни Австрию, ни Пруссию.
Для будущей европейской послевоенной «архитектуры» Европы (а на конец казавшихся бесконечными войн с Наполеоном надеялись все) был крайне важен вопрос о политическом будущем самой Франции. Споры о том, кто сядет на престол после Наполеона, и стоит ли вообще последнего лишать его трона, продолжались практически вплоть до занятия Парижа. Все: и австрийцы, и англичане, и Александр I — понимали стратегическую важность кандидатуры будущего французского суверена, а потому не жалели сил, отстаивая свои взгляды по этой проблеме. Только Пруссия не принимала активного участия в этой полемике, ограничиваясь констатацией своей ненависти к Наполеону и желанием его заменить — на кого, не столь важно1.
Самый непримиримый и последовательный враг французского императора, единственная страна, бывшая неизменной участницей всех антинаполеоновских коалиций, Великобритания, начала дипломатическое обсуждение проблемы будущего французского престола. Британский министр иностранных дел лорд Каслри, предложил своему австрийскому коллеге, графу Меттерниху, обсудить эту проблему, выдвинув четыре варианта ее решения: 1) Бонапарт; 2) наследный шведский принц Карл-Юхан (бывший наполеоновский маршал Ж. Б. Бернадот); 3) регентство императрицы Марии-Луизы (супруги императора Наполеона и дочери австрийского императора Франца I); 4) Бурбоны2.
Многообразие вариантов соответствовало полярным стратегическим задачам, стоявшим перед каждым кабинетом. Осторожный и расчетливый министр иностранных дел Великобритании, лорд Роберт Каслри, прекрасно понимая, что однозначная поддержка дискредитировавших себя в глазах европейского политического истеблишмента Бурбонов вызовет серьезное противодействие со стороны партнеров по коалиции, совершил блестящий дипломатический маневр. Одновременно с объявлением о поддержке Бурбонов последовало заявление о том, что «британское правительство не отклоняло возможности заключить мир с Бонапартом, как с правителем Франции»3. Разумеется, в этом заявлении Каслри было больше блефа, чем реальной дипломатической подоплеки. Впрочем, не стоит полагать, что мирный договор между наполеоновской Францией и Великобританией был совершенно нереален. Он был возможен, но лишь на определенных, достаточно жестких условиях, которые выдвигал лондонский кабинет: 1) Ограничение численности (по сути, уничтожение) французского флота; 2) Возврат на голландский престол представителей дома Оранских, а также соответствующее увеличение территории Голландии — до размеров 1792 г.; 3) Захваченные англичанами острова (Мальта, Маврикий, Гваделупа и ряд боле мелких островов) остаются английскими4.
1 Сорель А. Европа и французская революция. Т. 8. СПб., 1908. С. 219.
2 Webster C. K. (ed.) British diplomacy (1813-1815) (далее — British diplomacy...). London, 1921. Р. 237
3 Ibid. P. 140.
4 Ibid. P. 123.
Готовность самого непримиримого врага французского императора начать с ним мирные переговоры не должна вводить в заблуждение. Британские условия были несовместимы ни с геополитическим интересами Бонапарта, ни с его «честью» (о которой он так часто напоминал своему министру иностранных дел, А. Коленкуру во время Шатильонского конгресса, хотя условия, выдвигавшиеся там, были поначалу значительно легче приведенных выше5). Для Бонапарта вопрос о Голландии и прилегающем Антверпене был краеугольным в обеспечении безопасности Франции на севере-востоке, а передавать в руки противника стратегически важный форпост в Средиземном море, о. Мальту, означало отказаться от господства в этом регионе. Французский император не был готов к уступкам, которых требовали от него британцы. К соображениям политическим примешивался еще и мощнейший личностный фактор: любая мысль даже о самых незначительных уступках была невыносима для человека, привыкшего считать практически всю континентальную Европу (до Польши, во всяком случае) личной собственностью. Недаром Наполеон сказал своим сенаторам, умолявшим его заключить мир на вполне приемлемых для Франции «франкфуртских условиях»: «Я заключу мир. Но он будет только оскорбителен для меня»6.
Выдвигая априори неприемлемые для Наполеона условия, Каслри смотрел на шаг вперед: после того, как английские мирные инициативы будут отвергнуты Францией (подобное развитие событий можно было прогнозировать с большой долей вероятности), лондонский кабинет, указывая на несговорчивость и неготовность Наполеона к паритетным переговорам, предложит договариваться с Бурбонами — законными претендентами на трон Франции. Кроме того, было совершенно очевидно, что восстановленные Бурбоны не будут выдвигать никаких контрпредложений, а английские политики небезосновательно полагали, что будут иметь влияние на Людовика XVIII, существовавшего в эмиграции на британские деньги. Возвращенная в свои «старые» (дореволюционные) границы лишенная флота и лучших своих заморских территорий, находящаяся под властью нерешительного и многим обязанного англичанам Людовика — такая Франция была для Великобритании не опасна и даже желательна. Поэтому Каслри наиболее последовательно начинает отстаивать идею возвращения Бурбонов во Францию. Поначалу ему будут противостоять Меттерних и Александр I.
Австрийская позиция отличалась большей сложностью и гибкостью. Австрийская империя являлась классическим примером «колосса на глиняных ногах»: огромное государство, занимавшее ведущие позиции в Центральной Европе и имевшее возможность существенно влиять на политические процессы в Южной и Восточной Европе, при ближайшем рассмотрении представало «лоскутным одеялом», скроенным из разных по своему политическому, экономическому и культурному развитию территорий. Австрийская армия была многочисленной, но и союзники7, и противники8 были невысокого мнения о боевых качествах ее солдат. Австрийская империя, как и любое мультинациональное государство, сохраняла внутриполитическую стабильность до тех пор, пока вокруг нее не начинали происходить национальные выступления, грозившие перекинуться на ее
5 Archives du Ministere des affaires etrangeres (далее — A.M.A.E.). Memoires et documents. France. Affaires interieurs. Vol. 669. F. 67.
6 А.М.А.Е. Memoires et documents. France. Affaires interieurs. Vol. 670. F.21.
7 См.: Муравьев-Карский Н. Н. Записки // РА. 1885. № 12. С. 11
8 Наполеон I. О военном искусстве. Избранные произведения. М., 2003. С. 745.
собственную территорию и разрушить государство изнутри. Именно поэтому император Франц I и министр иностранных дел Клеменс Меттерних чрезвычайно нервно отреагировали на призывы русских генералов к пруссакам подниматься на освободительную войну против Наполеона9. К страху перед императором Франции примешивался еще больший страх перед «революционной заразой». Именно сочетание этих двух фобий и было лейтмотивом австрийской политики в отношении политического будущего Франции. Вена была заинтересована в сохранении стабильности на французской территории, Меттерних всеми силами старался избежать повторения сценария 1791-94 гг., когда поднявшаяся революционная волна едва не «смыла» монархии во всей Центральной Европе. Допускать этого во второй раз было нельзя, поэтому перед венским двором стояла сложнейшая задача: посадить на французский престол удобного для себя кандидата, не спровоцировав при этом новой «народной войны».
Необходимость сочетать столь разнонаправленные интересы придавала и без того уклончивой внешнеполитической линии Австрии еще большую «гибкость», вызывая тем самым нервозность союзников. Каслри раздраженно писал премьер-министру Великобритании, лорду Ливерпулю: «И военачальники, и государственные мужи Австрии робки. Ее министр (Меттерних)... более из всех в ставке союзников выступает за продвижение процесса (переговоров с Наполеоном. —
Н. М.)»10. «Робость» Меттерниха и его заинтересованность в продолжении переговорного процесса с императором Франции вполне объяснима с точки зрения обозначенных выше внешнеполитических задач венского двора. Австрийцы не скрывали заинтересованности в сохранении на троне если не самого Наполеона, то хотя бы его сына или жены (приходившихся, соответственно, внуком и дочкой императору Францу I). В случае сохранения власти за династией Бонапарта (конечно, речь об этом могла идти только при условии территориальных уступок со стороны Франции) Вена добивалась стабильности у своих западных границ, одновременно не позволив партнерам по коалиции посадить на французский трон «их» кандидатов. Для Меттерниха, панически боявшегося усиления позиций России, важнее было не позволить Александру посадить на французский трон «его» кандидата, чтобы не оказаться в огромных геополитических «клещах» — между Россией и Францией. Вене была выгодна ослабленная, усмиренная Франция, чтобы сосредоточиться на борьбе с Петербургом. Помощник Меттерниха, Ф. фон Генц, впоследствии вполне откровенно писал об этом: «Австрийский двор никогда не помышлял о замене одной опасности другою и о низвержении французского господства для содействия и подготовки русского главенства. Венский кабинет имел искренние намерения заключить мир с Наполеоном, поставить в границы его мощь, обеспечить государей от замыслов его беспокойного честолюбия, но оставить его семью на троне»11. Однако по мере продвижения коалиционных войск в глубь французской территории становилось ясно, что дни Наполеона на престоле сочтены. Даже несколько побед, одержанных французским императором над Блюхером, лишь отсрочили окончательный крах режима Бонапарта, но не поменяли общей картины агонии Первой империи.
Меттерниху стало совершенно очевидно, что его ставка на сохранение престола за династией Наполеона не оправдывает себя. Именно поэтому в последний
9 Фельдмаршал Кутузов. 1745-1813: Сборник документов и материалов. М., 1947. С. 257.
10 British diplomacy... P. 1б0.
11 Цит. по: Сорель А. Европа и французская революция. С. 195
месяц войны во Франции глава австрийского МИД, приверженец легитимизма и реалистичный политик, сделал ставку на передачу французского трона законным государям — Бурбонам. Их кандидатуру активно лоббировали британцы — венский двор получал в этом вопросе мощнейшую поддержку, необходимую для сложных переговоров с Александром I. Бурбоны были удобны Австрии с точки зрения поддержания геополитического баланса на континенте. Британское влияние, которому был бы неизбежно подвержен Людовик XVIII, было не столь опасно для Вены — внешнеполитические интересы двух стран не пересекались столь остро и конфликтно, как интересы Австрии и России. Подобная перспектива, впрочем, имела и обратную сторону: население Франции, уже не столь приверженное своему императору, было враждебно настроено к принцам королевского дома. Угроза иностранного вторжения под белыми королевскими знаменами с лилиями могла обернуться полномасштабной народной войной, пламя которой грозило переброситься на сопредельные с Францией государства (благо немецкие земли и без того уже бурлили). Именно поэтому Меттерних выступал против перенесения войны на территорию Франции, пытаясь убедить в этом Александра I12. Когда стало очевидно, что комбинация с Наполеоном не удается, а война будет точно продолжена на французской земле, австрийский министр сделал все, от него зависящее, чтобы расколоть французское общество, отделив Наполеона от французов, убедив последних, что война ведется не с ними, а с чрезмерными амбициями их императо-ра13. Нельзя не признать, что эти меры оказались действенными: за исключением нескольких стихийных выступлений в прирейнских департаментах, население Франции отнеслось к войскам антинаполеоновской коалиции нейтрально, а кое-где и вовсе приветствовало их как освободителей14. Как только стало понятно, что всплеска революционной войны можно не опасаться, Меттерних моментально озвучил новую внешнеполитическую стратегию Австрии: возврат трона в руки легитимного правителя, то есть Людовика XVIII.
Таким образом, к середине февраля 1814 г. Великобритания и Австрия совместно выступали за реставрацию Бурбонов. Пруссия, одинаково боявшаяся и польских «аппетитов» Российской империи, и пангерманских амбиций империи Австрийской, была при этом склонна поддержать восстановление Бурбонов, которые не представляли серьезной опасности для геополитических расчетов Берлина. Консолидированная позиция Австрии, Англии и примкнувшей к ним Пруссии натолкнулась на серьезное сопротивление со стороны императора Александра I. Совершив за один год невероятное — отстояв свою страну от Наполеона, выиграв битву за Германию и вторгшись в пределы Франции — Александр I не мог не задумываться о новых контурах европейского политического устройства. Вопрос о будущем Франции был ключевым, от его решения зависели все последующие геополитические построения на континенте. В политике, как и в дипломатии, очень часто интересы государственные пересекаются с интересами личными. Совершенно справедлива тут фраза из письма Меттерниха главе МИД Франции А. Коленкуру: «Чем более вопросы политические запутываются, тем больше они становятся личными»15.
12 Архив внешней политики Российской империи (далее — АВПРИ). Ф. 133 («Канцелярия»). Оп. 468. Д. 1605. Л. 26.
13 А.М.А.Е. Memoires et documents. France. Affaires interieurs. Vol. 670. F. 26-27 Rev.
14 Lentz T Nouvelle histoire du Premier Empire. V. 2. Paris, 2004. Р. 501.
15 А.М.А.Е. Memoires et documents. France. Affaires interieurs. Vol. 669. F. 204.
Александр I никогда не скрывал своей неприязни к Бурбонам: с момента первой встречи в Митаве, в марте 1807 г., когда ему был представлен граф Лилльский, брат казненного в Революцию Людовика XVI и будущий Людовик XVIII. Холодно побеседовав с будущим королем, царь сказал своим спутникам, что этот ничтожный человек никогда не сможет царствовать. За 7 лет, прошедших с того свидания, настроения Александра I не изменились: он по-прежнему был невысокого мнения о Людовике XVIII и, даже несмотря на мощнейшее давление, оказываемое на него со стороны Австрии и французских роялистов, был далек от мысли делать ставку на Людовика. Неизменно отказываясь от помощи, которую ему предлагал граф Лилльский (тот хотел вступить волонтером в русскую армию на протяжении всех русско-французских войн, начиная с 1805 г., но каждый раз встречал отказ, порой весьма резкий), Александр прекрасно понимал, с кем он имеет дело. И откровенно говорил агенту Бурбонов, барону Витролю: «Преграды, отделяющие отныне принцев Бурбонского дома от французского трона, мне кажутся непреодолимыми. Принцы вернутся озлобленными несчастиями и не властны будут умерить вражду между теми, кто за них страдал, и пострадавшими по их вине. Против них дух армии... Такая корона слишком тяжела для них»16. О том, что русский император не верит в способность Бурбонов адекватно оценить политическую обстановку во Франции и стать во главе нации, доносил в Лондон и английский министр Каслри17.
Таким образом, антипатии личные в этом случае совпадали с интересами государственными: Бурбоны на французском троне были не самым выгодным для России вариантом. С одной стороны, на них оказывал серьезное влияние британский кабинет, который начинал готовиться к дипломатическим баталиям с Россией за влияние в послевоенной Европе и планировал активно использовать новую Францию в этой борьбе. С другой стороны, озлобленные и политически недалекие Бурбоны, придя к власти, могли начать мстить сторонникам Бонапарта, расшатывая тем самым и без того крайне неустойчивую внутриполитическую ситуацию в стране. А это уже грозило серьезными последствиями для всей Европы, о чем Александр I напомнил Меттерниху: «Французская нация враждебно относится к Бурбонам. Посадить их на трон, который они не смогут удержать, означает поставить Францию и всю Европу под угрозу новых революций, последствия которых сложно предугадать»18.
Императора России многие считали романтиком, либералом, подверженным странным иллюзиям. Эти «иллюзии», часть из которых действительно была внушена царю его наставниками и бабкой, императрицей Екатериной II, на самом деле имели под собой прочный, вполне реалистичный фундамент, скрытый от посторонних взглядов. В случае с политической судьбой Франции российский император, с точки зрения как союзников по коалиции, так и собственных подданных, откровенно «чудил»: позволить французам самим избрать себе правителя — это «якобинство», полагал брат императора, великий князь Константин Павлович19. Эта точка зрения нашла поддержку у статс-секретарей МИД — К. В. Нессельроде и К. О. Поццо ди Борго. То, что казалось «якобинством» брату царя и его
16 Memoires du baron de Vitroilles. Vol. I. Paris, 1884. P. 124.
17 British diplomacy. Р. 149.
18 Metternich C. Memoires, document et ecrits divers. Vol. I. Paris, 1880. Р. 183.
19 Внешняя политика России XIX и начала ХХ века (далее — ВПР). Сер. I: 1801-1815. Т. VII. М., 1970.С. 611.
дипломатическим статс-секретарям, диктовалось, думается, достаточно трезвым политическим расчетом. В то, что шансы Бурбонов получить общенациональную поддержку велики, не верил никто из ключевых игроков в лагере антинаполео-новской коалиции. Для примера можно привести указание шведского наследного принца Бернадота его представителю при русской ставке, К. Левенъельму: «Если с Вами заговорят о реставрации Бурбонов, отвечайте: “Если такова будет воля всей французской нации, Швеция будет уважать это волеизъявление”. Но опыт показывает обратное»20. Бурбоны были непопулярны среди французов, в то же время «позиции Наполеона внутри государства также ослабели — как среди знати, так и среди простого народа»21. Резкое падение популярности Бонапарта произошло во многом из-за утраты им ореола военного гения после военных поражений на полях Германии в 1813 г., а также из-за постоянных денежных поборов и призывов все новых конскриптов, совершенно истощивших Францию22. Поэтому настойчивое желание царя дать французам самим решить судьбу своей страны, помимо романтическо-либерального флера в лучших традициях Ф.-Ц. Лагарпа, являлось осознанным политическим ходом: Александр I не без оснований мог рассчитывать на симпатии жителей Франции к наследному шведскому принцу и бывшему маршалу Франции Бернадоту.
Бернадот никогда не пользовался благосклонностью ни австрийцев, ни англичан, несмотря на то, что был одним из первых участников VI антинаполеоновской коалиции (так, австрийцы были «не намерены жертвовать ни единым солдатом для того, чтобы посадить на французский трон Бернадота», заверял австрийского главнокомандующего Карла Шварценберга Меттерних23). Ему просто не верили, небезосновательно считая человеком себе на уме, искренне заинтересованным лишь в приобретении Норвегии для своего королевства. Швеция была нужна союзникам, чтобы связать руки Наполеону на севере Германии, поэтому англичане и австрийцы мирились с ним, закрывая глаза на незначительность количества шведских войск, воевавших с французами. Их предводитель, сумевший покорить сердца своих новых подданных благородством и великодушием (он отпустил домой пленных шведов в бытность французским маршалом), имел большие виды на Францию. Нигде и никогда открыто не заявляя о своих королевских амбициях, Карл-Юхан всеми силами стремился сделать свое имя популярнее имени своего былого начальника, Наполеона, а также бывшей королевской династии — Бурбонов.
При этом, с точки зрения русского самодержца, был возможен и вариант с восстановлением во Франции республиканской формы правления. После победы, по мысли императора, следовало немедленно созвать «первичные съезды выборщиков, чтобы те выбрали депутатов и отправили их в Париж. Эти депутаты и выскажутся по вопросам новой формы государственного устройства и персоны государя от имени всей нации»24. Руководителем будущего народного собрания Александр I видел своего бывшего наставника — Фредерика Лагарпа. Франция, пережившая революционные потрясения, якобинскую диктатуру и империю Наполеона, превратившаяся, в конечном счете, в парламентскую республику, — это
20 Россия и Швеция: Документы и материалы, 1809-1818. М., 1985. С. 479
21 Lentz T. Op. cit. P. 497
22 См.: Branda P. Le prix de la gloire. Napoleon et l’argent. Paris, 2007; PigeardA. L’armee de Napoleon, 1800-1815. Organisation et vie quotidienne. Paris, 2000.
23 Россия и Швеция: Документы и материалы. С. 197.
24 Metternich C. Op. cit. P. 184.
была слишком неожиданная и непредсказуемая величина на геополитической карте Европы. Подобная непредсказуемость, впрочем, отнюдь не пугала царя — более того, для российских внешнеполитических интересов Франция под властью Карла-Юхана или Франция республиканская были, безусловно, выгоднее вариантов с восстановлением Бурбонов, регентством Марии-Луизы или сохранения трона за самим Бонапартом, поскольку в первом и втором случае (республика или Карл-Юхан) международная политика Франции была бы не столь сильно подвержена влиянию Австрии и Англии.
В Лондоне и Вене прекрасно осознавали опасность выхода Парижа из их зоны влияния. Не допустить подобного поворота событий можно было, лишь вернув престол Бурбонам. Австрийцы и англичане торопились: уже в середине февраля 1814 г. они приложили все усилия, чтобы окончательно оформить единую для всех членов антинаполеоновской коалиции пробурбоновскую позицию. Для этого было необходимо преодолеть сопротивление российского императора, мнение которого шло вразрез с англо-австрийско-прусской позицией. Это серьезное расхождение, ставшее очередным и едва ли не самым тяжелым испытанием на прочность для VI антинаполеоновской коалиции, было зафиксировано в ответах на вопросы
о политическом будущем Франции, поднятые Меттернихом. Расхождения между Россией, с одной стороны, и Австрией и Пруссией, с другой, выявились практически во всем: так, Александр I считал, что не стоит открыто высказываться в поддержку Людовика XVIII, предоставив французам право самим решать свою дальнейшую судьбу. Если же парижане выскажутся за Бурбонов, но Наполеон при этом не сложит оружия, то надо договариваться с Бонапартом. Вообще, полагал русский царь, все эти разговоры о поддержке роялистов преждевременны до занятия Парижа. В свою очередь австрийцы и примкнувшие к ним пруссаки полагали, что если население Парижа и большая часть французов поддержат возвращение Бурбонов, то вести переговоры надо с ними, а не предоставлять право нации «на самоопределение». Медлить с поддержкой Бурбонов до «туманных времен» вступления в Париж категорически неверно25.
Споры о будущем Франции шли параллельно с боевыми действиями, которые, в целом, складывались для противников Наполеона успешно: к середине февраля войска VI коалиции уже продвинулись достаточно далеко в глубь французской территории, чтобы осознать, что широкомасштабной партизанской войны (в вероятность которой, помимо прочих, верил и убеждал в ее скором начале М. Б. Барклая де Толли прославленный партизан, командир «летучего отряда» А. Н. Сеславин26) удалось избежать. Конечно, нападения на отставших солдат коалиционных армий случались, однако ничего, подобного испанской гверилье или партизанской войне 1812 г. в России, Наполеону разжечь не удалось, несмотря на его пламенные воз-звания27. Оставались сомнения лишь по поводу настроений парижан, хотя и на этот счет поступали обнадеживающие известия: «Ни жители Парижа, ни даже самая национальная гвардия не расположены защищаться противу войск союзных», — доносил генерал-майор В. С. Кайсаров начальнику Главного штаба П. М. Волконскому28. И все увереннее звучали голоса сторонников возвращения власти в руки легитимной династии. Граф д’Артуа, брат будущего Людовика XVIII,
25 Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 31. СПб., 1882. С. 379-383.
26 РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 4120. Ч. 2. Л. 339.
27 АВПРИ. Ф. 133. Оп. 468. Д. 1591. Л.13-14 об.
28 ВПР Т. VII. С. 575.
передал через своего агента, барона Витроля, просьбы к монархам России, Австрии, Пруссии и Англии: не вести переговоры с Наполеоном, но обращаться либо к представителям нации, либо, что еще лучше, к представителям самого графа, а также оказать Бурбонам денежную помощь, обещая, в свою очередь, увлечь за собой как можно больше французов29. Помимо того, начинал зреть роялистский заговор, который организовывался втайне обществом «Рыцарей веры». Явно почувствовал изменение в расстановке сил и самый знаменитый французский политик — Ш. М. Талейран, активно начавший в это время налаживать контакты с будущим Людовиком XVIII30.
Подобное положение дел давало очень сильный козырь в руки одного из главных апологетов реставрации Бурбонов — министра иностранных дел Австрии К. Меттерниха. И тот им воспользовался сполна в разговоре с Александром I, состоявшемся сразу после того, как были озвучены ответы русского двора на вопросы Меттерниха о поддержке Бурбонов. Беседа вполне предсказуемо превратилась в оживленный спор: австрийский министр убеждал императора России в безальтернативности Бурбонов как правителей новой Франции: «В день краха Империи (Наполеона. — Н. М.) не будет никакого другого возможного варианта, кроме возвращения Бурбонов, которые придут, чтобы вновь владеть тем, что им принадлежит по неотъемлемому праву. Их возвращение предопределено ходом вещей и согласуется с желанием нации, которое, по-моему, будет ясным». Меттер-них запугивал царя возможными социальными потрясениями, и даже революцией, в случае реализации планов по созыву Народного собрания, заявляя, что «этот план приведет Францию и Европу к многочисленным бедам и проблемам» 31. Александр
I не соглашался с собеседником, доказывая, что лучшей гарантией от подобного нежелательного развития событий будет коалиционный корпус, оставленный во Франции после свержения Бонапарта, а союзники должны твердо пообещать «не вмешиваться ни в выбор формы государственного устройства, ни в выбор нового государя». Наконец, австрийский канцлер безапелляционно заявил, что «император Франц никогда не поддержит никакого другого правительства (кроме Бурбонов. — Н. М.)»32.
Подобное утверждение, по сути, являлось ультиматумом Австрийского правительства. Ранее, в конце января 1814 г., Австрия была в полушаге от выхода из VI коалиции — раскола удалось избежать лишь ценой уступок требованиям Меттерниха. Через несколько недель, в середине февраля 1814 года, ситуация повторилась. Настойчиво требовавший отложить все споры о будущем Франции до окончательной победы над Наполеоном, император Александр I был слишком умен и политически дальновиден, чтобы упорствовать в своем желании прослыть либералом. Вновь услышав от Меттерниха, что император Франц отказывается прислушиваться к воле французской нации и признает лишь законного короля, то есть Людовика XVIII, Александр ответил: «Я не настаиваю на своем проекте, раз он расходится с точкой зрения моих союзников. Я говорю, лишь прислушиваясь к своей совести, все остальное покажет время; мы выясним, кто из нас двоих был прав»33. На этом споры о Бурбонах на время прекратились, хотя русский царь
29 British diplomacy... P. 169.
30 DufraisseR. La France napoleonienne. Aspects exterieurs, 1799-1815. Paris, 1999. P. 233.
31 Ibid. P. 185.
32 Ibid.
33 Metternich C. Op. cit. P. 186.
до последнего надеялся, что ему удастся предоставить французской нации самой высказать суждение о собственном будущем.
Неумолимый ход истории вел события к казавшемуся невозможным ранее варианту: Бурбоны готовились на штыках союзников вернуться в свою столицу. Победа при Фер-Шампенуазе и штурм Парижа были последними ступеньками на пути к возвращению старой династии. Торжественный въезд в Париж Александра I увенчал главное дело жизни царя — свержение Наполеона. На следующий же день французский Сенат, вовремя собранный и проинструктированный Талейраном, объявил учреждение Временного правительства, обязанного готовить конституцию. При этом в постановлении Сената давались гарантии от невозможности «белого террора»: все ветераны (солдаты и офицеры) сохраняют свои регалии и пенсии; ни один француз не может быть преследуем за свои политические убеждения; гарантировалась свобода вероисповедания, совести, свобода прессы34. Далее события развивались с невероятной скоростью: 6 апреля Наполеон отрекся от престола за себя и своих наследников, а Сенат провозгласил призвание Бурбонов; 23 апреля было подписано перемирие, а уже 3 мая французский король Людовик XVIII торжественно въехал в Париж. Франция снова стала королевством...
Бурбоны вернулись во Францию всего на 33 года — их сбросила волна народного негодования, как то и предсказывали, выказывая в этом вопросе удивительное единодушие, два непримиримых врага — Александр I и Наполеон. До этого было еще множество исторических событий, ясно показавших, что Бурбоны и Франция уже несовместимы в исторической перспективе: «белый террор», революция 1830 года.
Было ли возвращение власти во Франции в руки Бурбонов политическим поражением Александра I? На этот вопрос сложно ответить однозначно, хотя внешние факторы нас к этому подталкивают: русский царь, отстаивавший право народа Франции самому избрать себе государя и категорически не видевший для Бурбонов никакого политического будущего, проиграл в споре своим партнерам по антинаполеоновской коалиции. Легкость, с которой Александр I в конечном счете согласился на реставрацию династии Бурбонов во Франции, не должна вводить в заблуждение. Перед императором стояли три сложнейшие геополитические задачи, которые ему удалось решить, в целом, весьма успешно. Во-первых, несмотря на вето, наложенное Англией и Австрией на проведение референдума во Франции, Людовик XVIII был вынужден подписать хартию, превратившую его в конституционного монарха. Таким образом Александр I сумел реализовать лелеемые им с молодых лет либеральные замыслы в жизнь, пусть, по иронии судьбы, местом для их воплощения стала страна, на протяжении почти двух десятилетий до того бывшая законодательницей политических мод в Европе, а не его собственное государство.
Во-вторых, русский царь, не став упорствовать в желании дать французам право самим избрать себе политическое будущее, сумел сохранить коалицию, предотвратив выход из нее Австрии, которая имела к тому достаточно серьезные дипломатические и геополитические мотивы. Уступив в вопросе о Бурбонах, Александр I сумел одержать победу в другом чрезвычайно важном споре: 31 марта 1814 г. Париж был взят, несмотря на нежелание англичан и австрийцев вступать в столицу империи Наполеона. Наконец, в-третьих, пойдя на уступки союзникам в важнейшем политическом вопросе о будущем правителе Франции, российский
34 АВПРИ. Ф. 133 («Канцелярия»). Оп. 468. Д. 1613. Л. 5-6.
император проявил безупречное дипломатическое чутье и показал себя настоящим политиком, умеющим просчитывать шаги на два хода вперед. Ему было совершенно ясно, что важнейшим для России, ключевым, будет «польский вопрос», решению которого Александр I посвятил столько времени и сил. Земли бывшего Варшавского герцогства, «яблоко раздора» между Россией, Австрией и Пруссией, должны были отойти к Российской империи — в этом царь был убежден твердо, это было его главным и едва ли не единственным территориальным требованием к партнерам. Предвидя тяжелейшие переговоры с британцами (имевшими свои соображения на сей счет), австрийцами и пруссаками, Александр I заранее уступал им в не столь важном (хотя и, безусловно, значимом) вопросе о Бурбонах, чтобы иметь право требовать от партнеров взаимных уступок. Таким образом, право французской нации «на самоопределение» (используя более поздний исторический термин) было принесено в жертву присоединению польских земель к России.
В заключении следует отметить, что проблема реставрации Бурбонов в 1814 г. и роль в этом событии Александра I требует более глубокого, всестороннего изучения, причем как с точки зрения геополитических целей и задач, стоявших перед Россией на тот момент, так и с точки зрения воскрешения Александром I либеральных представлений о природе и характере власти в государстве, которое царь словно хотел вернуть той нации, которая до того учила политике весь остальной мир. Разумеется, столкнувшиеся две модели политического будущего Франции — легитимно-консервативная (возврат престола законному монарху) и республиканско-либеральная (право нации на самоопределение) были несовместимы. В конечном счете, победила первая модель, однако благодаря твердой позиции императора России, Франция превратилась в конституционную монархию, что было, безусловно, положительным фактором для политического равновесия как в этой стране, так и в Европе в целом. Новая Франция стала важнейшим элементом новой международноправовой системы, сложившейся на Венском конгрессе 1815 года.
Список источников и литературы
Архив внешней политики Российской империи. Ф. 133 («Канцелярия»). Оп. 468. Д. 1591, 1605, 1613.
Внешняя политика России XIX и начала ХХ века. Сер. I: 1801-1815. Т. VII. М., 1970.
Муравьев-Карский Н.Н. Записки // Русский архив. 1885. № 12.
Наполеон I. О военном искусстве. Избранные произведения. М., 2003.
Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 846 (Военно-ученый архив). Оп. 16. Д. 4120. Ч. 2.
Россия и Швеция: Документы и материалы. 1809-1818. М., 1985.
Сорель А. Европа и французская революция. Т. VIII. СПб., 1908.
Фельдмаршал Кутузов. 1745-1813: Сборник документов и материалов. М., 1947.
Archives du Ministere des affaires etrangeres. Memoires et documents. France. Affaires interieurs. Vol. 669-670.
Branda P. Le prix de la gloire. Napoleon et l’argent. Paris, 2007.
Dufraisse R. La France napoleonienne. Aspects exterieurs, 1799-1815. Paris, 1999.
Lentz T Nouvelle histoire du Premier Empire. Vol. 2. Paris, 2004.
Memoires du baron de Vitrolles publies selon le voeu de l’auteur par Eugene Forgues. Vol.
I. P., 1884.
Metternich C. Memoires et ecrits divers laisses par le prince de Metternich, chancelier de cour et de l’etat. Vol. II. P., 1880.
PigeardA. L’armee de Napoleon, 1800-1815. Organisation et vie quotidienne. Paris, 2000.
Webster C. K. (ed). British diplomacy (1813-1815). L., 1921.
