CC BY
170
КУЛЬТУРА И ЦИВИЛИЗАЦИЯ / CULTURE & CIVILIZATION
УДК 17.023
DOI: 10.24411/2413-693X-2019-10411
Альбер Камю: возможна ли мораль в ситуации абсурда?
КОРТУНОВ Вадим Вадимович
Российский государственный университет туризма и сервиса (Москва РФ);
доктор философских наук, профессор, директор Центра гуманитарных исследований; e-mail: kortunov@bk.ru
МАМЕДОВ Азер Агабала оглы
РГАУ-МСХА имени К.А. Тимирязева (Москва, Россия); кандидат философских наук, доцент; e-mail: azermamedov@mail.ru
КОТУСОВ Дмитрий Вячеславович
РГАУ-МСХА имени К.А. Тимирязева (Москва, Россия); кандидат философских наук, доцент
Аннотация. В работе ставится вопрос об этическом наследии экзистенциальной философии в лице А. Камю. Демонстрируется, что на базе абсурдистской философии, отрицающей существование высшего смысла, возможна аргументация против моральной вседозволенности. Авторы показывают, что чувство абсурда приводит нас к бунту во имя защиты достоинства человеческой личности. Если мир в лице природы или социума попирает это достоинство, утверждая никчемность и ненужность человеческой жизни, бунтарь будет бороться за создание общества, исходящего из прямо противоположного.
Ключевые слова: абсурд, Камю, свобода, экзистенциализм, этика.
Для цитирования: Кортунов В.В., Мамедов А.А., Котусов Д.В. Альбер Камю: возможна ли мораль в ситуации абсурда? // Сервис Plus. 2019. Т.13. №4. С. 90-96. DOI: 10.24411/2413-693X-2019-10411.
Статья поступила в редакцию: 22.11.2019.
Статья принята к публикации: 20.12.2019.
Albert Camus: is morality possible in a situation of absurd?
Vadim V. KORTUNOV
Russian State University for Tourism and Service, Moscow, Russian Federation Dr. Sc. (Philosophy), Prof.
Azer A. MAMEDOV
Russian State Agrarian University - Moscow Timiryazev Agricultural Academy, Moscow, Russian Federation Dr. Sc. (Philosophy), Prof., azermamedov@mail.ru
Dmitry V. KOTUSOV
Russian State Agrarian University - Moscow Timiryazev Agricultural Academy, Moscow, Russian Federation Cand. Sc. (Philosophy), Associate Prof.
2019 Vol. 13 Iss. 4 SERVICE plus
SCIENTIFIC JOURNAL www.philosoph.ru
Альбер Камю: возможна ли мораль в ситуации абсурда?
Abstract. The work questions the ethical legacy of existential philosophy represented by A. Camus. It is demonstrated that based on absurd philosophy, which denies the existence of the highest meaning; it is possible to argue against moral permissibility. The authors show that feeling absurd leads us to revolt in the name of protecting the dignity of the human person. If the world, in the face of nature or society, flouts this dignity by asserting the worthlessness and need-lessness of human life, the rebel will struggle to create a society coming from the exact opposite.
Keywords: absurd, Camus, freedom, existentialism, ethics.
For citation: Kortunov, V. V., Mamedov, A. A., & Kotusov, D. V. (2019). Albert Camus: is morality possible in a situation of absurd?. Service plus, 13(4), 90-96. DOI: 10.24411/2413-693X-2019-10411 (In Russ.)
Submitted: 2019/11/22.
Accepted: 2019/12/20.
Философские размышления А. Камю строятся на определенном мироощущении, которое он сам диагностирует как чувство абсурда. Действительно, подобное чувство прочно укрепилось в сознании европейского человека первой половины ХХ века и, в общем-то, пусть и не в столь явной форме, имеет место и сегодня. Интеллектуально данное мироощущение было вызвано метафизическим переживанием «смерти бога», предопределившем отказ от веры в высший смысл и провиденциальную надежду на будущее. Человек осознал, что «наверху» о нем никто не заботится и, следовательно, его возможные или действительные страдания не несут в себе никакого объективного и оправдывающего их смысла. История в лице мировых войн только подтвердила это ощущение, добавив к метафизическому одиночеству страх перед разрушительной силой человеческого разума и идеологии. Человек перестал быть хозяином положения, только игрушкой в руках звериных инстинктов и машиноподобной цивилизации. У него не осталось дома. С утратой веры в божественное, последний еще можно было бы найти в разуме, и именно в нем чаяли обрести истоки человеческого в человеке, но разумом научилась пользоваться и бесчеловечность. Современные правонарушители, пишет А. Камю, давно уже перестали пенять на овладевшую ими страсть; нет, они обратились к философии, казуистические построения которой даже из убийцы способны сделать судью [3, с. 11].
Чувство абсурда оказывается связано с тем, что человек, будучи сознательным существом, не может не искать в мире смысла и разумного основания. Когда надежда на существование последнего терпит крах, человеческая природа кажется глупой и неуместной шуткой. Зачем человеку сознание, которое отчаянно ищет во всем себе соразмерность, осмысленность, если мир объективно человеку несоразмерен? Мир неразумен, и оттого нечеловечен. Нечеловечна природа, которой нет до человека никакого дела. Человек может умирать
и захлебываться кровью, ни один листик на дереве, цветок, которым он так восхищался, не обратят на него внимания. Нечеловечен и сам человек, наблюдая за которым со стороны, нельзя не поразиться механической бессмысленности его действий. Человеческое поведение увлекает только тогда, когда мы вовлечены в пространство создаваемых им смыслов, но, если посмотреть на него отвлеченно, например, на разговаривающего по телефону человека сквозь стекло телефонной будки, станет ясно, насколько же пуста беззвучная мимика его лица. Подобная неудовлетворенность человеческих амбиций, требующих объективного и высшего смысла происходящему, неизбежно рождает ощущение неудовлетворенности и бунт против такого порядка (правильнее даже будет сказать беспорядка) вещей. Вопрос, которым задается французский мыслитель, прост и носит преимущественно этический характер: возможна ли вообще какая-то общечеловеческая мораль в мире, лишенном высшего смысла? Не является ли отсутствие этого смысла (олицетворением которого можно считать бога) основанием для единственного вывода о том, что «все позволено»?
Исторически и логически А. Камю первым отвечает на вопрос о самоубийстве. В своей книге «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде» он прямо заявляет, что вопрос о том, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить - это первый и главный вопрос любой философии. Раз уж нечеловеческий мир не отвечает требованиям человека о разумности, стоит ли последнему оставаться в нем непрошенным гостем и влачить свое бессмысленное существование? Не ведет ли логика абсурда к самоустранению? На самом деле нет, ибо самоубийство прямо противоречит тому бунту, который следует за абсурдом. Как отмечает А. Камю, бунт предполагает несогласие с действительностью и постоянное напряжение, самоубийство же - это «согласие с собственными пределами. Все закончено, человек отдается предписанной ему истории; видя впереди
СЕРВИС plus
НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ
ужасное будущее, он низвергается в него» [4, с. 260]. Самоубийство вытекает не из абсурда, а из первоначальной надежды человека на познаваемость мира, пусть даже последний и предстает в негативном свете. Логика самоубийства подсказывает человеку, что мир им познан до конца и до последней своей черточки, и что любая из этих черточек отрицает человека. Логика абсурда и бунта требовала бы борьбы с подобной предзаданностью, но самоубийца с ней соглашается и отрицает себя, тем самым прямо противореча указанной логике. Абсурд провозглашает, что мир не поддается человеческому знанию и не исчерпывается им, самоубийца, напротив, уверен в том, что «знает» мир и «знает», что в мире для него нет места.
Мы видим, что логика абсурда требует не устранения себя из мира, но постоянной борьбы за свое место в нем. В этом смысле абсурд как ничто иное придает жизни ценность. Раз нет объективного смысла, человеку не остается ничего иного, кроме как бороться за сохранение собственного, субъективного смысла. И пусть даже эта борьба безнадежна и отчаянна - человеку никогда не переделать мир «под себя», исключительно и только в соответствии со своими желаниями, - она, тем не менее, придает существованию невиданную ранее глубину и напряженность. Объективный смысл существует независимо от человеческой воли, за него не надо бороться. Ему можно только следовать или не следовать. И раз уж человек признает существование такого смысла, он признает и главенство тех жизненных целей, которые из него следуют. Признав их, он становится их рабом - не в силах заняться ничем иным кроме как делом, подводящем к их осуществлению. Так, пишет А. Камю, «я не могу действовать иначе, как в роли отца семейства (или инженера, вождя народов, внештатного сотрудника железной дороги), каковым я намерен стать» [4, с. 262]. Абсурд развеивает подобные иллюзии: нет ни законченного мирового порядка, ни правильных целей - вообще нет никакого завтра, к которому надо было бы «готовиться». Абсурд оставляет только настоящее; человеку не остается ничего другого, кроме как исчерпать последнее до дна, то есть прожить гораздо более интенсивно, чем когда-либо. Логика проста: чем меньше кто-то уделяет внимания мифическому будущему, тем больше сил и внимания тратит на сегодняшний день. Мысли о том, чего он, возможно, будет иметь завтра, не дают человеку в полной степени воспользоваться тем, что у него есть уже сейчас.
Таким образом, заключает А. Камю, «ранее речь шла о знании; должна ли жизнь иметь смысл, чтобы ее
прожить. Сейчас же, напротив, кажется, что чем меньше в ней смысла, тем больше оснований, чтобы ее прожить» [4, с. 259]. Абсурд наполняет жизнь страстью и тем непокорным упрямством, которое никак не позволит принять безмолвие мира и покончить с пребыванием в нем. Бунт, рожденный из чувства абсурда, требует непрестанно бороться за утверждение собственного смысла. А. Камю подчеркивает как необходимость, так и безнадежность этой борьбы - надежда опять возвращала бы нас к переносу внимания на будущее, фундируя то механическое морализаторство и рамки поведения, которые неизбежно вырастают из этого внимания. Однако означает ли отказ от морализаторства и признание человеческой свободы полный имморализм и равнодушие к убийству? Ведь «бунт стремится к преобразованию. Но преобразование предполагает действие, а завтрашнее действие потребует убивать» [3, с. 18]. На вопрос о правомерности убийства с точки зрения логики абсурда А. Камю отвечает в своей книге «Бунтующий человек».
В этой работе французский философ вновь обращается к анализу состояния бунта и отмечает, что в основании чувства абсурда всегда лежит переживание несправедливости. Человек бунтует не потому, что мир бессмыслен, а потому, что эта бессмысленность есть надругательство над человеческой природой, требующей смысла. Отсутствие смысла есть переход за такие границы человеческой природы, переходить за которые по мнению бунтаря (если он бунтует, то у него обязательно есть это мнение, пусть он и не отдает себе в нем отчета) нельзя. Бунт, таким образом, есть явление глубоко положительное: хоть он зачастую и направлен против чего-то, по сути своей его главная и конечная задача - не уничтожение этого, а сохранение границ человеческого. Бунтарь требует, чтобы человек находился в человеческих условиях и борется за перемены в том случае, если эти условия становятся нечеловеческими. И поскольку история демонстрирует, что такие бунтари даже готовы умирать во имя этой борьбы, мы можем заключить, что ценность человеческого обращения с человеком вообще для них важнее ценности собственной жизни. «В бунте, - пишет А. Камю, - человек поднимается выше себя, и в этом смысле человеческая солидарность носит метафизический характер» [3, с. 24].
Бунт предполагает признание неких неотчуждаемых прав человеческой природы как таковой, переходить границы уязвимости которой не позволено никому: ни миру, ни человеку. Если мир не отвечает требованию осмысленности, бунтарь будет упорно трудиться
SERVICE plus
SCIENTIFIC JOURNAL
Альбер Камю: возможна ли мораль в ситуации абсурда?
для создания и сохранения хоть какого-то смысла. И поскольку от разрыва с миром страдают все, этот труд как никогда объединяет его со всеми людьми. Да, человек, разговаривающий в телефонной будке, может казаться до «тошноты» бессмысленным, но только потому, что мы его не слышим - следовательно, бунт требует слова и ушей, требует, чтобы любой мог быть услышан. Монолог разрушителен для человеческой природы, в монологе человек остается один на один с миром, которому, сколько бы он себя не обманывал, до него нет никакого дела. Бунт оправдан только тогда, когда его субъект говорит от имени всего человечества. Его конечная формула: «Я бунтую, следовательно, мы существуем» [3, с. 29].
Нам представляется важным подчеркнуть принципиальную диалогичность бунта. Поиски человеком смысла только тогда оправданны, когда он понимает всю ограниченность найденного. Абсолютизация какой-либо идеи превращает разговор двух индивидов в монолог, когда один поучает другого. Ситуация абсурда -это ситуация, когда такое учительство более невозможно. Как Сизиф понимает, что его камень скатится вниз, так и любой учитель должен понимать, сколь абстрактна и бесплодна его теория. Только в таком случае за этой теорией можно увидеть живого человека из плоти и крови. Не видеть его, значит исходить из того, что абсурд преодолен, предполагать, что мы обладаем истиной и ставить эту истину выше человеческих жизней. ХХ век в лице тоталитарных идеологий наглядно продемонстрировал опасность подобных заблуждений. Он научил нас, что «сотрудничество и общение, открытые бунтом, могут существовать только в условиях свободного диалога... Диалог на уровне человека обходится дешевле, чем евангелие тоталитарных религий, существующее в форме монолога и диктуемое с вершины одинокого утеса» [3, с. 285].
Итак, чувство абсурда приводит нас к бунту во имя защиты достоинства человеческой личности. Если мир в лице природы или социума попирает это достоинство, утверждая никчемность и ненужность человеческой жизни, бунтарь будет бороться за создание общества, исходящего из прямо противоположного. Раз бога нет, человеческое достоинство уже не защитит призрачная надежда на посмертное будущее, которое накажет виновных, наградит праведных и восстановит справедливость. Борьба необходима здесь и сейчас. Но это не борьба одних против других, раба против господина, это борьба во имя такого порядка, где вообще не было бы рабов и господ. Убить угнетателя - не значит построить диалог с ним, это значит просто передать слово другому. Монолог продолжится, только из других уст. Мы видим, что бунт не может оправдать убийство,
поскольку последнее прямо противоречит его изначальной цели. Как отмечает А. Камю, бунтарь «может сказать, что он не один, что с ним заодно действует еще несколько человек, даже почти все. Но если незаменимому миру братства не хватает лишь одного живого существа, он становится безлюдным. Если нет «мы», значит, нет и меня. Попытки бунтарей, решившихся на насилие и убийство, заменить «мы есть» на «мы будем» в надежде сохранить свое бытие, напрасны» [3, с. 283]. Убивая, человек уже не может выступать от имени всего человечества, только какой-то его части, пусть даже этой части для полноты не хватает одного единственного индивида. Бунтарю, совершившему убийство, не остается ничего иного, кроме как «принять собственную смерть и принести себя в жертву» [3, с. 284]. Этим «он открывает для себя метафизическую честь» [3, с. 288].
Важно понимать, что бунт всегда заканчивается в живой человеческой истории, следовательно, не может совсем избежать насилия и убийства. Мало найдется тиранов, которые бы мирно сложили свои полномочия. Однако важно понимать также и то, что бунт не ограничивается одной историей, поэтому, пусть и исторически неизбежное, насилие не может быть морально одобрено. Убийство остается убийством, какие бы обстоятельства ему не способствовали. В этом, на взгляд А. Камю, лежит решение антиномии насилия. Бездействуя, человек невольно способствует несправедливости и угнетению, действуя, рано или поздно сам вынужден насиловать и угнетать, то есть переступать те самые границы, возведению которых посвящена его борьба. Теоретически, силами одной только абстрактной теории, данная антиномия неразрешима, практически же ее решение лежит в осознанном насилии, то есть таком насилии, которое осуществляется с ясным пониманием конечных целей бунта. Если бунтарь знает, что убийство - это конечная цена, за которой только эшафот, и никакая благородная цель этого не изменит, он убьет только в самом крайнем случае. Если он и будет требовать действия, то только во имя таких институтов, которые ограничивают насилие. Как отмечает А. Камю, «умирать во имя революции стоит только в том случае, если она ведет к немедленной отмене смертной казни. бунтарское насилие, направленное в сторону подобных институтов, напоминающее о них как можно чаще, служит лучшей гарантией того, что оно и в самом деле окажется временным» [3, с. 294].
Мы видим, что безмолвие мира как никогда открывает простор для человеческого единения. Более того, именно оно задает его общий фундамент: осознание того страдания, которое роднит всех людей. Мир не ответит ни одному из них, никому не даст ключи от
СЕРВИС plus
НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ
мироздания - понимание этого высвечивает человеческую уязвимость и задает общую цель существования - поддержание бытия человека. Человеческое восстание призвано заглушить мировую тишину и поэтому никак не может оправдать насильственное затыкание хотя бы одного своего голоса. Оправдание убийства всегда отсылает к чему-то немому, к некоему смыслу, превосходящему человека, но такого просто не может быть. Мир молчит, и поэтому не может быть такого знания, во имя которого можно было бы убивать. М. Ма-мардашвили очень хорошо выразил эту смену акцентов: «посылка о том, что Бог умер и все позволено... странным образом перевернулась: Бог есть, поэтому все позволено (если мы отождествим Бога со знанием, и - только в этом отождествлении). Нечто твердо известно, поэтому можно делать все. Известно. что есть добро, известно идеальное общество. и, чтобы привести людей к нему, позволено все» [6, с. 326]. Во имя бы какого высшего смысла не убивал человек, этот смысл перестает что-то значить в том безмолвии, которое наступает за содеянным. Если ты не можешь быть услышан - тебя нет. Но услышать тебя должен не кто-то один, не два, даже не миллион - это все величины преходящие, - но все человечество, потому что только его потенциальная бесконечность может противостоять бесконечности мира.
Подобные рассуждения позволяют А. Камю разрешить еще одну антиномию бунта, связанную с отношениями между свободой и справедливостью. Во имя чего осуществляется бунт? Свобода и справедливость так часто называются вместе в качестве его целей, что редко кто задумывается о том, насколько они противоречат друг другу. «Абсолютная свобода есть издевательство над справедливостью. Абсолютная справедливость отрицает свободу» [3, с. 293]. Действительно, абсолютная свобода выливается в произвол, при котором не может быть никакой справедливости, тогда как абсолютизация последней приводит к тираническому порядку, любое отступание от которого кажется попранием истины и немедленно карается. Точное знание о том, как надо, не оставляет свободы выбора. Однако в абсурдном мире не может быть такого знания, поэтому речь для бунтаря всегда может идти лишь об относительной справедливости (равно как и свободе). Лишенным истины и ясной цели, людям остается думать не о том, чем предстоит пожертвовать ради их достижения, а о том, как бы не навредить друг другу. Абсолютная справедливость всегда говорит о жертвах, относительная - о правах. Первая всегда стремится к достижению какой-то абстрактной цели (например, победе демокра-
тии, традиционной морали и т.п.) и ради этого готова отбирать у людей уже имеющееся (например, свободу слова, доступ к какой-то информации и т.д.), тогда как вторая, не веря в абстракции, все свои силы употребляет на сохранение и приумножение последнего. Только отказ от абсолютизации чего-либо помогает примирить свободу и справедливость, которая, в таком случае, будет требовать того единственного, что человеку действительно по силам - сохранения свободы, но не как ничем не ограниченного произвола, а как свободы, уважающей чужую свободу. На самом деле, заключает А. Камю, «умирать имеет смысл только за свободу, ибо лишь тогда человек уверен, что он умирает не целиком» [3, с. 293]. Свобода - это не безграничное навязывание своей воли, но умение выйти за ее пределы к бесконечности всех других воль, стать чем-то большим, чем ты есть. Историческим выражением такого умения являются институты права, гражданского общества и свободы слова. Затыкать рот праву во имя чего-то высшего - значит совершать пусть не физическое, но духовное самоубийство, не бунтовать, но смиряться с бессмысленностью человеческого существования. Высший смысл - это самообман, последствия которого всегда приводят к насилию и разобщению человечества.
Очерченный французским философом идеал -это то единственное основание нравственности, которое только и возможно в абсурдной действительности. Нравственности, главной добродетелью которой можно назвать довольно простую, но так необходимую сегодня вещь - умение слушать и быть услышанным. Достижим ли подобный идеал? Как ни странно, но молчание мира действительно может дать определенную надежду: нигде в мире не прописано его достижение, но, с другой стороны, нигде также и не прописано, что он в принципе недостижим. Здесь все зависит от человека, его честности по отношению к себе и упорства. Да, действительно, человеческая история знает много войн и жестокости, настолько, что может даже возникнуть предположение, что агрессия заложена в саму человеческую природу, но, какова бы ни была эта самая природа, мы точно так же вслед за Камю можем быть уверены в том, что «человек - единственное существо, отказывающееся быть тем, кто он есть» [3, с. 19].
Подведем итоги. Как правило, любая экзистенциальная философия строится по следующей схеме: мы выявляем некий феномен человеческого бытия и, анализируя его, делаем определенные выводы о человеческом существовании в общем. Моральную напряженность подобным размышлениям задает представ-
SERVICE plus
SCIENTIFIC JOURNAL
Альбер Камю: возможна ли мораль в ситуации абсурда?
ление о том, что человек может существовать аутентично, а может, наоборот, неаутентично, неким несобственным существованием, когда существует, фактически, не он, а что-то вместо него, будь то инстинкты, толпа, идеология и т.п. То есть действует и поступает, конечно, сам человек, но корни этих поступков лежат где-то за его пределами, посредством этих поступков осуществляется не он, а что-то другое. И требуется определенное усилие, чтобы всему этому не поддаться. Для А. Камю подобным феноменом выступает чувство абсурда. Аутентичная форма существования в абсурдном мире - это бунт, упрямое желание в бессмысленном мире построить хотя бы осмысленное общество, главная задача которого будет состоять в защите и оберегании человека. Однако принять факт объективной бессмысленности человеческого существования непросто, поэтому перед лицом этой жуткой правды люди могут поступать неаутентично, представляя себе, что некий высший смысл все же существует. И если в первом случае диалог между людьми возможен и даже необходим, то во втором он опасен, поскольку другой человек может указать на зыбкость и иллюзорность этого смысла. Его остается либо подчинить себе, либо уничтожить. Но поскольку смысл существует только в рамках человеческого общества, убийство хотя бы одного его члена делает этот смысл еще более бесплодным, а человеческий самообман - все более разрушительным. Во имя чего человек бы ни убил другого человека, это что-то тут же теряет всякий смысл. Остается только убийца с горьким ощущением одиночества и обманутости. Страшась этих чувств, он будет уверять себя в обратном, до последнего верить, что не ошибся или, по крайней мере, не мог не ошибиться - но именно этот самообман и будет последним гвоздем в крышку его гроба как человеческого существа.
Таким образом, мы не можем согласиться с упреком Ю.Н. Давыдова в том, что Камю совершил «неправомерный скачок из «космической» сферы в область морально-правовую, не подумав об опосредствующем звене. Вот и получился комический силлогизм: жизнь абсурдна (и в каждом данном случае хочет лишь увеличения своей мощи), а потому. люди, эти живые существа, не должны убивать друг друга» [1]. Искомым опосредующим звеном выступает категория смысла, ведь именно тяга к осмысленному существованию, а не существованию как таковому ведет за собой абсурдного героя (в противном случае переживание абсурда не было для него столь мучительным). Коммуникативность смысла заставляет выбирать все человечество
до последнего его индивида. Впрочем, следующий упрек Ю.Н. Давыдова кажется нам более существенным: логика абсурдного героя несовершенна, ибо она никак не объясняет право «экзистенциального я» судить, жить «другому» или умереть. Развертывание этой логики начинается с момента, когда это право уже принято, когда абсурдный герой, воспользовавшись «смертью бога», уже заявил свои «человекобожеские» притязания, необоснованность которых кладет ядовитую печать произвольности на любое из его дальнейших действий. Действительно, подобная необоснованность заводит эту логику в своеобразный тупик в том случае, если герой все же решается на убийство. Ведь цена подобного убийства - его собственная смерть, добровольный восход на эшафот, но разве не противоречит такое «самоубийство» изначальной нацеленности на смысл? Раз последний может существовать только в пространстве человеческой коммуникации, добровольное «изъятие» себя из этой коммуникации ударяет не только по абсурдному герою, но и человечеству в целом, ради которого он так старался. Убийство разрушает тот фундамент, из которого родился бунт и должно быть оплачено кровью убийцы, но именно эта-то кровь разрушает его не в меньшей степени! Остается либо вообще исключить «самый крайний случай» и наложить абсолютное вето на убийство, либо ввести мотив искупления и прощения, но в «человекобоже-ской» логике абсурдного героя подобному прощению просто неоткуда взяться. Раз бога нет, то не может быть и надежды на чудо прощения.
Последующее развитие экзистенциальной мысли, на наш взгляд, все же находит своеобразный выход - в «обожествлении» Другого. Вспомним, например, риторику Э. Левинаса: Другой приходит как Чужестранец, взламывая «тотальность» мира субъекта, его болезненную одержимость неразрушимой в рамках данного мира логикой. Совершив убийство, бунтарь должен взойти на эшафот, у него нет никаких логических доводов этого не сделать, и только Другой может совершить «чудо» и остановить его, простить, сделать, метафорически говоря, бывшее небывшим. В подобном ключе рассуждает и Г. Марсель: присутствие Другого, если только на него дано согласие, «освобождает» индивида от груза прошлого и самого себя, способствует его творческому преображению. Таким образом, даже совершив убийство, абсурдный герой может быть спасен, но только не в рамках своей «человекобо-жеской» логики, а силой все того же абсурда, вытекающего из признания «всемогущества» Другого.
СЕРВИС plus
НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ
Литература
1. Давыдов Ю.Н. Этика любви и метафизика своеволия: Проблемы нравственной философии // [Электрон-
ный ресурс] Режим доступа: https://fil.wikireading.ru/11576.
2. Камю А. Бунтующий человек // Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951 - 1959): [сборник: перевод с французского] / Альбер Камю. - М: Издательство АСТ, 2018.
3. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1989.
4. Левинас Э. Тотальность и бесконечное. М.: Modern, 2013.
5. Мамардашвили М. Очерк современной европейской философии. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012.
6. Марсель Г. Опыт конкретной философии. М.: Республика, 2004.
References
1. Davydov Yu. N. Ethics of love and metaphysics of self-will: Problems of moral philosophy. [Electronic resource].
URL: https://fil.wikireading.ru/11576. (In Russ.)
2. Camus, A. (2018). Revolting people/ Revolting people. Fall. Exile and Kingdom. Notebooks (1951 - 1959): [col-
lection: translated from French]. Moscow: AST Publishing house. (In Russ.)
3. Camus, A. (1989). Myth of Sisyphus. Essay on the absurd / / Twilight of the gods. Moscow: Politizdat. (In Russ.)
4. Levinas, E. (2013). Totality and infinite. Moscow: Modern. (In Russ.)
5. Mamardashvili, M. (2012). Essay of modern European philosophy. St. Petersburg: Azbuka, Azbuka-Atticus. (In Russ.)
6. Marcel, G. (2004). Experience of concrete philosophy. Moscow: Republic. (In Russ.)
SERVICE plus
SCIENTIFIC JOURNAL
