CC BY
72
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - PHILOLOGICAL SCIENCES
УДК 82-1/29 Т.В. СТРУКОВА
кандидат филологических наук, старший преподаватель, кафедра иностранных языков, Орловский государственный институт искусств и культуры E-mail: [email protected]
UDC 82-1/29 T.V STRUKOVA
Сandidate of Philology, Senior Lecturer, Department of Foreign Languages, Orel State Institute of Arts and Culture
E-mail: [email protected]
АКРОСТИХ, ШАРАДА И ДРУГИЕ РАЗНОВИДНОСТИ ЖАНРА ЛИТЕРАТУРНОЙ СТИХОТВОРНОЙ
ЗАГАДКИ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ XVIII ВЕКА
ACROVERSE, CHARADE AND OTHER VARITIES OF GENRE OF LITERARY RIDDLE IN RUSSIAN POETRY OF XVIII CENTURY
В статье анализируются загадки в форме акростиха, шарады и загадки со звуковой рифмованной подсказкой в контексте русской поэзии второй половины XVIII века, а также в сопоставлении с фольклорными загадками. Обращение поэтов к данным жанровым разновидностям загадки было обусловлено познавательно-эвристическим назначением жанра, а также его структурно-композиционными особенностями. В процессе анализа автор статьи приходит к заключению, что художественной особенностью данных жанровых разновидностей загадки является наличие отгадки в кодирующей части (или звуковой рифмованной подсказки), а также вербализация имплицируемых образов и понятий посредством соответствующих им лексем.
Ключевые слова: акростих, шарада, загадка со звуковой рифмованной подсказкой, импликация, экспликация, интерпретационное поле, кодирующая часть, познавательно-эвристическая направленность.
The author of the article analyzes _acrostic riddles, charades and riddles with sound rhyming clue in the context of Russian poetry of the second half of the XVIII century and also in comparison with folk riddles. _Using by the poets these riddles' genre varieties was due to cognitive and heuristic purpose of the genre, as well as its structural and compositional characteristics. During the analysis the author comes to the conclusion that the feature of these types of riddles genre is the presence of key in the coding part (or sound rhyming clue) and verbalization of the implied images and concepts, through their respective lexemes.
Keywords: acrostic, charade, riddle with rhyming sound hint, implication, explication, interpretative field, coding part, cognitive heuristic orientation.
В русской поэзии второй половины XVIII века зарождаются такие жанровые разновидности загадки, как шарада, акростих, загадка со звуковой рифмованной подсказкой. Особый интерес представляют загадки в форме акростиха, при анализе которых, несомненно, важно учитывать этимологию данной художественной формы и влияние западноевропейской, а также древнерусской традиции. Изначально акростих восходил к магическим текстам, поэтому длительное время относился к разряду «тайных письмен». Он был распространен в европейской литературе средних веков (в ветхозаветных псалмах), использовался в поэзии поздней античности, но наиболее детальную разработку получил в творчестве византийских поэтов. Знакомство с акростихом на Руси происходит одновременно с овладением славянской письменностью и усвоением определенного корпуса богослужебных текстов. В древнерусской литературе акростихи встречаются в рукописных «Азбуковниках», создававшихся преимущественно для учебного процесса в XV-XVII вв. И здесь следует упомянуть об акростихидных азбуках, которым была присуща образовательная, просветительская, а также педагогическая
функция. Акростихидная азбука была рассчитана, как правило, на зрительное восприятие и явилась «уникальным феноменом в истории русской литературы», представляющим собой «многофункциональную структуру, обусловленную алфавитным строем русского языка...» (Т.В. Ковалева).
Обращение авторов загадок в XVIII в. к форме акростиха определяется, во-первых, познавательно-эвристическим назначением жанра, а, во-вторых, структурно-композиционными особенностями загадки, состоящей из двух компонентов: кодирующей части (импликации) и отгадки (экспликации). Загадка в форме акростиха исключает вариативность в ее истолковании и тем самым предполагает однозначность разгадки, что существенно отличает ее от «классической» загадки. Подобная структурная организация текста позволила авторам зашифровать отгадку, поместив ее в кодирующую часть загадки, что при этом явилось некоторым отступлением от жанрового канона, согласно которому отгадка не должна быть названа в описательной части загадки.
Примечательно то, что данный поэтический эксперимент осуществлялся как молодыми, малоизвестными
© Т.В. Струкова © T.V Strukova
авторами, так и знаменитыми литераторами. И здесь нельзя не сказать о Г.Р. Державине, написавшем лаконичную загадку-акростих. По способу создания интерпретационного поля загадка поэта представляет собой импликацию внутренних и внешних свойств закодированного феномена (функций, способов происхождения, месторасположения). Начальные буквы речевых единиц загадки составляют слово-отгадку:
Родясь от пламени, на небо возвышаюсь;
Оттуда на землю водою возвращаюсь.
С земли меня влечет планет всех князь к звездам;
А без меня тоска смертельная цветам [3; 468].
Изображая атмосферное явление, Державин основной акцент делает на пространственной оппозиции небо/земля, раскрывающей обстоятельства его возникновения, а также перцептивные признаки. Специфические особенности зашифрованного автором феномена выявляет также антитеза пламень/вода. Упоминая контрастные первостихии мироздания, поэт раскрывает уникальность процесса круговорота воды в природе. Естественнонаучная концепция, лежащая в основе интерпретационного поля загадки, несомненно, указывает на ее познавательно-эвристическую направленность. Создавая перцептивный образ, Державин перечисляет не только его отдельные, частные свойства, но и характеризует объект в совокупности свойств. В процессе расшифровки закодированного образа, в сознании читателя формируется некий субъективный феномен, возникающий в результате мыслительной деятельности, который составляет целостное отражение действительности.
Следует отметить, что первыми авторами, создавшими загадки в форме акростиха, были поэты, ранее не обращавшиеся к жанру загадки. К ним принадлежит Ю.А. Нелединский-Мелецкий, входивший в литературное окружение М.М. Хераскова и Н.М. Карамзина. Нелединский выступил автором од, басен, эпиталам, романсов, однако наибольшую популярность ему принесли песни, которые было высоко оценены Г.Р. Державиным и К.Н. Батюшковым. Обращение поэта к жанру загадки, по-видимому, было вызвано веянием времени, тенденцией авторов к освоению новых жанров и эскперимен-тальных форм. Новаторство Нелединского-Мелецкого заключается в том, что он апробировал данную форму для иносказательного изображения абстрактного понятия:
Довольно именем известна я своим;
Равно клянется плут и непорочный им.
Утехой в бедствиях всего бываю боле,
Жизнь сладостней при мне и в самой лучшей доле.
Блаженству чистых душ могу служить одна,
А меж злодеями - не быть я создана [9; 293].
К художественным особенностям загадки следует отнести ее назидательную направленность. Имплицитный образ трактуется автором как своего рода добродетель, заключающаяся во взаимной привязанности и духовной общности близких людей, на что указывают введенные им семантические оппозиции плут/
непорочный (человек), чистая душа/злодей. По сути, загадке свойственна антитетичная композиция, которая отражает этико-философский смысл произведения. Поэт последовательно проводит мысль о том, что закодированному им феномену свойственно отсутствие хитрости, мошенничества, лжи, любого рода нечестности, злого умысла.
Появление в творчестве поэта загадки с отчетливо выраженной нравоучительной тенденцией, несомненно, обусловлено его мировоззренческими взглядами. Нелединский-Мелецкий разделял идеологию русского масонства и входил в масонскую ложу «Равенства», где он исполнял обязанности первого надзирателя. Масонство в России преследовало главным образом гуманистические и просветительские цели, уделяя большое внимание этическим вопросам. По сути, масонство представляло собой морально-этическое учение, данное в аллегориях и иллюстрированное символами. В связи с этим совершенно не удивительна апробация масонами жанра загадки и его разновидностей, основанных на иносказании и импликации. Есть основание полагать, что в своей «акростической» загадке, как определил ее сам поэт, он сформулировал понимание и сущность масонского братства, базирующегося на доверии, искренности, взаимных симпатиях и общих интересах.
Загадка в форме акростиха получила также разработку в творчестве поэтов, сотрудничавших с масонским журналом «Покоящийся трудолюбец». В 1784 г. на его страницах была напечатана загадка анонимного автора. В основе ее интерпретационного поля лежит номинация внутренних свойств зашифрованного феномена (способа происхождения и функций): Привычка мать моя, она меня рождает, А навык мне отец, он кормит и питает. Мой долг есть сохранять, они что вверят мне, Я скрытно нахожусь, невидимо извне. Ты сам читатель мой, меня в себе имеешь. Начальные слова прочтя уразумеешь [7; 221]. Кодировка умозрительного понятия осуществляется автором не только при помощи создания графической зевгмы, которая полностью исключает вариативность в истолковании загадки, но и посредством подбора синонимичных эквивалентов. Способность зашифрованного феномена воспроизводить определенную информацию, отображать поведенческие стереотипы эксплицируется в тексте путем номинации семантических аналогов «привычка» и «навык». В отличие от загадки про дружбу здесь отсутствует этико-философская проблематика и дидактическое начало. Экспериментальная форма используется поэтом для создания поэтического текста с познавательно-эвристической направленностью, что акцентируется в форме прямого обращения автора к читателю.
Познавательно-эвристическое начало характерно для загадки в форме акростиха, напечатанной анонимно в журнале «Чтение для вкуса, разума и чувствований» (1792 г.), являвшемся литературным приложением «Московских ведомостей». Изданию была свойственна
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - РИТШЬОИСЛЬ
сентиментальная направленность, что, по-видимому, объясняет написание загадки об умозрительном понятии, представляющем собой особый вид воображения, заветное желание:
Маляр бы не успел, хотев меня представить, Един пред всеми я не принимаю вид, Частенько привожу людей в печаль, страх, стыд. Теперь хочу читателя собой забавить, А чтоб наверное знать, кто я такова: Прочти в строках начальные слова [11; 258]. Поэт акцентирует свое внимание на описании внутренних свойств феномена (способа его происхождения и функций). Абстрактностью имплицируемого образа, по всей видимости, обусловлено отсутствие в тексте эпитетов, а также семантических аналогов и метафорических эквивалентов. Закодированному феномену, с одной стороны, свойственно наличие конкретных деталей и признаков, эмоциональная насыщенность, а с другой - неопределенность очертаний и расплывчатость.
Отдельно следует отметить, что художественная и композиционная особенность загадок в форме акростиха заключается в том, что читаемое по первым буквам слово в концентрированном виде выражает смысл произведения и поэтому обращает на себя внимание читателя, в отличие, например, от акростиха-посвящения или акростиха-шифра, в которых воспроизводимый по первым буквам текст не всегда имеет прямое отношение к содержанию произведения.
Анализируя художественные и композиционные особенности жанровых разновидностей загадки в целом и акростиха, в частности, нельзя не упомянуть о произведении молодого поэта Михаила Сушкова, печатавшегося в сатирическом журнале А.Г. Решетникова «Дело от безделья или приятная забава» (1792 г.). Им была создана шарада в форме акростиха, в которой слово, подлежащее отгадке, распадается на две последовательные части, при этом каждая часть представляет собой отдельное слово, имеющее не только грамматическое оформление, но и семантическую нагрузку (вино - град):
В полденных только я странах произрастаю. И перву своего часть имени рождаю. Но чтоб ее родить, бываю под ногой, Огнетена людей прегордою пятой, Граждане, пахари, купцы, попы, дворяне, Радушные, глупцы, жиды и христиане, Алтыня не щадя за первую ту часть, Другая же всегда наносит мне напасть [2; 166]. Подобно предыдущим загадкам, читаемое по первым буквам слово (слова) обнаруживает смысл произведения. Тем самым традиционное назначение жанра загадки - испытание догадливости и сообразительности читателя - утрачивает свою актуальность, уступая место поэтическому эксперименту.
Наряду с загадкой в форме акростиха в русской поэзии конца XVIII в. встречаются примеры шарады, что, по-видимому, было обусловлено влиянием западноевропейской традиции (шарады вошли в моду во фран-
цузских салонах в середине XVIII в., сменив модные до тех пор каламбуры).
В современной науке шарада определяется как «стихотворная загадка, в которой требуется угадать задуманное слово по перифрастическим описаниям и смысловым определениям его частей», где «слово обычно делится на две части, каждая часть состоит из одного или нескольких слогов»; «загадка, часто в стихотворной форме, где задуманное слово разбивается на составные смысловые части, которые разгадываются при помощи вспомогательных описаний» [6].
Данная жанровая разновидность загадки в русской литературе XVIII века впервые была апробирована автором, анонимно печатавшимся в журнале «Полезное увеселение» в 1761 году. Познавательно-эвристическое назначение художественного текста сформулировано поэтом в начальных строках в форме обращения к читателю: «О чем печалюсь я, коль хочешь то узнать, / То должен восемь букв ты отгадать,/ Мне милых и ужасных. / Три только гласных тут, четыре же согласных;/ Безгласная одна, / Перед последнею стоит она. / Две буквы гласные тогда употребляют, / Когда узря друзей, веселье объявляют. / Последня гласна тут/ Так называется, как все себя зовут./ Одна согласна так зовется,/ О чем стараются, как армия дерется. / Еще согласных две, такое имя тех, / Чем отличается от тварей мы от всех. / Согласну перву тако называем, / Когда кого себе мы присвояем» [8; 205]. В отличие от «классической» загадки, в шараде закодирован не художественный имплицитный образ, а лексема, его обозначающая. Использование данной жанровой разновидности обусловлено, по-видимому, спекулятивным характером подразумеваемого феномена, который не имеет метафорических эквивалентов и семантических аналогов. Однако при этом в тексте присутствует эмоционально-экспрессивная оценка зашифрованного понятия, служащая одним из средств экспликации: «о чем печалюсь я», «букв...милых и ужасных». Очевидным становится двойственное отношение автора к вербализируемому им понятию (терпению).
Репрезентация в шараде категории православной этики определяется не только познавательно-эвристическим назначением этой жанровой разновидности, но и, по всей видимости, мировоззрением самого автора, который, возможно, разделял идеологию и убеждения масонства. Согласно христианскому вероучению, терпение является одной из главных добродетелей, заключающейся в стойком перенесении душевных и физических страданий, и поэтому предполагает наличие большой силы духа и внутренней организации. Вероятно, поэтому данный феномен получает у поэта неоднозначную трактовку.
Данный поэтический эксперимент был продолжен в 1780-е годы поэтами, сотрудничавшими в масонском журнале «Вечерняя заря», которые довольно активно экспериментировали с художественной формой. Шарада также используется ими для описания категории православной этики - добродетели: «Читатель, отгадай, о
чем задумал я, / Что значит, мне скажи, загадочка моя? / Четыре буквы она в себе содержит гласных / И шесть согласных, / Безгласная одна, / Всех позади стоит она. / Загадка заключает / Такое существо, / Что свет весь почитает/ И само Божество. / Нас существо сие чтить Бога научает, / А Бог нам почитать его повелевает. / Не может быти без него / И сам вселенныя содетель, / Он сам всегда его хранил и наблюдает» [1; 73]. В отличие от предыдущей шарады, поэтическому тексту свойственна ярко выраженная назидательная и моралистическая направленность. Автор в завуалированной форме хочет донести до читателя мысль о важности следования нравственным и божественным законам. Очевидно, что наряду с испытанием догадливости и сообразительности назначением шарады является функция дидактического воздействия.
Идейно-художественное содержание поэтического текста определяет его структуру и композицию. По сути, произведение состоит из двух структурно-семантических частей. В первой части поэт указывает на количество гласных и согласных букв и их месторасположение в слове-отгадке. Во второй части автор дает расшифровку имплицитного феномена, указывая на его специфические признаки и свойства. Кроме того, в тексте присутствует звуковая рифмованная подсказка - слово-отгадка представляет собой рифму к последнему слову предпоследней строки: «содетель» - «добродетель».
Наряду с акростихом и шарадой в конце XVIII в. получают распространение загадки со звуковой рифмованной подсказкой. И здесь важно отметить, что одним из первых данный поэтический эксперимент был также апробирован автором, анонимно печатавшимся в журнале «Полезное увеселение». Интерпретационное поле загадки включает импликацию внутренних свойств закодированного объекта (происхождения, способов употребления). Особое место в тексте отведено библейской образности. Упоминание об Адаме, первом человеке, сотворенном Богом по образу и подобию своему (Адам был вылеплен из земли), позволяет автору репрезентировать обстоятельства создания зашифрованного феномена, который, подобно Адаму, создается из теста. Возникновение подобной аналогии, по-видимому, объясняется постулатами христианского вероучения, согласно которому хлеб отождествляется с телом Христовым:
Я сделан как Адам, хотя не так давно.
Царю и пастуху я надобен равно.
Наполненна меня огонь не истребит!
Хоть в воду попаду, вода не потопит.
Лежит во мне металл, бывает и творог
Узнает, кто вскричит: неужто ты...... [8; 216].
Помимо Библейской образности в загадке упоминаются изначально враждебные и противоборствующие первостихии мироздания: огонь и вода. Однако в авторской трактовке они не выступают как грозные и опасные стихии, и номинация их служит, по сути, средством раскрытия перцептивных признаков закодированного
феномена, который не горит в огне и не тонет в воде.
Художественной особенностью загадки является, как уже отмечалось, наличие звуковой рифмованной подсказки. Используя смежную систему рифмовки, автор зашифровал отгадку в последнем слове поэтического текста, которое не названо, согласно жанровым канонам, но при этом представляет собой рифму к последнему слову предпоследней строки: «творог» - «пирог».
Данный поэтический эксперимент был также реализован в творчестве поэтов, печатавшихся в журнале «Вечерняя заря» (1782 г.). Слово, служащее отгадкой, образует рифму к последнему слову предыдущей строки, но при этом в тексте не употребляется, а только подразумевается. Таким образом, читатель должен сам подобрать это слово: «Хоть от птицы я на свет происхожу, / Хотя души я не имею; / Но знатные дела собой произвожу, / Я сделать многое умею; / Умею я ругать, умею я хвалить, / Узду на всех я налагаю, / Сердца могу к любви и гневу воспалить,/ Царям и мудрым помогаю. / Я часто в высшую тех степень возвожу / Кто мною действует разумно: / Но в посмеяние того я привожу, / Кто мною властвует безумно. / Для многих лучше я и злата, и сребра. / Не видишь ли во мне, читатель ты ....» («сребра» - «пера) [1; 318].
Импликация художественного образа осуществляется в тексте посредством характеристики его внутренних свойств (способов происхождения и употребления). Для изображения перцептивных признаков феномена автор использует приемы повтора и антитезы. При этом средством экспликации закодированного объекта служат введенные смысловые оппозиции: «ругать» / «хвалить», «любовь» / «гнев», «разумно» / «безумно», отражающие когнитивную картину мира, свойственную современному поэту обществу. Иносказательно описывая предмет письма и грамоты, автор концентрирует свое внимание на последствиях его применения людьми с разными мировоззренческими установками и общественным положением.
Загадка аналогичной структуры была напечатана в 1792 году в периодическом журнале «Еженедельник, или собрание разных философских, исторических, физических, нравоучительных рассуждений», авторами и издателями которого выступили В. Снятиновский и Ф. Комаров. В поэтическом тексте отчетливо прослеживается влияние фольклорной традиции как на уровне образной системы, так и способов импликации феномена. Изображая концепт смерти, автор использует прием отрицательного сравнения, наряду с которым в текст введены семантические антитезы начало/конец и вечность/суета, отражающие один из основополагающих догматов христианского вероучения, согласно которому смерть - это извечное наказание, которое каждый человек вынужден нести за совершенный некогда грех. Но, с другой стороны, смерть - это освобождение человека от оков бренного тела, от тягот земных печалей и страданий, обретение подлинной свободы и бессмертия. Идея бессмертия души и воскресения наполняет жизнь христианина высоким смыслом, возможно, поэтому авто-
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - PHILOLOGICAL SCIENCES
ром упоминается образ праведника, не испытывающего боязни перед конечностью своего земного существования, которое он рассматривает как переходный этап к вечной жизни:
Хотя не чудо я, но всяк меня боится, Начало вечности, конец я суеты, Один лишь праведный меня зря веселится, Срываю жизни плод, срываю и цветы, Закону моему подвержены всех роды: Царей, вельмож, рабов нить претерть, Могущество мое познали все народы.
Читатель! Назови, что я жестока.......[4; 48].
При этом обращает внимание, что сам поэт не разделяет данную идеологическую позицию и акцентирует внимание читателя на страхе человека по отношению к изображаемому им феномену, на что указывает введение в текст эпитета с негативной эмоционально-экспрессивной окраской - «жестока». Следует также отметить ироничное отношение автора к постулату христианского вероучения о бессмертии души: «Один лишь праведный меня зря веселится». Совершенно очевидно, что смерть трактуется поэтом, прежде всего, как конечность земного пути каждого человека в независимости от его происхождения и общественного положения: «Царей, вельмож, рабов нить претерть». Данное утверждение в полной мере соответствует когнитивной картине мира, отраженной в фольклорных загадках, изданных И.А. Худяковым, с одноименной отгадкой: «На море, на Окиане, / На острове на Буяне, / Сидит птица Ютрица, / Она хвалится, выхваляется, / Что все видала, / Всего много едала. / Видала царя в Москве, / Короля в Литве, / Старца в кельи, / Дитя в колыбели; / И того не едала, /Чего в море не достало»; «На поле на Ордынском, / Стоит дуб Таратынский, / Сидит птичка Веретено;/ Она хвалится, похваляется: / - От меня никто не уйдет: / Ни царь в Москве, / Ни король в Литве, / Ни рыба в море - / И та в божьей воле» [10; 435]. В народных загадках, как и в литературной, акцентируется внимание на всеобъемлющем и фатальном характере создаваемого феномена. Смерть трактуется в них как неизбежное событие не только для любого человека, но и для всех живых существ. При этом в первой загадке отсутствует упоминание о возможности вечной жизни. Образ смерти в ней персонифицирован, что подчеркивает ее неотвратимый характер. Во второй загадке смерть интерпретируется не только как неминуемая закономерность, но и как проявление божественной воли, что в полной мере соответствует канонам православного христианства.
Отдельно следует сказать о мифологической основе приведенных загадок, в которых присутствует упоминание об острове Буяне и растущем на нем дереве. Буян в русских сказаниях, сказках и заговорах изображается как таинственный, волшебный остров, расположенный далеко за морем. «Образ острова Буяна и дерева на нем (дуба или березы) настолько устойчив в русских заговорах, что даже тысячелетие христианства не смогло стереть его из народной памяти. И более того, христи-
анские мотивы соединяются в заговорах с образом «святого острова» и «древа жизни» в самые невероятные сочетания», - заключает современный исследователь древней русской народной культуры С.В. Жарникова [5].
По преданиям Голубиной книги, именно на острове Буяне находится центр (пуп) земли, растет мировое дерево и лежит Алатырь-камень. Основу данного мифологического образа составляют древнейшие представления о чудесных камнях, обладающих магической силой и способных предсказать судьбу, а также о камне, лежащем на границе двух миров (живых и мертвых). Возможно, именно поэтому в интерпретационное поле загадки введен данный архетип. Согласно воззрениям древних славян, смерть олицетворяет собой и процесс умирания, и границу земного пути, и загробный мир. В преданиях русского народа отражены представления о смерти, заключающие в себе страх перед тайной той «страны», откуда еще никто не возвращался, и перед судом божьим, а также надежда на облегчение тяжкого земного существования. В народных сказаниях смерть предстает обычно в образе костлявой старухи с косой или молодой девушки со сверкающим взором из-под темного покрова. В великорусских загадках из сборника И.А. Худякова смерть воплощена в образе птицы, выступающей вестником потустороннего, загробного мира. Введение в тексты загадок этого архетипического образа отражает специфические особенности когнитивной картины мира русского народа, его мировосприятия и менталитета.
Обращает внимание, что в литературной загадке о смерти мифологическая основа интерпретируемого понятия отсутствует. Различие литературной и фольклорных загадок проявляется также на уровне способов импликации феномена (кодировка умозрительного понятия в народной загадке осуществляется посредством подбора метафорического эквивалента, а в литературной - при помощи введения временной оппозиции), а также на уровне повествовательной модели (литературная загадка написана от 1 лица, а фольклорная - от 3-го лица). Повествовательная структура народной загадки характеризуется объективностью и придает произведению констатирующий характер. Форма повествования от 1 лица, характерная для авторской загадки, напротив, отличается субъективностью и эмоциональной оценкой.
Введение поэтом в текст звуковой рифмованной подсказки следует рассматривать как поэтический эксперимент. При этом художественно-эстетическое назначение жанра загадки - испытание догадливости читателя, развитие его образного и ассоциативного мышления - отходит на второй план, поскольку отгадка определяется ритмическим строем произведения.
Анализ загадок-акростихов, шарад, а также загадок со звуковой рифмованной подсказкой показывает, что художественной особенностью данных жанровых разновидностей загадки является наличие отгадки в кодирующей части (или звуковой рифмованной подсказки), а также вербализация имплицируемых образов и поня-
тий посредством соответствующих им лексем. При этом идеологическая направленность, свойственная жанру загадки, в них полностью сохраняется. Репрезентируя, как правило, умозрительные категории, поэтические тексты выполняют познавательно-эвристическую и на-
зидательную функцию. Содержание поэтических текстов демонстрирует не только увлеченность поэтами новыми формами и техническими экспериментами, но и в полной мере отражает когнитивную миру, свойственную современному им обществу.
Библиографический список
1. Вечерняя заря. 1782. Часть 1.
2. Дело от безделья, или Приятная забава. 1792. Часть 2.
3. Державин Г.Р. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб: Изд. Имп. Академии наук, 1866. Т.3. Стихотворения. Ч.3
4. Еженедельник, или собрание разных философских, исторических, физических, нравоучительных рассуждений. 1792. Часть 1. №3.
5. Жарникова С.В. Золотая нить. Вологда, 2003.
6. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. / Под редакцией Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского. М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1925.
7. Покоящийся трудолюбец. 1784. Часть 1.
8. Полезное увеселение. 1761. Июнь.
9. Поэты XVIII в. в 2-х т. Том 2. Л., 1972.
10. Худяков И.А. Великорусские сказки. Великорусские загадки. СПб., 2001.
11. Чтение для вкуса, разума и чувствований. 1791. Часть 2.
Reference
1. The evening glow. 1782. Part 1.
2. The point of doing nothing or a nice fun. 1792. Part 2.
3. Derzhavin G.R. Works of Derzhavin with explanatory notes of J. Groth. St. Petersburg: Publ. of Imp. Academy of Sciences, 1866. V.3. Poems. Part 3.
4. The weekly or collection of different philosophical, historical, physical, moralizing reasoning. 1792. Part 1. №3.
5. Zharnikova S.V. Gold thread. Vologda, 2003.
6. Literary Encyclopedia: Dictionary of Literary Terms. Edited by N. Brodsky, A. Lavretzky, I. Lunin, V. Lvov-Rogachevsky, M. Rozanov, V. Cheshihin-Vetrinsky. - M .; L.: Publ. L.D. Frenkel, 1925.
7. Pokoyaschijsya trudolyubets. 1784. Part 1.
8. Useful amusement. 1761. June.
9. Poets of XVIII century. Volume 2. L., 1972.
10. Hudyakov I.A. The Great Russian tales. The Great Russian riddles. St. Petersburg., 2001.
11. Reading for a taste, mind and feelings. 1791. Part 2.
