CC BY
14
DOI: 10.18454/IRJ.2016.47.103 Хадынская А.А.
Кандидат филологических наук, Сургутский государственный университет АКМЕИСТИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ В СБОРНИКЕ Н. ОЦУПА «В ДЫМУ»: ПОЭТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ С Н. ГУМИЛЕВЫМ
Аннотация
В статье рассматриваются акмеистические традиции в сборнике Н. Оцупа «В дыму», в контексте поэтического диалога поэта с Н. Гумилевым. В центре внимания автора статьи находится редкий для русской литературы жанр восточной поэзии - пантум - и его экфрастическая интерпретация поэтом. Стихотворение Оцупа апеллирует к акмеистической идее Гумилева о геософском путешествии, связанном с активным культурным освоением пространства и с поисками рая на земле. В статье анализируются переклички поэтов, Оцупа и Гумилева, в рамках поэтической трактовки ими жанра пантума. Несмотря на очевидную разницу в тематике (главной темой для эмигрантской лирики Оцупа стала ностальгия), обнаруживаются типологические связи этих интерпретаций на почве обращения к живописным аллюзиям, связанным с культурной моделью Востока.
Ключевые слова: Н. Оцуп, Н. Гумилев, акмеистическая традиция, экфрасис, пантум, теософия.
Khadynskaya A.A.
PhD in Philology, Surgut State University. ACMEIST TRADITIONS IN THE COLLECTION OF N. OTSUP "IN THE SMOKE": POETIC DIALOGUE WITH N. GUMILEV
Abstract
This article discusses Acmeist tradition in the collection of N. Otsup "In the smoke", in the context ofpoetic dialogue with Nikolai Gumilev. The focus of an article is rare for Russian literature eastern poetry genre - pantum - and its ecphrasic interpretation by the poet. The poem by Otsup appeals to the Acmeist idea of Gumilev about geosophic journey associated with the active development of cultural space and the search for heaven on earth. The article analyzes the roll call ofpoets Otsup and Gumilev, as part of a poetic interpretation of the pantum genre. Despite the obvious differences in the subject (the main topic of the emigre poetry of Otsup became nostalgia), the typological connection between these interpretations on the basis of appeals to the picturesque allusions were detected, related to the cultural model of the East.
Keywords: N. Otsup, N. Gumilev, Acmeist tradition, ecphrasis, pantum, geosophy.
Имя Николая Оцупа, представителя «первой волны эмиграции», открыто для исследователей и читателей уже более десяти лет, но он словно до сих пор остается в изгнании - столь малочисленны работы собственно о его творчестве; внимание литературоведов и историков в большей степени привлекает его деятельность в качестве издателя «Чисел» - одного из лучших журналов русского зарубежья. К числу монографических исследований творчества поэта можно отнести диссертации К.В. Ратникова «Эволюция поэтического творчества Н. Оцупа» (она написана в 1998 году и не потеряла своей актуальности в наши дни) [1], и Е.А. Сафоновой «Поэзия Н. Оцупа 1918 -1930-х годов в культурно-историческом контексте: темы, мотивы, образы» [2].
Сборник Н. Оцупа «В дыму» (1926) стал первым, написанным в эмиграции. Отъезд за границу стал для поэта осознанным шагом: так поступили многие члены гумилевского «Цеха поэтов», «присягнув на верность» высоким идеалам петербургской поэтической школы. После смерти Блока и Гумилева они ощущали себя наследниками «неоклассицизма» и «оплотом традиции», активно противостояли новым веяниям, буквально захлестнувшим культуру на рубеже XIX-XX веков. Эмиграция стала для них суровым испытанием не только в физическом смысле, но и своеобразной проверкой поэтических убеждений. Смена географического пространства привела и к «сверке» эстетических принципов: по точному замечанию К.В. Ратникова, «неоклассицистские» позиции, требующие от поэта определенного дистанцирования от окружающей жизни («холода расстоянья», по определению Оцупа), вступали в явное противоречие со стремлением как его самого, так и других поэтов-«неоклассицистов» отразить в своем творчестве всю глубину и остроту переживаемого современниками и собратьями по изгнанию духовного кризиса, утрату прежних идеалов и привычных жизненных ориентиров» [3].
В сборнике акмеистические установки еще достаточно сильны, чувствуются переклички с ранним сборником 1921 года «Град», изданным до эмиграции: их роднит общность тематики и мотивной поэтики. Сборник «В дыму» состоит из трех частей, каждая из которых условно связана с определенным географическим пространством: первая с Петербургом, вторая с Парижем и Берлином, третья с Италией. Но на самом деле, в каждом из этих хронотопов есть проекции на другие, хронологическими «скрепами» являются воспоминания лирического героя, прихотливые образы из его памяти.
Ощущение пространства у акмеистов тесно связано с мотивом пути в высоком культурологическом смысле: путешествие мыслится не как перемещение в пространстве с туристическими целями, а как освоение мира культуры через непосредственное с ней соприкосновение, в тех местах, где она зародилась. Отсюда интерес акмеистов к экзотике, дальним странам, иным культурам. Именно такой природы было представление о путешествии у основателя акмеизма Н. Гумилева. Его геософские идеи были подробно рассмотрены в работе Е.Ю. Раскиной «Геософские аспекты творчества Н.С. Гумилева». Исследователь отмечает, что «работа поэта (человека-хозяина) в мире заключается в том, чтобы открыть («исчислить») и назвать неведомые пространства, одухотворить и окультурить материю. Поэт подобен географу, который «исчислил» неведомый мир, предугадал его существование, или мореплавателю, который первым увидел на горизонте никому не известную землю. Лирический герой поэзии Н.С. Гумилева - это «искатель нездешних Америк». Стихия лирического героя - движение, понимаемое как вечное совершенствование. Географические реалии в произведениях Гумилева становятся элементами сакральной географии, приобретают не только художественное, но и культурно-философское и религиозное значение» [4].
Акмеистические установки Гумилева отражают его геософское представление о путешествии как о поиске рая на земле, воплощающегося в его творчестве в разнообразных культурных моделях. В этом смысле обращает на себя внимание интерес Гумилева к редкому для русской литературы жанру восточной поэзии - пантуму. В начале Серебряного века к нему обращались и некоторые современники поэта: Вяч. Иванов, В. Брюсов, В. Ходасевич, Е. Сырейщикова (ученица Брюсова). М.Н. Гаспаров, отмечая частотность обращения поэтов рубежа ХХ-Х1Х веков к указанной экзотической форме, давал ему следующее определение: «В малайской народной поэзии пантум (точнее, «пантун») - это импровизированные четверостишия (обычно с тематическим параллелизмом), иногда соединяемые в цепочку так, чтобы 2-й и 4-й стихи каждой предыдущей строфы повторялись как 1-й и 3-й стихи следующей строфы. Именно в таком «цепном» виде пантум был усвоен европейской поэзией (впервые - французскими романтиками), но широкого распространения не получил, примкнув к ряду твердых форм с повторами» [5].
Оцупу органически ближе оказываются стихи в этом жанре его учителя и соратника по «Цеху поэтов» Н. Гумилева. В этой строфической форме Гумилев написал всего пять стихотворений: седьмая «Абиссинская песня», «Гончарова и Ларионов», эпизоды из пьесы «Дитя Аллаха», перевод «Малайских пантумов» Ш. Леконта де Лиля и черновой набросок «Какая смертная тоска...». Нам интересен гумилевский пантум «Гончарова и Ларионов», так как своими героями поэт делает современников, и экзотическая тема дана им через призму «восточных» полотен художников. Стихотворение Гумилева имеет экфрастическую природу: поэт описывает картины художников, известных своими восточными темами, создавая тем самым свое собственное причудливое словесное полотно, расцвеченное одновременно женскими («павлиньих красок бред и пенье») и мужскими («железного огня круженье») красками. Е.Ю. Куликова, исследовавшая партумы Гумилева, замечает, что «авангардистские открытия Гончаровой и Ларионова в пантуне Гумилева оказались вписанными в строгую форму малайского жанра. Но именно этот жанр обладает чертами восточного орнамента, подчеркивая творческие особенности двух художников. Связанный с поверхностью, которую он украшает и зрительно организует, орнамент, как правило, выявляет или акцентирует архитектонику предмета. В стихотворении Гумилева система повторяющихся строк, с каждым поворотом меняющих оттенок смысла, позволяет представить визуально картины Гончаровой и Ларионова» [6]. Восточное изобразительное искусство синтетично в самой своей природе: как известно, миниатюры украшались арабской вязью, и витиевато выписанные строки выполняли роль орнамента, окаймляющего картину. Гумилев прочувствовал всю эстетическую глубину чужой культуры и создал поразительную экфрастическую картину, где «стихотворная вязь» органически сопрягается с живописью, оказывается неразрывно с ней слита. Подлинная жизнь поэта, согласно акмеистическим установкам Гумилева, возможна только в лоне культуры:
В персидских, милых миньятюрах Величье жизни настоящей [7].
В стихотворении Н. Оцупа акцент на преемственности акмеистических установок определен уже в заглавии. Он соблюдает правила композиции и перекрестной рифмовки твердой строфической формы, но восточная тема представлена у него не арабским, а цыганским вариантом, давно вошедшим в арсенал русской культуры. Перед нами некий условный пейзаж, в котором, в отличие от яркого Гумилева, мало красок, он исполнен с помощью словесной «лессировки»: растушеванные краски, размытые границы:
Чуть серебрится иней
И тает на дворе. Любовь, и степь, и купол синий
Лежат в прозрачном сентябре [8, с. 64-65].
Лирический герой и его возлюбленная находятся за рамками картины, судьбою им присуждено расстаться, типологически стихотворение близко к городскому романсу с темой разлуки. Это подчеркивается и урбанистическими деталями («дома и тротуары»), и клишированными выражениями («я ухожу, прощай», «любовь до гроба», «мой друг, не забывай», «звон гитары»). В контексте сборника элегическое настроение становится понятным: в памяти лирического субъекта возникают образы прошлого, в том числе и оставленная любовь (этому сопутствует и биографический момент - Оцуп уехал, оставив в России свою первую жену).
Еще одна экфрастическая зарисовка, но уже иного толка, возникает в памяти у героя: это отголоски блоковской «нищей» России, перекликающиеся с картинами передвижников (Репин, Поленов, Шишкин и пр.): Опять поля и синие туманы И в мокром ветре тощий березняк, В зеленых лужах глинистый большак, И через речку мостик деревянный.
Среди необычайной тишины Пронзительные хлюпают подковы. Замшенные зевают валуны, Подумай-ка - период ледниковый.
Вот, пролетев из невысокой ржи Сквозь ветерка прозрачные движенья, Прилипли к небу камешки - стрижи Противу всех законов притяжений.
Вот пахарь медленно, как дождь, бредет
На черный холм влезая постепенно.
И кляча перешла на небосвод,
А за крутым холмом конец вселенной [8, с. 63-64].
В первых трех строфах практически нет звука («необычайная тишина», нарушаемая только «пронзительным хлюпаньем» подков), нет движения, что передается глагольными формами настоящего постоянного времени, даже стрижи «прилипли» к небу «камешками». Застывшая картина именуется героем «ледниковым периодом», анахронизм подчеркнут и физической аномалией - нарушены законы притяжения. В последней строфе картина становится совсем фантасмагорической: пахарь, «влезающий» со своей клячей на небосвод, направляется к краю вселенной. Реалистичность пейзажа сопряжена у Оцупа с совершенно иной эстетической установкой: образ России в памяти лирического героя начинает обладать определенной долей автономности, отрывается от предписанного ему пространства, герои выходят за «рамки» картины и устремляются в вечность, покидая отведенные им места в каталоге жанров и направлений. Оставленная родина становится для эмигрантов «новым архетипом», обретая у каждого художника свои черты, существуя в его воображении как некий «потерянный рай».
Несмотря на очевидную разницу в тематике, экфрасис в пантуме Гумилева и в рассматриваемом стихотворении Оцупа оказываются типологически близкими, ибо представляют собой культуроним России в эмигрантском преломлении - «мир, что навсегда потерян» (Г. Иванов).
Литература
1. Ратников К.В. Эволюция поэтического творчества Н. Оцупа: дис. канд. филол. наук. - Челябинск, 198 с.
2. Сафонова Е.А. Поэзия Н. Оцупа 1918-1930-х годов в культурно-историческом контексте: темы, мотивы, образы. (2015). дис. канд. филол. наук. - Томск, 2015. 229 с.
3. Ратников К.В. Эволюция творчества Н. А. Оцупа [Электронный ресурс] URL:
4. http://cheloveknauka.eom/evolyutsiya-poeticheskogo-tvorchestva-n-a-otsupa#ixzz41NB4hC47 (дата обращения 28.04.2016).
5. Раскина Е.Ю. Теософские аспекты творчества Н.С. Гумилева: дис. докт. филол. наук. - Архангельск, 2009. -
С. 8.
6. Гаспаров М.Л. Русский стих начала XX века в комментариях. М.: «Фортуна Лимитед», 2001. - С. 212.
7. Куликова Е. Пантун Николая Гумилева «Гончарова и Ларионов» // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств: Журнал теоретических и прикладных исследований. - 2014. - № 28. - С. 192-198.
8. Гумилев Н.С. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: Изд-во АЛЬФА-КНИГА, 2011. - С. 272.
9. Оцуп Н.А. Океан времени: Стихотворения; Дневник в стихах; Статьи и воспоминания. СПб.: Издательство «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник», 1993. 616 с.
References
1. Ratnikov K.V. E'volyuciya poe'ticheskogo tvorchestva N. Ocupa: dis. kand. filol. nauk. - Chelyabinsk, 198 s.
2. Safonova E.A. Poe'ziya N. Ocupa 1918-1930-x godov v kul'turno-istoricheskom kontekste: temy', motivy', obrazy'. (2015). dis. kand. filol. nauk. - Tomsk, 2015. 229 s.
3. Ratnikov K.V. E'volyuciya tvorchestva N. A. Ocupa [E'lektronny'j resurs] URL:
http://cheloveknauka.com/evolyutsiya-poeticheskogo-tvorchestva-n-a-otsupa#ixzz41NB4hC47 (data obrashheniya 28.04.2016).
4. Raskina E.Yu. Geosofskie aspekty' tvorchestva N.S. Gumileva: dis. dokt. filol. nauk. - Arxangel'sk, 2009. - S. 8.
5. Gasparov M.L. Russkij stix nachala XX veka v kommentariyax. M.: «Fortuna Limited», 2001. - S. 212.
6. Kulikova E. Pantun Nikolaya Gumileva «Goncharova i Larionov» // Vestnik Kemerovskogo gosudarstvennogo universiteta kul'tury' i iskusstv: Zhurnal teoreticheskix i prikladny'x issledovanij. - 2014. - № 28. - S. 192-198.
7. Gumilev N.S. Polnoe sobranie sochinenij v odnom tome. M.: Izd-vo AL'FA-KNIGA, 2011. - S. 272.
8. Ocup N.A. Okean vremeni: Stixotvoreniya; Dnevnik v stixax; Stat'i i vospominaniya. SPb.: Izdatel'stvo «Logos»; Dyussel'dorf: «Goluboj vsadnik», 1993. 616 s.
