CC BY
64
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 13. ВОСТОКОВЕДЕНИЕ. 2014. № 3
О.И. Тетерин
АФРИКАНИСТ В ФОРТЕПИАННОМ КЛАССЕ МГУ
Светлой памяти Ундины Михайловны Дубовой-Сергеевой (1912-1986)
...Уезжая в 1965 году по окончании V курса Института восточных языков (ИВЯ, сейчас ИСАА МГУ) на стажировку на Занзибар переводчиком языка суахили в первой группе советских военных специалистов1, я сожалел, пожалуй, только об одном: в течение года придется забыть о фортепиано. Трудно было себе представить, что там - на островах - можно будет найти рояль или пианино. И действительно, в Генконсульстве СССР инструмента не было, не было его - я спрашивал - и в знакомых мне в городе немногих публичных местах.
... Весной 1959 года, заканчивая 9-й класс, я окончил музыкальную школу-семилетку им. Гнесиных - очень престижную, считавшуюся тогда второй в Москве после Центральной музыкальной школы-десятилетки (ЦМШ) при Московской консерватории, что в Мерзляковском переулке. «Гнесинка» была неподалеку, в районе Старого Арбата, на Собачьей площадке - так называли это место коренные москвичи.
Моим педагогом (и моей младшей сестры2 тоже) была Софья Ивановна Апфельбаум - подруга по жизни Елены Фабиановны Гнесиной (1874-1967), тогдашнего директора музыкального училища им. Гнесиных (в 1944-1953 гг. - директор Института им. Гнесиных).
Именно в это училище летом 1959 года я сдавал вступительные экзамены на фортепианное отделение. Софья Ивановна была уверена, что поступлю. Но зная, как я волнуюсь и нервничаю, когда играю на публике, посоветовала выпить несколько капель валерьянки. Что меня и сгубило. Эти капли «успокоили» меня настолько, что экзамен по фортепиано я провалил. Исполняя 1-ю часть I концерта Бетховена (в переложении для двух фортепиано), «музыку» я не играл, исполнял «технику». Аккомпанировавший мне профессор Львов лишь с удивлением (я это видел) посматривал, едва успевая за мной.
Закончив играть, я выскочил из зала - злой на себя и окружающих. Софья Ивановна пыталась меня успокоить, тщетно. Через какое-то время ко мне подошел профессор Львов. Ему я и рассказал, что мне «посоветовали
1 Более подробно см.: Тетерин О.И. На Занзибаре, немного о себе и других // В Египте и на Занзибаре (1960-1966). Мемуары советских военных специалистов (М., 2011, 200 с.; с илл.). С. 102-199.
2 Наташа - выпускница Института им. Гнесиных, пианистка. Кандидат искусствоведения, ее диссертация «Становление и развитие национальной оперы в Монголии» (1992) - единственная в нашей научной литературе. Много лет была деканом факультета музыкального театра ГИТИС/РАТИ, затем - зав. труппой Камерного музыкального театра им. Б.А. Покровского. Заслуженный работник культуры РФ.
выпить валерьянку, чтобы не нервничать на экзамене». В ответ он говорил что-то, а прощаясь, предложил прийти и сдать экзамены на дирижерско-хоровое отделение: «Валерьянки не надо. Всё у вас, Олег, получится...»
Через два дня, сыграв то же, что и накануне (без валерьянки), перед той же самой приемной экзаменационной комиссией во главе с профессором Львовым, который снова мне аккомпанировал, и, получив «отлично», как и по двум другим экзаменам - «пение» и «дирижирование» (а дирижировал я впервые в жизни!), меня приняли на дирижерско-хоровое отделение.
Посчитал, что мне это не подходит. Сосредоточился на учебе в выпускном, 10-м классе, средней школы № 114 Советского района - рядом с Планетарием, и на подготовке к вступительным экзаменам в институт (собирался поступать в МГИМО).
Кстати, мою школу закончил и сын писателя Аркадия Гайдара - Тимур Гайдар (ставший, как известно, прототипом главного героя в знаменитом фильме «Тимур и его команда», снятого в 1940 году). Отец Егора Гайдара -«застрельщика» рыночных реформ в новой России. Впервые Т.А. Гайдара в черной форме капитана 1-го ранга я увидел на одной из традиционных встреч выпускников школы № 114 в середине 1960-х годов.
В Гнесинское училище я не пошел, о своем отказе не сообщил и документы оттуда не забрал. Между тем, спустя пару месяцев я вновь встретился с профессором Львовым. Произошло это в очереди в билетные кассы Зеленого театра ЦПКиО им. Горького - предстоял концерт какого-то ансамбля из Западной Германии. Я, мама и сестра Наташа уже подходили к окошку за билетами, как вдруг кто-то сзади легонько похлопал меня по плечу. Обернувшись, я увидел Львова! С некоторым укором он сказал, что в Гнесинском училище меня всё ещё ждут, на моё место никого не приняли, не будет поздно и через месяц. Конечно, я поблагодарил профессора за внимание, объяснил, что очень хотел поступить именно на фортепианное отделение, но, видимо, не судьба.
МГУ - и фортепианный класс?
Поступив в ИВЯ в 1960 году, музыкальное образование я продолжил, к счастью, в фортепианном классе Дома культуры гуманитарных факультетов (ДКГФ) МГУ на Моховой (сейчас там - церковь Св. Татьяны, как и было до Октября 1917 года). В нем располагался и Студенческий театр МГУ, уже тогда известный в Москве, художественным руководителем которого был Марк Розовский.
Фортепианный класс создала и руководила им с 1936 года Ундина Михайловна Дубова-Сергеева (ее муж - Лев Александрович Сергеев, геофизик-нефтяник). Одна из любимых учениц выдающегося советского пианиста и педагога Генриха Густавовича Нейгауза (1888-1964), воспитавшего Святослава Рихтера и Эмиля Гилельса, Алексея Наседкина (в детские и юные годы считался вундеркиндом. Мой одногодок. Я бывал на его концертах. Сейчас - профессор Московской консерватории), Александра Слободяника (1941-2008), умер в США, где жил последние годы), многих других известных советских пианистов. Г.Г. Нейгауз вплоть до своей кончины был куратором этого класса.
Весной 1936 года 24-летняя Ундина, которая рассматривалась одним из вероятных кандидатов на участие в 1937 году в 3-м конкурсе им. Фредерика Шопена в Варшаве, сломала руку, катаясь на лыжах в Карпатах. Так не сложилась ее судьба как профессиональной пианистки.
В 1962 году за успехи в работе с фортепианным классом МГУ и в связи с 50-летним юбилеем У.М. Дубовой-Сергеевой было присвоено звание заслуженного деятеля искусств РСФСР.
Расскажу, как я поступил в этот класс.
... В один из осенних дней 1960 года мои однокурсники по группе суахили Саша Довженко и Володя Макаренко (скончался в 2001 году. Это была первая потеря в нашей группе) после занятий в ИВЯ позвали меня «на баскетбол» в спортзал на ул. Герцена (с недавних пор снова Б. Никитская) -напротив Исторического факультета МГУ. По пути туда мы проходили мимо ДКГФ. Рядом с одной из рекламных киноафиш (а в этом клубе - так его называли - демонстрировали фильмы два-три раза в неделю) я увидел крупное типографского набора объявление: «Дом культуры МГУ проводит прием в художественный и танцевальный кружки, в класс пения.» и, что вызвало у меня крайнее удивление, - «в фортепианный класс МГУ»!
О том, что Дом культуры есть, я знал, но что было в нем, по правде говоря, не интересовался. И вдруг - «Фортепианный класс»! Тут же подумал - надо попробовать. Но уже вечерело, и спросить в клубе «что и как» было не у кого, он был закрыт.
В спортзале я получил большое удовольствие - Володя и Саша играли здорово. Я не завидовал - никогда сам не играл в баскетбол. Удивил Саша -не мог и предположить, что при его-то комплекции (не меньше 100-110 кг и при росте 185 см) можно быть таким ловким и подвижным. Ладонь же у него, большущая, была просто волшебной - Саша с легкостью необыкновенной посылал в кольцо один мяч за другим, промахиваясь крайне редко. Да и подступиться к нему было непросто - отменный дриблинг, обманные движения корпусом, ставившие в тупик его соперников, стремительные проходы под кольцо (сегодня я бы сравнил его с легендами баскетбола -знаменитыми американцем Шакилом О'Нилом или нигерийцем Хакимом Оладжьювоном). Кто и против кого играли, конечно, не вспомнить, быть может, это была просто тренировка.
По пути домой из спортзала я снова взглянул на объявление о наборе в классы Дома культуры и решил зайти в клуб на следующий же день. Пошел туда в перерыве между занятиями. Директору клуба Тамаре Ивановне Смирновой я рассказал, что год назад закончил «Гнесинку» и хотел бы поступить в фортепианный класс. Она разъяснила, что надо прийти на прослушивание к руководителю класса, назвала ее имя и отчество (которые я тут же забыл) и записала меня на такой-то день.
Учеба в ИВЯ шла своим чередом. Вечерами же дома, готовясь к предстоящему прослушиванию, я проигрывал на пианино какие-то пьесы из моего «гнесинского» репертуара, фрагменты из концерта Бетховена. В общем, восстанавливал навыки в игре после почти годичного перерыва в ежедневных занятиях музыкой.
Всё начиналось в Будапеште
Жили мы тогда с родителями на Тишинке. В «большой», как мне казалось, комнате - 31 кв. м - в коммунальной квартире в огромном 8-ми этажном здании, окрашенным в желтый цвет, с четырьмя подъездами, что на улице «Тупик им. Красина» (в советские времена даже «тупики» не были безымянными! Нынче - пер. Красина). Дом своим торцом примыкал к Тишинскому рынку (стоит и сейчас).
Соседи - две семьи, у которых было по две комнаты. Глава семьи одной - подполковник, затем полковник Перегудов, жена - завуч школы рабочей молодежи и дочка лет пяти-шести.
Другая - инженеры Матусевичи и их взрослая дочь Светлана, студентка МАИ (она помогала мне решать задачки по алгебре и геометрии). У них был телевизор - КВН с малюсеньким экраном, перед которым устанавливалась приставка, своего рода увеличительное стекло - выгнутая емкость, которая заполнялась дистиллированной водой, отчего экран как бы увеличивался раза в полтора. Я часто наведывался к ним, особенно когда транслировали футбольные матчи со стадиона «Динамо», а комментатором был незабываемый Синявский. Хорошо помню, как, приткнувшись вплотную к экрану, смотрел товарищескую встречу сборных СССР и ФРГ - тогдашнего чемпиона мира - летом 1955 года. В нашей команде - восемь (!) игроков из московского «Спартака»: Огоньков, Исаев, Нетто, Паршин, Маслёнкин, Сальников. Среди других спартаковцев мне запомнился нападающий блондин Анатолий Ильин, но особенно рыжеватый крепыш Татушин - своими проходами по правому флангу, навесами и острыми передачами в штрафную площадку немцев. Наши, проигрывая 1:2, победили - 3:2. С тех пор так и «болею» за «Спартак»...
Отношение соседей к нашим с сестрой занятиям музыкой (разучивание гамм, этюдов и т. п.) - ежедневным, главным образом по вечерам, было поразительно спокойным, не вызывало ни нареканий, ни раздражения все те десять лет (вплоть до 1962 года), что мы жили вместе в коммуналке.
Эту «площадь» отец получил в 1952 году по возвращении из командировки в Венгрию, откуда и привез в Москву новенькое пианино - немецкий «August Förster»: на одной из клавиш сбоку выгравировано «1951 год». (Отличный инструмент! Служит мне и по сию пору.) В Будапешт же наша семья отправилась в 1946 году. Мне было 4 года, сестре - 2. Папа (ему тогда едва исполнилось 28 лет) работал в Посольстве СССР «по линии ГУСИМЗ» - так он говорил (Государственное управление советского имущества за границей).
Столь подробно пишу об этом потому, что именно с Будапешта начинается «отсчет» моего с сестрой приобщения к музыке, игре на пианино. Оно появилось, наверное, в 1948 году, в квартире дома, где мы жили - на Байза-улице, напротив Посольства СССР (сейчас Посольство России), а учителем стала молодая венгерка - по словам отца, выпускница Московской консерватории.
В 1950 году родители отправили меня в Москву - нужно было поступать в школу. И я оказался в интернате МИДа, что на ул. Б. Пироговская (этот дом стоит на том же месте), вплоть до весны 1952 года. В интернате
был свой учитель музыки - пожилой «старичок», с которым я и занимался на пианино, а в летние каникулы в пионерском лагере в Дубулты (или Майори, не помню уже) на Рижском взморье, где инструмента не было, он обучал меня игре на мандолине!..
«А теперь я хотела бы услышать Листа»
.Я не сомневался, что в фортепианный класс буду принят - ведь совсем недавно окончил Гнесинскую школу! И аттестат приличный: «отлично» по специальности, «отлично» - по музыкальной литературе и «хорошо» - по сольфеджио (странный предмет, не «мой», как и алгебра с тригонометрией для меня в школе).
В назначенный день я пришел в ДКГФ. Волнения не испытывал, почему-то был уверен в себе. Подойдя к классу, услышал звуки игры на фортепиано, а у входа стояли несколько человек - ребята и девушки, ожидавшие, видимо, вызова на прослушивание.
Моя «очередь» подошла быстро. Вошел в класс - довольно просторное полукруглое помещение со сводчатым потолком и окнами, выходящими на Манежную площадь и улицу Герцена, два рядом стоящих рояля - полуконцертные. Возле них за столиком сидела немолодая симпатичная женщина с удивившей меня прической - пучком русых волос чуть выше затылка с замысловатой заколкой. Рядом с ней, поодаль, сидели еще двое-трое молодых людей. «Наверное, ученики класса», - подумал я.
Подойдя к столику, я назвал себя и услышал: «А меня зовут Ундина Михайловна. Что будете играть?» Я коротко рассказал о своих музыкальных «успехах» и что играл на выпускном экзамене в «Гнесинке», а потом на вступительном - в училище. Показал «гнесинское» свидетельство и добавил, что сегодня могу сыграть не очень удачно, поскольку «уже давно не занимался музыкой». «Ничего, ничего», - сказала Ундина Михайловна и, мельком заглянув в аттестат, пригласила к роялю.
Открыв крышку, я увидел, что передо мной «Бехштейн» - инструмент, о котором много слышал, но видел только на сценах в концертных залах. Когда я сыграл начало 1-й части концерта Бетховена, У.М. меня прервала: «Пока достаточно. А теперь я хотела бы услышать Листа. Сможете?» Этот вопрос прозвучал, помню, благожелательно, без толики ее сомнения в том, что «не смогу». В общем, я смог, хотя и не без ошибок, кое-где и «фальшивил».
Признаюсь, пьеса «Грезы любви» (ЪгЪеШгаыт") получалась у меня в музыкальной школе очень неплохо, хотя это произведение Листа и не входило в школьную программу, а только в училищах - на I и II курсах (по крайней мере, в те годы).
На этом прослушивание закончилось. На вопрос, как узнать о результатах, Ундина Михайловна сказала, что об этом сообщит директор клуба Смирнова.
За результатом я обратился не сразу. Скажу больше - на какое-то время и вовсе забыл, что был на прослушивании.
Спросите, почему? Скорее всего, ввиду занятости по учебе, точнее, увлеченности дисциплинами, которые преподавали нам на I курсе. Всех предметов не упомню - не перечислять же их по приложению к диплому
об окончании курса обучения в ИВЯ, где все они указаны. Назову здесь один - археология, и с благодарностью вспоминаю Дега Витальевича Деопика, который раз в неделю читал лекции для «историков».
Удивительно интересный предмет! Про себя могу сказать, что слушал его лекции с широко раскрытыми глазами, с тщанием вел конспекты, делал какие-то пометки, изучал рекомендованную Деопиком литературу, готовился к очередному занятию.
Я полюбил археологию, как когда-то и «астрономию» в средней школе. К сожалению, курс «археология» был рассчитан всего на один год. И, наверное, стал бы я «археологом-востоковедом», продлись эта дисциплина на год-два больше. Но.
Со II курса, с 1961 года, «разговорный» суахили нам стала преподавать Нелли Владимировна Громова (тогда - аспирантка Восточного факультета ЛГУ). А историю и экономику Африки - Аполлон Борисович Давидсон и Леонид Абрамович Фридман. Именно они - молодые тогда ученые -увлекли меня на стезю африканистики. Под руководством Давидсона я написал не одну курсовую работу, а благодаря Фридману мне, студенту, удалось подготовить и опубликовать в 1964 и 1966 гг. в академическом журнале «Народы Азии и Африки» (сейчас «Восток/Опеш) две статьи -«Корпус мира - орудие идеологической экспансии США» (в соавторстве с Борей Пильниковым) и «Американский частный капитал в Африке». Леонид Абрамович был научным руководителем моего диплома «Занзибар до революции 1964 года» (1967 г.) и одним из официальных оппонентов на защите в Институте Африки АН СССР кандидатской диссертации «Социально-политическое развитие Занзибара» (1973 г).
«Мизинец! Вот ваша слабость!..»
Возвращаюсь к «музыке». Наверное, спустя месяц после прослушивания я по каким-то делам зашел в Дом культуры. Встретив Тамару Ивановну Смирнову, поздоровался с ней и хотел, было, идти дальше, как она меня остановила: «Олег, почему не ходите на занятия? Вас же приняли в класс!» - «В какой класс?» - «Вы что, забыли? В фортепианный.» А ведь я действительно забыл! Так и сказал Тамаре Ивановне.
Ярким пятном в памяти осталось первое занятие с Ундиной Михайловной, о чем хочу рассказать поподробнее.
Пригласив к роялю, она подсела ко мне, и состоялся разговор (передаю его почти дословно):
«Олег, покажите свои руки». Я протянул правую. Она взяла ее в свою руку, а другой начала прощупывать мою ладонь. Я не понял - для чего? Но промолчал. - «Так, ширина кисти вполне хорошая. Расставьте пальцы. Тоже хорошо, длинные, можете взять больше октавы».
Самое удивительное произошло после. Мой педагог стала исследовать, иначе не сказать, каждый палец в отдельности! А дойдя до мизинца, до его фаланги, воскликнула: «Вот! Вот она, ваша слабость!» Я спросил - почему? Не говоря ни слова, Ундина Михайловна подвела мою ладонь к клавиатуре и сказала: «Возьмите какой-нибудь аккорд и не отпускайте руку». Я это
сделал. - «А теперь, - продолжала она, - посмотрите на свой мизинец». Я посмотрел. - «Видите? Он прогнулся! А это - нехорошо. С таким мизинцем, фалангой «туда-сюда» многое может не получиться. Они [мизинцы] будут просто «соскакивать» с черных клавиш [диез, бемоль] на соседние [белые]. А слушатели подумают, что вы фальшивите.». После этого она точно так же «изучила» и мою левую ладонь.
Я был потрясен. Не попади я в класс Ундины Михайловны, так и пребывал бы в неведении, что какой-то «мизинец-мизинцы» могут мешать пианисту!
Никогда и никто не говорил мне об этом. Ни первая учительница музыки в Будапеште, ни вторая - Бунакова в музыкальной школе Советского района, где с сестрой мы учились в 1953-1956 годах, а потом в 1957 году перешли в «Гнесинку». Ни третья - Софья Ивановна Апфельбаум (см. выше)..
Небольшое отступление. Папа, уверовав в музыкальные способности сына и дочери, доставшиеся нам, как мы поняли много позднее, от мамы (сейчас ей - 94-й год, она была, сколько я и Наташа помним, певуньей, прекрасно пела; музыке не училась, но определенно музыкально одаренная, хорошо играла на аккордеоне), по возвращении из Венгрии в 1952 году предпринял попытку устроить нас в «Гнесинку».
Тогда мне не было и 9 лет. Помню только, как проходили приемные экзамены, скорее всего, в здании Института им. Гнесиных на ул. Воровского. В коридоре на одном из этажей толпились какие-то люди с детьми моего возраста. Вошел в зал, небольшой, но с рядами кресел, на сцене -рояль, во втором или третьем ряду - «тёти и дяди». Ко мне подошла какая-то «тётя». Сев за рояль, она сыграла мелодию и попросила меня спеть ее, затем - другую, третью... Я пропел, что она просила. Потом она начала «похлопывать» двумя ладонями с разными интервалами. - «А теперь, повтори, проверим твою ритмику». И так - несколько раз. С этим я тоже справился (впервые услышав от «тёти» это слово!). Наконец, я сел за рояль и что-то сыграл.
Через несколько дней папа сказал, что меня не приняли: за игру на рояле я получил «4». Оказывается, у меня была «не так поставлена рука» -есть такой термин в пианизме.
После этой «неудачи» наши родители и определили меня с сестрой в районную музыкальную школу-семилетку, что была по соседству со школой № 114. Это произошло в 1953 году, нашим педагогом стала Мила Николаевна Бунакова. Меня приняли во 2-й класс, Наташу - в 1-й.
Не могу сказать, что я проявлял особое рвение к занятиям музыкой, порой занимался с прохладцей. И все же они не были в тягость, нравилось выступать в концертах. Не хотелось «подводить» и родителей, особенно отца, который почему-то считал меня с сестрой очень способными. Тем более что вскоре они уехали в Норвегию, куда папа поехал на работу в Посольство (1954-1959 гг.), а мы с сестрой жили в это время одни под присмотром домработницы (Шахиной из Брянска, «тети Наташи» - так мы ее называли).
Гнесина и Апфельбаум
Многое уже забылось, но помню, что по прошествии трех лет, летом 1957 года, папа, приехав в отпуск, предпринял новый «поход» в «Гнесинку».
Не знаю, как это ему удалось, но в своем рабочем кабинете слушала меня, ученика 5-го класса обычной музыкальной школы, сама Елена Фабиановна Гнесина! Я запомнил ее облик - очень пожилая, с пышной копной седых волос, приветливая и общительная. Она передвигалась в инвалидной коляске, поэтому специально для нее был оборудован лифт для подъема на этаж в ее кабинет.
Накануне прослушивания моя учительница музыки Бунакова настояла на том, чтобы я исполнил две пьесы - «Праздник в колхозе» советского чувашского композитора В.П. Воробьева и «Рондо» Моцарта («Турецкий марш»). Она говорила мне, что эти две пьесы хорошо у меня получались, с ними я выступал в школьных концертах. Да и мне самому был по душе «Праздник.» Воробьева.
В такой же очередности я и играл. Как сыграл - не помню, что говорила Елена Фабиановна - не помню тоже. Но папа, который присутствовал, потом говорил: «Ну и дался тебе этот Воробьев! Ты бы видел, как Гнесина поморщилась, услышав только название - «Праздник в колхозе». А когда ты начал играть «Турецкий марш», она преобразилась, слушала и улыбалась.». (Е.Ф. Гнесина, педагог старой школы, воспитанная на «классической» музыке, могла и не знать «какого-то» композитора Воробьева. Но это только мое предположение.)
Меня приняли в школу им. Гнесиных, в 6-й класс (сестру - в 5-й), и в 1959 году ее закончил. Моим педагогом, как и Наташи, Елена Фабиановна назначила Софью Ивановну Апфельбаум.
Многое уже позабылось, но не всё.
К ней домой, в квартиру в Рыбниковом переулке, что на Сретенке, я часто приходил на дополнительные занятия - перед зачетами и экзаменами или накануне школьных концертов. Однажды (наверное, в 1958 году) в один из таких дней, отлучившись на минуту на телефонный звонок и вернувшись, Софья Ивановна сказала мне с некоторым радостным оживлением: «Сейчас придет Женя Светланов, мой бывший ученик». Я спросил -дирижер? - «Да. Пианист и очень хороший дирижер!» Так я познакомился с Евгением Федоровичем Светлановым (1928-2002).
Квартира Софьи Ивановны была увешана картинами. О них я не спрашивал. Но однажды, придя домой, увидел на стене натюрморт в «позолоченной» раме: на столе, накрытом белой скатеркой, стоит белый кувшин, рядом с ним белый гриб и подосиновик, и корзинка, полная грибов. Картина очень живописная, с холстом примерно 1 м на 80 см. А в правом нижнем углу я прочитал подпись - «Апфельбаум»! Как рассказал отец, это «подарок нашей музыкальной семье» от Софьи Ивановны, у которой сын - художник. Видимо, родители, приезжая в отпуск из Норвегии, привозили ей в благодарность за внимание к нам с сестрой сувениры и подарки. И вот состоялся такой «обмен».
Сына Софьи Ивановны я не видел. «Он рано умер, был членом Союза художников», - сказала она. Расспрашивать я не решился, о чем сейчас сожалею... 82
Уже в 1960-х годах, проезжая как-то на троллейбусе по Беговой улице, увидел из окна транспарант-афишу на одном из домов - «Выставка картин художника Апфельбаум». Я тут же вышел на ближайшей остановке и направился к этому дому, где, как выяснилось, находился художественный салон. Но. Смеркалось, было почти 6 часов вечера, и салон вот-вот закроется. Осмотреть выставку мне не удалось. Когда я спросил, можно ли представить на выставку «наш» натюрморт, мне ответили, что «сегодня - последний день выставки». Эта картина-память о семье Апфельбаум по-прежнему украшает квартиру моих родителей.
Уроки, занятия, концерты...
.Ундина Михайловна приняла в свой класс, в котором я занимался десять лет (с перерывом в один год из-за стажировки на Занзибаре) вплоть до 1970 года, когда полностью погрузился в работу над диссертацией в аспирантуре Института Африки АН СССР.
Занятия проходили дважды в неделю по вечерам. Я не пропускал ни одного, если не был в командировках переводчиком суахили с делегациями из Восточной Африки, приезжавшими к нам по приглашению Комитета молодежных организаций СССР.
Новые пьесы разучивал дома, и так, потихоньку-потихоньку, «доводил» их, пока не получал от Ундины Михайловны новое произведение. Строгая, но доброжелательная, она никогда и никого не ругала (например, за то, что кто-то не выучил к сроку домашнее задание). Я нередко оставался в классе послушать других. И когда тот или иной ее ученик играл, она переживала так, словно сама была за роялем.
За время учебы в фортепианном классе МГУ я вышел на уровень, как минимум, выпускника музыкального училища. Исполнял (и играю до сих пор) произведения Шопена, Рахманинова, Скрябина, Балакирева, Сметаны, Шимановского, Николая Пейко (его удивительную «Сонатину-сказку», сочиненную в 1943 году), американского композитора Мак-Доуэлла («Осень» и блистательную пьесу «Perpetum mobile»).
Участвовал в концертах фортепианного класса в Малом зале консерватории (в 1962 году, на который Ундина Михайловна пригласила своего учителя Нейгауза), в Кремлевском театре, в Центральном доме работников искусств (ЦДРИ) и на других площадках, становился лауреатом Всесоюзных смотров художественной самодеятельности. Мне, как и другим ученикам фортепианного класса МГУ, не забыть ее фразы: «Самодеятельностью я не занимаюсь!» - пианистов своего класса Ундина Михайловна готовила на высоком профессиональном уровне. Она воспитывала музыкантов, а не просто «исполнителей». Много полезного для себя почерпнула и моя сестра Наталия Ивановна, работавшая у нее ассистентом-педагогом в конце 1960-х годов.
Было бы большим преувеличением утверждать, что Ундина Михайловна как-то выделяла меня среди других в классе. Я же понимал, что некоторые из ее учеников были «посильнее» меня. Назову Иру Черкашину, выпускницу ИВЯ с японским языком; Галину Царицыну, тогда кандидата экономических наук, доцента экономического факультета МГУ; Сергея Бутковского, филолога. И особо - Диму Гальцова, студента физмата МГУ,
которого, как мне рассказывала Ундина Михайловна, она готовила к одному из Конкурсов им. Чайковского (сейчас доктор физико-математических наук, композитор).
С другими, как мне казалось, я был «на равных»: это Лия Турусова с экономического факультета; Гиви (с юридического) и Наташа Яковлевы (филфак), муж и жена; Наташа Зимянина с филфака (дочь секретаря ЦК КПСС М.В. Зимянина, удивительно скромная девушка). И. Саша Дубянский (тогда студент ИВЯ с тамильским языком. Доцент, кандидат филологических наук, преподает в ИСАА).
Саша тоже учился в школе им. Гнесиных! Об этом я узнал недавно, летом 2012 года, на встрече «выпускников» фортепианного класса МГУ, устроенной у себя квартире Ирой Черкашиной (уже очень давно Дунаева, по фамилии мужа - Владислава Ивановича, журналиста-международника с японским же языком). Нас, к сожалению, собралось всего пятеро: включая Иру - Лия, Дима, я и Саша. Он показал мне пожелтевшее фото: группа учеников - мальчики и девочки (все девчонки с пионерскими галстуками) - вокруг сидящих в креслах Елены Фабиановны Гнесиной и ее младшей сестры. Среди них, сзади, и мы с Сашей: стоим бок о бок, нам - лет 14-15, конечно же, комсомольцы. И тут я вспомнил - была и у меня такая фотография, но куда-то давно затерялась. И вот - она снова передо мною, спустя более полувека! Удивило и то, что Саша вспомнил: моим педагогом была Апфельбаум. Признаюсь - то, что Саша Дубянский мой «однокашник» по музыкальной школе, для меня стало приятным «открытием». По «Гнесинке» я его не запомнил.
Внимание Ундины Михайловны к себе я всегда ощущал. Как опытный педагог и профессиональный музыкант, зная мои способности и возможности как исполнителя, она удивительным образом подбирала такие произведения, которые, в конечном счете, у меня получались совсем неплохо, например, «Вальс» Шуберта-Листа. И при этом я даже не замечал свой «природный» недостаток, играя, в частности, «Революционный этюд» Шопена.
Помню, я был очень воодушевлен, когда в 1961 году, на втором году занятий в классе, Ундина Михайловна организовала запись одной из пьес из моего репертуара - «Среди долины ровныя.» Михаила Глинки - в Доме звукозаписи на ул. Воровского (сейчас Б. Никитская). Как говорила мне Наташа Яковлева, работавшая там, она хранилась в «золотом фонде», но я так и не переписал ее на память для себя.
Эта пьеса Глинки в моем исполнении не раз звучала в те годы, например, по «Маяку», заполняя, как и сейчас на FM 91,6 - «Радио-культура», музыкальные паузы. Звучала она по московскому радио и в передаче, посвященной фортепианному классу МГУ, которую я записал тогда на свой магнитофон.
С музыкой и на Занзибаре
Мой педагог заметно сокрушалась, что я уезжаю на Занзибар, предполагая верную утрату мною пианистических навыков. Но нет!
.Однажды, на втором-третьем месяце после приезда, направляясь по каким-то делам в Генконсульство СССР на Занзибаре и идя по пере-84
улкам, я услышал звуки музыки из окна продуктового магазинчика, куда часто заходил за покупками. Кто-то играл на фортепиано! От удивления остановился, послушал несколько минут.
А дальше - приведу небольшой фрагмент из упоминавшейся выше книжки (с. 174-175): «...Зашел в магазин, игра прекратилась, выходит знакомая хозяйка - индуска средних лет, в сари. Спрашиваю: «Кто играл?» - «Я» - ответила она, слегка смутившись. Рассказав ей вкратце, что я тоже пианист со стажем, играю с детских лет, попросил показать инструмент. В свою очередь, удивившись, хозяйка провела меня в комнату. Там не рояль и не пианино, а старенький, видавший виды клавикорд! Похожий на пианино, но миниатюрнее - пониже и поуже любого из знакомых мне. И клавиатура показалась поменьше - на пол-октавы в басовом и скрипичном ключе. Оказалось, я посчитал: 88 клавиш, как и полагается. На таком инструменте мне играть не доводилось.
С позволения хозяйки я «попробовал» его: клавикорд хорошо держал строй, будто был настроен недавно, да и клавиши упругие. Спросил, можно ли, не обременяя ее, иногда заходить поиграть. Она любезно согласилась. И какую-то часть свободного времени от работы я занимался музыкой в ее доме.»
В дополнение процитирую выдержки из письма Ундины Михайловны (от 16 ноября 1965 г, храню его в личном архиве), которое я получил на Занзибаре:
«Дорогой Олег! ...В сентябре-октябре прошел новый прием в класс. Записавшихся было больше 100 человек... Приняла 8! (Как видно, уважаемый читатель, мне в 1960-м крупно повезло - наверняка и тогда «записавшихся» вряд ли было меньше). Несколько человек числятся в кандидатах. Они довольно нетерпеливо спрашивают: «Может быть, вы кого-нибудь отчислили из класса?» Из ИВЯ у меня новый ученик Саша Дубянский (выделено авт.). Безусловно, способный человек...
...Уже 14-го октября у нас был первый в этом сезоне классный концерт в Доме дружбы [на Арбате] по приглашению польско-советского общества. Главный, открытый афишный концерт состоится 30-го ноября у нас, в Д/К на Манеже. По-видимому, это вызовет интерес у уважаемой прессы. Посмотрим! Конечно, очень волнуюсь. Не жалею себя в работе, но и с учеников требую много. Впрочем, Вы знаете (выделено. - О. Т). Если получите это письмо до 30-го ноября, думайте о нас. Все очень волнуются...
Пишите о себе подробно. О делах, людях, стране.
Обнимаю и целую Вас. Желаю здоровья и благополучия.
Ваша Ундина Михайловна».
«Концерт-штюк» Вебера
Вернувшись из Занзибара, я продолжил занятия в Фортепианном классе МГУ. Как-то осенью 1966 года на одном из уроков Ундина Михайловна сказала: «А давайте-ка попробуем с вами выучить «Концерт-штюк» Вебера» - и передала мне ноты. Посмотрев на обложку, я обратился к ней: «Но здесь написано - для двух фортепиано» - «Если всё получится, аккомпанировать буду я». И, сев за рояль, сыграла с листа некоторые
фрагменты этого произведения. Музыка мне понравилась, и выучить у меня «получилось».
Ундина Михайловна включила меня в состав участников концерта по случаю 30-летнего юбилея Фортепианного класса МГУ. Он состоялся в начале 1967 года в Октябрьском зале Дома Союзов. Вместительный зал был полон. Я открывал второе отделение, играл Вебера - искрометное произведение, технически сложный музыкальный шедевр, крайне редко исполнявшийся у нас тогда, да и сейчас. Аккомпанировала Ундина Михайловна.
Очень требовательная, она редко раздавала похвалы своим ученикам, и я не был исключением. Но на этот раз, собрав после концерта всех его участников, Ундина Михайловна сказала: «Вы, наверное, заметили, что в зале присутствовал Арам Ильич Хачатурян. Мы давно знакомы, и я пригласила его на наш юбилей. Так вот, когда я спросила, кто ему больше всех из моих учеников понравился, знаете, что он ответил? - Олег Тетерин...», и с улыбкой посмотрела на меня. Такая оценка дорогого стоит. Так было, я это помню.
И, конечно же, не забыть ежегодные весенние «капустники», предтеча знаменитых КВН, - соревнования в остроумии и находчивости студентов гуманитарных факультетов МГУ (исторический, журналистики, филологический, ИВЯ, а также экономический - все они тогда располагались в старом здании МГУ на Моховой). На этих «капустниках» в ДКГФ в команде ИВЯ я получал высшие баллы - «9 с плюсом» и «10» - за исполнение «классики» на концертном рояле «Эстония», На этом рояле играл и великий Рихтер, регулярно выступавший с сольным концертами перед студентами МГУ по приглашению У.М. Дубовой-Сергеевой - его давнишней знакомой по занятиям в Московской консерватории в классе Г.Г. Нейгауза.
Таким образом, я пополнял «копилку» команды ИВЯ. При мне в этих соревнованиях, наверняка и до меня, ИВЯ неизменно занимал 1-е - 2-е места. Во многом это и заслуга Миши Мейера - студента-тюрколога, настоящего «заводилы» и худрука талантливой студенческой команды ИВЯ (сейчас Михаил Серафимович - доктор исторических наук, профессор, вплоть до 2013 года - директор ИСАА МГУ ).
.Уже работая в Уганде (заведующим Бюро АПН в 1985-1990 гг.), я с сожалением узнал, что моя учительница музыки У.М. Дубова-Сергеева скончалась в 1986 году.
Удивительная женщина! Энергичная и требовательная, замечательный педагог, беспредельно преданная музыке.
Сведения об авторе: Тетерин Олег Иванович, канд. ист. наук, первый заместитель главного редактора журнала «Азия и Африка сегодня». E-mail: asaf-today@mail.ru
About the author: Teterin Oleg Ivanovich, PhD (History), First Deputy Editorin-Chief, "Asia and Africa Today" monthly journal (in Russian). E-mail: asaf-today@ mail.ru
