CC BY
35
№ 297
ВЕСТНИК ТОМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
Апрель
2007
ФИЛОСОФИЯ
УДК 1:001
Н.В. Головко
АДЕКВАТНОСТЬ РЕАЛИЗМА И ПРОБЛЕМА ОПЕРАЦИОНАЛЬНЫХ ОГРАНИЧЕНИЙ
Работа выполнена при поддержке Лаврентьевского конкурса молодежных проектов СО РАН-2005 (проект № 153).
Проблема операциональных ограничений исторически возникает в рамках «лингвистического поворота» в философии, проекта, заложенного еще в работах Г. Фреге, Б. Рассела и Л. Витгенштейна, проекта триумфального, но, вместе с тем, уже закончившегося (Р. Рорти). В рамках нового «поворота», который в первую очередь связывают с именем У. Куайна и понятием «натурализации эпистемологии», ее решение связано с теми возможностями, которые предоставляет натурализация, в частности, с возможностью адекватной интерпретации «частичной» теории указания (Х. Филд). Предположение Х. Патнэма, что корректность проверочного условия для операционального ограничения на намеренность интерпретации может задаваться только «изнутри» интерпретации, сталкивается с противоречием относительно необходимости «внешней» корректировки проверочного условия.
Проблема теоретических и операциональных ограничений появляется у Х. Патнэма как проблема соотношения теории и данных опыта, как проблема того, что эмпирический контекст теории, определяя ее истинность, оставляет референцию неопределенной (У. Куайн, Х. Патнэм). В общем случае, операциональные ограничения формулируют условия, согласно которым некоторое предложение является истинным, если и только если имеет место определенный результат его проверки, а теоретические связаны с анализом формальных свойств теории и, как правило, формулируются в виде ограничений на принятие теории, которые можно переформулировать в ограничения на интерпретацию. Предметом данного исследования выступают операциональные ограничения, а точнее, вопросы, связанные с понятием «удовлетворение операциональному ограничению»: предполагает ли оно определенное отношение указания и в каком смысле можно понимать возможную «предзаданность» отношения указания для теории, удовлетворяющей всем операциональным ограничениям? С точки зрения «семантической» трактовки реализма, когда предполагается, что теоретические объекты принятых научных теорий существуют (например, электроны и кривизна пространства-времени реальны), поскольку эти теории являются (приближенно) истинными, проблема операциональных ограничений не имеет решения. Более того, как показывает Х. Патнэм: представление о существовании выделенного отношения указания на фоне невозможности его определения посредством операциональных ограничений демонстрирует неадекватность реализма как онтологической доктрины [6].
На наш взгляд, понятие «удовлетворение операциональному ограничению» не является «полностью свободным» от «намека» на наличие определенного отношения указания, что является основанием, во-первых, для оправдания реализма в целом, а во-вторых, для построения более широкой трактовки понятия «операционального ограничения» в рамках проекта «натурализации эпистемологии».
Теоретико-модельный аргумент и «невразумительность» реализма
Принято считать, что теоретико-модельный аргумент является основным аргументом Х. Патнэма против метафизического реализма (см. [6. Р. 123-138; 7; 8. Р. 2948]). В то же время более правильно было бы называть его аргументом против семантического реализма, поскольку основным объектом критики является семантическое отношение указания. С точки зрения Х. Патнэма, «классическое определение» отношения указания в терминах условий истинности «не работает»: условия истинности задаются теоретическими и операциональными ограничениями, но эти ограничения не в силах зафиксировать единственную намеренную интерпретацию теории, соответственно отношение указания остается неопределенным. Объектом критики Х. Патнэма выступает концепция, обозначаемая им как «метафизический реализм» и которой он приписывает следующие характеристики: во-первых, метафизический реализм предполагает наличие единственного выделенного отношения между теорией и реальностью, которые, по выражению Х. Патнэма, «склеены метафизическим клеем» [7. Р. 477.]; во-вторых, метафизический реализм предполагает существование объективной реальности, полностью не зависимой от человека. В определенном смысле «метафизический реализм» - это «кривое зеркало» внутреннего реализма, в рамках которого наряду с отрицанием единственности намеренной интерпретации подчеркивается конструктивный характер сознания, «...сознание и мир совместно конструируют сознание и мир» [8. Р. 52].
Примечательно, что «убедиться» в том, что метафизический реализм, предполагая единственность намеренной интерпретации, неадекватен Х. Патнэму, «помогает» теория моделей. В частности, он ссылается на теорему Левенгейма-Сколема, которая утверждает, что любая теория первого порядка, имеющая несчетную модель, имеет счетную модель. Ранее мы уже касались той «атмосферы парадокса», которая окружает эту теорему: формализованная теория множеств говорит о том, что теория, принимающая в качестве области зна-
чений несчетное множество, должна иметь только несчетные модели, но это невозможно, поскольку, по теореме Левенгейма-Сколема, она также имеет счетную [2]. Х. Патнэм использует теорему Левенгейма-Ско-лема для того, чтобы показать «невозможность отказаться» от нестандартных интерпретаций: «...всегда есть бесконечно много различных интерпретаций предикатов, которые назначают “правильные” истинностные значения предложениям во всех возможных мирах... что подтверждает замечание У. Куайна о том, что условия истинности для целого предложения оставляют референцию неопределенной» [8. Р. 39-40]. Таким образом, предположение метафизического реализма о существовании единственной намеренной интерпретации теории необоснованно.
Оставив в стороне обоснование этого далеко не тривиального «переноса» математического результата в область философии [2, 4], нельзя не отметить тот факт, что в основе представления о «референциальной пропасти» между термином и референтом у Х. Патнэма лежит предположение о том, что намеренная интерпретация языка (теории) задается только теоретическими и операциональными ограничениями. Особую значимость это предположение приобретает в контексте рассуждений Х. Патнэма относительно идеальной теории. Идеальная теория представляет собой «пирсовский предел», это теория, к которой мы последовательно приближаемся в ходе эмпирического исследования, теории, которую мы бы приняли в состоянии «рефлексивного равновесия», выбирая единственным образом интерпретацию ее терминов (Ч. Пирс). Такая теория, согласно Х. Патнэму, будет удовлетворять всем теоретическим и операциональным ограничениям. Выберем для Т модель М мощности, соответствующей «мощности объективной реальности», и свяжем ее одно-однозначным отображением с объективной реальностью. Это отображение является отношением соответствия между терминами Т и миром, так что мы можем сказать, что Т «истинна по отношению к заданному отображению», или что Т «истинна на модели». Поскольку Т идеальна, то М тоже удовлетворяет всем теоретическим и операциональным ограничениям, более того, не существует других ограничений, которые могли бы фиксировать «намеренность» М, таким образом, Т истинна на любой «намеренной» модели и тем самым должна быть истинна. По Х. Патнэму, предположение метафизического реализма, что идеальная теория в действительности может быть ложной, «скатывается к невразумительности (итПе1%1-Ы1ку)» [6. Р. 126].
На наш взгляд, в данном случае проблема состоит в том, что, на самом деле, понятие «удовлетворения ограничению» в определенном смысле является «неясным». Ранее мы уже указывали, что анализ Х. Патнэмом понятия «теоретические и операциональные ограничения» включает в себя ряд недостаточно обоснованных допущений, в частности, предполагает достаточно жесткую форму логицизма, т.е. конкретную форму их формально-логического представления, что в общем случае, в контексте проблемы соотношения теории и данных опыта, может быть неверно [2]. Соответственно, основной вопрос, за которым может скрываться «оправдание реализма», заключается в том, су-
ществует ли что-то, что в понятии «удовлетворения ограничению» способно ограничить предположение о произвольности референции? Однако прежде чем непосредственно перейти к ответу на поставленный вопрос, покажем, что «отправной пункт» рассуждений Х. Патнэма ничему не противоречит: ложность «идеальной» теории не противоречит представлению о ее «идеальности». Пусть Т - идеальная теория, ее основное «эмпирическое» свойство состоит в том, что она корректно предсказывает все «наблюдаемые» явления и удовлетворяет операциональным ограничениям, т.е. удовлетворяет всем возможным данным. С точки зрения метафизического реализма, сказать, что Т идеальная - это значит зафиксировать определенное отношение между Т, нами и объективной реальностью, т.е. между: а) данными органов чувств, б) возможностями проведения адекватных наблюдений и в) реальностью. Поскольку Т идеальная, то мы никогда не сможем «наблюдать» данные, противоречащие Т. В то же время само понятие «идеального» опирается на представление об ограниченности человека как познающего субъекта. Предположение, что Т может быть ложной, является следствием допущения таких характеристик реальности, которые могут «не воздействовать на нас» вовсе или «не воздействовать» надлежащим образом. Метафизический реализм опирается на представление о том, что реальность полностью независима от данных опыта, следовательно, Т может быть ложной.
Проблема операциональных ограничений
Попытки показать, что само понятие «удовлетворения ограничению» предполагает определенное отношение указания, предпринимались неоднократно (см., например, [5]). В определенном смысле они противоречат утверждению Х. Патнэма о том, что ни формальная структура теории, ни «совокупное использование языка», т.е. удовлетворение теоретическим и операциональным ограничениям, не дают возможность избавиться от ненамеренных интерпретаций, не дают возможность зафиксировать единственную намеренную интерпретацию теории. В общем случае, понятие «операциональное ограничение» удовлетворяет следующим условиям: во-первых, оно связывает с каждым предложением 5 определенное проверочное условие Б; во-вторых, интерпретация I является намеренной только в том случае, когда предложение 5 «истинно на ней», т.е. связанное с ним проверочное условие Е выполняется. Например, пусть предложение «я вижу дерево» принадлежит идеальной теории Т, соответственно, если то, что я непосредственно вижу перед собой дерево, является корректным проверочным условием для исходного предложения, тогда, если в настоящий момент я действительно вижу перед собой дерево, то предложение «операционально подтверждено» и та интерпретация, в рамках которой исходное предложение будет истинным, и будет намеренной. Наоборот, если в настоящий момент я не вижу перед собой дерево, то предложение «операционально опровергнуто» и любая интерпретация, в рамках которой исходное предложение будет истинным, не будет намеренной. Наибольшее опасение
вызывает выбор корректного проверочного условия. Идеальная теория Т удовлетворяет всем операциональным ограничениям, следовательно, должно существовать проверочное условие Е, такое, что если Е выполняется, то только те интерпретации, для которых анализируемое предложение истинно, будут потенциально оцениваться как намеренные. С точки зрения Х. Патнэма, проверочные условия должны выбираться «изнутри интерпретации»: «...то, какое проверочное условие должно выполняться для того, чтобы интерпретация удовлетворяла операциональному ограничению, непосредственно определяется “внутри” нее» [6. Р. 397]. Его нетрудно понять, интерпретация должна «изнутри» контролировать выбор проверочного условия, - то, каким мы представляем феноменальный мир должно быть связано с «внутренним» содержанием интерпретации. В противном случае у нас не будет оснований предположить, что данная интерпретация удовлетворяет операциональным ограничениям, под угрозой может оказаться само понятие «идеальной теории», удовлетворяющей им всем.
На наш взгляд, Х. Патнэм упускает возможность того, что установление корректного проверочного условия, делающего интерпретацию намеренной, в определенном смысле должно «контролироваться снаружи». Приведем следующий пример, который наглядно демонстрирует все проблемы, связанные с установлением корректного проверочного условия «изнутри». Пусть Т - идеальная теория, которая включает в себя предложение
(*) памятник Чехову находится в Томске,
естественно предположить, что проверочным условием для (*) будет «непосредственно наблюдать памятник Чехову в Томске». Является ли это естественное допущение корректным в том смысле, что удовлетворение проверочному условию гарантирует, что интерпретация Т, для которой (*) станет истинным, будет расцениваться как намеренная? Рассмотрим следующие две интерпретации исходной теории:
(А) «памятник Чехову» будет обозначать памятник Чехову; «Томск» - Томск; «находится в» - географическое определение местоположения;
(Б) «памятник Чехову» будет обозначать памятник Ленину; «Томск» - Новосибирск; «находится в» - географическое определение местоположения.
Какое из проверочных условий «непосредственно наблюдать памятник Чехову в Томске» или «непосредственно наблюдать памятник Ленину в Новосибирске» должно выполняться для того, чтобы Т действительно удовлетворяла всем операциональным ограничениям? С точки зрения Х. Патнэма, относительно (А) должно выполняться первое, относительно (Б) - второе, т.е. каждая интерпретация «выбирает» собственное проверочное условие, удовлетворение которому «сделает ее» намеренной. Тогда возникает вопрос, в каком смысле можно говорить о том, что операциональное ограничение является ограничением на допустимость интерпретации? Ограничение на допустимость необходимо рассматривать как ограничение, налагаемое на интерпретацию, а не как ограничение следующее «из нее». Конечно, в определенном смысле то, о чем говорит Х. Патнэм, тоже является способом наложения ограни-
чения на допустимость интерпретации «снаружи»: операциональное ограничение требует, чтобы предложение 5 было «истинным на» интерпретации I, только если соответствующее проверочное условие Е выполняется, а это «внешнее» требование. Однако то, какое условие Е должно выполняться для того, чтобы I удовлетворяла ограничению, определяется «изнутри». Покажем, что даже в том случае, когда проверочное условие задается «изнутри», интерпретация может и не удовлетворить операциональному ограничению. Зададим интерпретацию:
(В) «памятник Чехову» будет обозначать памятник Чехову; «Томск» - Новосибирск; «находится в» -географическое определение местоположения.
Очевидно, корректным проверочным условием, выбранным «изнутри» интерпретации, будет «непосредственно наблюдать памятник Чехову в Новосибирске». Однако в известном смысле оно не выполняется и (В) нельзя признать намеренной. Для того чтобы последнее заключение «сработало» и было достаточно обоснованным, нам необходимо предположить, что корректное проверочное условие, определяемое интерпретацией «изнутри», содержит термины, указывающие на «корректные» объекты реальности.
На наш взгляд, приведенный пример может служить аргументом в пользу тезиса о том, что установление проверочного условия должно контролируется «снаружи» уже потому, что опровержение проверочного условия, в определенном смысле, должно быть «физическим», а не просто «формальным». На первый взгляд, признание этой необходимости еще «не становится проблемой»: можно просто дополнить или изменить проверочное условие, например, для того, чтобы (А) оставалась намеренной, предложение «я непосредственно наблюдаю памятник Чехову в Томске» должно быть истинным, что в свою очередь требует того, чтобы «Томск» указывал на Томск, а именно об этом и говорит интерпретация. Однако приведем еще одну интерпретацию:
(Г) «памятник Чехову» будет обозначать памятник Ленину; «Томск» - Новосибирск; «находится в» - географическое определение местоположения; «Новосибирск» - город N.
Корректным проверочным условием для (Г) будет «я непосредственно наблюдаю памятник Ленину в Новосибирске», что в свою очередь потребует, чтобы в данном случае «Новосибирск» указывал на Новосибирск, но это не соответствует (Г).
Можно указать и еще одну проблему, связанную с выбором проверочного условия «изнутри» интерпретации. Рассмотрим интерпретацию:
(Д) «памятник Чехову» будет обозначать памятник Чехову; «Томск» - Томск; «находится в» - географическое определение местоположения; «непосредственно наблюдать» - видеть.
В качестве проверочного условия, заданного «изнутри», выберем следующее «непосредственно наблюдать памятник Чехову в Томске»; т.е. для того, чтобы (Д) была намеренной, надо просто увидеть памятник Чехову в Томске. Достаточно ли этого для того, чтобы «операционально подтвердить» (*)? Можно предположить, что даже в том случае, если мы предположим неоднозначность понятия «видеть», обратившись к
сложности восприятия (галлюцинация), то возможность корректировать проверочное условие «изнутри» интерпретации все равно сделает удовлетворение операциональному ограничению «чересчур легким»: выполнение корректного проверочного условия будет предполагать допустимость интерпретации и, следовательно, истинность теории. Для того чтобы интерпретация была допустимой, должно выполняться проверочное условие. Какое? С точки зрения Х. Патнэма -«корректное», т.е. условие, удовлетворение которому показывает, что I удовлетворяет операциональному ограничению. На наш взгляд, в данном случае Х. Патнэм ничего не говорит относительно того, какое проверочное условие является «корректным»: оно является «корректным», потому что I говорит, что оно корректное. Однако здесь нет ничего, кроме утверждения, что I корректно предсказывает, что Е является «корректным», для того чтобы I была намеренной интерпретацией.
Проблема заключается в том, что интерпретация не должна «изнутри» выбирать проверочные условия, которые должны выполняться для того, чтобы считалось, что она удовлетворяет операциональному ограничению; то, какие проверочные условия должны выполняться для того, чтобы интерпретация рассматривалась как намеренная, должно устанавливаться «снаружи» интерпретации. Что может выполнять роль ограничений на установление проверочного условия или шире -на удовлетворение операциональному ограничению, которые устанавливаются «снаружи» интерпретации? На наш взгляд, в определенном смысле, понятие «удовлетворения операциональному ограничению» уже предполагает наличие определенных экзистенциальных предпосылок, которые могут выполнять роль ограничений, накладываемых «снаружи» интерпретации. Естественно, согласно Х. Патнэму, никаких «экзистенциальных предпосылок» не может быть, поскольку намеренность интерпретации и связанное с этим обоснование существования объектов задается операциональными и теоретическими ограничениями, а они, в свою очередь, не способны определять отношение указания. В то же время адекватная интерпретация операциональных ограничений в определенном смысле должна учитывать определенные экзистенциальные предпосылки, которые «снаружи», заранее определяют, например, то, что интерпретация «памятник Хун-вэй-бину находится на Луне» не может быть намеренной. Соответственно, перед лицом необходимости ограничений на понятие «удовлетворение операциональному ограничению», накладываемых «снаружи» интерпретации, можно прийти к проблеме операциональных ограничений: в контексте невозможности фиксации намеренной интерпретации с помощью операциональных ограничений, а они являются единственными возможными ограничениями на «намеренность», возникает противоречие между реализацией их функции, которая состоит в том, чтобы фиксировать «намеренность», и «уже заданностью» исходных объектов научной теории (экзистенциальных предпосылок), которая является необходимой для того, чтобы исходная теория действительно удовлетворяла операциональным ограничениям.
Реализм как эмпирическая гипотеза
На первый взгляд, проблема, поставленная в предыдущем параграфе, кажется странной. Что можно сказать относительно эпистемологической платформы, которая одновременно как бы предполагает «заданность» объектов и связанные с ними «метафизические ограничения» (экзистенциальные предпосылки) и, вместе с тем, предполагает, что теоретические и операциональные ограничения, которые являются единственными доступными ограничениями на «эмпирическую приемлемость» знания, не фиксируют намеренность интерпретации? На наш взгляд, такой эпистемологической платформой является натурализация. В каноническом смысле «натурализация» связана, во-первых, с отрицанием априорности эпистемологических принципов, а во-вторых - с необходимостью «возвращения психологии», т.е. с развитием идеи о том, что эпистемический статус «состояния вер» зависит от психологического процесса, который порождает и поддерживает ее (Ф. Китчер). Как уже отмечалось, в контексте «дискуссии о реализме» понятие натурализации приобретает вполне конкретное содержание, которое связано с максимой «реализм есть эмпирическая гипотеза» (Р. Бойд). Именно этот тезис дает возможность зафиксировать «данность» знания, в то же время не фиксируя единственность намеренной интерпретации, которая задается с помощью теоретических и операциональных ограничений [2]. В качестве исходной посылки выбирается методологический тезис «первичности онтологии и независимости реализма от истины» (М. Девитт), тогда натурализация, требующая «перенять», например, методы естественных наук, должна допускать «натурализацию онтологии», т.е. «предзадан-ность» знания еще до того, как оно становится предметом анализа [1]. Хорошим примером такой «предзадан-ности» является рассуждение о том, что значит принять реализм в отношении научных теорий. Реализм (в онтологическом смысле) утверждает существование объектов только хорошо проинтерпретированных, принятых в настоящее время теорий. Можно сказать, что, говоря о реализме, мы заранее фиксируем набор теорий и период, к которому относим существование объектов, постулируемых «хорошими» теориями. Примем обозначения: t - определенный период времени, (реализм ?) - принятый реализм в отношении теорий, принятых в t. Что значит принять (реализм ^)? Это значит, что мы надеемся найти такие теории, которые будут являться базисом для принятия (реализм ^ для некоторого t, или, более строго, реалист - это тот, кто для данного t стремится принять (реализм ^. Отметим, что нет ничего страшного в том, чтобы обнаружить, что высказывание «(реализм ^ для произвольного выбранного £» является ложным, так как мы заранее не можем претендовать на то, чтобы считать имеющееся научное знание абсолютно неизменным. Таким образом, в контексте «дискуссии о реализме» натурализация оборачивается фиксацией не только методов (Л. Лаудан, П. Хакер, М. Рьюз), но и, в определенном смысле, (реализма ^ со всеми вытекающими онтологическими предположениями.
В чем собственно будет заключаться проблема операциональных ограничений в контексте данного представления о натурализации? Представим себе ситуацию,
когда в рамках классического определения знания как обоснованной истинной веры одновременно «заданы» и «знание» (в силу натурализации) и «истинность» (мы не хотим отказываться от тезиса Х. Патнэма, что именно теоретические и операциональные ограничения и ничто, кроме них, не фиксируют истинность знания; «второе условие» выполнено), тогда проблема операциональных ограничений будет связана не с «проблемой референции», т.е. с «пропастью» между термином и референтом, а с «обоснованием истинности», т.е. с «третьим условием». Корректность проверочного условия на намеренность интерпретации будет зависеть от того, как операциональное ограничение связано с «метафизическим ограничением», которое задает (реализм і). Необходимо отметить, что эта связь «конструктивна»: проверочное условие «выбирает намеренность» интерпретации, но этот выбор нельзя «считать окончательным», поскольку теоретические и операциональные ограничения не фиксируют отношение указания. Поиск «объективной части референта», который отвечает за «работу» проверочного условия и, следовательно, за «намеренность» интерпретации, аналогичен, например, разрешению вопроса о конвенциональном характере физической геометрии: конвенциональность допускается, но каждый раз, когда мы говорим о физическом явлении, мы можем четко «провести черту» между тем, какая часть описания отвечает явлению «как оно есть на самом деле», а какая часть описания отвечает тому, «как оно открывается нам», т.е. является следствием принятой конвенции. Таким образом, предполагается, что адекватная интерпретация понятия удовлетворения операциональному огра-
ничению в определенной степени соответствует теории «частичного» указания Х. Филда [2].
Пессимизм Х. Патнэма аналогичен пессимизму И. Канта в отношении «внешнего мира»; обозначив «референциальную пропасть» между языком и реальностью, он также не видит возможности «опереться на опыт»: теоретические и операциональные ограничения, являясь основаниями самого общего представления о соотношении теории и данных опыта, не могут однозначно выделить отношение указания. На наш взгляд, натурализация дает возможность «преодолеть» конструктивизм и перейти к попытке построения «натурализованного внутреннего реализма» [2]. В ряде исследований предлагаемый подход к интерпретации понятия «натурализация» учитывает то, что С. Фукс называет рабочим платонизмом (см., например, [3]); действительно, приведенное понятие натурализации напоминает «региональную онтологию», например, физиков, утверждающих существование кварков, но в нашем случае делается лишь попытка расширения интерпретации понятия «операционального ограничения» на фоне «победы натурализации» в эпистемологии, возникающая проблема операциональных ограничений может быть решена в аналитическом ключе (а не только в контексте социологического антиэссенциализма), в частности с привлечением «частичной» теории указания. Более того, озвученный подход можно распространить на понятие «теоретического ограничения», в отношении которого «конструктивным основанием» будут не метафизические, а инструментальные ограничения, например на логику, которые также задаются натурализацией.
ЛИТЕРАТУРА
1. Головко Н.В. Натурализация эпистемологии и основные аргументы против научного реализма I: Скептический аргумент // Вестник Новоси-
бирского государственного университета. Сер. «Философия». Новосибирск: Изд-во Новосиб. гос. ун-та, 2007. Т. 5, вып. 1.
2. Головко Н.В. Теоретические и операциональные ограничения в эпистемологии I: Преодоление логицизма // Философия науки. 2007. № 1(32).
3. Розов Н.С. Социологический реляционизм С. Фукса и объяснение «рабочего платонизма» в математике // Философия науки. 2006. № 3(30).
С. 39-48.
4. Bays T. On Putnam and His Models // Journal of Philosophy. 2001. Vol. 98. P. 331-350.
5. Gardner M. Operational Constraints and the Model-Theoretic Argument // Erkenntnis. 1995. Vol. 45. P. 395-400.
6. Putnam H. Meaning and Moral Sciences. London: Routledge, 1978.
7. Putnam H. Models and Reality // Journal of Symbolic Logic. 1980. Vol. 45, № 3. P. 464-482.
8. Putnam H. Reason, Truth and History. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1981.
Статья представлена научно-редакционным советом журнала, поступила в научную редакцию «Философские науки» 13 декабря 2006 г., принята к печати 20 декабря 2006 г.
