Научная статья на тему 'Аборигенная политика Московского царства в Сибири: проблема синтеза социально-политических институтов в XVII в'

Аборигенная политика Московского царства в Сибири: проблема синтеза социально-политических институтов в XVII в Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
536
149
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
СИБИРЬ / АБОРИГЕНЫ / МОСКВА / ПОЛИТИКА / СИНТЕЗ / SIBERIA / ABORIGINES / MOSCOW / POLICY / SYNTHESIS

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Шерстова Людмила Ивановна

Рассматривается проблема определения сущности русско-аборигенных отношений исходя из взаимодействия аборигенных социумов и русских властей. Делается вывод о том, что успешному продвижению русских по Сибири способствовало наличие как в аборигенном, так и в русском обществах тождественных социально-политических институтов, возникших под влиянием центрально-азиатских (ордынских) политических традиций. Это обстоятельство обеспечило быстрый синтез социально-политических институтов местного и пришлого населения.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Похожие темы научных работ по истории и археологии , автор научной работы — Шерстова Людмила Ивановна

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Aboriginal policy of Moscow Tsardom in Siberia: problem of synthesis of social and political institutions in 17 century

The 17th century was a controversial period in Russian-aboriginal relations. On the one hand, there were some objective factors that contributed to the integration process of aboriginal population into the structure of Moscow Tsardom and made this process relatively easy; on the other hand, insurmountable obstacles for this process appeared quite frequently. It is crucial to understand that before they met each other, both Russian social and state system, and Siberian aborigines with their social structures, had already passed a fairly complicated way of development. Moscow brought to Siberia the only known form of interstate relations the tributary system, but a large part of aborigines were already familiar with such kind of relations long before Russians came to their lands. That was a common Eurasian political legacy, which Moscow had borrowed from the Golden Horde and then transformed, and which Siberian natives (or their substrates) met long before that, while being a part of Central Asian states of ancient and medieval times. Moscow could not bring to Siberia a set social class structure, because at that time it had not formed yet. But it showed some principles of social organization. Based on the needs of the state, Moscow authorities determined a special form of tribute for Siberian natives yasak, and a registration to the tributaries district (ulus, zemlitsa, kin). Thus, they took their place in the social class structure of Moscow Tsardom, based on estates principle of organization. This was a consequence of the weak Russian ethnos consolidation and initial form of building the Russian State as a multiethnic society, where nationality was substituted by the social class. That was the fundamental difference between Moscow and the then existing Western European states that also came to an end of centralization process, but kept the principle of mono-ethnic states. While the interaction between the Moscow socio-political system and local governmental or potestarian structures took place, in the 17th century their synthesis had also begun, and the common Eurasian legacy made this process a lot easier. Therefore Siberia of the 17th century was seen by the authorities as a part of Moscow Tsardom, as a part of the "royal estates, ulus" and its indigenous population was seen as an indispensable element of Russian society. Due to the "Eurasian features" of the medieval Russian state and the "open" character of the Russian ethnos, as indeed most of Siberian ethnicities had such a character, the aborigines were not treated with any kind of isolationist mood, and no policy delimiting them from the rest of the Russian population was held. Nationality was substituted by social class both mentally and legally, and this fact inevitably accelerated their incorporation into the emerging nationwide social body, creating better conditions for their further development within the Russian state.

Текст научной работы на тему «Аборигенная политика Московского царства в Сибири: проблема синтеза социально-политических институтов в XVII в»

Л.И. Шерстова

АБОРИГЕННАЯ ПОЛИТИКА МОСКОВСКОГО ЦАРСТВА В СИБИРИ: ПРОБЛЕМА СИНТЕЗА СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В XVII в.

Рассматривается проблема определения сущности русско-аборигенных отношений исходя из взаимодействия аборигенных социумов и русских властей. Делается вывод о том, что успешному продвижению русских по Сибири способствовало наличие как в аборигенном, так и в русском обществах тождественных социально-политических институтов, возникших под влиянием центрально-азиатских (ордынских) политических традиций. Это обстоятельство обеспечило быстрый синтез социальнополитических институтов местного и пришлого населения.

Ключевые слова: Сибирь; аборигены; Москва; политика; синтез.

Вхождение сибирских этнических общностей в состав Московского царства во многом предопределило их дальнейшее социально-экономическое и этнополитиче-ское развитие и, в конечном итоге, сформировало современную этническую карту Сибири. Проблема присоединения Сибири тесно связана с вопросом о характере включения аборигенного населения в состав Московского царства. Понимание противоречивости этого процесса, соотношения на разных этапах и применительно к разным этносам мирных и военных способов подчинения не помогает ответить на вопрос, почему это произошло столь быстро. Не существовало ли еще каких-либо дополнительных условий, способствовавших такому стремительному продвижению русских по Сибири? Этот вопрос приобретает еще большую глубину и важность, если соотнести его с ходом освоения Нового Света.

Еще Г.В. Вернадский, сравнивая «русское движение на восток» и «движение англосаксов на запад по американскому континенту», отмечал, что «оба эти движения начались примерно в одно время. Поход Ермака произошел почти синхронно с первым поселением американцев на острове Роанок... Однако русское распространение в Сибири было более быстрым, чем американское продвижение к Тихому океану» [1. С. 129130]. Не менее существенным представляется и тот факт, что, как замечено М.А. Деминым, в Сибири «лексика служебных документов XVII в. носила нейтральный характер, не сопровождалась оценочными эпитетами. Она способствовала налаживанию делового взаимодействия различных категорий сибирского населения и не вызывала враждебно-негативных ассоциаций. Неслучайно в народном сознании впоследствии утвердилось представление о мирном характере приведения зауральских обитателей к покорности» [2. С. 130].

Об этом же свидетельствуют даже те исследователи сибирской истории, которые акцентировали в своих трудах военный характер присоединения Сибири. П.Н. Буцинский констатировал «полнейшее общение между завоевателями и покоренными», отсутствие вражды и полное житейское сближение русских и туземцев. А.П. Щапов, П.М. Головачев, С.В. Бахрушин фиксировали заметное влияние аборигенов на культуру русских сибиряков и обыденность «русско-туземных браков». В.А. Александров признавал, что переселенцы в короткие сроки стали органической частью всего сибирского населения [3. С. 64].

Такое взаимотерпимое в целом состояние разнородного сибирского общества не могли сколько-нибудь серьезно изменить даже целенаправленные попытки церкви, особенно после приезда в 1621 г. в Тобольск

архиепископа Киприана, конфессионально противопоставить русских-православных аборигенам - «идолопоклонникам» или «бусурманам». Для достижения этой цели церковь пробовала использовать и даже культивировать недавнюю традицию сибирского летописания (особенно Есиповскую летопись), но не встретила понимания со стороны сибиряков [4. С. 92]. Столь же непонятным оказалось намерение канонизировать Ермака Тимофеевича как борца против «бусурман». Боле того, конкретные события похода Ермака и взятия Кашлыка вскоре выпали из памяти широких слоев сибирского населения или обросли массой мифологических подробностей, причем не столько среди русских, сколько среди аборигенов [5. С. 18-20]. Данные обстоятельства не позволили в XVII в. сформулировать идеологическую программу «Сибирского взятия» и покорения туземцев [2. С. 92].

Постоянное расширение русскими территории обитания, за которым не поспевал естественный рост численности этнопопуляции, и включение в нее все новых неславянских этнических компонентов препятствовали прочной внутренней консолидации русского этноса, постепенно размывая его, создавая все новые, достаточно нестабильные этнолокальные группы и не позволяя, таким образом, «замкнуться на себе и в себе». Следствием процессов миграции, аккультурации и ассимиляции стали нечеткие этнографические признаки, обилие региональных специфических культурных черт и довольно аморфное этническое самосознание. В сознании людей ХШ-Х^1 вв. и даже позднее понятие «русский» было равнозначно категории «православный» [6. С. 8], т.е. собственно этническая идентификация подменялась конфессиональной и подкреплялась последней. Это обстоятельство является наглядным выражением незавершенности этнической консолидации великороссов, свидетельством отсутствия в этнониме жестко определенного внутреннего национального содержания накануне их прибытия в Сибирь. Последнее обусловило отсутствие пренебрежения, высокомерия, ненависти к «чужим», нерусским народам. Ксенофобия (во всяком случае по отношению к сибирским аборигенам) не являлась и не могла являться ментальной чертой русских периода освоения Сибири. Оказавшись в Сибири, великороссы принесли туда евразийское этногенетическое и субстратное наследие, которое ментально не противопоставляло их этносам Северной Евразии, не предполагало «национального высокомерия» по отношению с ним.

В свою очередь, подавляющее большинство народов Сибири также являлись «открытыми», т.е. не обла-

дали отчетливым этническим самосознанием, внутренне были слабо консолидированы и на ментальном и бытовом уровнях также не были склонны к этническому противопоставлению себя всем остальным, неприятию и априорной враждебности ко всем «не нашим» [3. С. 58]. Это обстоятельство снимало напряженность первых контактов и создавало условия для дальнейшего взаимодействия.

Исследуя ход колонизации Великой Евразийской равнины сначала славянами, а потом и великороссами, П.Н. Милюков связал все его этапы в единой процесс и пришел к выводу о том, что переход русской экспансии через Урал в Сибирь знаменовал собою «естественное завершение колонизации» [7. С. 470-488]. Одновременно «народная колонизация» Сибири подкреплялась амбициозными планами первых московских царей, которые, внешне не афишируя, на деле ощущали себя правопреемниками монгольских ханов, в частности Золотой Орды.

Относительно ордынского влияния на политическое и социально-экономическое развитие Московского княжества, а затем и царства в отечественной историографии бытуют диаметрально противоположные мнения: от признания того, что «Москва обязана своим величием ханам» (Н.М. Карамзин, евразийцы), до отрицания важности монгольского влияния на внутреннее развитие Руси (С.М. Соловьев, Б.Д. Греков). Можно согласиться с Г.В. Вернадским в том, что проблема монгольского влияния на Русь многокомпонентна, а также с тем, что «влияние монгольской модели на Московию дало свой полный эффект только после освобождения последней от монголов. Это можно назвать эффектом отложенного действия» [8. С. 340342]. В связи с этим показателен факт основания в 1452 г. вассального от Москвы татарского княжества в Касимове, что продемонстрировало стремление Москвы принять на себя роль наследника Золотой Орды.

Еще более показателен факт приема в 1555 г. Иваном IV сибирского хана Едигера Тайбугина и принятие его «Сибирской земли в холопство» [9. С. 18]. Это означало, что Иван Грозный сознательно претендовал после завоевания Казанского и Астраханского ханств и добровольного подчинения ханства Сибирского на оставшуюся территорию Джучиева улуса. В связи с этим население Сибири a priori рассматривалось как наследственное владение (улус, вотчина) московского царя, а предпринятые по отношению к Кучуму меры диктовались всего лишь стремлением «вернуть захваченное узурпатором» владение, примерно наказав «воровского царя-измен-ника». То, что Иван IV расценивал себя «наследником» Золотой Орды, весьма существенно повлияло на восприятие обитателей Сибири как на подданных Москвы «ис-покон веков». Отсюда проистекал государственный патернализм в форме «государевой» заботы о них.

По мнению московских властей, надлежало всего лишь «подвести под высокую руку государеву» якобы «отпавших» сибирских аборигенов, т.е. ввести их в податную и социальную структуру государства. Учитывая, что первоначально не было сведений о границах земель «за Камнем», их соотносили с территорией Сибирского ханства, рубежи которого, по мере продвижения русских, все дальше отодвигались на восток. Но

так как все народы Сибирского ханства (Сибирь) -присоединенные и неприсоединенные - заведомо «подданные», с ними следовало обходиться «ласково, а не неволею и не жесточью», дабы не нанести ущерба собственному государству и лично «великому государю». Воевать дозволялось только с «изменниками, которые учнут ослушатися и государева ясаку не учнут платить... поиск над ними чинити и промышляти и битце с ними» [10. С. 140-141]. Русские служебные документы пронизаны непререкаемой установкой: «изменниками», «непослушниками» называются не только уклоняющиеся от подати, но и новые, еще не объясаченные волости.

Таким образом, в государственном понимании «покорение» Сибири сводилось к ее «возвращению» в подданство московского государя, прежде всего к механическому, желательно поголовному объясачиванию коренного населения. При этом бегство ясачных, уклонение от выплаты подати и разного рода «налоговые лукавства» не воспринимались как нечто необычное в их поведении. Социально-психологический климат той эпохи во взаимоотношениях власти и населения был тонко подмечен С.М. Соловьевым: «гоньба за человеком, за рабочею силою производится в обширных размерах по всему Московскому государству: гоньба за горожанами, которые бегут от тягла всюду, куда только можно... гоньба за крестьянами, которые от тяжких податей бегут розно, толпами, идут за Камень; помещики гоняются за своими крестьянами, которые бе-гуг...» [11. С. 43]. Добавим сюда и гоньбу служилых людей за ясачными - погоню, логично и органично вписывающуюся в общеисторическую канву России ХМ-Х^ вв.

Вместе с тем ордынское наследие выражалось не только в ментальных установках московских царей или в общем духе московской государственности, но и в наличии конкретных экономических интересов, потребностей, устремлений. Тезис о том, что государственные интересы Московского царства в Сибири напрямую были связаны с ясаком (пушной податью), не вызывает сомнений. Из этого проистекало два основных направления аборигенной политики государства не только в XVII в., но и позже. Во-первых, постоянный строгий учет податного контингента и, соответственно, принятие таких мер, которые способствовали бы не только сохранению численности последнего, но и ее росту. Это явствует, например, из «Наказа» Бориса Годунова первым томским воеводам: «полнить волости». Во-вторых, защита ясачных людей не только от их прежних владельцев, но и от произвола и злоупотреблений местных воевод, служилых и промышленных людей. Эта «забота» объясняется разумнопрагматическим государственным интересом, т. е. прежде всего той исключительной значимостью, которую сибирский ясак получил в наполнении государственной казны. В царствование Федора Иоанновича пушнина заняла важнейшее место во внешней торговле и дипломатии: за границу отправляли мехов на сумму 400-500 тыс. рублей ежегодно.

Сибирское коренное население отчетливо понимало суть даннических отношений и содержание «института господства-подчинения». Данниками-кыштымами си-

бирских ханов были вогульские, остяцкие княжества: Пелымское, Кондинское, Кодское, а также аморфное тюркоязычное население лесостепной и степной зон от Урала до Оби. Именно под влиянием сибирских ханов у манси и хантов население в административнофискальном отношении делилось на сотни и десятки, при этом сотня являлась условной величиной без всякого соответствия с реальным количеством входящих в нее людей [12. С. 100-101]. Главным было само наличие тех, кто платил ясак в Кашлык.

Формирование дорусской фискально-административной организации сибирских аборигенов связано не только с Сибирским ханством. В Западной Сибири ее функционирование происходило в рамках княжеств енисейских киргизов и монгольских государственных образований ойратов (Джунгарское ханство) и хотогойтов (Алтын-ханы). В Восточной Сибири кыштымские волости имели «браты» [13. С. 383]. В Пегой Орде нарым-ских селькупов существовали два вида платежей, поступавших маргкоку (великому князю): «калан» - налог, подать и «ерменты» - дань. Первый платили подданные маргкоков, а для плательщиков дани, как правило, завоеванных великими князьями, существовал особый термин «инбат» - данник. Инбатами правителей Пегой Орды являлись отдельные группы северных кетов (возможно, как раз с этим связан этноним одной из северо-кетских общностей), некоторые группы туруханских эвенков, отдельные общности келыты-ненцев, а также часть васюганских хантов [14. С. 159].

Мелкие тюркоязычные группы Обь-Енисейского междуречья и Северного Алтая являлись кыштымами енисейских киргизов. В Прибайкалье буряты собирали дань с южных тунгусов, и русские застали здесь волости Гейскую, Ийскую, Верхнеокинскую и др., исправно платящие алман бурятам [15. С. 130-131]. Сами тунгусы взимали дань с кетских групп правобережья Енисея и периодически проникали к тюркоязычным качинцам, иногда заходили в Нарымское Приобье. Данниками якутских тойонов были отдельные тунгусские и ламутские группы. Ненцы, проникая в земли обдорских хантов, также стремились собрать с них дань; те в свою очередь пытались обложить данью манси и селькупов. Даже на северо-востоке Сибири в юкагирской среде [15. С. 170], а также у коряков и чукчей создавались условия для образования военных объединений [16. С. 31].

Таким образом, за исключением народов крайнего северо-востока Сибири, особенно чукчей, «не способных, - как отмечает А.С. Зуев, - понять, а тем более принять новую для них систему социально-политических отношений, навязанную русскими и построенную на господстве-подчинении» [17. С. 349], большинство сибирских этносов с пониманием встретили ясачные устремления Москвы.

Проблема русско-чукотского взаимодействия была связана, с одной стороны, с неразвитостью у чукчей потестарных структур и отсутствием опыта даннических отношений, а с другой - с достаточно далеко зашедшей их внутриэтнической консолидацией, что объективно усиливало межэтническую оппозицию «свой -чужой». Потому в этом регионе противостояние аборигенных народов и русских осуществлялось как на социально-политическом и экономическом, так и на эт-

ническом уровне, что и придало им остроту и бескомпромиссность.

Следует также отметить, что у большей части сибирских народов широко распространены предания, в которых в основе сюжета лежат представления о цикличности мироздания и течения времени, о том, что каждый временной цикл соотносится с каким-то народом и с определенным типом ландшафта. Изменение этнического состава населения (во многих легендах -появление русских в Сибири) якобы сопровождалось появлением новых природных явлений, в частности сменой ландшафта. Ярким примером таких умонастроений являются, например, «чудские легенды», широко распространенные как у сибирских аборигенов, так и у русских. В них нашли выражение архаичные представления о слитности Социума и Космоса, неизбежности социальных (этнических) и природных изменений и жесткой взаимообусловленности этого процесса.

Такая ментальная установка помогала сибирским аборигенам легче адаптироваться в новых социальных и политических условиях, приспособиться к иному этническому окружению. Она отражала на бессознательном уровне богатый опыт межэтнических контактов, приобретенный ими задолго до встречи с русскими. Приход русских в Сибирь не противоречил цикличному восприятию Вселенной, свойственному аборигенам, а значит, изначально не настраивал их враждебно. Русский этнос, таким образом, не воспринимался ни как что-то экстраординарное, ни как нечто сверх-опасное. Он был органичной частью меняющегося мира, и поэтому его восприятие было безболезненным. Имея богатый опыт межэтнических контактов и разнообразных культурных связей, аборигены восприняли русскую колонизацию как естественное появление на сибирской земле еще одного этноса, в котором не усматривали ничего необычного

Именно этой особенностью мировосприятия объясняется факт почти повсеместного изначального согласия основной массы сибирских аборигенов на выплату русским ясака. Кроме отмеченных факторов, способствовавших быстрому и результативному продвижению русских по Сибири и обложению аборигенов ясаком, следует отметить и то, что политический и социальный статус, который предлагала Москва, большинству сибирских этносов был понятен, привычен и не унизителен.

Перед русской администрацией стояла задача фискальной и политической переориентации уже зависимого, обложенного алманом населения. То, что эта часть населения, особенно в Южной Сибири, давно была организована на основе каких-то принципов, подтверждается устойчивостью податных единиц, ставших уже русскими волостями в XVII в. и в определенной степени в последующие периоды. Безусловно, одним из принципов их организации являлась оптимальная численность населения. Так, в чулымских волостях Томского уезда в течение всего XVII в. она не превышала 10 человек (учитывались, как помним, только дееспособные мужчины - плательщики ясака). По мнению З.Я. Бояршиновой, тягловой единицей была семья, а «ясачная волость... чрезвычайно напоминает территориальную общину, в

которой наряду с родственниками могли быть и “друзья”» [18. С. 82-83]. Тогда «князец» русских документов XVII в. не кто иной, как глава такой большой семьи-патронимии, которая могла сохраняться в различных политических условиях и при различных социально-экономических укладах доиндустриального общества на протяжении столетий, являясь естественным податным организмом.

Если ясачные волости образовывались в рамках достаточно многочисленных и устойчивых этнотерри-торильных общностей, то для удобства сбора ясака их дробили на более мелкие образования - собственно волости. Так, в пределах «Кузнецкой землицы» в верховьях Томи были выделены Бежбоякова, Едеева, Кугодеева волости. «На территории селькупской Пегой Орды, - сообщает Г.И. Пелих, - первоначально был образован единый “Сургутский уезд”, включавший в себя территории от Притомья до Сургута. Затем началось внутренне административное деление его на волости. Сын былого правителя Пегой Орды Тайбохта Вонин получил в управление небольшую Верхне-Подгородную Нарымскую волость, а НижнеПодгородная Нарымская волость была отдана Вангаю Кичееву, сыну Кичея, предавшего его былого князя Воню и получившего от русских в 1602 г. Пегую Орду. После смерти князца Бардака, так помогшего русским покорить Пегую Орду, из его владений было образовано две волости: Аганская (Бардакова) и Тром-Аганская» [14. С. 20, 169]. Успешному функционированию создаваемой русскими ясачной системы способствовала давно воспринятая московской властью центрально-азиатская традиция государственного устройства через улус.

Под этим термином и в Золотой Орде, и в русском государстве XVI-XVII вв. подразумевалась не столько территория как таковая, сколько «владение, народ, данный в феодальное держание» [10. С. 118], что как нельзя лучше подходило Сибири с ее подвижным населением, где улус как форма социальной организации был известен задолго до прихода русских. Следовательно, в некоторых случаях русские власти использовали уже имевшуюся фискально-административную структуру аборигенных обществ, переориентировав ее на свои нужды и заменив (и то не всегда) название «улус» на «волость». В других ситуациях русские вынужденно создавали податные единицы по улусному принципу. Главным же оставалось то, что податная единица определялась не территориально, тем более что в Сибири XVII в. невозможно было ограничить передвижки населения, а наличием податных душ (ясачных), приписанных к определенному острогу или городу. Таким образом, волость, «землица», «улус», «род» - это не столько территориальные или этнические образования, сколько административно-фискальные единицы даннической системы Московского царства в Сибири.

Основное государственное стремление московской власти в XVII в. - усиленный «поиск» все новых тяглых людей, расширение до максимума контингента «обязанных». Конечный результат этого «поиска-гоньбы» - стремление «привязать» к государству какой-либо повинностью или обязанностью наибольшее

число подданных. Этот процесс развернулся по всему Московскому царству, где в ХУІ-ХУІІ вв. интенсивно формировалась сословная структура. В Сибири это наглядно выразилось в стремительно-целенаправленном объясачивании коренного населения и в привлечении, особенно на начальном этапе, части аборигенов на военную службу. В условиях, когда русским не хватало собственного воинского контингента, широко использовался потенциал местных князцов при сохранении за ними их прежних владений и замене ясака военной службой.

Сибирская политика московских властей полностью вписывалась в общегосударственную политику Московского царства XVII в., сохранявшую многие ордынские черты. Как и в центрально-азиатских государствах, особенно в период их становления, важным было не столько завоевание новых земель, сколько умножение числа зависимого населения - данников (албату, кыштымов, ясачных), а также расширение военного сословия. Москва, сохранявшая память об улусе ордынского времени как об административно-фискальной единице даннической системы, способствовала его сохранению у части сибирских народов, которые уже были включены в нее в рамках местных государственных и потестарных образований либо находились в сфере влияния монгольских государств.

Более того, зная единственную форму взаимоотношений с покоренными народами (опять же влияние Орды) через дань, московская власть распространила эту систему на те народы Сибири, у которых не существовало каких-либо податных единиц, что приводило к их массовому сопротивлению (бунты коряков, юкагиров, ительменов, русско-чукотские войны первой половины XVIII в.).

Внешние политические формы вхождения сибирского населения в состав Московского царства ограничивались не только «приведением под высокую руку государеву» и ясачным обложением, но и принесением ему клятвы верности (шертованием), закреплявшейся обычно взятием в русские города и остроги родственников местной правящей верхушки в качестве залож-ников-аманатов. По сути, Москва обозначила в Сибири - причем немедленно и одновременно - три основных принципа социально-административной и аборигенной политики: шерть, ясак и аманатство. Причем от аборигенов требовалось, чтобы клятва на подданство московским правителям приносилась по обычаям, принятым у них. Но, во-первых, эти формы государственной зависимости были издревле известны по всей Центральной Азии и функционировали в дорусской Сибири. Во-вторых, в самой российской государственности они появились под влиянием Золотой Орды, прямо сказавшись в период ее сложения. Действительно, переписи населения, сбор дани руками баскаков, а чаще местными князьями, сохранение монголами статуса правящих князей при условии принесения ими присяги на верность монгольским ханам и получение взамен ярлыка - права на княжение; участие в военных походах монголов; долговременные обязательные пребывания князей или их родственников в Сарае, Каракоруме, а то и просто «в затворе у баскака», т.е. то же аманатство. Страх постоянных, порой беспричинных, набегов

ордынцев и т.д. - все это общеизвестные явления российской истории XIII-XIV вв. В Сибири эти же формы взаимоотношений правителей и подданных как бы «ожили», но их проводниками явились уже русские власти.

Следует отметить, что особенно в начале русско-аборигенных контактов (за редким исключением) сибирские аборигены, тем более чьи-то кыштымы, как правило, в ясаке русским не отказывали, так как система данничества сохраняла здесь форму архаического дарообмена. С самого начала доставка ясака в русский город или острог обязательно сопровождалась раздачей подарков - кафтанов, шуб, тканей, всего, кроме оружия, а также совместными пирами служилых и ясачных людей. В «Наказе» царя Бориса Годунова томским воеводам не раз предписывается при встречах с князцами, «лучшими людьми» и простыми ясачными, а тем более при их шертовании и получении от них ясака «и самим бытии и служилым людям велети бытии в цветном платье». Одаривая обильно всех, «предавшихся под руку государеву», устраивая коллективные угощения [10. С. 139], власть демонстрировала свое богатство. Красивая, яркая одежда, пышное пиршество, полуобрядовая обстановка несли в себе глубокую смысловую нагрузку, символизируя силу и мощь устроителей церемонии, а через них и Московского царства вообще.

Вышесказанное явилось следствием евразийского начала как в этногенезе русского этноса, так и в политическом наследии Московского царства. Поэтому с административно-фискальной и политической точек зрения последнее ничего нового, неожиданного предложить сибирским аборигенам не могло. Большая их часть вполне комфортно жила в подобных государственно-податных системах, во всяком случае в Западной и Южной Сибири. Именно привычностью предлагаемого социального статуса и форм зависимости объясняется та относительная легкость, с которой происходило присоединение Сибири.

XVII в. был противоречивым периодом в русско-аборигенных отношениях. С одной стороны, имелись объективные факторы, способствовавшие достаточно легкому вхождению части народов в состав Московского царства; с другой стороны, часто возникали и непреодолимые препятствия. Важно понимать, что как русский этнос и государственность, так и сибирские аборигены и их общество к этому периоду прошли достаточно сложный путь развития. Москва принесла в Сибирь единственную известную ей форму государственных отношений в виде даннической системы, но последняя была знакома многим сибирским народам задолго до прихода сюда русской власти. Это было общее евразийское политическое наследие, которое Москва, трансформировав, переняла у Золотой Орды, а сибирские народы (или их субстраты) познакомились задолго до этого, находясь в составе центрально-азиатских государств эпохи древности и Средневековья. Москва не могла принесли в Сибирь готовую сословную структуру, так как в это время еще шло ее формирование, но она продемонстрирова-

ла принципы организации общества, согласно которым, как писал С.Ф. Платонов, «каждое сословие. определяло свое государственное положение тем или другим видам государственной повинности, а не составом своих прав. Дворянство было прикреплено к службе, посадское население. к тяглу (подати), а по тяглу к той общине, вместе с которой посадском приходилось платить. Крестьяне были прикреплены к земле, с которой платили подать, и к лицу землевладельца» [19. С. 509].

Исходя из потребности государства, для сибирских аборигенов были определены вид тягла - ясак - и приписка к ясачным волостям (улусам, землицам, родам). Таким образом, они заняли свое место в сословной структуре Московского царства, в основе организации которого лежал сословный принцип. Это было следствием слабой консолидации русского этноса и изначального формирования Российского государства как полиэтничного, в котором национальная принадлежность подменялась сословной. В этом принципиальное отличие Московского царства от одновременно существовавших с ним государств Западной Европы, в которых также заканчивались процессы централизации, однако они формировались и как моноэт-ничные страны. Следствием этого была невозможность создания российской властью на базе собственных политических традиций такой государственной системы, в которой бы метрополия противостояла колонии.

При взаимодействии московской социальнополитической системы с местными государственными или потестарными структурами в XVII в. происходил их синтез, который облегчался общим евразийским наследием «взаимодействующих сторон». Поэтому Сибирь XVII в. воспринималась властью как составная часть Московского царства, как часть «царской вотчины, улуса», а ее коренное население - как непременный элемент русского общества. Это ярко выражалось во время социальных потрясений и проявилось, например, в томском бунте 1647-1649 гг. Как писал Н.Н. Покровский, «всесословная община, восставшая против насилия воеводской власти. состояла из служилого, посадского и крестьянского миров, которые быстро смогли привлечь на свою сторону. организации аборигенного общества. поэтому слова документа (челобитной. - Л.Ш.) о том, что томичи отстранили воеводу от власти “всем городом, всем миром”, вполне соответствовали реальности» [20. С. 86]. Благодаря «евразийским чертам» средневековой российской государственности и «открытому» состоянию русского этноса, как впрочем, и большинства сибирских народов, в отношении аборигенов отсутствовали изоляционистские настроения и не проводилась политика, отграничивающая их от остального русского населения. Ментально-правовая же подмена этнической принадлежности сословно-податной привязкой неизбежно ускоряла их инкорпорацию в формирующийся общероссийский общественный организм, создавая предпосылки для их дальнейшего развития в рамках российской государственности.

ЛИТЕРАТУРА

1. Вернадский В.Г. Русская история. М., 1977.

2. ДеминМА. Коренные народы Сибири в ранней русской историографии. Санкт-Петербург ; Барнаул, 1995.

3. Шерстова ЛИ. Тюрки и русские в Южной Сибири: этнополитические процессы и этнокультурная динамика XVII - начала XX века. Ново-

сибирск, 2005.

4. Бахрушин С.В. Сибирские летописи // Бахрушин С.В. Научные труды. М., 1955. Т. 3, ч. 1.

5. Небольсин П. Покорение Сибири. СПб., 1849.

6. Русские / отв. ред. В.А. Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук. М., 1997.

7. МилюковП.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 2003. Т. 1.

8. Вернадский Г В. Монголы и Русь. М., 2001.

9. Щеглов И.П. Хронологический перечень важнейших данных по истории Сибири. 1032-1882. Иркутск, 1883.

10. Пугачев А. Древнейший документ о нашем городе. Томск, 1946.

11. Соловьев СМ. История России с древнейших времен. М., 1962. Кн. VII, т. XIII.

12. Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI-XVII вв. // Бахрушин С.В. Научные труды. М., 1955. Т. 3, ч. 11.

13. Миллер Г.Ф. История Сибири. М., 1999. Т. 1.

14. Пелих ГИ. Селькупы XVII века : очерки социально-экономической истории. Новосибирск, 1981.

15. Этническая история народов Севера / под ред. И.С. Гуревича. М., 1982.

16. Зуев А.С. Присоединение Чукотки к России (вторая половина XVII - XVIII в.). Новосибирск, 2009.

17. Бояршинова ЗЯ. Население Томского уезда в первой половине XVII в. // Труды Томского государственного университета. Томск, 1950. Т. 112.

18. Федоров -Давыдов ГА. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973.

19. Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. Петрозаводск, 1996.

20. Покровский Н.Н. Томск. 1648-1649. Воеводская власть и земские миры. Новосибирск, 1989.

Статья представлена научной редакцией «История» 1 ноября 2012 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.