CC BY
268
Русская литература Russian Literature
И.И. Горлова (Краснодар) ORCID ID: 0000-0002-0606-9071
А.Л.Зорин (Краснодар) ORCID ID: 0000-0002-9868-2681
А.С. ПУШКИН ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ СУДЬБЕ РОССИИ И ЕЕ ОСОБОМ КУЛЬТУРНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ ПУТИ
Аннотация. А.С. Пушкин был не только гениальным поэтом, драматургом и прозаиком, но, обладая даром «пророчества и мудрости», оказался еще незаурядным историком и социальным мыслителем, который на протяжении всей своей жизни пытался найти и показать всей России достойный ее исторический путь. Вот почему, обращаясь к его наследию, еще до конца не оцененному во всей многогранности и полноте, авторы статьи ставят своей целью прояснить, в чем состоит особенность суждений великого русского поэта о России, о ее месте в мировом историческом процессе, о ее судьбе и предназначении. Научная новизна проводимого исследования определяется отходом от поверхностного схематизма и идеологического диктата и стремлением учитывать весь спектр высказываний и суждений Пушкина о русском народе и России, его бескомпромиссные споры со своими современниками в лице идеологов движения декабристов, а также родоначальников западничества и славянофильства. Принцип диалогизма пронизывает всю статью, позволяя представить позиции поэта и его оппонентов по самым животрепещущим философско-мировоззренческим и социально-политическим вопросам, волновавшим российское общество на протяжении многих десятилетий. В итоге устанавливается, что Пушкин обладает собственной оригинальной точкой зрения на историческое прошлое России и перспективы ее развития, которая отличается от взглядов как западников, так и славянофилов. Гениальная способность великого русского поэта к синтетическому пониманию реального исторического процесса приводит его к мысли о том, что в исторической перспективе Россия должна опираться как на православные традиции национальной культуры, так и разного рода новации, сделанные другими народами.
Ключевые слова: историческая реальность; политическое мировоззрение; общественное самосознание; западничество; славянофильство; судьба России; культурно-цивилизационный путь; православие; монархизм.
I.I. Gorlova (Krasnodar) ORCID ID: 0000-0002-0606-9071
A.L. Zorin (Krasnodar) ORCID ID: 0000-0002-9868-2681
A.S. Pushkin about Historical Destiny of Russia and Its Special Culture and Civilization Way
Abstract. A.S. Pushkin was not only a brilliant poet, dramatist and novelist, but, possessing the gift of "prophecy and wisdom", was still an outstanding historian and social philosopher, who throughout his life tried to find and show the whole of Russia worthy of its historical path. That is why, turning to his legacy, which is not yet fully appreciated in all its diversity and completeness, the authors of the article aim to clarify what is the peculiarity of the great Russian poet's judgments about Russia, its place in the world historical process, its fate and purpose. The scientific novelty of the research is determined by the departure from superficial schematism and ideological dictatorship and the desire to take into account the whole range of statements and judgments of Pushkin about the Russian people and Russia, his uncompromising disputes with his contemporaries in the face of ideologists of the Decembrist movement, as well as the ancestors of Westernism and Slavophilism. The principle of dialogism permeates the whole article, allowing us to present the position of the poet and his opponents on the most burning philosophical, ideological and socio-political issues that have worried Russian society for many decades. As a result, it is established that Pushkin has his own original point of view on the historical past of Russia and the prospects for its development, which differs from the views of both Westerners and Slavophiles. The genius ability of the great Russian poet for a synthetic understanding of real historical process leads him to the idea that in the historical perspective, Russia should rely on both the Orthodox traditions of national culture and various innovations made by other peoples.
Key words: historical reality; political worldview; social consciousness; Westernism; Slavophilism; the destiny of Russia; culture and civilization way; Orthodoxy; monarchism.
А.С. Пушкин, помимо того, что был гениальным поэтом, драматургом и прозаиком, оказался еще незаурядным историком и социальным мыслителем, который на протяжении всей своей жизни «пытался найти, выносить, выстрадать, осуществить и показать всей России достойный ее творческий путь» [Ильин 1937, 16]. Поэтому, обращаясь к его наследию, еще до конца не оцененному во всей своей многогранности и полноте, мы должны выяснить, в чем состоит особенность его суждений о России, о ее месте в мировом историческом процессе, о ее судьбе и предназначении.
Но прежде чем приступить к выполнению данной задачи, необходимо сказать несколько слов о личности самого поэта, наделенной даром «пророчества и мудрости» (Н. Минский). В свое время В.Г. Белинский очень прозорливо отметил, что Пушкин является не просто поэтом, «но и представителем пробудившегося общественного самосознания» [Белинский
1948, II, 161] русского народа. Его жизнь и творчество относятся к эпохе великого перелома, когда в России завешается процесс собирания территорий и многонациональных сил, но еще не происходит духовного расцвета, который бы позволил в полной мере развернуть ее духовно-творческие потенции, обрести свой национальный лик и осознать свое историческое предназначение. И в это время, когда российский народ находится «на гребне исторического перевала», появляется гениальный человек, который, представляя собой средоточие русского духа, способен чутко уловить как напор его здоровых сил, так и осознать больные узлы его полной тревог и перипетий жизни. Именно он служит живым воплощением русскости: постоянно ощущает «свою неотделимость от России, свою безграничную гордость за ее достижения и победы и свою искреннюю и глубокую боль за ее неудачи и поражения» [Тыркова-Вильямс 2007, I, 139]. И поэтому нет ничего удивительного в том, что тема России и исторической судьбы, ее места среди других государств Европы находится в центре внимания великого русского поэта и получает в его творчестве оригинальную разработку.
Пушкин, погибший в расцвете творческих сил из-за ранения на дуэли, немного не дожил до того времени, когда в российской социально-политической мысли возникнет бурный спор о путях дальнейшего исторического развития России, который будут вести западники и славянофилы на протяжении всего XIX в. и который до сих пор остается актуальным в свете новых исторических реалий. Но в то же время надо учитывать, что спор между западниками и славянофилами о дальнейших путях развития страны, получивший свое классическое выражение в 40-е гг. позапрошлого века, начался в XVШ столетии, а может быть, и гораздо раньше, если вспомнить переписку Ивана Грозного с князем Курбским. Как бы то ни было, основные подходы к решению этой проблемы, пусть даже не разработанные основательно и всесторонне, как это произошло позднее, были известны во времена жизни великого русского поэта. Более того, он был лично знаком с родоначальниками этих направлений в лице П.Я. Чаадаева, который считался признанным главой западничества в России, и А.С. Хомякова, который стоял у истоков славянофильства.
Будучи по своему образованию и воспитанию человеком, хорошо усвоившим западную культуру, социально-политическую и историческую мысль посредством знакомства с идеями французских просветителей, и прежде всего Ф. Вольтера, работами которого, зная в совершенстве французский язык, он зачитывался по ночам в кабинете своего отца, а позднее познакомившись с творчеством Дж. Байрона, У. Шекспира. И.В. Гёте, Пушкин, безусловно, был «западником», что находит свое подтверждение в его многочисленных весьма нелестных высказываниях о социально-политических реалиях современной ему России, о ее культурной отсталости, о царящей в ней «азиатчине». Так в письме С.И. Тургеневу из Кишинева в Одессу, он поздравляет в шутку последнего с «благополучным прибытием из Турции чуждой в Турцию родную» [Пушкин 1977, IX, 32], намекая тем самым, что российские порядки мало чем отличаются от турецких,
которые, как тогда было хорошо известно, являлись весьма далекими от стандартов европейского либерализма. В другом месте он иронически вопрошает: действительно ли Россия находится в Европе, не ошибка ли это географов? Поэт с гневом осуждает «барство дикое» и деспотизм царской власти («Ура! в Россию скачет кочующий деспот!», - напишет он в эпиграмме на возвращение Александра I из Франции). Как приверженец западной культуры Пушкин в поданной Николаю I «Записке о народном образовании» (1826) высказывается о желательности обучения русских юношей заграницей и получения образования в лучших западных университетах; а также крайне отрицательно относится к указу, ограничивающему право русских людей посещать Европу.
Однако «он не перестал от этого не только быть, но и чувствовать себя русским человеком. В его душе утонченнейшие влияния западной культуры мирно уживались с наивным русским духом, жившим в нем и питавшимся народными сказками няни Арины Родионовны. Он любил Россию Петра, стихию Петербурга, но он любил и Москву и древнюю Русь, и никогда у него не возникал вопрос о несовместимости того и другого» [Франк 1957, 98].
Вот почему, при всей своей нелюбви к российским порядкам, поэт крайне негативно относился к тем, кто позволял себе выказывать это чувство перед иностранцами. В этой связи показательным является весьма резкое замечание в письме П.А. Вяземскому от 27 мая 1826 г., где говорится следующее: «Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда <...> Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство» [Пушкин 1977, IX, 218]. А в 1832 г. поэт довольно резко высказался в адрес этого же самого друга, обвинив его в принадлежности к озлобленным людям, совершенно не любящим свою страну, и отметив при этом, что ахиллесовой пятой русских либералов является их оппозиция не к правительству, но к России как таковой. В отличие от либералов Пушкин в отношении своей родины придерживался совершенно иного мнения, которое он со всей откровенностью выразил в своем письме П.Я. Чаадаеву, написанном 9 октября 1836 г. «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя., - пишет здесь поэт, - но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме наших предков, такой, какой нам Бог ее дал» [Пушкин 1978, X, 287-288]. Вот почему он весьма резко реагировал на внешнеполитические события своего времени и их оценку в западноевропейской периодической печати. Довольно жесткую позицию поэт занимает по отношению к польскому восстанию, имевшему место в 1831 г., и попыткам некоторых европейских государств вмешаться в русско-польские дела, т.е. по сути во внутренние дела России, учитывая то, что Польша после войны с Наполеоном I частично вошла в состав Российской империи. По словам друзей и знакомых, Пушкин имел в то время глубоко озабоченный и даже угнетенный вид и на вопрос о причинах своего плохого настроения без обиняков отвечал: «Разве вы не
понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 г.». «Замечательно, - пишет в этой связи С.Л. Франк, - что Пушкин, при всей страстности его интереса к политической жизни не только России, но и Запада и при всем его убежденном "западничестве", совершенно свободен от того рабски-ученического, восторженно-некритического отношения к западным политическим идеям и движениям, которое так характерно для обычного типа русских западников» [Франк 1957, 46]. И действительно великий русский поэт постоянно подчеркивает особый характер исторической судьбы России в отличие от стран Европы и недопустимость бездумного и некритического применения западных социально-политических теорий к российским реалиям.
В полемической запальчивости, дискутируя по данному вопросу, он готов даже прибегнуть к крайне жестким и вызывающим неоднозначную оценку суждениям. «Россия никогда ничего не имела общего с остальной Европой», и поэтому «история ее требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные Гизотом (т.е. Ф. Гизо - И.Г.) из истории христианского Запада» (Программа 3-й статьи об «Истории русского народа» Н.А. Полевого).
Так какую же точку зрения занимает А.С. Пушкин в зарождающемся тогда споре западников и славянофилов относительно места России в мировой истории и дальнейших путей ее развития? Прежде чем ответить на этот вопрос, отметим то, что отличает стиль мышления Пушкина от его оппонентов. Современники поэта и исследователи его творчества указывают на то, что ему был присущ особый склад ума, весьма скептически относившегося ко всякого рода философским мудрствованиям, построению далеких от жизни отвлеченно-спекулятивных теорий и схем. В то же время, по словам И.А. Ильина, «он глубоко чувствовал свой народ, его душу, его историю, его миф, его государственный инстинкт. И при всем том он обладал той вдохновенной свободой души, которая умеет искать новые пути, не считаясь с запретами и препонами...» [Ильин 1937, 15]. И далее: «А призвание его состояло в том, чтобы принять душу русского человека во всей ее глубине, во всем ее объеме и оформить, прекрасно оформить ее, а вместе с нею - и Россию» [Ильин 1937, 15-16]. «Как бы ни судить по существу о позиции Пушкина в этом вопросе, - отмечает в свою очередь С.Л. Франк, - очевидно, что она определялась у него сурово-трезвым пониманием государственных интересов России» [Франк 1957, 44]. Именно на почве данного «государственно-патриотического сознания» возникает то специфическое конкретно-политическое мировоззрение великого поэта, которое позволяет ему разработать собственный оригинальный подход к проблеме Запад - Россия, в котором откровенный консерватизм органически сочетается с элементами либерализма.
По мнению Пушкина, устойчивость есть первое и наиважнейшее условие общественного блага, а наилучшими и наиболее прочными изменениями являются те, «которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества»
Новый филологический вестник. 2019. №2(49). --
(«Мысли на дороге»). Поэт не приемлет всякого рода революции и бунты, ибо они, в конечном счете, разрушают социальный организм, ослабляют силы народа, влекут за собой не прогресс, а возврат в состояние варварства. Одним словом, по его мнению, разгул социальных страстей и революционного безумства, является ошибочным путем для достижения расцвета родной страны: благополучие народа завоевывается не бунтами, а упорным трудом многих поколений. Своеобразие социально-политических взглядов Пушкина состоит в том, что отвращение к бунтарству и требование непрерывности общественного развития у него сочетаются с неподдельной любовью к национальной традиции, к родной земле, «к родному пепелищу», «к родным пенатам», к культу домашнего очага. Осознание укорененности всякого устойчивого и поступательного социального и культурного развития страны в традициях прошлого в мировоззрении поэта удивительным образом сочетается требованием личной свободы и независимости духовного творчества, т.е. тех принципов, которые, несомненно, можно назвать «либеральными» [Терц 2005, 75]. Признание духовной независимости личности и требование невмешательства государства в область духовной культуры, по всей видимости, связаны в сознании поэта с собственным опытом творческой личности, постоянно страдавшей от неприкрытого надзора цензуры и государственной власти.
Расставшись со своими либеральными иллюзиями, которыми переболели многие представители дворянской интеллигенции в начале XIX в., Пушкин становится убежденным монархистом. Он считает, что монархия - единственная форма правления, приемлемая для России. Вера поэта в монархию основывается на историческом опыте и размышлении, ибо, как только ослабевает центральная власть, в стране начинаются периоды смуты и саморазрушения. Более того, монархия как политический институт является для него единственным подлинно европейским слоем русского общества, которому Россия должна быть обязана своим культурным прогрессом. С крушением русской монархии, считает поэт, образованный класс России, к которому он относит прежде всего дворянство, а вместе с ним и свобода, будут непременно поглощены внезапно хлынувшим потоком «демократического якобинства».
Живым воплощением монарха, действующего во благо страны, для Пушкина был, безусловно, Петр I, который, собственно, и положил начало европеизации России. Поэт, несомненно, осознавал, что не только русская литература XVIII и XIX вв., но и культура в целом, включая науки и искусства, имеют своим источником начатую первым русским императором европеизацию. Поэтому он тщательно изучал историю петровского времени и в художественной форме пытался обрисовать образ этого столь необычного для России правителя. В его творчестве царь предстает как на троне «вечный работник», как человек, который «в Европу прорубил окно» и самодержавною рукой повсюду «сеял просвещенье». И в итоге из-под пера Пушкина возникает фигура Петра, совершенно не похожая на ту, какой она представлялась как западникам, так и славянофилам.
Как известно, западники и славянофилы резко расходились в оценке реформ, проведенных русским царем в начале XVIII в. При этом первые (западники) в целом положительно оценивали эти реформы, считали прививку европейской культуры и просвещения благотворной и видели в ней единственное спасение для России; а вторые (славянофилы), напротив, полагали, что насаждение чуждых ей западных идей и пренебрежение древней русской культурой является крайне пагубным и разрушительным. Однако, несмотря на разногласия, и те, и другие сходились в одном: преобразования, проведенные Петром I, они считали неорганичными, не замечали их связи с национальным духом России, а самого их инициатора рассматривали как по сути антирусского человека. Пушкин дает нам совершенно иное понимание: он всемерно подчеркивает исконно русский патриотизм царя, который «не презирал страны родной» и исходил из того, что национальный склад русского ума и духа путем проводимых реформ может в полной мере реализовать себя, т.е. осуществить свое собственное предназначение. В «Воспоминаниях» А.О. Смирновой приводятся следующие слова поэта: «Я утверждаю, что Петр был архирусским человеком, несмотря на то, что сбрил себе бороду и надел голландское платье» [Волков 1989, 179].
Таким образом, «облик Петра Пушкиным освещается в духе того идеала просвещенного, устанавливающего разумные законы, любящего науку и искусство, понимающего свой народ правителя, который рисовался воображению Гольбаха и Дидро, а в русской литературе до Пушкина - Ломоносову и Радищеву» [Петров 1975, V, 532]. Но при всем своем в целом положительном отношении к личности русского царя и его реформаторской деятельности поэт не склонен был не замечать и обратной ее стороны. В этой связи в подготовительном тексте «Истории Петра» он пишет: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости; вторые жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика» [Пушкин 1977, VIII, 409].
Важную роль в общественной жизни России и формировании ее культуры Пушкин отводил дворянскому сословию, которое он рассматривал как носителя культурной непрерывности и преемственности в развитии страны, а также выразителя свободного общественного мнения и демиурга культурного достояния страны. Презирая придворную камарилью временщиков, людей, «прыгающих в князья из холопов», поэт высоко возносит ценность древних дворянских родов, к одному из которых он по рождению принадлежал сам. Считая, что дворянство должно быть потомственным сословием, Пушкин выступает против петровской табели о рангах, согласно которой нижние чины имели право получить дворянство за большие заслуги перед государем и отечеством. Эти люди, по его мнению, в силу своего зависимого от верховной власти положения и не рас-
полагая экономической самостоятельностью, легко становятся «средством тирании и деспотизма», «преданными наемниками», готовыми «подавить всякое сопротивление и всякую независимость» [Пушкин 1976, VI, 32]. И только «наследственность высшей знати» является гарантией ее независимости, способности быть носителем «культурной непрерывности и свободного общественного мнения». Таким образом, монархия и «образованный класс», а точнее родовое дворянство, находясь в тесной взаимосвязи и одновременно в некоторой оппозиции, определенным образом уравновешивают друг друга, что не позволяет самодержавию скатиться в деспотический цезаризм и одновременно дает возможность обеспечить культурную непрерывность в развитии России. Это говорит о том, что ценность дворянства для русской истории и дальнейшего развития страны рассматривается Пушкиным не с точки зрения его эгоистических сословных притязаний, а с точки зрения «общегосударственного и культурного интереса». Таким образом, в отличие от западников, являвшихся по большей части сторонниками установления конституционной монархии в России, поэт в своих работах, касающихся социально-политических проблем, не предусматривает принятие конституции и ограничения власти монарха, полагая, что это должно осуществляться путем установления реального баланса сил между самодержцем и высшей родовой знатью. Однако сохранение монархии в России и сословного деления общества он обосновывает не древними российскими традициями, как это делали славянофилы, а необходимостью стабильного развития страны и сохранения и приумножения ее культурного достояния.
Что касается оценки исторического прошлого России, то Пушкин здесь также занимал особую позицию. В отличие от Чаадаева, который в своих «Философических письмах» весьма нелестно отзывается о России, ее историческом прошлом и перспективах ее развития, великий русский поэт настроен не столь пессимистично. Он не согласен с мнением своего наставника и друга о том, что Россия совершенно выпадает из исторического миропорядка, что в ней «нет никакого внутреннего развития», что русские «ничего не дали миру» и «ничем не содействовали прогрессу человеческого разума» [Чаадаев 1989, 44-45]. «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться, - пишет он в письме к Чаадаеву. - Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы, разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов?» [Пушкин 1978, X, 287]. Мысль о выпадении России из истории также представляется Пушкину сомнительной. «А Петр Великий, который один есть целая история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы. А Александр, который привел нас в Париж?» [Пушкин 1978, X, 287] - вполне резонно возражает он. Может ли объективно мыслящий историк рассматривать историю Европы, не касаясь истории России, которая, начиная с XVIII в., неизменно принимает участие во всех европейских делах и, более того, оказывает на их ход существенное влияние? Как пошло бы раз-
витие Европы, да и всего мира, если бы русский народ не одержал победу над Наполеоном и не совершил освободительный поход, закончившийся взятием Парижа в 1814 г. А если посмотреть на более ранние эпохи? Здесь также неправомерно говорить о никчемности России и ее народа, ибо «у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена» [Пушкин 1978, X, 287]. За это Запад должен был бы благодарить Россию, которая оказалась вынужденной вести «совершенно особое существование», давая католическому миру развиваться без всяких помех, но он об этом предпочитает не вспоминать. Отмечая это, великий русский поэт подчеркивает, что «Европа в отношении России, всегда была столь же невежественна, сколь и не благодарна». И прозорливость этой мысли подтверждается состоянием нынешних взаимоотношений между объединенной Европой и Россией.
Пушкин был также не согласен с Чаадаевым относительно его мнения о православной вере, полученной якобы из нечистого источника, т.е. Византии, которая «достойна презрения и презираема». На это поэт весьма иронично возражает: «Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? <...> У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева» [Пушкин 1978, X, 287]. Хотя, с другой стороны, он признает, что схизма, т.е. разделение церквей, отделила Россию от остальной Европы, что негативно сказалось на развитии ее культуры.
Полемизировал Пушкин и с одним из будущих столпов славянофильства - А.С. Хомяковым. Он с иронией отнесся к утверждению последнего, будто бы «в России больше христианской любви, чем на Западе». «Может быть, - возразил поэт. - Я не мерил количество братской любви ни в России, ни на Западе; но знаю, что там явились основатели братских общин, которых у нас нет». В адрес славянофилов им был высказан еще один упрек: «Если мы ограничимся своим русским колоколом, мы ничего не сделаем для человеческой мысли и создадим только приходскую литературу». Понимать это надо так: если мы будем опираться только на собственные традиции и собственную самобытность, т.е., как говорят, вариться в собственном соку, не принимая во внимание мировой, и прежде всего западный опыт, то далеко не уйдем. Если будем смотреть только назад, в прошлое, пусть и достойное восхваления, как это делали славянофилы, то непременно отстанем от мирового прогресса и утратим способность к развитию.
Пушкин призывает нас не замыкаться в своем прошлом, но, опираясь на православные традиции национальной культуры и разного рода новации, сделанные другими народами, идти вперед по пути процветания и прогресса. И в этом для нас может быть примером гениальная способность великого русского поэта к примиряющему противоположности, т.е.
Новый филологический вестник. 2019. №2(49). --
синтетическому пониманию исторической реальности, проявляющемуся в своеобразном органичном сплаве взаимоисключающих и одновременно взаимодополняющих элементов его политического мировоззрения, в котором удивительным образом сочетаются защита, наперекор западничеству, ценности самобытной национальной русской культуры и признание, в пику славянофильству, великих достижений западной цивилизации и необходимости их использования для блага России. И это не некая «средняя линия», не поверхностное соединение несоединимого, а подлинный синтез, заключающий в себе совершенно оригинальную точку зрения, позволяющую открыть гораздо более широкие социально-культурные и духовные перспективы развития. Более того, в подходе, предложенном Пушкиным, снимается дилемма, лежащая в основе спора между приверженцами общечеловечности и универсальности (западники) и сторонниками всего национального, исконного, родного (славянофилы). Поэтом утверждается мысль, что укорененность в национальных традициях и любовь к собственной культуре, не является препятствием к духовному обогащению извне, к чуткой восприимчивости и усвоению того, что создано другими народами.
ЛИТЕРАТУРА
1. Белинский В.Г. Избранные философские сочинения: в 2 т. Т. 2. М., 1948.
2. Волков Г.Н. Мир Пушкина. Личность, мировоззрение, окружение. М., 1989.
3. Ильин И.А. Пророческое призвание Пушкина. Рига, 1937.
4. Петров С.М. Художественная проза Пушкина // Пушкин А.С. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 5. М., 1975. С. 529-571.
5. Пушкин А.С. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 5, 6, 8, 9, 10. М., 1974-1978.
6. Терц А. Прогулки с Пушкиным. М., 2005.
7. Тыркова-Вильямс А.В. Жизнь Пушкина: в 2 т. Т. 1. М., 2007.
8. Франк С.Л. Этюды о Пушкине. Мюнхен, 1957.
9. Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М., 1989.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Petrov S.M. Khudozhestvennaya proza Pushkina [Artistic Prose by Pushkin]. Pushkin A.S. Sobraniye sochineniy [Collected Works]: in 10 vols. Vol. 5. Moscow, 1975. pp. 529-571. (In Russian).
(Monographs)
2. Belinskiy V.G. Izbrannyye filosofskiye sochineniya [Selected Philosophical Works]. Moscow, 1948. (In Russian).
3. Chaadayev P.Ya. Stat'i i pis'ma [Articles and Letters]. Moscow, 1989. (In Rus-
sian).
4. Frank S.L. Etyudy o Pushkine [Etudes about Pushkin]. Munich, 1957. (In Russian).
5. Il'in I.A. Prorocheskoyeprizvaniye Pushkina [Prophetical Mission of Pushkin]. Riga, 1937. (In Russian).
6. Terts A. Progulki s Pushkinym [Walks with Pushkin]. Moscow, 2005. (In Russian).
7. Tyrkova-Vil'yams A.V. Zhizn'Pushkina [Pushkin's Life]. Moscow, 2007. (In Russian).
8. Volkov G.N. Mir Pushkina. Lichnost', mirovozzreniye, okruzheniye [World of Pushkin. Personality. Worldview, Inner Circle]. Moscow, 1989. (In Russian).
Горлова Ирина Ивановна, Южный филиал Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачева.
Доктор философских наук, профессор, директор Южного филиала Института Наследия. Область научных интересов: культурная политика России, культурное наследие.
E-mail: ii.gorlova@gmail.com
Зорин Александр Львович, Южный филиал Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачева.
Доктор философских наук, профессор, ведущий научный сотрудник отдела изучения культурного наследия и экспертной деятельности. Область научных интересов: история философии России и Италии XIX - XX вв., ценностная теория памятников, история русской культуры и литературы.
E-mail: azor115@rambler.ru
Irina I. Gorlova, Southern Branch of the Russian Research Institute for Cultural and Natural Heritage named after D.S. Likhachev.
Doctor of Philosophy, Professor, Director of the Southern Branch of the Heritage Institute. Research interests: cultural politics of Russia, cultural heritage.
E-mail: ii.gorlova@gmail.com
Alexander L. Zorin, Southern Branch of the Russian Research Institute for Cultural and Natural Heritage named after D.S. Likhachev.
Doctor of Philosophy, Professor, Leading Researcher of the department of studying of the cultural heritage and expert activity. Research interests: history of philosophy in Russia and Italy of 19th - 20th centuries, value theory of monuments, history of Russian culture and literature.
E-mail: azor115@rambler.ru
