CC BY
222
Н. В. Новикова
А. П. СКАФТЫМОВ: «ЧЕХОВ И ТОЛСТОЙ»
(ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ. ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ)
Одна из самых достойных страниц в истории российского литературоведения — исследования А. П. Скафтымова (1890 -1968), посвященные теории и истории русской литературы, особенно — творчеству Ф. Достоевского, Л. Толстого, А. Чехова, А. Островского. Они давно признаны классическими1 и по сей день в значительной мере востребованы как начинающими исследователями, так и маститыми.
Непреходящую ценность скафтымовского слова подтверждает тот факт, что оно вновь выходит в свет. В последние годы, благодаря «инициативной помощи» Е. П. Никитиной, профессора кафедры истории русской литературы и фольклора Саратовского университета, на которой А. П. Скафтымов преподавал с начала 1920-х гг. и до конца своей научно-педагогической деятельности, опубликованы некоторые материалы рукописного наследия ученого. Так, пополнен «чеховский» цикл скафтымовских трудов2, введены в научный оборот «пушкинские» штудии3 и отдельные записи иного содержания33. В новой серии «Российская филология ХХ века» предпринято издание трехтомного собрания сочинений А. П. Скафтымова, расширенный состав которого «призван отразить основные направления исследовательской мысли ученого, его творческую эволюцию и вклад в отечественное литературоведение»4.
Труды А. П. Скафтымова, «исследующие художественные шедевры классики, образовали школу, получившую имя „скафтымовской“ и „саратовской“»5. По справедливому замечанию Е. П. Никитиной, «определяющим в этом обозначении является [...] не место пребывания того или иного литературоведа», а «методология и научная методика исследователя»6. Последнее со всей наглядностью предстает в черновиках скафтымовских работ, точнее — в черновиках черновиков, т. е. во всем комплексе подготовительных материалов.
Рассмотрим рукописные источники, которые имеют непосредственное отношение к одному из дорогих для исследователя проблемно-тематических аспектов. В перспективе это позволит выявить отличительные, методически характерные штрихи «скафтымовского начала», запечатленного и проступающего в поэтапном содержании предварительной работы. В свое время А. П. Медведев, ученик и близкий друг А. П. Скафтымова, заметил, что особое место среди «черновых набросков» и «рабочих заготовок» ученого занимают «подготовительные записки к таким широким темам, как „Толстой и Чехов“»7. «Несомненный интерес», который вызывают эти предварительные наблюдения, объясняется тем, что они «характеризуют процесс творческой работы исследователя в создании его научных статей»8.
В архиве ученого — более семидесяти разноформатных страниц, относящихся к заявленной теме. Собраны они в импровизированной папке, под тетрадной обложкой песочного цвета, на которой А. П. Скафтымовым обозначено: «Ч. и Т-ой». Судя по всему,
© Н. В. Новикова, 2008
для выписок и беглых первичных заметок исследователь предпочитал четвертушки и даже восьмушки тетрадных листов, листочки из миниатюрного блокнота и записной книжки. Развернутое же прочтение текста под определенным углом зрения, эмоционально-логический разворот созревающей, оформляющейся мысли, относительно законченные фрагменты осмысления заявленной проблемы — на половинках стандартных листов или на целых тетрадных листах в клетку и в линию.
Записи велись в основном фиолетовыми чернилами, в отдельных случаях — простым карандашом. Видно, что ученый не раз возвращался к написанному: есть вставки и чернилами другого оттенка, другим пером и слегка изменившимся почерком, и карандашами (простым, синим и красным), есть подчеркивания чернилами и при этом — синим или красным карандашом, или обоими одновременно.
Большая часть из имеющихся в папке записей сделана на обороте страниц с рукописным или машинописным текстом, начиная от дореволюционных посемейных записей, включая вопросы к практическим занятиям и экзаменам, индивидуальные планы аспирантов, тексты публичных лекций, полученные письма, черновик письма и анкетных документов самого А. П. Скафтымова и кончая казенными бумагами, повестками дня исполкомовских заседаний. Эти привходящие обстоятельства, скупая фактографичность жизни ученого, что само по себе заслуживает отдельного и бережного разговора, помогают датировать сохранившиеся заметки и, с значительной долей вероятности, располагать их в хронологической последовательности.
При знакомстве с содержанием папки видно, что оно не упорядочено или со временем оказалось разупорядоченным, поэтому особую трудность вызывает задача сгруппировать непронумерованные, разрозненные страницы и попытаться «выстроить» материал по мере его накопления, по ходу движения и углубления исследовательской мысли.
Первое упоминание имен Толстого и Чехова «в связке» находим в двухстраничной заметке «К истории психологического рисунка»: «В процессе истории литературы откладывается процесс проникновения в психику через тело, через детали тела, звука, мимики, жеста и пр. Классики, романтики не умеют. Это сделало реалистическое искусство (Толстой, Чехов. Тургенев — примитивен, лишь резкие, наиболее заметные проявления, указывающие в психике на самое общее, без оттенков)». Запись относится ко времени работы А. П. Скафтымова над статьями о Толстом9, которые увидели свет на рубеже 1920 -1930-х гг. Приведенное наблюдение в них не вошло, но в отправном абзаце второй статьи угадывается его присутствие.
По мысли исследователя, «в типологической характеристике литературных стилей они (Стендаль и Толстой. — Н. Н. ) в отношении психологического рисунка едва ли могут быть поставлены в общие скобки»10. А дальше, как известно, определяются важнейшие особенности толстовского «психологического рисунка»: художник «всматривается в мелочи бытового самочувствия человека. Именно здесь, в ежедневном обиходном наполнении жизни, в том, что течет, повторяясь, он ищет то постоянное, что он мог бы признать нормой жизни и что дало бы ему опору в установлении и оценке неизменно должного»11.
На такое представление о толстовской специфике исследователь опирался, обдумывая проблему внутренних связей и различий Толстого и Чехова: в соответствующих местах рассмотренных нами черновиков 1941 и 1946 гг. в скобках помечено: «Можно по моей прежней статье». Примечательный факт: материалы, о которых идет речь, изобилуют категориальными понятиями, появившимися в этой «прежней статье». А. П. Скафтымов пользуется ими спустя десять, пятнадцать и более лет, характеризуя уже чеховское понимание
самочувствия человека, «внутреннего мира человека в процессе самого обиходного бытового общения». При этом он стремится выявить специфически чеховское — сравнительно с толстовским — наполнение этих понятий («внутреннее самочувствие человека», «ежедневный трагизм жизни» и т. д.).
Итак, Чехов и Толстой оказываются у А. П. Скафтымова «в общих скобках», начиная по крайней мере с конца 1920-х гг. Думается, что к началу освоения А. П. Скафтымовым проблемы связей Чехова с Толстым относится указание на полемическую ситуацию, зафиксированное в стенограмме его доклада на вечере памяти Чехова 22 февр. 1935 г. Сохранился фрагмент, в котором сопоставляются два представления о морали, о смысле и цели жизни: «Громов настаивает на сочувственном отношении человека к человеку и призывает к общественному делу. Философия Толстого (здесь и далее подчеркнуто А. П. Скафтымовым. — Н. Н.) тоже имела очень высокое распространение. Надо сосредоточиться на своем моральном очищении, надо отказаться от всякого рода жизненных радостей и замкнуться в круг аскетических требований и здесь в достижениях человек найдет внутреннее удовлетворение. Чехов на это энергично возражает, принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли, здесь он имеет в виду аскетизм Толстого, но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку, человеку нужен весь земной шар, вся природа, где на просторе он бы мог...»
Этот узел А. П. Скафтымов распутывает в последующие годы — в подготовительных материалах это отражено, — окончательно пересматривая свое мнение десятилетней давности в статье «О повестях Чехова „Палата № 6“ и „Моя жизнь“»: «„Крыжовник“... по недоразумению, тоже считают произведением антитолстовским... Недоразумение вызвано вербальным совпадением: „Человеку нужно не три аршина земли...“ Но у Толстого и у Чехова эти „три аршина земли“ имеют совершенно различный смысл»12. В данном случае, считает исследователь, дело заключается вовсе не в отрицании Чеховым толстовского аскетизма, а скорее наоборот: в сходстве нравственных устремлений обоих писателей: «У того и у другого борьба ведется во имя выполнения нравственных задач. Чехов в рассказе выполняет ту роль „человека с молоточком“, которую выполнял Толстой, то есть роль будителя совести»13. Эта мысль закрепляется в конечном выводе относительно общности Чехова и Толстого: «Чехов не был ригористом, но его нравственная взыскательность к человеку и к обществу несомненна. И в этом отношении Чехов всегда был вместе с Толстым»14.
Из материалов, которыми мы располагаем, явствует, что вплотную выявлением перекличек чеховского и толстовского миров А. П. Скафтымов начинает заниматься не раньше второй половины 1930-х гг. На обороте трех страниц названной выше стенограммы он делает пометки: «Толстовство», «Толстовство и „непротивление“». Здесь — сжатая характеристика полярных журнальных (1880-х гг.) оценок притягательного явления, выписки из воспоминаний толстовцев, относящихся к 1900-м гг., и сочувственное резюме: «Увлекло молодежь как откровение, как новое слово, как ответ на запросы духа и мучительный вопрос: что делать». Думается, что такого рода записи «работают» не только на изучение творческой индивидуальности одного художника, но и на сравнительное изучение обоих, находятся на близких подступах к постановке проблемы чеховско-толстовских связей.
Наконец, среди бумаг разбираемой папки есть две странички с заголовками «Чехов о Толстом», «Чехов и Толстой». Можно только предполагать, когда сделаны эти записи, но, по всей вероятности, в разное время и демонстрируют они разные стадии изучения
вопроса. Одна запись появилась, скорее всего, на исходе 1930-х гг. Об этом можно судить на основании того, что на обратной ее стороне — окончание письма У. Фохта, который обращается к А. П. Скафтымову с просьбой прислать книги: «Библиотека из Ваших работ имеет только: Поэтика и генезис былин и Пролог»15. Если исходить из того, что исследователь заносит на «фохтовский» листочек список первоочередных дел, в том числе и персональное внимание «толстовству»: «Письма по — указателям, мемуары по — указателям, выписать цитаты у Дермана (творческий портрет Чехова, гл. 7. Толстовство)»16 и т. д., — стоит выбрать более раннюю дату из допускаемого временного интервала. О косвенном подтверждении этой догадки — чуть ниже. На обороте другого листка — заголовок: «Изучение литературного наследства Чернышевского за 30 лет после Великой Октябрьской социалистической революции»17. Иными словами, с большой долей вероятности можно утверждать, что разработка темы продолжалась как минимум по 1947-й год, хотя не исключено, что захватывала и последующие.
Не вызывает сомнения, что между рождением двух только что рассмотренных записей произведен на свет набросок плана «Чехов и Толстой по письмам». Он появился не раньше 1940 -1941 учебного года, поскольку помещен на обороте соответствующего индивидуального плана аспирантки Сальковой. Налицо — поступенчатый характер исследования, опирающегося на тщательную проработку широкого круга источников. Создается впечатление, что повышенное внимание уделяется тем из них, которые уже задействованы историками литературы. А. П. Скафтымов находит в них не замеченное предшественниками или неверно, в угоду принятой схеме, истолкованное. В этом наброске уточняется необходимость «выписать большое письмо» 1894 г. А. Суворину («Далеко не все ясно» — вставлено красным карандашом).
В разделе «Обращение к творчеству», который оказывается логическим продолжением предыдущего, исследователь ставит вопрос: «В какой мере, где и в чем Толстой воздействовал на творчество Чехова?» Здесь же А. П. Скафтымов обнаруживает понимание того, что «существенное, специфически объективное» у Толстого — «не только в толстовстве». Толстой «идейно шире, не говоря о многих качествах как художника». Базовое убеждение относительно «толстовского стержневого» («не только непротивление злу насилием, но общая устремленность к выражению прославленных ценностей и нравственного самочувствия человека») помогает выбрать путь: «Вывод: будем смотреть у Чехова: более или менее близкие к Толстому по морализующей направленности. И следить, в какой мере сближается или отдаляется».
Чтобы пройти этот путь и осуществить задуманное, ученому потребовалось провести кропотливейшую работу. Результаты ее составляют немалую часть заготовок, а именно: цитаты из писем Чехова и писем к нему, выписки из мемуаров, список «толстовских» произведений Чехова и свод необходимых цитат из них вместе с критическими отзывами современников писателя. Эта работа велась на протяжении многих лет, наиболее интенсивно — со второй половины 1930-х гг. по вторую половину 1940-х, и пробудила плодотворные идеи, получившие развитие и воплощение.
Чехов был, по словам А. П. Медведева, «последней и самой большой любовью Скафтымова. <.. .> Его он „открыл“ для себя в конце 30-х гг. Первая лекция „О единстве формы и содержания в „Вишневом саде“ Чехова“ была им прочитана для преподавателей пединститута. <.> Лекция произвела огромное впечатление новизной наблюдений и выводов. Все почувствовали, что ученый „открыл“ Чехова»18. Замечательно, что имманентно обусловленный характер этого открытия, чрезвычайно важный для человеческого
и творческого самостоянья ученого, стал мощным толчком для подлинного проникновения в чеховский мир его слушателями, а потом и читателями.
Между лекцией и статьей под таким же названием прошла целая эпоха и в жизни А. П. Скафтымова, и в истории страны19. За это время, а точнее — до марта 1945 г. — сложилась еще одна «чеховская» работа и одна «толстовская»20. В те же годы исследователь был поглощен трудом, который к 1948 г. завершился созданием тома чеховских пьес, 11-го в 20-томном собрании сочинений любимого писателя. Этот том можно с полным правом назвать скафтымовским: ученый занимался и подготовкой текстов, и составлением комментариев, и редактированием. Его наблюдения и размышления, вызванные чеховской драматургией, как известно, вылились в своеобразный цикл оригинальных исследований, начатый сокровенными думами о «Вишневом саде»21.
Таким образом, осмысление А. П. Скафтымовым проблемы «Чехов и Толстой» проходило одновременно с исследованием прежде всего чеховского драматургического массива и частично — как отражают публикации — чеховской прозы (в черновиках ей уделено больше внимания). Кроме того, в тот же период ученый вновь отдельно и специально обратился к Толстому. С точки зрения методологических подходов, присущей автору «сосредоточенности на нравственно-этическом содержании» произведения и творчества писателя в целом, «на выявлении их ведущей нравственной идеи, нравственно-философского пафоса»22, все эти работы взаимосвязаны, составляют концептуальное целое. Родство с ним не могут не обнаруживать и чеховско-толстовские разыскания А. П. Скафтымова.
Исследователь по-своему рассматривает чеховские рассказы 1886 - 1887 гг., времени наибольшего влияния Толстого на начинающего писателя. Все они, признает он, «уже обращали на себя внимание (см. Дермана). Нам здесь, однако, для дальнейшего важно подчеркнуть, что Чехов воспринимает учение Толстого как пропаганду деятельной любви». Для А. П. Скафтымова становится очевидным, несомненным, что «Толстой всегда находился в кругозоре Чехова и не только как писатель с известным комплексом его художественных средств и интересов, но и как представитель определенной философии жизни. И нельзя сказать, что Чехов во всем категорически разошелся с Толстым. Некоторые весьма существенные стороны этической философии Толстого остались для него навсегда близкими. Вопрос лишь в том, где именно, в чем, в каких пунктах Толстой для Чехова был союзником и в каких противником».
Для того чтобы проследить «сближающие и разделяющие моменты между Чеховым и Толстым в их отношении к моральной стороне жизни», исследователь выбирает те произведения Чехова, «где его собственный моральный принцип выражен наиболее ясно». Анализу подвергаются рассказы «Хорошие люди», «Нищий, «Казак», «Беда», драма «Леший» — подробнее рассказов, хотя «мораль Толстого», по мнению исследователя, просвечивает в ней «не столь явственно», тем не менее «Леший» для него — «специфически чеховская вещь. Тема моральная, но не толстовская, а чеховская. Мораль, да не та». Называя «Смерть Ивана Ильича» и «Крейцерову сонату», где тоже «люди по существу остаются чужими», А. П. Скаф-тымов отмечает: «У Толстого и тут своя специфика». И в квадратных скобках выделяет: «Развить мысль. Интересная мысль. Обычно рассуждают: мораль и все, но у Толстого своя постановка, поэтому он не остракист и пр. У Толстого речь идет о необходимости жизни для других, самоотдании, об отрешении от собственной личности. У Чехова — не о том, о внимании к человеку, посчитаться с его внутренним миром, понять его изнутри».
Готовность ученого с середины 1930-х гг. к труду такого содержательного наполнения и смысла, который захватывал бы чеховский материк вслед за новаторски освоенным
толстовским, обусловливается многими факторами. На наш взгляд, решение ученым захватившей его проблемы вырастало не только из углубленного постижения им нравственно-философских исканий обоих художников, но и из личностного самочувствия и этических убеждений профессора А. П. Скафтымова в пору его творческой зрелости. Она пришлась на самый драматический период личной и общей судьбы: весной 1935 г. по ложному обвинению арестована и сослана в Карлаг жена, через два года умер единственный сын. «С осени 1937 года освобожден от обязанностей декана по моему заявлению, ввиду тяжелого психического состояния», — заключает А. П. Скафтымов перечень анкетных сведений. А на обороте этого сообщения — очень показательные наброски сравнительной характеристики двух пьес Чехова: «Здесь в центре (речь о «Дяде Ване». — Н. Н.) — тема личного, бессильной тоски о нем — и параллельно (всегда у Чехова эта параллельная тема) — о необходимости веры, идеи, осмысливающей личную жизнь в плане более нужной сверхличной целесообразности. Личность должна быть отдана. Жизнеустойчи-вость, бодрость жить тогда, когда верят <.> Астров, его образ указывают, где открываются и должны прийти силы жизни <.> Тема Лешего остается и здесь, в этой параллели: у всех только личное, не умеют выйти за пределы себя, и некуда выйти за пределы себя, нет иных осмысленных и волнующих целей. Эгоистическая замкнутость, дрязги само собою без враждебности, без злопыхательства, но в силу личной замкнутости».
Как видим, прямого отношения к теме художнических перекличек Чехова с Толстым здесь нет: высказанное лежит в основе скафтымовского прочтения пьес Чехова, в том числе «Чайки», драматических и прозаических параллелей к ней. Но эти мысли — об источниках драматического самочувствия героев, о путях его преодоления и другие, созвучные им, — вплоть до формулировочных совпадений — пронизывают и подготовительные материалы, использованные затем в итоговой статье, посвященной творчеству Чехова, — о его повестях.
И это только один пример внутреннего единства скафтымовских критериев в подходе к нравственно-этическому содержанию чеховского и толстовского наследия. Это только один пример того, что в процессе погружения А. П. Скафтымова в чеховский мир вызревало, кристаллизовалось как органически присущее исследователю. Нельзя не согласиться с тем, что «обращение к изучению творчества Чехова не было простой случайностью: Чехов был духовно близок А. П. Скафтымову»23.
Постепенное «развитие мысли» о сближениях и отталкиваниях Чехова и Толстого подпитывается углубляющимся постижением природы чеховской этики и философии жизни. Исследовательская мысль обретает все большую четкость выражения, и наступает момент, который должен приблизить переход количества в качество. Речь идет о появлении Плана. Судя по внешним признакам, происходит это спонтанно, словно на одном дыхании, запись ведется фиолетовыми чернилами, крупным, размашистым почерком — редкий случай на фоне скафтымовского «бисера». Место этому Плану — слово написано рукой А. П. Скафтымова — нашлось на перевернутых «вверх ногами» листах, поверх кем-то сделанной карандашной записи лекции профессора А. П. Скафтымова «Жизнь и деятельность Н. Г. Чернышевского». Однако «самопроизвольность» фиксирования Плана на бумаге свидетельствует о том, что процесс обдумывания вопроса, его подспудного созревания закончен.
Думается, что появиться этот План мог не раньше только что воспроизведенных итогов размышления над темой, т. е. примерно в середине 1940-х гг., хотя указывается дата лекции, прочитанной ученым в Доме политпросвещения, — 8 янв. 1939 г. План дает
представление о концептуальной значимости вопроса и внутренней логике его разработки. Здесь намечены основные направления не столько собирания материала, сколько его аналитического изучения. Начальная стадия уже позади.
Первым пунктом намеченного Плана значится: «Чехов и Толстой как проблема». Затем следует еще несколько пронумерованных пунктов, формулировки которых отсылают к найденным вехам исследовательской логики:
«2) Признания самого Чехова, фиксирующие определенный период влияния.
3) Но, конечно, Толстой был всегда и впоследствии в кругозоре Чехова, то как спутник, то как противник.
4) Толстой идейный спутник.
5) Толстой — противник. Где, в чем Толстой был Чехову союзником и в чем противником, отчетливее всего видно в повести „Моя жизнь“».
А. П. Скафтымов видит корень идейной близости Чехова с Толстым в «духовной и моральной активности» его, как и старшего современника, в его выступлениях «против всякого затворничества (интеллектуально-научного — фон Корен, Благово, интеллектуально-гедонистического — „Палата N° 6“, обывательского — „Крыжовник“, эпикурейски-паразитического — „Рассказ неизвестного человека“)».
План демонстрирует, что в поле зрения исследователя — ключевые для данной темы произведения, мотивы, герои, сюжетно-композиционные моменты. А. П. Скафтымов еще раз уточняет и подчеркивает — в прямом смысле этого слова — свою исходную, в противовес распространенной, позицию: «Толстой во многом спутник и учитель Чехова. Между прочим: против всякого эгоистического затворничества, против всякого бегства от жизни». Здесь же ученый приводит соображения о принципиально важных специфических достоинствах каждого писателя, сравнительно друг с другом: «В философско-исторической и философско-этической проблематике Толстой неизмеримо шире и глубже и конкретнее Чехова. В определении того, чего человеку не хватает для полноты радостной и счастливой жизни, Чехов неизмеримо разнообразнее, богаче и конкретнее Толстого».
Итак, Толстой берется А. П. Скафтымовым «с т<очки> зр<ения> моральных поисков, морального беспокойства, моральной неустроенности и неудовлетворенности. Чехов — с т<очки> зр<ения> счастья, внутренне устроен или неустроен человек и что ему не хватает для счастья, что ему мешает жить, чего ему хочется, о чем томится, чтобы быть счастливым». В качестве объектов внимания названы также «Скучная история», «Чайка», «Степь», несколько рассказов. Отсюда, кстати, предполагается экскурс в «архитектурный рисунок» Толстого и Чехова. В поэтике Толстого А. П. Скафтымов вычленяет «события и ситуации, обнажающие моральную настроенность, моральные конфликты; у Чехова — события и ситуации, обнажающие тоску о счастье, чувство не моральной удовлетворенности, а общей неполноты».
Плотность, весомость первопроходческих тезисов в скафтымовском Плане небывало велика. Он свидетельствует о таком понимании исследователем художественных индивидуальностей, которое намного опередило свое время. План отражает четкое видение перспектив работы. Завершает его заветная скафтымовская идея: «Моральное совершенство для Чехова не единственный критерий счастья (ценности) жизни, а привходящий. Это у Чехова не отсутствует, но не является исчерпывающим. Не превращено в самоцель. Цель — счастье, а счастье — не моральное совершенство само по себе, а во всех радостях жизни, наполненности духовными радостями. духовное богатство, духовное изящество, широта и красота жизни»24.
Первый, по всей видимости, набросок статьи по приведенному Плану сделан на обороте решения исполкома горсовета от 22 ноября 1946 г. («О проведении юбилея директора государственного Дома-музея Н. Г. Чернышевского Н. М. Чернышевской»): «Влияние Толстого на Чехова совершенно бесспорно. Между Толстым и Чеховым имеется несомненная и прямая преемственность и в некоторых общих особенностях художественного метода, и в подходе к человеку, и в способах художественного рисунка. Вопрос об отношении Чехова к идеям Толстого в специальной литературе уже ставился, но недостаточно развернуто и при этом решался с таким большим количеством недоразумений, что без его пересмотра никак нельзя обойтись». А. П. Скафтымов здесь раздвигает намеченные рамки исследования, говоря о «генетической зависимости Чехова от предшествующего состояния литературы», во главу угла ставя проблему преемственности в ее развитии.
Продолжением работы над статьей можно считать постраничный комментарий «Скучной истории» сравнительно со «Смертью Ивана Ильича». Он сделан на обороте письма К. Сидоровой от 29 января 1947 г. В статью о повестях войдет только малая часть этого материала. Следующий этап работы запечатлен на обороте повестки дня заседания исполкома Октябрьского райсовета на 4 марта 1947 г. Здесь — рассуждения общетеоретического, методологического характера: «Исследователю, ищущему ответа на вопрос о преемственности, необходимо считаться не только с чисто внешними, предметными или формальными совпадениями или повторениями, но и с внутренним значением каждого сближаемого факта. <.> В этих целях представляется неустранимо обязательным говорить не только о сходствах между Толстым и Чеховым, но и об их различиях, т<о> е<сть> о тех индивидуально-специфических качествах, которыми были отделены друг от друга».
Скафтымовские наблюдения над «структурными особенностями внешней и внутренней речи, над монологами у Чехова и Толстого» занесены на оборот еще одной официальной бумаги. На другой стороне приглашения в комиссию по проведению Пушкинских чтений (19 марта 1947 г.) ученый записывает: «Важно то, что в этом внутреннем (подпочвенном) интересовало того и другого писателя <.> Тут неминуемо само собою встанет вопрос о своеобразии Чехова сравнительно с Толстым. Вопрос о преемственности, неминуемо, как всегда, перерастает и в таких случаях должен перерастать в вопрос о писательской индивидуальности, о том новом, что внес Чехов сравнительно с Толстым, т<о> е<сть> в ту область, где он преемственно с ним связан».
Среди черновиков А. П. Скафтымова, собранных в папке «Ч. и Т-ой», есть неозаглавленный и недатированный фрагмент, наиболее близкий к беловому варианту. Он представляет собой начало работы, специально посвященной обозначенной теме, и состоит из пяти листов ученической тетради в клетку, исписанных плотно, без графических пропусков и только с одной стороны. По всей видимости, это — попытка целостно реализовать, в соответствии с Планом, исследовательский замысел. Появилась она, судя по всему, после тех записей, о которых говорилось выше. Исправленный вариант первого абзаца гласит: «Вопрос об отношении Чехова к этическому учению Толстого в литературе по Чехову далеко нельзя считать вполне освещенным. Настоящая статья (курсив мой. — Н. Н.) предлагает вниманию читателя лишь несколько соображений». Однако эта страница перечеркнута автором. На следующих, по ходу развернутого изложения мысли, встречаются отдельные поправки, рабочие пометки («сказать» о том-то, «прибавить» то-то). На заключительной странице фрагмента, озаглавленной «В отличие от Толстого», шесть пунктов. Наряду с отчетливыми формулировками тезисного характера здесь — целый ряд вопросов, свидетельствующих о том, что исследование не завершено.
Действительно, законченной работы на столь благодатную тему — «Чехов и Толстой» — у А. П. Скафтымова нет. Что-то помешало довести ее до конца. Но совершенно очевидно, что многолетние размышления ученого об отношении писателей-современников к нравственно-этическим вопросам не остались под спудом. Они насыщали и обогащали исследовательское пространство всех прилегающих скафтымовских работ толстовско-чеховского плана. В большей степени это сказалось в статье «О повестях Чехова „Палата № 6“ и „Моя жизнь“», которой суждено было закольцевать исследовательское прочтение А. П. Скафтымовым Чехова и Толстого. И тем не менее оставшееся в запасниках впечатляет. Безусловно, по черновикам черновиков «нельзя гипотетически воссоздать нерожденную статью. Да и зачем? Но довести до публикации все эти бесценные находки, вероятно, возможно»25. Предлагаемая работа частично выполняет такую задачу, пунктирно обозначая границы и своеобразную сюжетную канву тематически конкретного свода рукописей. А это можно расценивать как начальную попытку проследить движение исследовательской мысли А. П. Скафтымова.
1 Знаменательно, что новейшее переиздание трудов выдающегося ученого вышло в серии «Классика литературной науки» (Скафтымов А. П. Поэтика художественного произведения / Сост. В. В. Прозоров, Ю. Н. Борисов. Вст. ст.
В. В. Прозорова. М., 2007. 535 с.). Далее — Поэтика художественного произведения.
2 Скафтымов А. П. [О «Чайке»] / Подготовка текста: А. А. Гапоненков, К. Е. Павловская. Примечания: А. А. Гапо-ненков // Филология: Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. Ю. Н. Борисов и В. Т. Клоков. Саратов, 1998. Вып. 2. С. 154—170; Из черновых записей А. П. Скафтымова о Чехове / Сост., вступит. заметка, подгот. текста, примеч. А. А. Гапоненков // Там же. С. 170-184; см. также: ГапоненковА. А. Из рукописного наследия А. П. Скафтымова // Там же. С. 148-154; Скафтымов А. П. Драмы Чехова / Предисл., подг. текста и примеч. А. А. Гапоненкова // Волга. 2000. № 2-3. С. 132-147.
3 Никитина Е. П. Пушкинская тема в трудах и днях А. П. Скафтымова // Филология: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 5: Пушкинский / Отв. ред. Ю. Н. Борисов, В. Т. Клоков. Саратов, 2000. С. 5-21; Скафтымов А. П. <Записи к лекции о Пушкине> / Публикация А. А. Гапоненкова, К. Е. Павловской // Там же. С. 22-27; Хвостова О. А. Концептуальные суждения А. П. Скафтымова о поэме А. С. Пушкина «Полтава» // Проблемы изучения и преподавания литературы в вузе и школе: XXI век: Сб. науч. тр. / Отв. ред. проф. А. А. Демченко. Саратов, 2000. С. 277-280; Она же. Черновые заметки А. П. Скафтымова о «Посвящении» к «Полтаве» А. С. Пушкина // Филологические этюды: Сб. науч. тр. молодых ученых. Вып. 4. Саратов, 2001; Литневская Ю. М. А. П. Скафтымов о художественном единстве стихотворения А. С. Пушкина «Когда владыка ассирийский.» // Филологические этюды: Сб. науч. тр. молодых ученых. Вып. 5. Саратов, 2002. С. 77-80; КононенкоВ. Е. Нравственно-философский смысл стихотворения Пушкина «Телега жизни» (рукописные заметки А. П. Скафтымова) // Там же. С. 80-82; Литневская Ю. М. «Пророк» А. С. Пушкина в черновых заметках А. П. Скафтымова // Филологические этюды: Сб. науч. тр. молодых ученых. Вып. 9. Ч. I—II. Саратов, 2006. С. 12-16.
3а Кононенко В. Е. Скафтымов о жанре «путешествия» в русской и европейской литературах (по печатным и рукописным материалам) // Филологические этюды: Сб. науч. тр. молодых ученых. Вып. 9. Ч. I—II. Саратов, 2006. С. 179-182; Зюзин А. В. Спецкурсы А. П. Скафтымова // Филологические этюды: Сб. науч. тр. молодых ученых: В 3 ч. Вып. 11. Ч. I-II. Саратов, 2008. С. 8-11.
4 Скафтымов А. П. Собрание сочинений. Избранные труды: В 3 т. / Сост. Ю. Н. Борисов, А. В. Зюзин. Вст. ст. Е. П. Никитиной. Примеч. В. К. Архангельской, Ю. Н. Борисова, Л. Г. Горбуновой, Н. В. Новиковой. Самара, 2008. Т. 1. С. 427. — Только что вышел и второй том этого собрания.
5 НикитинаЕ. П. Умом и сердцем // Филология: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 2. / Отв. ред. Ю. Н. Борисов и В. Т. Клоков. Саратов, 1998. С. 113; Она же. Умом и сердцем // Скафтымов А. П. Собрание сочинений. Избранные труды: В 3 т. / Сост. Ю. Н. Борисов, А. В. Зюзин. Вст. ст. Е. П. Никитиной. Примеч. В. К. Архангельской, Ю. Н. Борисова, Л. Г. Горбуновой, Н. В. Новиковой. Самара, 2008. Т. 1. С. 5.
6 Там же. С. 5.
7 Медведев А. П. Школа нравственного воспитания. Из воспоминаний // Методология и методика изучения русской литературы и фольклора: Ученые-педагоги Саратовской филологической школы / Под ред. проф. Е. П. Никитиной. Саратов, 1984. С. 192. — В дальнейшем — Методология и методика.
8 Методология и методика. С. 189.
9 Скафтымов А. П. Диалектика в рисунке Л. Толстого // Литературные беседы. Вып. 1. Саратов. 1929. С. 5-41 (в последующих изданиях — 1958, 1972, 2007 и 2008 годов — «Идеи и формы в творчестве Л. Толстого»); Он же. О психологизме в творчестве Стендаля и Л. Толстого // Литературные беседы. Вып. 2. Саратов. 1930. С. 64-80. Пристальное внимание к Толстому возникает у А. П. Скафтымова в начале 1920-х гг., на что указывает «начатый в то время сбор разнообразного материала, связанного с изучением произведений писателя и литературы о нем, из которой делаются отдельные выписки» (См.: Чуприна И. В. Александр Павлович Скафтымов. Методологические принципы исследований о Толстом // Методология и методика. C. 121). Они помещаются в обложку из дореволюционной тетради, озаглавленную «Толстой. Что читал и отзывы» (Там же. С. 133). В 1923 г. ученый открывает спецсеминар по творчеству Толстого. Ученица А. П. Скафтымова свидетельствует: «С самого начала явно обозначается тот коренной, центральный интерес, который остается у него всю жизнь» (Там же. С. 121).
10 Скафтымов А. П. О психологизме в творчестве Стендаля и Л. Толстого // Поэтика художественного произведения. С. 293.
11 Там же. С. 293. Выработанная А. П. Скафтымовым к 1930-м гг. методология изучения толстовского художественного мира в основе своей оставалась неименной и в чтении им общего курса истории русской литературы XIX в. (см. свидетельства студенток 1943 г., впоследствии — вузовских преподавателей: Белова Н. М., Медведева Л. П. Александр Павлович Скафтымов. Курс лекций по русской литературе XIX века // Методология и методика... С. 159), и в чтении на протяжении 1944—1951 гг. спецкурсов «Л. Н. Толстой» и «Русская литература конца XIX века (Л. Толстой, Короленко, Чехов)». Е. И. Куликова вспоминает утверждение лектора о том, что «писатель (Толстой. — Н. Н. ) слил воедино психику и быт и показал зависимость психического процесса от ежеминутно меняющихся условий бытия» (Куликова Е. И. Александр Павлович Скафтымов. Спецкурсы и спецсеминары // Методология и методика... С. 136).
12 Скафтымов А. П. О повестях Чехова «Палата № 6» и «Моя жизнь» // Поэтика художественного произведения. С. 416 (впервые: Скафтымов А. П. О повестях Чехова «Палата № 6» и «Моя жизнь» // Уч. зап. Сарат. пед. ин-та. Вып. XII. 1948. С. 71-89).
13 Там же. С. 416.
14 Там же. С. 417.
15 Первое издание монографии о «поэтике и генезисе былин» появилось в Саратове в 1924 г. Что касается романа Чернышевского, то, очевидно, речь идет или о томе 1936 г., выпущенном издательством «Аcademia» с «историческими пояснениями к персонажам романа» (С. XV-XVI, 479-533), которые сделал А. П. Скафтымов, или о другом издании, близком по времени, включающем скафтымовскую статью (см.: Скафтымов А. П. Историческая действительность в романе «Пролог» // Чернышевский Н. Г. Пролог. Роман. Саратов, 1937. C. 404-424). С более обширной статьей того же названия роман был переиздан спустя десять лет (см.: Скафтымов А. П. Историческая действительность в романе «Пролог». Послесловие // Чернышевский Н. Г. Пролог. Роман из начала шестидесятых годов / Под ред. А. П. Скаф-тымова. Саратов, 1948. С. 455-491).
16 Подразумевается, скорее всего, книга А. Дермана «Творческий портрет Чехова» 1929 года издания.
17 Видимо, так первоначально называлась следующая работа: Скафтымов А. П. Изучение жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского за 30 лет (1917-1947). Библиография // Учен. зап. Сарат. ун-та. Т. XIX. 1948. С. 3-34.
18 Медведев А.П. Указ. соч. С. 188.
19 Напомним, что скафтымовская статья «О единстве формы и содержания в „Вишневом саде“ А. П. Чехова» впервые опубликована в Ученых записках Саратовского педагогического института в 1946 г. (Вып. VIII. С. 3-38).
20 Е. И. Куликова публикует черновик скафтымовского ответа на чье-то письмо от 5 марта 1945 г., в котором «для предполагаемых историко-литературных сборников» ученый предлагает четыре статьи. Среди них: «2. Полководец
Кутузов в романе Л. Толстого „Война и мир“ (пересмотр вопроса о „пассивности44 и „активности44 Кутузова как вождя войн, значение образа Кутузова в системе философских исторических воззрений Л. Толстого). 3. Драматический конфликт в пьесе ,Чайка“ (вопрос об идейной специфике чеховской драматургии)» (См.: Куликова Е. И. Указ. соч. С. 145). Обе работы — новаторского характера, обе увидели свет далеко не сразу. Статья о Кутузове, как выразилась Е. И. Куликова, «пролежала в портфеле исследователя 15 лет!» (Там же. С. 145). Реконструкция статьи о «Чайке» появилась сравнительно недавно.
21 Скафтымов А. П. К вопросу о принципах построения пьес А. П. Чехова // Уч. зап. Сарат. ун-та. Т. ХХ. 1948. С. 158-185; Он же. Работа Чехова над пьесой «Иванов» // Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена. 1948. Т. 67. С. 202-211; Он же. Пьеса Чехова «Иванов» в ранних редакциях // Уч. зап. Сарат. пед. ин-та. Вып. XII. 1948.
С. 53-71.
22 Белова Н. М., Медведева Л. П. Указ. соч.. С. 160.
23 Медведев А. П. Указ. соч. С. 188.
24 Узнаваемый чеховско-скафтымовский лейтмотив счастья в сравнительном контексте обретает большую убедительность и укорененность, в конечном счете он зазвучит в финальной части статьи о повестях: «Одна нравственность, по Чехову, не составляет счастья, но и без нее оно невозможно. Для его идеала нет совершенства без науки и красоты, но нет и без душевного благородства, без социальной справедливости. Осознавая то, что в человеке можно назвать прекрасным, Чехов непременно включал сюда и его способность быть бескорыстно отзывчивым. Изъятия и исправления, какие делались Чеховым в этическом учении Толстого, совсем не касались главного, его исходной нравственной тревоги, осуществлявшей их во многом общий суд над жизнью» (Поэтика художественного произведения. С 417).
25 НикитинаЕ. П. Пушкинская тема в трудах и днях А. П. Скафтымова // Филология: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 5: Пушкинский / Отв. ред. Ю. Н. Борисов, В. Т Клоков. Саратов, 2000. С. 17.
