CC BY
96
14. Трофимова Т. В. Классификация нематериальных благ и ее правовое значение // Гражданское право. 2005. № 3.
15. Проект постановления Пленума Верховного суда Российской Федерации «О применении судами общей юрисдикции Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года и Протоколов к ней» // URL: http:// pravo.ru/store/interdoc/doc/402/2_2_project_ europian_court. pdf
16. Куликов В. Моральный вред оплатят по европейским ценам // Российская газета. 2013. 14 июня.
17. Гаврилов Э. Как определить размер компенсации морального вреда // Российская юстиция. 2000. № 6.
18. Усков В. Как компенсировать моральный вред богатому и бедному? // Российская юстиция. 2000. № 12.
19. Марченко С. В. Компенсация морального вреда в Российской Федерации // Адвокатская практика. 2002. № 6.
20. Малеина М. Н. Личные неимущественные права граждан: понятие, осуществление и защита. М., 2001.
А. Я. Кожурин
А. И. ГЕРЦЕН И РУССКАЯ ТРАДИЦИЯ ФИЛОСОФИИ НАУКИ
В статье творчество А. И. Герцена рассматривается с точки зрения его связи с русской традицией философии науки. Автор отмечает большое влияние идей Герцена на отечественную философскую мысль, особенно на русскую версию марксизма.
Ключевые слова: русская традиция философии науки, антропецентризм, идеализм, разум, эмпиризм, естествознание, марксизм, диалектический материализм.
На 2012 г. приходится двухсотая годовщина со дня рождения Александра Ивановича Герцена - великого русского мыслителя, писателя и общественного деятеля. Герцена можно назвать одним из наиболее блестящих деятелей отечественной культуры XIX столетия. При жизни наиболее громкой была политическая составляющая его многогранной деятельности - борьба за отмену крепостного права, критика русского самодержавия и буржуазных порядков в Европе. Эта составляющая и стала главной в восприятии наследия Герцена представителями оппозиционной интеллигенции. В советский период данная трактовка творчества выдающегося мыслителя и писателя была канонизирована. Разумеется, отдавалось должное и другим аспектам его многогранного творчества - и художественным произведениям, и философским работам, и даже педагогическому наследию. И все же интерес к Герцену-революционеру продолжал преобладать.
Между тем Н. Н. Страхов характеризовал личность своего старшего современника следующим образом: «Не деятельность была прямым
Философия без естествознания так же невозможна, как естествознание без философии.
А. И. Герцен. Письма об изучении природы
назначением Герцена; он был рожден, более всего, мыслителем, в значительной степени, художником, и мы увидим, как мало согласовывалась роль агитатора с тем направлением, которое лежало в основе его образа мыслей и творчества» [1, с. 193-194]. Следует отметить, что отношение Страхова к Герцену носило амбивалентный характер. Представитель почвенничества, разумеется, не мог принять его социально-политической концепции. Но, с другой стороны, Страхов не мог не понимать места Герцена в русской культуре XIX в. Отсюда попытка отделить «зерна» от «плевел», позволившая нетривиально интерпретировать творчество выдающегося русского мыслителя, писателя и революционера. Страхову удалось наглядно показать превращение «отчаявшегося западника» в «нигилистического славянофила».
Очевидно, что в XIX столетии предпринять подобную попытку мог только человек, чьи мировоззренческие установки заметно отличались от установок самого Герцена, а следовательно, далекий от борьбы за градус радикализма, в ко-
торой соревновались деятели «освободительного движения». При этом интерпретатор должен был сохранять позицию над схваткой, т. е. не участвовать в «разоблачении» лондонского агитатора, как это, к примеру, делал М. Н. Катков. Всем этим критериям Н. Н. Страхов удовлетворял, что наряду с прекрасным знанием философии и литературы позволило ему написать лучшую в русской литературе XIX столетия работу, посвященную личности и творчеству А. И. Герцена.
В данной статье мы рассмотрим философские воззрения Герцена в контексте русской традиции философии науки. Автор «Дилетантизма в науке» (1842) и «Писем об изучении природы» (1845-1846) являлся предтечей той традиции, которая сложилась во второй половине XIX в. В этой связи было бы полезно выделить установки Герцена, которые оказались созвучны этой традиции. Нельзя, разумеется, обойти и те пункты, в которых выдающийся мыслитель занимал позицию, отличающую его от большинства представителей отечественной традиции философии науки. Это тем более интересно, что Н. Н. Страхов, родоначальник интересующей нас традиции, был внимательным читателем и исследователем творчества А. И. Герцена.
В 20-30-е гг. XIX в. началось оформление оригинальной линии русской философии. Вспомним, что в историографии они получили обозначение «замечательные десятилетия». Это также были годы формирования в России великой литературной традиции, возникновения музыкальной классики, в живописи и архитектуре мы сталкиваемся с рядом блестящих имен. При этом неслучайно русские мыслители той поры тесно связывали философию и искусство. Достаточно назвать представителей кружка «любомудров», из числа которых вышли выдающиеся поэты (Д. В. Веневитинов, А. С. Хомяков), писатели (В. Ф. Одоевский), литературные критики и фольклористы (братья И. В. и П. В. Киреевские).
Нельзя, разумеется, забывать о том, что в эти годы на русскую мысль было оказано и сильное натурфилософское воздействие. Речь в первую очередь идет о Шеллинге и его последователях (Л. Окен, Г. Стеффенс). Достаточно назвать таких русских шеллингианцев, как Д. М. Веллан-ский и М. Г. Павлов. На этот же период приходятся первые подходы к проблематике философии науки, которые также во многом связаны с влиянием немецкой классической философии. Влияние это было двояким - позитивным и негативным. Русские авторы и опирались на титанов немецкого идеализма, и в то же время
подвергали их построения критике. Речь идет о названных уже сочинениях А. И. Герцена, а также двух работах И. В. Киреевского: «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России» (1852) и «О необходимости и возможности новых начал в философии» (1856). В этих текстах, повторимся еще раз, мы имеем дело именно с первым серьезным подходом к темам философии науки, а не с самой философией науки [2, с. 236-323].
В этой связи выделим наиболее характерные черты русской философии, а также рассмотрим их преломление в отечественной философии науки. Здесь мы будем ориентироваться на характеристики, которые в русской философской традиции выделяли ее наиболее глубокие знатоки: В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский, Г. Г. Шпет, А. В. Михайлов. Начнем с того, что русский мыслитель не может усомниться в объективности бытия, которое дано первично, цельно и субстанциально. В этом смысле отечественная мысль противостояла «психологизму», господствовавшему в европейской философии второй половины XIX - начала XX вв. [3, с. 155].
Это характерно даже для русских приверженцев материализма и позитивизма («реализм» А. И. Герцена). Неслучайно, что большинство отечественных последователей Конта выбирали линию «материалистически истолкованного позитивизма» (В. И. Ленин). Причем упреки в психологизме в адрес представителей «второго позитивизма» (Р. Авенариус, Э. Мах) звучали как со стороны представителей религиозно-идеалистического лагеря (Н. О. Лосский, С. Л. Франк), так и из лагеря российских марксистов (Г. В. Плеханов, В. И. Ленин). Подобное единство мыслителей, расходившихся практически по всем остальным пунктам, весьма показательно [4, с. 19; 5, с. 224]. Но еще более показательно, что от этих тенденций стремились всячески откреститься даже сами отечественные адепты махизма. Закономерно, что появившиеся на Западе в начале XX в. учения, ставившие своей целью преодоление психологизма (феноменология Э. Гуссерля, например), сразу обретали адептов на русской почве.
Начав серьезное знакомство с европейской философией с систем Шеллинга и Гегеля, русская культурная традиция сделала принцип историзма центральным в осмыслении мира и человека. Историчность представляется русским мыслителям присущей самому бытию, а история понимается как та действительность, которая нас окружает и из анализа которой должен исходить
философ. Любая другая действительность, в сравнении с ней, есть лишь «часть» или абстракция. В этом сходятся самые разные направления отечественной философии [6, с. 212]. Очень ярко проявляется данная тенденция и в рамках русской традиции философии науки. Достаточно вспомнить «Письма об изучении природы», а также тот анализ истории науки, который был осуществлен в работах Н. Н. Страхова.
Интерес к истории науки с тех пор постоянно находился в центре внимания отечественных исследователей. Показательно, что родоначальниками обеих версий истории науки, как экстер-налистской (Б. М. Гессен), так и интерналистской (А. Койре), были уроженцы России. Несомненно, что традиция историзма, укорененная в рамках русской культуры XIX - начала XX вв., способствовала их интересу к соответствующему подходу к анализу научного знания. Исторический подход представляется отечественным авторам наиболее естественным и плодотворным не только при изучении культуры в целом, но и в анализе такого культурного феномена, как наука.
Выражением объективизма и историзма, столь характерных для русской мысли, было обостренное внимание к социальной реальности. Последняя рассматривается в качестве реальности более фундаментальной, чем реальность индивидуального сознания с его переживаниями. Человек для другого не только со-человек (тема «интерсубъективности», приобретшая необычайную актуальность в рамках западной философии XX в.), но лишь они вместе составляют орган нового человеческого целого - социального. Социальный предмет, таким образом, дан непосредственно и первично. Любые же попытки психологии и психологизирующих направлений в философии свести социальные явления к явлениям индивидуально-психологического порядка либо отвергаются русскими мыслителями, либо переосмысляются на свой лад.
Данная установка ярко проявляется в отечественной традиции изучения научного знания. Необходимо в этой связи назвать знаменитый труд Н. Я. Данилевского «Россия и Европа», в котором дан великолепный образец социологии науки. Автор «России и Европы» обращает пристальное внимание на вклад представителей различных народов в дело развития научного знания, причем подчеркивает влияние национальных особенностей на поворот исследовательского интереса в рамках той или иной науки. В дальнейшем интерес к социальным аспектам науки будет находиться в центре внимания различных
направлений отечественной мысли - не только представителей славянофильского (или неославянофильского) направления, но также марксистов, сторонников «второго позитивизма», религиозных философов.
Все перечисленные характеристики, разумеется, не исключают, а в данном контексте скорее предполагают углубленный интерес к антропологической проблематике. Русская философия, развивавшаяся в непосредственной связи с классической литературной традицией, не могла не сосредоточить своего внимания на теме человека. Вот как характеризовал эту тенденцию В. В. Зеньковский: «Если уже нужно давать какие-либо общие характеристики русской философии, - что само по себе никогда не может претендовать на точность и полноту, - то я бы на первый план выдвинул антропоцентризм русских философских исканий. Русская философия не теоцентрична (хотя в значительной части своих представителей глубоко и существенно религиозна), не космоцентрична (хотя вопросы натурфилософии очень рано привлекали к себе внимание русских философов), - она больше всего занята темой о человеке, о его судьбе и путях, о смысле и целях истории» [7, с. 16]. Данная установка применительно к анализу научного знания и научного творчества получит развитие в работах многих русских исследователей. Антропология науки - один из наиболее интересных аспектов интересующей нас традиции (В. В. Розанов, Т. И. Райнов и др.).
В этом же плане следует рассматривать и пристальный интерес к ценностным аспектам научного знания, положенный в фундамет русской философии науки еще ее основателем - Н. Н. Страховым. Аксиологическая проблематика, как она интерпретировалась в западной философии второй половины XIX - начала XX вв., русской мысли в большинстве ее течений оказалась чуждой. Это связано с обозначенными выше характерными чертами отечественной философской традиции (онтологизмом и антипсихологизмом). Рецепция аксиологии произойдет уже в советской философии второй половины XX в. Тем не менее именно в области философии науки можно говорить об аксиологической составляющей русской традиции. Она проявлялась в интересе к религиозным, этическим, эстетическим и другим влияниям, способствовавшим развитию научного знания. Это особенно показательно на фоне фактического игнорирования данных аспектов западной философией науки того времени. Причем речь идет как о позитивистском, так и о неокантианском вариантах философии нау-
ки. Только на втором этапе своего развития западная философия науки начнет обращаться к этим аспектам (П. Дюгем).
Теперь вернемся к творчеству А. И. Герцена, чтобы понять его в контексте русской философии науки. Еще находясь в России, он примкнул к течению западников, представителями которого был целый ряд видных отечественных интеллектуалов. Религиозное крыло западничества было представлено П. Я. Чаадаевым, Т. Н. Грановским и некоторыми другими мыслителями. Вместе с тем, магистральное направление этого течения шло в сторону политического радикализма и атеизма. Формирование философских воззрений будущих представителей западничества связано с деятельностью двух кружков. Один из них группировался вокруг Н.В. Станкевича, другой -вокруг А. И. Герцена и Н. П. Огарева [8, с. 462482]. В кружок Станкевича входили К. С. Аксаков, М. А. Бакунин, В. Г. Белинский, М. Н. Катков, Т. Н. Грановский и некоторые другие. Членами кружка Герцена-Огарева, помимо его руководителей, были Н. Х. Кетчер, А. Н. Савич, Н. И. Сазонов, В. И. Соколовский.
Впоследствии Герцен так формулировал разницу между идейными установками представителей этих кружков: «Они чертили философские системы, занимались анализом себя и успокаивались в роскошном пантеизме, из которого не исключалось христианство. Мы мечтали о том, как начать в России новый союз по образу декабристов, и самую науку считали средством» [9, с. 37]. В другом месте Герцен указывает, что решающее воздействие на формирование его, а также Огарева, воззрений оказал сен-симонизм - одна из наиболее влиятельных разновидностей утопического социализма первой половины XIX в. Несмотря на все отмеченные разногласия, осенью 1839 г. произошло практически полное слияние этих кружков.
Интерес к естествознанию сформировался у Герцена достаточно рано. Сильное влияние на формирование этой страсти оказал двоюродный брат Герцена А. А. Яковлев («Химик»), который, презрев натурфилософию, занимался химическими экспериментами. Тяга к конкретным наукам привела молодого Герцена в Московский университет. Мыслитель вспоминал в «Былом и думах», что «избрал физико-математический факультет потому, что в нем же преподавались естественные науки, а к ним именно в это время развилась у меня сильная страсть» [9, т. IV, с. 109]. В университете Герценом были написаны две работы, имеющие непосредственное отношение к науч-
ной проблематике: «О месте человека в природе» (1832) и «Аналитическое изложение солнечной системы Коперника» (1833). Последняя стала выпускной кандидатской диссертацией, за которую ее автор был удостоен серебряной медали. Любопытно, что десять лет спустя после защиты кандидатской диссертации Герцен выступил со статьей, посвященной Копернику. Она называлась «"Москвитянин" о Копернике» и в ней автор подвергал критике статью С. П. Победоносцева, посвященную памяти великого астронома.
Уже в ранних работах намечается важнейшая тема науковедческих интересов Герцена -тема метода. В этой связи вполне закономерно обращение к трудам Ф. Бэкона и Р. Декарта -виднейших методологов Нового времени. У Герцена это было первое, но далеко не последнее обращение. Позднее установки Бэкона и Декарта станут объектом тщательного анализа в знаменитых «Письмах об изучении природы». Как указывают А. А. Галактионов и П. Ф. Никанд-ров, в кандидатской диссертации А. И. Герцена мы обнаруживаем первое в русской философии определение метода. Оно включает три части: «1. Изучение явлений во всех изменениях при всевозможных условиях. 2. Вывод образа или формы действия их (законы), связи с другими явлениями и зависимости от явлений более общих (причины). 3. Нисхождение от общего начала к явлениям, служащее проверкою и показывающее необходимость такого существования явлений» [10, с. 320-321].
Не мог, разумеется, Герцен пройти и мимо натурфилософии, которой было увлечено большинство мыслящих людей России того времени. Считается, что увлечение учением Шеллинга он в наибольшей степени пережил в Вятке, куда был сослан за участие в студенческих кружках. Мироощущение Герцена той поры можно, вслед за Г. В. Флоровским, охарактеризовать как «эстетический пантеизм». В работе «Искания молодого Герцена» (1929) Флоровский писал, что на данном этапе в мировосприятии мыслителя «религиозность заступала место религии. Это была религия в пределах одного только мира, - откровение божественного, а не Бога. Все божественно в мире, но за пределами мира нет ничего» [11, с. 407].
Из «эстетического пантеизма» Герцена вывела встреча с философией Гегеля. Именно приобщение к последней, как указывал Флоровский, характеризует окончание «судорожной юности» Герцена и одновременно начало нового этапа его
творчества. После возвращения из ссылки Герцен застал увлечение гегелевской философией, которой предались члены кружка Станкевича. Причем это был этап «примирения с действительностью», который переживали такие умы, как М. А. Бакунин и, во многом под его непосредственным воздействием, В. Г. Белинский. Герцен просто обязан был познакомиться с творчеством системы абсолютного идеализма, из которой он, в конце концов, сделал прямо противоположный вывод. Философия Гегеля оказалась, по хрестоматийной характеристике Герцена, -«алгеброй революции».
Следующий важный этап интерпретации науки в творчестве Герцена - его работа «Дилетантизм в науке». Эту работу, по замечанию С. Г. Кара-Мурзы, можно назвать первой в России, развивающей философскую концепцию науки, ее социальных и культурных функций. В ней автор сводил счеты с представителями различных идейных течений и ученых типов. Среди них фигурируют ученые-чиновники («бюрократы науки»), славянофилы («романтики») и русские гегельянцы. Последние фигурируют у Герцена как «буддисты» и «формалисты», которые приняли систему Гегеля, но не поняли его диалектического метода. Отсюда - разрыв между философией и жизнью, который стремится преодолеть автор «Дилетантизма в науке», обнаруживая близость к параллельно развивавшейся постклассической линии западной мысли (С. Кьер-кегор, К. Маркс и Ф. Энгельс). А. И. Герцен писал в этой связи: «Наука - живой организм, которым развивается истина. Все живое живо и истинно только как целое, как внутреннее и внешнее, как всеобщее и единичное - сосуществующие. Жизнь связывает эти моменты; жизнь -процесс их вечного перехода друг в друга. Одностороннее пониманье науки разрушает неразрывное, то есть убивает живое. Дилетантизм и формализм держатся в отвлеченной всеобщности; оттого у них нет действительных знаний, а есть только тени» [9, т. II, с. 59-60].
Следует отметить, что идейное развитие Герцена обнаруживает параллелизм с идейной эволюцией немецкого младогегельянства. Как и на представителей последнего, на русского мыслителя значительное влияние оказали работы Л. Фейербаха, особенно его «Сущность христианства». В этой связи показателен следующий фрагмент из «Былого и дум»: «Немецкая наука, и это ее главный недостаток, приучилась к искусственному, тяжелому, схоластическому языку своему именно потому, что она жила в ака-
демиях, то есть в монастырях идеализма. Это язык попов науки, язык для верных и никто из оглашенных его не понимал; к нему надобно было иметь ключ, как к шифрованным письмам. Ключ этот теперь не тайна, понявши его, люди были удивлены, что наука говорила очень дельные вещи и очень простые на своем мудреном наречии, Фейербах стал первым говорить чело-вечественнее» [9, т. V, с. 16].
Кульминационный пункт в интерпретации Герценом природы и науки - «Письма об изучении природы», опубликованные в «Отечественных записках». В этой работе автор исходит из принципиального различения идеалистического и реалистического способов осмысления мира. Несмотря на все нюансы и недоговоренности (произведение печаталось в подцензурном журнале), симпатии Герцена очевидным образом на стороне реализма. Идеализм он трактует как «схоластику протестантского мира». При этом Герцен стремился сочетать мировоззренческую позицию реализма с диалектическим методом, освоенным им благодаря философии Гегеля. Например, природа понималась им как саморазвивающееся начало, ее жизнь - «беспрерывное развитие» [9, т. II, с. 131]. Автор намеренно включил в состав «Писем» знаменитый отрывок Гете «Природа». Здесь же коренится установка на понимание мира в качестве системы динамического атомизма. Герцен стремился к синтезу основных натурфилософских положений Демокрита и Лейбница.
В «Письмах» Герцен решает все же фундаментальную философскую проблему - отношение мышления к бытию, сознания к природе. Перед нами работа, в которой поставлена собственно философская проблема, но где находится место и темам, которые имеют непосредственное отношение к истории и философии науки. Человек, указывал Герцен, не вне природы - он только относительно противоположен ей. Другое дело, что ему свойственно стремление выйти за пределы феноменального мира к той самой реальности, которая царит над всеми явлениями. Сознание в этой системе координат оказывается продуктом исторического развития природы. Ни человека, ни природу нельзя понять, изолируясь от исторического аспекта. История связывает природу с логикой. Проблему сознания автор «Писем» рассматривал и гносеологически, выделяя две основные установки - эмпиризм и рационализм. Взятые по отдельности - это две крайности, утверждал Герцен. «Без эмпирии нет науки, так, как
нет ее и в одностороннем эмпиризме». В то же время: «Идеализм - не что иное, как схоластика протестантского мира» [9, т. II, с. 100-101].
Задача современности, указывал Герцен, состоит в преодолении этих односторонностей. К вопросу о взаимоотношении философии и науки Герцен подходит, опираясь на диалектику и принцип историзма. Здесь автор «Писем» - один из наиболее ярких представителей отечественной культуры своего времени. Герцен подчеркивает неразрывную связь двух областей теоретического знания в деле постижения мира. Он совершенно справедливо утверждает, что естествоиспытатели, отвергающие философию, на самом деле оказываются в плену у худшей философии. С другой стороны, философия, не опирающаяся на естествознание, неминуемо оказывается идеализмом.
В истории Герцен выделял следующие этапы отношений между философией и наукой. Первый этап развития теоретического знания - философия древних греков. Восток, вслед за Гегелем признает Герцен, не имел науки. Главный предмет познания греков - природа. В Античности природа воспринималась непосредственно. Впрочем, провести четкую грань между ними в Античности практически не представляется возможным. В третьем письме под названием «Греческая философия» Герцен демонстрирует взаимосвязь основных понятий древнегреческого знания. «Элеатическое воззрение неминуемо вело к Гераклитову движению; его движение также неминуемо вело к разумной субстанции, к цели; оно ставило вопрос - и Анаксагор не замедлил дать ответ...» [9, т. II, с. 168].
Дальнейшее развитие шло, через Сократа и Платона, к Аристотелю. Вот какую характеристику получают воззрения последнего у Герцена: «Аристотель - в высшем смысле слова эмпирик; он все берет из предлежащей, окружающей его среды, берет как частное, берет так, как оно есть; но однажды взятое из опыта не ускользает из мощной десницы его, взятое им не сохранит своей самобытности как противоречие мысли; он не оставляет предмета до тех пор, пока не выпытает все его определения, пока сокровенная сущность его не раскроется светлой, ясной мыслию, а посему эмпирик Аристотель с тем вместе -в высочайшей степени спекулятивный мыслитель» [9, т. II, с. 184].
А. И. Герцен указывает, что, несмотря на все эти достоинства, воззрение Аристотеля «не достигло той зрелой самобытности, чтоб совсем оторваться от лица, и, следственно, не могло перей-
ти во всей полноте к его преемникам.» [9, т. II, с. 195]. Это объясняет последующее развитие античной мысли, которая не смогла удержаться на высоте классиков - Платона и Аристотеля. Аристотель, в отличие от Гегеля, не создал метода. «В наше время подвиг Гегеля состоит именно в том, что он науку так воплотил в методу, что стоит понять его методу, чтоб почти вовсе забыть его личность.» [9, т. II, с. 196]. Впрочем, чтобы подобное стало возможным, признает автор «Писем», понадобилось более двух тысячелетий.
Период от Аристотеля до «великого восстановления» наук XVI в. признается Герценом бесплодным для развития теоретического знания. В этом отношении мыслитель не переоценивает значения эллинистических школ и особенно неоплатонизма в деле развития научного знания. Герцен, разумеется, отдает должное таким авторам, как Лукреций и Гален, но их труды не могли компенсировать общего упадка науки. Не несло, по мысли автора «Писем», положительного знания и христианское мировосприятие. Средние века - эпоха разрыва между философией, превращающейся в пустое, бессодержательное умозрение («Аристотель с тонзурой»), и естественными науками. Естествознание влачит в это время самое жалкое существование. «Схоластика была и не вполне религиозна, и не вполне наукообразна; от шаткости в вере она искала силлогизмы, от шаткости в логике - она искала верования; она предавала свой догмат самому щепетильному умствованию и предавала умствование самому буквальному приниманию догмата» [9, т. II, с. 232].
Наконец, новый этап начинается с провозглашения Ф. Бэконом союза между естествознанием и философией. Другой герой Нового времени -Р. Декарт, положивший начало современной науки. Оценка этих мыслителей показывает степень независимости Герцена по отношению к Гегелю. Вспомним характеристики, данные Бэкону и Декарту в знаменитых «Лекциях по истории философии». Вот что Гегель пишет о Бэконе: «Бэкон все еще восхваляется, как тот, который указал познанию его истинный источник, опыт. На самом деле он, собственно говоря, вождь и представитель того, что в Англии называется философией и дальше чего англичане еще и теперь не могут пойти. Ибо они, по-видимому, представляют собой в Европе народ, который ограничивается пониманием действительности, предназначен, подобно сословию лавочников и ремесленников в государстве, жить постоянно погруженным в материю и иметь своим предметом действительность, но не разум» [12, с. 283].
Оценка вклада Декарта в развитие философии носит у немецкого философа диаметрально противоположный характер. С Картезием «поистине начинается образованность Нового времени, поистине начинается мышление, современная философская мысль, после того как философия в продолжение долгого времени двигалась по своему прежнему пути». И двумя страницами ниже: «Рене Декарт является героем, еще раз предпринявшим дело философствования, начавшим совершенно заново все с самого начала и создавшим снова ту почву, на которую она теперь впервые возвратилась после тысячелетия отречения от нее» [12, с. 316, 318].
Теперь сопоставим с приведенными выше характеристиками оценку, данную Герценом. «Противоположность Бэкона с Декартом велика: у Декарта была метода, но не было действительного содержания, кроме формальной способности мышления; у Бэкона было эмпирическое содержание тсгцёо, но не было науки, т. е. оно не было вполне усвоено ему, именно потому что не пришло то время, в которое действительно содержание могло быть так понято мышлением, чтобы развернуться в наукообразной форме. Протест Декарта был сделан от теории, от чистого мышления; протест Бэкона - от того непокорного элемента жизни, который, улыбаясь, смотрит на все односторонности и идет своей дорогой» [9, т. II, с. 261]. В этой связи на память сразу приходит замечание Маркса и Энгельса из написанного в это же время «Святого семейства» (1845), что у английского философа «материя улыбается своим поэтически-чувственным блеском» [13, с. 140].
Разумеется, Герцен признает заслуги Декарта, отдает должное его вкладу в математику. Последняя, начиная с Пифагора, была преимущественно развиваема философами - указывает автор «Писем» [9, т. II, с. 111]. Герцен прекрасно понимал значение математики для современной науки, но его отношение к ней осложнялось двумя обстоятельствами. Природу Герцен рассматривал как беспрерывное развитие. Декарт, сведший все характеристики природы к чисто количественным, был для него творцом механистического мировоззрения. К Декарту автор «Писем» несправедлив, но его отношение имеет под собой серьезные основания. Категория количества не исчерпывает всего качественного - указывал Герцен. Картина мира без чувственности оказывается сведенной к чисто количественному восприятию действительности. У Герцена, пережившего увлечение концепциями Шеллинга и Геге-
ля, не могло не остаться негативного осадка по отношению к естествознанию XVII-XVШ вв.
Симпатии Герцена целиком на стороне Бэкона, с которого, как указывал автор «Писем», начинаются физические науки. В этом отношении Герцен продолжает линию французских просветителей, а не Гегеля. Он заключает седьмое письмо обширными выписками из сочинений автора «Нового органона», причем старательно избегает тех фрагментов, которые свидетельствуют о бэконовском компромиссе с религиозными установками (учение о «двойственности истины» и т. д.). Именно Бэкон, указывал автор «Писем», - подлинный родоначальник течения, коего представителями были Ньютон, Линней, Бюффон, Кювье. Имя английского философа даже двести лет спустя вызывало «зубовный скрежет» у родоначальника европейского консерватизма - графа Ж. де Местра. Знаменитый консерватор написал «Исследование философии Бэкона», чтобы развенчать идейное наследие родоначальника новоевропейского эмпиризма.
Любопытно, что параллельно с работой над «Письмами», Герцен опубликовал в «Московских ведомостях» статью «Публичные чтения г-на профессора Рулье». В ней он указывал, что обобщение «дельных» сведений, полученных в рамках естествознания - одна из главных потребностей эпохи. Это, в частности, касается темы, выбранной выдающимся московским ученым - образа жизни и нравов животных («психологии животных», используя терминологию К. Ф. Ру-лье). Другой важный аспект - критика классической установки, которую в Новое время наиболее отчетливо выразил Линней. Герцен противопоставляет искусственной систематике последнего гениальные прозрения Бюффона, который «сперва страстно полюбил природу, а потом стал изучать ее по-своему, внося глубокую думу фактов». В этой связи мысли Рулье, продолжающего бюффоновскую линию, а также стремящегося восстановить «достоинство существ, оскорбляемых гордостью человека даже в теории», оценивались Герценом очень высоко [14].
В Новое время, как указывает Герцен, подлинного синтеза между философией и наукой не произошло. Среди естествоиспытателей преобладающим стал лозунг «Физика, бойся метафизики», что повлекло за собой безудержное господство эмпиризма. Подобная установка наблюдается у представителей Просвещения, которые немало сделали для популяризации научных идей. Кроме того, высокая оценка философии
просветителей связана у Герцена с их борьбой против феодализма и клерикализма. Тем не менее, отмечает автор «Писем», сейчас на повестке дня стоит другой вопрос - не размежевание, а союз между двумя отраслями теоретического знания. В четвертом письме Герцен указывал: «Антагонизм между философией и естествознанием становится со всяким днем нелепее и невозможнее; .он держится на взаимном непонимании, что эмпирия так же истинна и действительна, как идеализм, что спекуляция есть их единство, их соединение» [9, т. II, с. 219].
Позднейшая эволюция философских воззрений Герцена вела его к созданию социально-политической и историософской концепции («русский социализм»). Но база для них была заложена в 30-40-е гг. Г. В. Флоровский утверждает, что важнейшая для зрелого Герцена мысль об «истории» как продолжении и завершении «природы» была подготовлена натурфилософскими исканиями молодости. Хотя проблемы естествознания более не находились в центре его теоретических интересов, но исключительное значение конкретных наук Герцен признавал и в последние годы жизни. Вот что он писал в «Былом и думах»: «Без естественных наук нет спасения современному человеку, без этой здоровой пищи, без этого строгого воспитания мысли фактами, без этой близости к окружающей нас жизни, без смирения перед ее независимостью - где-нибудь в душе остается монашеская келья и в ней мистическое зерно, которое может разлиться темной водой по всему разумению» [9, т. IV, с. 114].
Герцен оказал сильное влияние на русскую философскую традицию, но, в первую очередь, своими социально-философскими идеями. Тем не менее, его «Письма об изучении природы» представляют замечательный памятник философской мысли. От них можно проводить различные линии преемственности, но мы остановимся на одной. Речь идет об определенных чертах сходства, которые обнаруживаются между идейными установками Герцена и русским вариантом марксизма. В свое время Г. В. Плеханов писал, что работы Герцена 40-х гг. своеобразно предвосхищают работы Энгельса 70-х гг. Уже одно это обстоятельство позволяет сделать определенный вывод о влиянии Герцена на русскую версию марксизма, учитывая роль Плеханова в формировании теоретической базы диалектического материализма.
Однако существует еще более важное свидетельство - характеристика творчества автора «Писем об изучении природы», данная В. И. Лениным
в статье «Памяти Герцена» (1912). Она позволит вписать соответствующие аспекты наследия автора «Писем об изучении природы» в контекст русской философии не только XIX, но и XX в. В этой работе вождь большевиков писал: «В крепостной России 40-х гг. XIX в. он сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени. Он усвоил диалектику Гегеля. Он понял, что она представляет из себя "алгебру революции". Он пошел дальше Гегеля, к материализму, вслед за Фейербахом. Первое из "Писем об изучении природы", - "Эмпирия и идеализм", - написанное в 1844 г., показывает нам мыслителя, который, даже теперь, головой выше бездны современных естествоиспытателей-эмпириков и тьмы тем нынешних философов, идеалистов и полуидеалистов. Герцен вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед историческим материализмом» [15, с. 46-47].
Литература
1. Страхов Н. Н. Борьба с Западом / сост. и комм. А. В. Белова. М., 2010.
2. Иванов В. Г., Лезгина М. Л. Горизонты науки XXI века. Этюды философии науки. М., 2006.
3. Радлов Э. Л. Очерки истории русской философии (1920) // Введенский А. И. и др.: очерки истории русской философии / сост., вступ. ст., прим. Б. В. Емельянова, К. Н. Любутина. Свердловск, 1991.
4. Яковенко Б. В. История русской философии М., 2003.
5. Лосский Н. О. Основные вопросы гносеологии. СПб., 1919.
6. Шпет Г. Г. Сочинения. М., 1989.
7. Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 1, ч. 1.
8. Зубов В. П. Из истории мировой науки: избранные труды. 1921-1963. СПб., 2006.
9. Герцен А. И. Сочинения: в 9 т. М., 1956.
10. Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Русская философия IX-XIX вв. Л., 1989.
11. Флоровский Г. В. Из прошлого русской мысли. М., 1998.
12. Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. СПб., 1994. Кн. 3.
13. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: в 9 т. М., 1984. Т. 1.
14. http://az.lib.ru/g/gercen_a_i/text_0390 shtml
15. Ленин В. И. Избранные сочинения: в 10 т. М., 1985. Т. 6.
