CC BY
97Смирнова Ирина Леонидовна,
кандидат педагогических наук, доцент кафедры теории, истории музыки и музыкального исполнительства, Уральский государственный педагогический университет (г.Екатеринбург, Россия)
УДК 929: 78
А.Б. ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕР И ЕГО «ВОСПОМИНАНИЯ» A. B. GOLDENWEISER AND HIS «MEMORIES»
В статье рассказывается о впервые вышедшей книге А.Б.Гольденвейзера, легендарного пианиста-профессора Московской консерватории. Его полувековая творческая жизнь, наполненная встречами с выдающимися музыкантами эпохи первой половины двадцатого века, отраженная в книге, делает его «Воспоминания» поистине бесценными и достойными пристального внимания.
Ключевые слова: исполнительская, педагогическая, композиторская деятельность, выдающиеся музыканты- друзья и современники.
The article describes the first published book of A. B. Goldenweiser, legendary pianistProfessor of Moscow Conservatory. His fifty years of creative life, filled with meetings with outstanding musicians of the era of the first half of the twentieth century, reflected in the book, make it "Memories" is truly priceless and worthy of attention.
Key words: performing, teaching, composing, outstanding musicians - friends and contemporaries.
В издательстве «ДЕКА-ВС», Москва, 2009, впервые в полном объеме вышла книга Александра Борисовича Гольденвейзера «Воспоминания».
Имя А.Б. Гольденвейзера в культурной среде известно прежде всего как имя автора мемуаров «Вблизи Толстого»: ни один исследователь творчества великого писателя не пройдет мимо этой книги. Гольденвейзер не просто знал Толстого, общался с ним, периодически живя в Ясной Поляне, много играл ему, особенно его любимого Шопена. Он входил в ближайший круг писателя, был одним из трех лиц, подписавших знаменитое завещание Толстого, присутствовал при его последних днях в Астапово, и именно ему выпало на долю оповестить родных и корреспондентов, а через них - весь мир о кончине Л.Н. Толстого.
А.Б. Гольденвейзер (1875-1961) - пианист, композитор, педагог, музыкальный редактор, прожил большую, яркую жизнь, был свидетелем великих социальных потрясений, встречался с выдающимися музыкантами своей эпохи, со многими его связывала творческая дружба. Сам он был одним из могикан русской пианистической школы, воспитавший целый ряд пианистов, составляющих ее славу.
«Воспоминания» Гольденвейзера представляют собой ценнейший документ эпохи, написаны прекрасным литературным языком, исключительно интересны, высвечивают удивительно цельную и обаятельную личность автора.
Большой объем книги - она составляет более пятисот страниц, - с одной стороны, и ее ограниченный тираж, с другой - дают мне повод и основание рассказать о ней - с надеждой, что студентам-музыкантам будет небезынтересно узнать о Гольденвейзере, о котором сегодня, к сожалению, вспоминают незаслуженно редко, познакомиться с его взглядами: на жизнь, на музыкальное искусство, на тех исключительных людей, с которыми он встречался, а также окунуться в совершенно иную эпоху, еще, казалось бы, совсем недавно прошедшую, но уже столь далекую от нашей.
Конечно, мои впечатления от книги будут носить в какой-то мере субъективный характер, это, разумеется, неизбежно. Я не ставлю своей задачей детально проанализировать книгу или кратко ее пересказать. Мне бы хотелось обратить внимание читателя на те высказывания автора, которые мне показались особенно примечательными: рисующими его редкую, совершенно оригинальную сущность, необычайную искренность, его требовательность к себе и к другим, его скрытый юмор, а порой неожиданность суждений. В «Воспоминаниях» много рассказов о замечательных музыкантах. Я остановлюсь лишь на некоторых и даже не на самых громких именах, потому что, например, «Воспоминания» о Рахманинове и Скрябине были опубликованы ранее и пользуются широкой известностью.
Книга начинается с описания семьи отца и семьи матери. В той и другой семьях было по 13 человек детей, из которых в каждой семье дожило до взрослого возраста по 8 человек. Отец Гольденвейзера происходил из еврейской семьи, мать - из обедневшей дворянской русской. Обе семьи были весьма даровиты.
Старший брат отца, юрист по образованию, пользовавшийся известностью, был человеком очень большой культуры, самоучкой, изучивший несколько иностранных языков, которыми владел свободно. Другой брат отца был инженером путей сообщения, тоже весьма успешный. Одна из сестер матери обладала прекрасным голосом, училась в консерватории. Другие, не получившие серьезного образования, тем не менее, много читали, играли на рояле.
Приведу две характерные для Гольденвейзера цитаты, свидетельствующие, с одной стороны, о наличии музыкальных способностей и со стороны отца, и со стороны матери, а с другой, - о требовательности его суждений.
«Дядя Моисей был страстным меломаном. Хотя сам он природной музыкальностью не отличался, однако посещал серьезные концерты, в особенности квартетные собрания. К чести его надо сказать, что он развил в себе неплохой музыкальный вкус и хорошо знал классическую камерную литературу, особенно квартетную (квартеты Бетховена, например, он знал от
доски до доски)» [1, с. 11]. Речь идет о том самом дяде-юристе, овладевшем несколькими иностранными языками.
«Моя мать была женщиной исключительно своеобразной и значительной. Не обладая особой музыкальной одаренностью, она все-таки не была лишена музыкальности, страстно любила музыку и в молодые годы много играла на фортепиано, моими первыми музыкальными впечатлениями я обязан ей... В ее репертуаре совершенно отсутствовали пьесы дешевого или чисто виртуозного характера, а играла она исключительно лучшие произведении мировой классической литературы. Под звуки ее музыки я засыпал и часто просыпался ночью. Это был первый толчок к пробуждению моей любви к музыке» [там же, с. 37].
Детство Гольденвейзера прошло в Кишиневе, где его отец в качестве адвоката приобрел хорошую практику, и семья жила без материальных забот. К сожалению, через несколько лет обстоятельства изменились, и долги преследовали отца вплоть до ранней юности Александра Борисовича, когда он и его старший брат стали зарабатывать и выплатили долги отца.
Переезд семьи в Москву был вынужденным и сопровождался надеждами на лучшее, но материального облегчения семье не принес. Зато Гольденвейзер, которому тогда было 8 лет, навсегда запомнил путешествие из Кишинева в Москву со всеми его остановками, встречами и прощаниями с многочисленными родственниками.
Он был ребенком чрезвычайно впечатлительным и благодарным: так, например, он вспоминает тетушку, которая в его раннем детстве угощала его вкусными пирожками, бабушку, с которой они встретились лишь однажды в жизни во время упомянутого путешествия и которая, несмотря на то, что была очень бедна, прекрасно их приняла, не знала, куда усадить и чем угостить. Ребенком он это запомнил на всю жизнь.
Вообще чувство семьи было развито у Гольденвейзера в высшей степени, что было заслугой его родителей и, в первую очередь, матери. В его понимании, семья включала не только отца и мать, братьев и сестер, но в нее входили братья и сестры отца и матери и их дети. Ношу ответственности за семью Гольденвейзер пронес через всю жизнь. Так, рассказывая об одном из дядей, он замечает: «В дальнейшем, до самой кончины, он был полностью на моем иждивении». Вспоминая об одной из сестер матери, он признает, что у тетушки был настоящий дар рукодельницы - она прекрасно вышивала, но тут же уточняет, что тетушка никогда не делала попытки использовать этот свой талант как способ зарабатывать деньги. Она тоже до конца своей жизни была на полном попечении Гольденвейзера. Многим другим родственникам он помогал эпизодически.
Помимо материальной заботы о своих родственниках, он взял на себя пожизненную заботу о своей прислуге: в его семье были кухарка и горничная, первая дожила у них до глубокой старости, вторая трагически погибла в молодости. Ее дочь они с женой воспитали, дали ей образование и в
дальнейшем оказывали материальную помощь. Своих детей у Гольденвейзера не было.
Глубокая порядочность, добровольно взятая на себя ответственность за окружающих людей, житейская и профессиональная честность - вот те качества, которые Гольденвейзер предельно развил в себе, и которые он неизменно ценил в других. В его Воспоминаниях нередко встречается слово «чистота» - при характеристике того или иного человека. Именно это качество он ценил в людях, как никакое другое.
И конечно, в его жизненной философии нет и намека на так называемую «свободу нравов», так или иначе связанную с богемным образом жизни, столь характерным для художественной среды Серебряного века. А ведь именно на эту эпоху пришлась молодость выдающегося музыканта, автора «Воспоминаний». Однако у него сформировался иной, серьезный, «толстовский» взгляд на жизнь и неотступное следование избранным принципам.
Играть на фортепиано Гольденвейзер начал лет с пяти-шести. Его старшая сестра Татьяна, умевшая немного играть, показала ему ноты, и он стал разбирать все, что попадало на глаза. Благодаря этому, в высшей степени развил навыки чтения нот с листа, чем во взрослой артистической жизни поражал воображение самых выдающихся музыкантов, с которыми ему доводилось совместно музицировать, даже великого Пабло Казальса.
До восьми лет А.Б. музыке ни у кого не учился. А в школе или гимназии он вообще не учился никогда. Домашних учителей у него тоже не было. Читаем в Воспоминаниях: «...Я представляю собой в одном отношении довольно редкий пример, какого в такой же мере мне не удалось встретить в жизни. Я являюсь чистейшим образцом автодидакта, т.е. человека, который в области общего образования, если не считать самой ранней поры моего детства, когда меня сестра учила грамоте, никогда ничему ни у кого не учился. У меня никогда в жизни не было ни одного учителя по общеобразовательным предметам, и никогда я ни в одном учебном заведении, кроме консерватории, не обучался. Научные классы в консерватории я не посещал. ...Если я знаю что-нибудь, то этим обязан только самому себе. Когда я в консерватории приближался к окончанию, то должен был сдать экзамены по научным предметам. Перед каждым экзаменом я за два-три дня брал книгу, по которой нужно было эти экзамены сдавать - и все это было мне знакомо и легко. В такой мера самоучек мне в жизни встречать не приходилось» [1, с. 184 - 185].
По приезде в Москву мать Гольденвейзера обратилась к Василию Павловичу Прокунину, ученику Николая Григорьевича Рубинштейна, известному собирателю русских народных песен, первый сборник которых он издал совместно с П.И.Чайковским. Прокунин заниматься согласился, и эти занятия продолжались до весны 1889 года, т.е. около шести лет. О Прокунине Гольденвейзер вспоминает как о прекрасном музыканте и чудесном человеке. Учитель и ученик преданно любили друг друга, их общение продолжалось до самой кончины учителя.
Отдавая должное Прокунину-музыканту, отмечая, что тот воспитал в нем хороший вкус и любовь к народной песне, что принесло ему в дальнейшем много полезного как композитору, Гольденвейзер, тем не менее, замечает: «Однако, при всей моей любви и благодарности к памяти Прокунина, я должен сказать, что с точки зрения фортепианной школы, его занятия со мной не были достаточно рациональными. В пианистическом смысле за годы занятий у Василия Павловича (от 8 до 14 лет) я получил значительно меньше, чем если бы эти занятия были поставлены так же рационально, как мое общее музыкальное развитие» [1, с. 180].
Все это время, начиная с переезда в Москву, семья жила бедно, несколько раз даже была угроза описи имущества за долги: отец зарабатывал недостаточно и нерегулярно. Поэтому А.Б. начал давать частные уроки фортепианной игры с 15-16 лет и быстро приобрел репутацию известного педагога. Он считал, что столь раннее начало педагогической деятельности пошло ему на пользу. «Разумеется, не будь у меня всю жизнь таких тяжелых материальных условий и необходимости набирать уроков выше головы, я достиг бы в своем искусстве менее скромных результатов, чем мне это удалось» [1, с. 126].
Среди учеников, музыкально одаренных почти не было. В основном это были молодые девушки, которые учились для своего удовольствия. Но если встречались совсем уж неспособные, то Гольденвейзер специально подчеркивает, что от такого урока он вынужден был отказываться, несмотря на острую нужду в деньгах.
Иногда на занятиях не обходилось без курьезов. Так, например, А.Б. вспоминает одного ученика, давшего ему, по его словам, «гениальный совет». Ученик этот играл пьесу, в которой было большое количество знаков, и заучил много неверных нот. «Когда я стал исправлять его ошибки, он сказал: «Не проще ли, Александр Борисович, выучить вещь сначала без бемолей, а потом уже с бемолями?» [1, с. 127].
С некоторыми учениками складывались длительные дружеские связи, судьбы которых он прослеживал на протяжении многих лет, иные оставили глубокий след на всю жизнь.
Весной 1889 года Прокунин повел своего ученика в консерваторию. Это был момент, когда Танеев передавал свое директорство Сафонову, и они слушали его оба. Решено было определить Гольденвейзера на тогдашнее старшее отделение, в так называемый, профессорский класс, на шестой курс, к профессору Зилоти, на седьмом курсе у которого в это время учились Рахманинов, Максимов и Игумнов.
Прежде, чем перейти к характеристике Гольденвейзером его консерваторских педагогов и в дальнейшем профессоров-коллег, хочу привести отрывок из «Воспоминаний», рисующий своеобразие его эпистолярного стиля: смешение высокого и обыденного.
«Жизнь распределяет обычно счастливые явления неравномерно. Эта неравномерность наблюдается даже в мелочах. Если вы возьмете сдобный
хлеб, испеченный с изюмом, то увидите, что изюм распределяется в нем большей частью кучками. Когда вы идете по грибы или по ягоды, то или ничего не находите, или находите их много. Также и в жизни бывают счастливые полосы, когда встречается в какой-нибудь области очень много одаренных людей. Я учился в консерватории в то время, когда и среди педагогов, и среди учащихся было большое количество чрезвычайно талантливых людей. Таким образом, музыкальная атмосфера сразу меня охватила и благоприятно отразилась на моем музыкальном развитии» [там же, с. 188].
Александр Ильич Зилоти, двоюродный брат С.В. Рахманинова, был обаятельным человеком, красивым, талантливым, сердечно относился к своим ученикам. Так же, как впоследствии Рахманинов, Зилоти в свое время жил и учился у Н.С. Зверева. затем перешел в класс Н.Г. Рубинштейна, после смерти которого завершил свое образование у Ф. Листа.
Лист, незадолго перед этим потерявший своего единственного сына Даниэля, был поражен сходством своего сына с Зилоти, может быть, ему показавшимся, вследствие чего сразу полюбил Зилоти, чему, конечно, способствовала и талантливость последнего. В период своего обучения у Листа Зилоти был его любимцем.
У Зилоти Гольденвейзер проучился два года - на шестом и седьмом курсах - вплоть до отъезда за границу Зилоти, который стремился к независимой артистической деятельности.
«.. .Зилоти был прекрасный музыкант и весьма одаренный пианист, но в его исполнительском облике были некоторые недостатки. Он не обладал очень яркой индивидуальностью и несколько наивно полагал, что индивидуальность артиста заключается в том, чтобы радикально изменить указания автора, а иногда и текст, им написанный. В своих исполнительских традициях он не стеснялся менять темп и динамические оттенки, поставленные композитором. Несмотря на это, Зилоти как исполнитель-пианист был весьма выдающимся» [1, с. 193].
Окончательно Зилоти уехал за границу в 1917 году и жил в Америке, где и умер в 1946 году.
После ухода Зилоти из Московской консерватории Гольденвейзер перешел в класс Пабста.
Пабст был первоклассным пианистом-виртуозом. У него были безукоризненные пальцы, характерные для школы старого закала. В игре его присутствовал некоторый холодок, отчего лиризм Шопена был ему чужд, но Шумана и Листа он играл превосходно. Кроме того, обладая безукоризненной памятью, многие фортепианные концерты он аккомпанировал ученикам наизусть.
Уроки нередко назначались дома или на даче. «Помню, однажды. Пабст после ужина и вечернего чая.предложил мне, не хочу ли я, чтобы он что-нибудь сыграл. Я, разумеется, был очень рад. Пабст снял сюртук и сыграл все восемь новеллетт Шумана. Сыграл он их превосходно, хотя я не думаю,
чтобы он специально для моего приезда повторял эти вещи. Пабст обладал свойством быть всегда готовым к исполнению, независимо от того, занимался он или нет» [там же, с. 197]. Пианисты знают, сколь сложны для исполнения Новеллетты Шумана и как редко они исполняются все целиком.
Гольденвейзер чрезвычайно высоко ценил то, что он воспринял от Пабста: музыкальную культуру, серьезное отношение к музыкальным произведениям, но считал, что «чисто фортепианной школы Пабст, как и другие мои учителя, мне не дал» [там же, с. 188].
Василий Ильич Сафонов - одна из наиболее колоритных фигур среди выдающихся фортепианных педагогов XIX столетия. О нем оставлено много воспоминаний: Е.А. Бекман-Щербина, В.Н. Демьянова-Шацкая, М.Л. Пресман, Д.С. Шор.
Гольденвейзер считал Сафонова лучшим из когда-либо бывших фортепианных педагогов, хотя сам он учился у него не по специальности, а в камерном классе. Сафонов окончил Петербургскую консерваторию и одновременно Александровский лицей, он был высокообразованным человеком, обладавшим к тому же превосходными организаторскими способностями. У Сафонова был редкий дар в очень немногих словах и кратких встречах дать учащемуся очень ценные знания.
«Все мы, кто занимался у него в камерном классе, вынесли из этих занятий чрезвычайно много. Сафонов знал большое количество приемов фортепианной игры, большей частью весьма целесообразных. Кроме того, он был тонким музыкантом и обладал одним из труднейших искусств - уметь видеть все то, что написано в нотах. Искусством этим в полной мере обладают далеко не все.. .Это умение видеть в нотах было развито у Сафонова в высокой степени..
Я думаю, что в ПИАНИСТИЧЕСКОМ отношении я на уроках в камерном классе у Сафонова научился гораздо большему, чем у всех своих учителей, у которых я учился специально фортепианной игре» [1, с. 224 - 225].
«Музыкант и человек исключительной значительности и оригинальности» [2, с.199] - Сергей Иванович Танеев - профессор Московской консерватории, наиболее близкий Гольденвейзеру по духу, вызывающий его неизменное восхищение своими и человеческими, и профессиональными качествами.
Танеев после смерти родителей жил всегда в маленьких старомодных домиках, а заботилась о нем, как о родном сыне, и готовила ему его старая нянюшка Пелагея Васильевна, которую он очень любил.
«Музыкант Сергей Иванович был совершенно исключительный. Он поражал знанием литературы. Если, например, ему нужно было в классе фуги привести какой-нибудь пример хоровой фуги, ну, скажем, фугу из оратории Генделя, он, не задумываясь, эту фугу играл наизусть. Чем бы Танеев ни занимался, он подвергал изучаемое тщательному и глубокому анализу» [1, с. 208].
«Прямота и принципиальность Танеева доходили до преувеличенной степени. Однажды, например, когда он выступал в симфоническом концерте, группа его бывших и настоящих учеников поднесла ему венок. Когда этот венок подали на эстраду, Танеев его не взял. Венок принесли в артистическую и послали Танееву на дом. На другой день Сергей Иванович отослал венок в консерваторию с запиской, в которой написал, что считает недопустимым, чтобы учащиеся делали подношения профессорам.
Помню еще один случай. У Танеева стоял старый, очень плохой рояль Беккера. Когда ему минуло 50 лет, несколько его друзей и бывших учеников хотели сделать ему подарок. Купили превосходный рояль фирмы Бехштейн, заказали на него серебряную дощечку с надписью и хотели преподнести Сергею Ивановичу. Этот инструмент постигла та же участь, что и венок. Танеев отправил его обратно в магазин. Тогда к нему делегировали депутацию. Но сколько мы его ни уговаривали, нам это не удалось. Подарок он так и не принял, сказав: «Пусть у меня будет такой инструмент, какой я имею. Вы хотите доставить мне удовольствие, я очень этому рад, но принять подарок не могу» [там же, с. 203].
Когда умерла нянюшка Пелагея Васильевна, Танеев был глубоко этим опечален. «Он написал шесть романсов на слова Полонского и посвятил их ее памяти. Некоторым друзьям он подарил по экземпляру этих романсов и приложил к ним портрет Пелагеи Васильевны. Мне очень дорого, что такой экземпляр он подарил и мне» [там же].
Среди педагогов-композиторов Московской консерватории одной из наиболее колоритных личностей Гольденвейзер считал Антона Степановича Аренского. Этот человек, по его мнению, был в чем-то полной противоположностью Танееву, у него было полно всяких недостатков, но его все любили. Гольденвейзер занимался у Аренского в классе свободного сочинения всего полгода, до ухода его из консерватории, а до этого, будучи учеником фортепианного отделения, учился у него по теоретическим предметам.
«Аренский был блестяще одарен от природы. У него было замечательное композиторское дарование, гармоничное и безукоризненное в смысле музыкального инстинкта, но, к сожалению, Аренский как-то продешевил свою жизнь, прожил ее в значительной степени легкомысленно. Антон Степанович не углублял своего дарования и поэтому создал целый ряд, хотя иногда очаровательных произведений для фортепиано, вокальных и иных, вплоть до опер, тем не менее большого, значительного следа как композитор не оставил, и то, что он сделал, было гораздо ниже его природного дарования.
Музыкант Аренский был превосходный. Ведя в консерватории класс так называемой энциклопедии (так тогда называлось то, что сейчас именуется «анализом форм»), основу он строил на изучении фортепианных сонат Бетховена. В классе Аренского никогда не было нот, и все сонаты Бетховена, которые он в классе разбирал, он играл с любого места наизусть. С
необыкновенной ловкость Антон Степанович умел играть, держа между пальцев мундштук с папироской. Иногда он даже переворачивал руку ладонью кверху и при этом ухитрялся довольно свободно играть» [там же, с. 216-217].
В классе свободного сочинения Аренский, находя у ученика те или иные недостатки, очень быстро ориентировался и всегда давал меткие советы. «У Аренского была слабость: он терпеть не мог бездарных учеников, и когда ученик или ученица приносили плохую задачу, он довольно едко над ними издевался» [там же].
В своих заметках об Аренском Гольденвейзер приводит эпизод, когда Аренский с сыном посетили Ясную Поляну и провели там день: Л.Н.Толстой любил простую и ясную музыку Аренского, о чем тот знал от Гольденвейзера, и хотя Толстой почувствовал характер и слабости Аренского, но он возбудил в нем симпатию и отзывы о нем были сочувственны [там же, с. 221].
После отъезда Аренского Гольденвейзер продолжал свои занятия композицией под руководством Ипполитова-Иванова. Он был одним из первых его учеников.
Михаил Михайлович Ипполитов-Иванов окончил Петербургскую консерваторию по классу контрабаса и по классу композиции у Римского-Корсакова.
«Выдающимся педагогом Ипполитов-Иванов не был. Не был он и особенно глубоко образованным музыкантом, так что для нас, только что прошедших замечательную школу С.И.Танеева, педагогическое воздействие Ипполитова-Иванова особенно значительным, конечно, быть не могло. Однако это был талантливый музыкант, практическое общение с которым, несомненно, было для нас полезным. Кроме того, как человек Ипполитов-Иванов был очень привлекателен, и все мы очень его любили.
С Московской консерваторией Ипполитов-Иванов был связан до самой смерти, а после ухода Сафонова с директорского поста с начала 1906 года до 1922 года был ее директором. Не обладая, казалось бы, твердым характером, будучи по природе человеком мягким, Михаил Михайлович за долгие годы руководства консерваторией управлял ею с большой мудростью. Счастливым образом ему удалось в очень трудные времена, как правило, всегда благополучно проводить консерваторию сквозь все затруднения. В период материальной разрухи, в эпоху Гражданской войны, когда Петербургская консерватория была на границе полного краха, Ипполитову-Иванову удалось настолько хорошо сохранить материальное положение Московской консерватории, что она смогла оказать Петербургской довольно значительную помощь.
Среди музыкантов не певцов Ипполитов-Иванов был первым, получившим звание народного артиста» [там же, с. 238].
Гольденвейзер считал, что «во все времена бывало так, что иногда очень даровитые люди проходили свой жизненный путь незамеченными и непризнанными» [там же, с. 263]. В качестве такого музыканта, с которым его связывали близкие дружеские отношения, он называет Георгия Львовича
Катуара, музыканта, по его мнению, замечательного, но непризнанного - ни при жизни, ни спустя годы.
Имя Катуара сегодня мало кому известно, но для нас небезынтересно, что под руководством Катуара окончил консерваторию Д.Б.Кабалевский.
Катуар происходил из обрусевшей французской семьи, довольно богатой, имевшей в Москве оптовую торговлю чаем и винами. Все сыновья получили высшее образование, Георгий Львович (или Егор Львович, как звали его близкие люди), окончил математический факультет Московского университета. Однако всю жизнь он стремился стать музыкантом. В семье, которая была слишком культурной, чтобы считать профессию музыканта недостойной, тем не менее относились к мечте Егора Львовича, как к блажи, потому что не находили в нем достаточной одаренности для профессиональных занятий музыкой.
Систематического музыкального образования Катуар не получил. Он брал уроки фортепианной игры у замечательного пианиста Клиндворта. Виртуозных способностей Катуар действительно не обнаружил, но его композиторское дарование было несомненным. Оно скорее всего так бы и заглохло, если бы жизнь не свела его с Чайковским, который дал о его сочинениях чрезвычайно благоприятный отзыв, окрыливший Катуара и послуживший толчком для его дальнейших занятий композицией. Композиции Катуар практически ни у кого не учился: он попробовал брать уроки у Лядова, специально для этого приезжая в Петербург, но из этого как-то ничего не вышло. В дальнейшем он пользовался советами Танеева.
«Я должен сказать (в данном случае к чести себе), что если бы меня не было на свете, то сочинения Катуара почти совершенно не исполнялись бы. Все его крупные сочинения: Фортепианный концерт, Фортепианный квинтет и квартет, трио и обе скрипичные сонаты (одна из которых - «Поэма» -посвящена мне) один я многократно играл в концертах. Смешно сказать, но исполнение произведений Георгия Львовича, действительно, находилось почти в полной зависимости от того, играл ли я их или нет. Почему это происходило, все-таки понять нельзя. Не играют их, к сожалению, и сейчас.
У меня сложилось впечатление, что когда Гольденвейзер с большим сочувствием и в то же время не без горечи размышляет о Катуаре, то невольно соотносит его композиторскую судьбу со своей. Конечно, судьба Гольденвейзера - исполнителя, педагога, музыкального редактора, писателя сложилась более, чем счастливо: до конца своей долгой жизни он продолжал концертную деятельность, он был легендарным профессором Московской консерватории, фортепианные произведения под его редакцией, в том числе, все сонаты Моцарта и Бетховена именно в редакции Гольденвейзера многие годы остаются наиболее востребованными в педагогическом репертуаре. Однако, как композитор он не получил того признания, к которому, несомненно, стремился. Им написано множество романсов и песен, фортепианных пьес, оперы, сюиты для симфонического оркестра, трио, сонаты, много произведений для детей. И если эти последние иногда
используются в педагогическом репертуаре, то на концертной эстраде музыка Гольденвейзера практически не звучит. Может быть, это издание его Воспоминаний послужит в какой-то мере источником интереса к его музыке, и она найдет свое место в концертной жизни. Хотелось бы на это надеяться.
За свою долгую жизнь Гольденвейзер переслушал практически всех выдающихся и просто известных отечественных и европейских музыкантов-исполнителей, со многими из них ему довелось играть в ансамбле. Оставленные им многочисленные отзывы об игре знаменитых артистов интересны, своеобразны, даны с выраженной позиции русской исполнительской школы с ее нетерпимостью к преувеличениям, требованием искренности, простоты, верности композиторскому замыслу.
Приведу несколько таких примеров.
В сезон 1901-2 гг. в Москву приехал знаменитый пианист Пауэр, первым предпринявший попытку публичного исполнения всех сонат Бетховена. Автор Воспоминаний характеризует его как хорошего музыканта, с необыкновенной тщательностью изучившего сонаты Бетховена. «Об этих концертах у меня остались очень хорошие воспоминания. Яркой индивидуальностью Пауэр, однако, не отличался, и поэтому в его исполнении сонат внутренняя значительность творчества Бетховена, и его глубина не были достаточно выявлены.» [там же, с. 406].
Одно из наиболее сильных впечатлений на Гольденвейзера произвел Казадезюс - «безукоризненным благородством своей игры, тонким чувством стиля, полным отсутствием погони за внешними эффектами, чем страдает большинство западноевропейских мастеров фортепианной игры» [там же, с. 407].
Вот отзыв Гольденвейзера об Артуре Шнабеле: «Этой манерностью и надуманностью в сильной степени страдает также, несомненно, очень большой музыкант, известный пианист Шнабель. Странным образом, Шнабель, который невыносимо манерно играет Шопена, а отчасти и Бетховена, превосходно играет Брамса и совершенно несравненно- Шуберта. Его исполнение си-бемоль-мажорной сонаты Шуберта - одно из сильнейших музыкальных впечатлений моей жизни» [там же].
Девятилетний венгр Франц Вечей. «Техническое совершенство, темперамент этого мальчика были совершенно исключительны, и впечатление которое он производил на публику, было захватывающим» [там же, с. 410].
Ирина Горяинова, русская девочка, «выступавшая почему-то под фамилией Энери. Она тоже проявила замечательное дарование и пользовалась исключительным эстрадным успехом». К сожалению, все эти дети рано сошли со сцены, а те, кто остался, как, например, Рауль Качальский, ничем особенным во взрослые годы не выделялись. «Явление это я считаю отнюдь не случайным. Ничего не может быть опаснее слишком раннего затаскивания одаренных юных исполнителей по эстрадам. Они утрачивают любовь к искусству. Рано отравляются внешним успехом, расстраивают себе нервную
систему и к зрелым годам делаются измотанными преждевременными стариками.» [там же].
Делясь своими впечатлениями об игре знаменитых музыкантов, Гольденвейзер вспоминает «об очень оригинальной фигуре» [там же, с. 407] -польском пианисте Апполинарии Контском: «Игра Контского производила очаровательное своеобразное впечатление. Мы как будто перенеслись во времена Фильда... Инструмент у него звучал необычайно прозрачно, с ... легкостью и совершенством отделки всех деталей. Это, по-видимому, был тот стиль игры, который так любил Глинка, как известно, отрицательно отнесшийся к приехавшему в 40-х годах Листу. Стиль Листа казался Глинке грубым» [там же, с. 408].
Контский рассказывал, что мальчиком он однажды играл в присутствии Бетховена. По словам Гольденвейзера, уже это одно заставило его испытать сильное чувство. Похожее чувство вызвала в нем старушка-крестьянка, рассказавшая ему и его другу, что она не только видела А.С.Пушкина, но с другими крестьянскими девушками играла с ним в горелки.
«Это ощущение живого великого человека, давно умершего, превратившегося уже в какую-то легендарную фигуру, было мне чрезвычайно дорого.
Сейчас я нередко испытываю то же самое по отношению к себе. Многим из теперешних людей, может быть, дорого сознание, что еще живо несколько человек, которые были в близком, живом общении со Львом Николаевичем Толстым» [там же, с. 409].
На этом закончу. Какие мысли приходят по прочтении этой книги? Ну, конечно, о том, как много может вместить жизнь одного человека, как много может он сделать в своей профессии, как бесконечно может он расширить ее границы. И еще: человек, выдающийся в своей области, не обязательно должен быть безупречным в жизни, мы не в праве от него требовать высочайшей нравственности и абсолютной честности, но все же, если встречается именно такой человек, то рассказанное им о себе приобретает совершенно особую ценность.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гольденвейзер А.Б. Воспоминания / А.Б. Гольденвейзер М.: ДЕКА-ВС, 2009. - 560 с.
2. Алексеев А. Русские пианисты / А. Алексеев М.-Л., Музгиз, 1948. - 313 с.
Сродных Наталия Леонидовна,
кандидат педагогических наук, доцент Зубарев Антон Алексеевич,
концертмейстер ФГБОУВО «Уральский государственный педагогический университет » (г. Екатеринбург, Россия)
УДК 7.071.2:785.161
О СПЕЦИФИКЕ КОНЦЕРТМЕЙСТЕРСКОЙ РАБОТЫ В КЛАССЕ ЭСТРАДНО-ДЖАЗОВОГО ВОКАЛА
ON THE SPECIFICS OF THE ACCOMPANIMENT IN THE THE POP AND JAZZ SINGING CLASS
В статье раскрывается содержание работы профессионального концертмейстера в классе джазового вокала, что является весьма актуальным по причине отсутствия цельных методических разработок, связанных с концертмейстерской работой в данной области. Материалы статьи могут быть использованы в самостоятельной работе студентов, как в ознакомительных целях, так и в практической концертмейстерской деятельности; её содержание может оказать существенную помощь в расширении кругозора в области джазового искусства и джазовой педагогики.
Ключевые слова: концертмейстер, джазовый вокал, специфика эстрадно-джазового исполнительства, педагогика высшей школы, музыкальное образование.
The article reflects on the problem of the work ofa professional accompanist in jazz voice class, which is a very timely topic because of lack of comprehensive methodical instructions on the work of an accompanist in such field. The material may be used in educational purposes as well as in practical professional activities for accompanying pianists who are working with jazz and pop singers.
Key words: accompanist, jazz singing, jazz and pop musical performance specifics, higher education pedagogy, musical education.
В современной педагогике высшей школы большое внимание уделяется формированию профессиональных качеств будущего специалиста. Отрадно, что в последнее десятилетие в обучающие программы многих специальных музыкальных учебных заведений высшего звена вводятся такие дисциплины, как «Современная гармония», «История джаза», «Массовая музыкальная культура», «Основы эстрадно-джазовой стилистики» и т.д. Примером тому могут служить многие учебно-методические пособия, связанные с эстрадно-джазовой тематикой [4; 6; 7].
К числу наиболее острых проблем относится вопрос подготовки профессионального концертмейстера, так как объективная реальность послевузовской жизни показывает, что многие выпускники музыкальных факультетов могли бы иметь в разы больше работы, если бы они имели навыки
