CC BY
293
ОБЗОРЫ
99.04.001. БОЛЬШАКОВА О.В. ОТМЕНА КРЕПОСТНОГО ПРАВА В РОССИИ. АНГЛОЯЗЫЧНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ 1960-1990-х гг. (Обзор)
Изучение крестьянской реформы 1861 г. имеет в Соединенных Штатах и Великобритании давнюю традицию, но своего расцвета достигает в 1960-70-е годы. Именно тогда было признано, что отмена крепостного права является важнейшим событием новой истории России, которое оказало и продолжает оказывать колоссальное воздействие на весь ход развития страны.
В эти годы в англо-американском россиеведении сформировались те структурные рамки, в которых до настоящего времени рассматривается история отмены крепостного права в России, были выделены основные направления и поставлены главные проблемы исследования.
Большинство авторов рассматривают крестьянскую реформу как ответ на вызов соседних более развитых европейских стран, когда в результате поражения в Крымской войне государство для поддержания своего статуса великой державы было вынуждено пойти на социальные и административные реформы. Эти реформы представляются одним из звеньев в цепи государственных вмешательств в социально-экономическую жизнь России, которые стали традиционными в истории страны. Важное место здесь занимает теория экономической отсталости А.Гершенкрона в ее применении к России (16) и теория модернизации в ее наиболее общем виде. Сближение истории и социологии в 1950-60-е годы и обогащение исторической науки новыми социологическими концепциями обусловило системный подход к реформе как социальному взаимодействию, в котором все ее участники - правительство, дворянство, крестьянство - взаимосвязаны и играют активные роли (см. 12, 38, 39). Большое значение для изучения крестьянства имело зарождение и развитие новой дисциплины - крестьяноведения, во многом основанной на концепциях вновь открытого в 1960-е годы на Западе А.В.Чаянова.
С тех пор общие концепции крестьянской реформы существенно не пересматривались, но произошла смена парадигм и постановки проблем, историки обратились к микроисторическим и микроструктурным исследованиям, сосредоточившись в основном на второй половине XIX в., на итогах и последствиях отмены крепостного права (см., например, 6, 19, 28, 39). Однако, как неоднократно отмечалось на международных конференциях, посвященных российским реформам (1986, 1989, 1990), исследователи по-прежнему стоят перед целым рядом вопросов, которые требуют своего разрешения (31; 32; 35, с.VII).
Основной вопрос, на который пытаются ответить в своих исследованиях британские и американские историки отмены крепостного права, был сформулирован Д.Филдом: «Как такая реформа могла появиться при таком режиме?» (12, с.3)
При такой постановке вопроса важное значение приобретает выявление и иерархизация основных факторов реформы, и здесь наблюдается колоссальное разнообразие точек зрения. Однако в подходах и интерпретациях англоязычных историков все же много общего, и в то же время они серьезно отличаются от аналитической схемы, принятой в свое время в отечественной историографии.
Западные исследователи среди факторов реформы склонны выделять, с одной стороны, экономические предпосылки реформы, а с другой - мотивы реформаторов, которые могли быть экономическими, политическими (каковые включают в себя такие соображения, как боязнь крестьянского бунта и необходимость поддержания международного престижа России после поражения в Крымской войне) или морально-этическими.
В исследованиях экономических предпосылок освобождения крестьян выделяются вопросы о том, в какой степени крепостное право являлось тормозом экономического развития страны, и были ли помещики заинтересованы в его отмене.
Впервые в англо-американской историографии этот вопрос был широко исследован в ставшей к настоящему времени классической работе Дж.Блюма, написанной к 100-летию отмены крепостного права (5). Сельское хозяйство в России, доказывает Блюм, было далеко от кризиса, и крепостное право не сдерживало развития капитализма: рабочую силу фабрики и заводы неограниченно черпали из среды крепостных и государственных крестьян, торговля расширялась. Главные экономические трудности России, по мнению Блюма, заключались в отсутствии налаженной транспортной системы и слабой разработанности природных ресурсов страны. В этом вопросе Блюм во многом опирается на концепцию экономического развития России, разработанную А.Гершенкроном, и
ссылается на позицию П.Б.Струве, считавшего, что крепостное хозяйство пребывало в «цветущем состоянии». Что касается душевладельцев, то, как указывает Блюм, с экономической точки зрения все они - и в малоземельных центральных губерниях, и в плодородных южных, и в барщинных, и в оброчных имениях - были заинтересованы в сохранении крепостного права (5, с.612-616).
Большинство английских и американских исследователей, занимавшихся проблемами экономической истории России, приходят к заключению, что крепостная система хозяйствования накануне реформы была вполне жизнеспособной и отнюдь не являлась первопричиной отсталости экономики (7, 10, 16, 20, 36).
В своей статье «Государственные крестьяне при Николае I» британская исследовательница О. Крисп показывает, что, несмотря на лучшую обеспеченность землей, меньшие налоги, большую свободу выбора, казенные крестьяне не достигли сколько-нибудь значительного экономического успеха и мало отличались в этом отношении от крепостных. Анализ экономической ситуации 1830-40-х гг., помещенной в широкий исторический контекст, приводит автора к выводу, что «крепостное право было симптомом, а не причиной медленного экономического роста России» (7, с.95).
Интересное исследование предложили экономисты Е.Домар и М.Махина в рамках «новой экономической истории», которую иногда называют еще эконометрией и клиометрией (10). Возникшая в США в конце 1950-х годов, эта дисциплина включает в себя использование экономической теории и математических методов для проверки крупных гипотез. Одним из распространенных ее сюжетов в 1970-80-е годы было исследование несвободного труда. Авторы статьи решили проверить «популярный среди русских марксистов» тезис о том, что крепостное право к моменту крестьянской реформы стало невыгодно помещику и это явилось одной из причин его отмены. Это утверждение, впервые предложенное М.Н.Покровским, привлекло внимание экономистов, поскольку легко поддается квантификации (10, с.920). Были построены 4 теоретические модели с тем, чтобы определить степень воздействия на крепостное право таких факторов, как рост населения, рост хлебных цен, указ Павла I о трехдневной барщине и замена барщины оброком.
Ни один из этих факторов, как показали расчеты, не угрожал доходности крепостной системы хозяйствования. Если же говорить о долговом бремени помещиков, пишут авторы, то оно было не так уж велико, составляя не более 27% стоимости всех поместий (в 1980 г. для амери-
канских фермеров эта цифра составляла 17,8%)1). Тот факт, что русские крепостники жили не по средствам - общая особенность землевладельческих классов - также не говорит о том, что крепостное право стало или становилось невыгодным.
Таким образом, Е.Домар и М.Махина не находят подтверждений тезису, что помещики были заинтересованы в освобождении крестьян из экономических соображений. Единственным кандидатом в этом отношении, по мнению авторов статьи, могла стать Литва, где большой убыток приносили инвентари (но только в Литве, а не в Юго-Западном крае и в Белоруссии), и именно там, по иронии судьбы, был самый низкий процент заложенных крепостных (10, с.949).
В целом историки, изучающие проблемы макроэкономики, сходятся во мнении, что народное хозяйство России накануне реформ развивалось поступательно: оптовые цены на сельскохозяйственную продукцию устойчиво росли, намечались положительные сдвиги в промышленности - в том числе, введение новых технологий (хотя и в отраслях, основанных на крепостном труде), расширялось мелкотоварное производство, первые шаги делала региональная экономическая специализация. На фоне этого длительного экономического развития меркнут факторы институциональные - например, крепостное право - и большее значение приобретает воздействие географических и геополитических факторов, в первую очередь таких, как долговременный мир в Европе и рост мировой экономики. В русле этого подхода лежит и вывод П. Готрелла о том, что великие реформы «именно совпали с периодом ускорения экономического роста, а не положили ему начало» (2, с .124).
Итоги изучению на Западе экономических причин отмены крепостного права подвел в своем выступлении на международном семинаре историков в Ярославле Д.Байрау: «Существование классических предпосылок для капиталистической аграрной реформы - сокращение земель, интенсификация землепользования, захват крестьянских земель помещиками и обострение эксплуатации - не может быть однозначно установлено в России перед Крымской войной» (1, с.19). По его мнению, аграрно-капиталистические тенденции в сельскохозяйственном секторе и структурирующие индустриально-капиталистические элементы играли весьма малую роль как факторы крестьянской реформы.
^ В отечественной литературе при оценке дворянской задолженности чаще оперируют данными о проценте заложенных душ, который был гораздо выше (до 73% в отдельных губерниях).
Отвергая экономические предпосылки отмены крепостного права, британские и американские историки отдают предпочтение политическим или моральным мотивам проведения реформы, в связи с чем особое значение приобретает анализ социально-экономических представлений реформаторов. В первую очередь, как указывает О.Крисп, это представления об экономическом либерализме - необходимости создать условия, в которых частная инициатива могла бы развить и возглавить модернизацию экономики России для поддержания ее статуса великой державы. Эти представления отразились в основании Центрального банка по образцу Английского, в поощрении учреждения частных банков и промышленных компаний, строительстве железных дорог, введении льготных тарифов 1857 и 1868 гг. (7, с.23).
В этом плане показательна работа А.Скерпана, одного из наиболее ярких представителей экономического течения в осмыслении реформы (36). Как и большинство историков этого направления, он считает, что крепостное право не являлось тормозом экономического развития России и его отмена не оказала непосредственного позитивного влияния на национальную экономику. Гораздо большее значение в этом отношении имело развитие железнодорожного транспорта, финансовая и налоговая реформы.
А. Скерпан пишет, что ликвидация крепостного права явилась результатом правительственного указа, а не внутреннего разложения самого института, при этом государство вторглось в экономику в интересах повышения национального благосостояния и обеспечения национальной безопасности (36, с.163).
Проанализировав экономические идеи, циркулировавшие в России на протяжении первой половины XIX в., он приходит к выводу, что именно экономические ожидания заставили правительство пойти на реформы. Военное поражение явилось ускорителем процесса, в результате которого моральные, социальные, политические и экономические идеи и представления, формировавшиеся десятилетиями, выкристаллизовались в реальный политический курс.
Большой интерес представляет проведенный автором анализ концепции труда в русской экономической мысли и публицистике 1840-50-х годов. Для этого периода были характерны экономические взгляды, основанные на применении к условиям России учения А.Смита. Согласно распространенным тогда представлениям, крепостное право - это «несомненное зло», поскольку оно, во-первых, затрудняет экономический рост, ограничивая предложение свободного дешевого труда; во-вторых, крепостное крестьянство из-за высокой степени эксплуатации находится в бедности и неспособно создать адекватный спрос на промышленные товары;
и, в-третьих, крепостной труд непроизводителен. А.Скерпан подробно рассматривает эти положения и отметает все три. Однако, указывает он, при оценке мотивации реформаторов «неважно, насколько эти положения были верны, - важно, что эти люди верили в их истинность» (36, с.176). Из этих представлений вытекали ожидания экономических последствий отмены крепостного права: свобода передвижения крестьянства для удовлетворения требований в рабочих руках и рост разделения труда, рост потребительского спроса и, конечно, производительности труда. Конечной целью для общества и для авторов реформы было усиление могущества России (36, с .177).
Однако когда реформа начала принимать свои очертания, возникло противоречие между концепцией желательности свободного труда и заботой о безопасности крестьянской собственности, между необходимостью обеспечить дешевой рабочей силой помещиков и боязнью возникновения пролетариата. В результате в окончательном варианте законодательства правительство сделало выбор в пользу политической стабильности.
Таким образом, заключает А.Скерпан, реформаторы не придерживались последовательно экономического мотива эмансипации - стимулировать мощь национальной экономики путем опоры на свободный труд и частную инициативу, но зато больше преуспели в политическом и моральном отношении (36, с.211).
В выявлении факторов отмены крепостного права широкое распространение получила тема «моральных причин» - распространение гуманистических и либеральных идей среди образованных людей России (5, с.616). Как указывает Д.Филд, разрыв между «воспитанием» и «нравами» русского дворянства, его «вестернизация», когда у сановников были «ноги в России, а голова - в Западной Европе», явились существенным мотивом отмены крепостного права (12, с.5).
Не менее важную роль, по мнению ряда историков, играла личность Александра II, осознавшего государственную необходимость освобождения крестьян. И хотя они отмечают «недостаток характера», слабоволие и «раздвоенность» царя, его склонность к сомнениям и колебаниям, считается, что именно эти черты его личности оказались полезны и позволили ему уловить «настроения» и требования эпохи. Как указывается в работе Перейры, Александр II, будучи безусловным консерватором, уверенным в незыблемости существования самодержавия, был вынужден пойти на реформу в условиях государственного кризиса. Непоследовательный характер реформ автор объясняет попытками нерешительного слабовольного императора удовлетворить обе заинтересованные стороны
- и дворянство (чтобы избежать «дворянской фронды»), и крестьянство (из-за боязни «крестьянской жакерии») (29, с .112).
Чрезвычайно высоко оценивается личность и деятельность Александра в работе А.Рибера, предлагающей свою, своеобразную версию отмены крепостного права (34). Во главу угла политики Александра II Рибер ставит задачу коренного преобразования армии, поскольку, в соответствии с самодержавной традицией, император считал поражение в Крымской войне своим личным поражением. Основываясь главным образом на особенностях характера Александра, «удельном весе русских военных традиций, уроках войны и советах высших военных советников», историк высказал мнение, что именно осознание необходимости военной реформы послужило толчком для принятия решения об освобождении крестьян. Решив освободить крестьян, Александр стремился, как пишет Рибер, к созданию современной армии и предотвращению новой угрозы со стороны Европы, способной сокрушить Россию и отбросить ее назад в Азию. С этой же задачей связаны остальные реформы, поскольку Александр II прекрасно понимал, что для того, чтобы стать великой державой, России нужно образование, новая система управления, развитая промышленность (34, с.45-47).
Связь крупных преобразований с военными неудачами страны прослеживается многими историками и вскоре становится общим местом в американской историографии реформ в России. Так, Н. Рязановский указывает на тот факт, что именно поражение 1807 г. дало толчок Пруссии к проведению всеобъемлющих реформ, в то время как в победоносной России надолго победили консервативные тенденции. И лишь Крымское поражение заставило пересмотреть существующее положение (33). Как отмечается во многих работах, именно Крымская война, показав бессилие России перед лицом европейских держав, дала важнейший импульс реформаторскому процессу, и в первую очередь отмене крепостного права (11, 14, 22, 25, 34).
Помимо соображений экономического и внешнеполитического характера, большое значение в мотивации реформы имело сохранение социально-политической стабильности в стране. Многие авторы приводят знаменитую фразу Александра о том, что нужно освободить крестьян сверху, пока это не произошло снизу, однако значение крестьянского движения как фактора реформы не признается серьезным. Во-первых, считается, что масштабы крестьянского движения были преувеличены. Во-вторых, изучение крестьянской ментальности и форм коллективного протеста в России XIX в. показало, что это явление само по себе гораздо разнообразнее и сложнее, чем представлялось ранее, и никак не может быть отнесено к формам классовой борьбы, направленной на изменение
существующего строя (1, с.43; 13; 38). Большее значение для мотивации реформы имело не реальное положение дел, а «настроения» в правительстве и боязнь крестьянского бунта в среде дворянства, где еще свежи были воспоминания о пугачевщине (36, с.164).
Сопоставление мотивов реформаторов и конечных результатов реформы привело А.Скерпана к выводу об отсутствии ее детализированной программы (36, с.211). Это наблюдение подтверждается и другими исследователями (35, с.'УП) и особенно ярко обнаруживается при изучении отдельных этапов подготовки отмены крепостного права.
Среди первых работ по этой теме - монография Т.Эммонса «Русское поместное дворянство и крестьянская реформа 1861 г.» (11). Исследуя роль дворянства в подготовке и проведении отмены крепостного права, автор стремится понять характер реформы и политическую атмосферу, в которой она проводилась. Автор указывает на два взаимопересекающихся соображения в мотивации отмены крепостного права: необходимость экономического развития и желание сохранить социальную и политическую стабильность, и оба этих соображения были прямо связаны с опытом поражения в войне (11, с.48). Надо отметить, что в центре внимания Т.Эммонса находится в первую очередь тверское дворянство - «хорошо известный центр аболиционизма в 1850-е годы и непрекращающейся политической деятельности в начале 60-х» (11, с.14.).
Избранный сюжет во многом предопределил основные акценты в книге, в первую очередь постановку вопроса о политическом кризисе 1856-1862 гг., выход из которого самодержавие видело в коренной реформе, а также о проблеме русского либерализма, чья программа, по мнению Эммонса, начала определяться еще до реформы. В работе подробно рассматриваются три периода конфронтации правительства и дворянства с ноября 1857 г. до 1861 г. В результате такого сотрудничества правительство прекратило «эксперименты с общественным мнением». Поскольку установление политической и социальной стабильности было важной задачей правительства, то именно это определило, как считает историк, главную отличительную черту реформы - ее консерватизм.
Наиболее подробно все этапы подготовки крестьянской реформы, в том числе различные программы отмены крепостного права, борьба вокруг принятия основных положений законодательства рассматриваются в работе Д.Филда «Конец крепостничества. Дворянство и бюрократия в России, 1855-1861» (10).
Главная идея Д.Филда заключается в том, что реформа подобного масштаба при столь консервативном режиме могла осуществиться только поэтапно, как следствие законодательного процесса, и в ходе ее подго-
товки возникали новые предложения, совершенно непредвиденные вначале.
Анализируя процесс подготовки реформы, Д.Филд отмечает наличие противоречий между дворянством и правительством, дворянством и бюрократией, высшей бюрократией и чиновниками среднего уровня, но указывает при этом, что несмотря на яростные споры, оппозиция ни разу не вылилась в настоящую борьбу и отмена крепостного права произошла «без единого выстрела в его защиту» (12, с.360). С точки зрения Филда, это объясняется, в первую очередь, сильной верой как дворянства, так и крестьянства в непогрешимость царской власти. Не менее важными причинами является то, что крепостничество накануне отмены не имело сторонников и какой-либо сильной идеологической поддержки, хотя и разумной альтернативы ему почти никто не видел.
Существовавшая в историографии, по мнению Филда, «ложная» картина борьбы вокруг проекта реформы была навязана историкам теми, кого он называет «реформаторами». Представляя своих оппонентов (среди бюрократии и помещиков) как заговорщиков, пытающихся противостоять замыслам царя, «реформаторы», которых было меньшинство, искажали подлинные масштабы дворянской оппозиции, и это помогало им проводить свои собственные решения. В подобной ситуации любая критика проекта реформы, неугодная реформаторам, могла быть представлена как оппозиция царской власти и святому делу освобождения крестьян. При этом Филд, никак не конкретизируя термин «реформаторы», представляет их ловкими хитрецами, обманывавшими и двор, и общественное мнение.
Тем не менее, большинство историков придерживаются иного мнения о деятелях реформы. Называемые в западной историографии «просвещенными бюрократами» (некоторые авторы следуют принятой в отечественной науке терминологии - «либеральные бюрократы»), творцы крестьянской реформы представляют собой особый и крайне интересный сюжет для изучения.
Так, в целом ряде своих работ Брюс Линкольн выделил «просвещенную бюрократию» как один из существенных, если не основных, факторов крестьянской реформы. По его мнению, для того, чтобы лучше понять причины и сущность законодательства отмены крепостного права, нужно повнимательнее приглядеться к эпохе Николая I, когда в министерских канцеляриях начали формироваться группы образованных молодых чиновников, которые оказали решающее влияние на содержание великих реформ (22, с.XV).
Наиболее яркая в этом отношении работа - его книга о Николае Милютине, представляющая собой попытку научной биографии (23).
Личность Н.Милютина оценивается автором в соответствии с его концепцией о ведущей роли просвещенной бюрократии в подготовке и проведении отмены крепостного права в России. Линкольн считает, что для Н.Милютина главными всегда были интересы и процветание государства, и он имел особый талант приспосабливать к этим целям любые реформаторские проекты: «В Петербурге было хорошо известно, что он мог поддержать меры, направленные против экономических интересов русских крепостников, если он полагал, что это может служить благополучию государства» (23, с.57).
Вместе с тем, по мысли Линкольна, неудачи Милютина численно превосходили его успехи. В частности, на нем лежит ответственность за основные серьезные недостатки крестьянской реформы, среди которых Линкольн называет малоземелье крестьян, высокие налоги, сохранение общины.
Главный вывод, который делает Линкольн, заключается в том, что деятельность Милютина воплотила в себе противоречия своей эпохи: все лучшее, что было в русской бюрократии XIX в., но и ограниченность, неспособность справиться с теми громадными проблемами, с которыми столкнулась Россия. Главная слабость позиции Милютина, считает Линкольн, заключается в том, что он до конца остался человеком 1840-х годов, не смог приспособиться к условиям стремительно меняющейся жизни (20, с.112).
Среди работ, посвященных подготовке крестьянской реформы, видное место занимает новаторская статья С.Хока, в которой рассматривается влияние банковского кризиса на подготовку проекта реформы и, в частности, выкупной операции (4;18).
Реформа готовилась в условиях финансового кризиса, суть которого составляли растущий государственный долг, инфляция, отрицательный платежный баланс, неблагоприятный климат для внешних займов, невозможность восстановить обратимость рубля и, наконец, крах государственных кредитных учреждений летом 1859 г. (4, с.91). Таким образом, намерения реформаторов с самого начала оказались существенно ограничены самой жизнью.
В течение весны и лета 1859 г., пишет С.Хок, образовался сложный клубок проблем: перестройки структуры долга, развития транспорта, подготовки крестьянской реформы, развития системы сельскохозяйственного кредита. Для решения этих вопросов были созданы три комиссии, в том числе Финансовая для разработки закона о выкупе крестьянами своей земли. Все три комиссии вели работу параллельно на протяжении всего 1860 г., при этом основная работа в них была возложена на группу из пяти человек (Н.Милютин, Бунге, Ламанский, Гагемейстер и
Рейтерн). Все эти люди принадлежали к «просвещенной бюрократии» и, как отмечает С. Хок, «имели узкий взгляд на вещи, рассматривая решение проблем, стоящих перед Россией, преимущественно через фискальные рамки» (4, с.95).
Члены Финансовой комиссии приложили значительные усилия, чтобы закон о выкупе был приспособлен к условиям банковского кризиса. Комиссия сочла возможным ограничить миссию правительства ролью посредника, а не кредитора: все процентные и основные выплаты, все административные и непредвиденные расходы должны были покрываться за счет крестьянских платежей. В результате, указывает С.Хок, «царское правительство не потратило ни копейки на проведение великой реформы по превращению более 20 млн. бывших крепостных крестьян в собственников» (4, с.98).
Финансовые соображения повлияли на введение принципа постепенности выкупа, ограничившего приток кредитных бумаг на рынок, и на ограничение размера надела, который правительство должно было принять в заклад. И все же, когда стали реализовываться условия выкупа, выпущенные кредитные бумаги углубили кризис и продлили время безденежья. Таким образом, предполагавшейся системе организации сельскохозяйственного производства - наемный труд с использованием аграрных усовершенствований - не суждено было осуществиться.
В целом, заключает С. Хок, выкупная операция и жесткие условия, навязанные крестьянам, были в значительной мере результатом финансовых трудностей, вызванных «роковым решением» правительства возложить на неразвитый рынок частного капитала финансирование развития транспорта (4, с.104).
Оценки характера крестьянской реформы, ее значения и последствий значительно варьируются в англоязычной историографии. Так, при оценке экономической стороны реформы и ее последствий для индустриализации России многие историки вслед за А.Гершенкроном склонны говорить о несовершенстве Положений 19 февраля, которые были направлены скорее на сдерживание, чем ускорение экономического роста. Однако указывается, что защита общины - наиболее критикуемый экономистами пункт крестьянской реформы - проистекала не только из фискальных целей, но и из стремлений сохранить политическую стабильность в деревне. А.Гершенкрон подчеркивал те элементы в законодательстве (сохранение и усиление общины, урезание наделов и введение выкупных платежей), которые, во-первых, ограничивали мобильность крестьянства и соответственно формирование рынка рабочей силы и, во-вторых, негативно влияли на покупательную способность крестьян и соответственно на рынок для промышленности. Именно эти черты, по его
мнению, коренным образом отличали русскую аграрную реформу от прусской модели, создавшей необходимый резерв рабочих рук для индустриального развития (16, с.44).
Однако О.Крисп утверждает, что влияние Положений 19 февраля на покупательную способность крестьянства было не таким уж угнетающим, поскольку выкупные платежи не превышали, а часто были и ниже оброков, и, кроме того, необходимость наличных денег для выплаты крестьянских обязательств и для покупки земли стимулировала развитие рынка. Она также считает, что вопрос о том, должна ли была отмена крепостного права привести к появлению дешевых рабочих рук для промышленности, является чисто умозрительным. По ее мнению, учитывая возможность крестьянской колонизации земель, покупки и аренды земли, а также крестьянские ожидания, что помещичья земля скоро перейдет в их собственность, можно заключить, что требовался «гораздо более впечатляющий демонстрационный эффект фабрик, чтобы крестьянин массово бросился в промышленность. Этот эффект начал играть роль лишь к концу века» (7, с.19).
Большинство исследователей отмечают постепенный характер крестьянской реформы, сохранение в ней многих социально-экономических черт крепостничества и тот факт, что она не могла стать и не стала непосредственным стимулом экономического развития (2, с.123; 3, с.87). Более того, крестьянская реформа не только не способствовала повышению жизненного уровня крестьянства, но и подорвала экономическое положение дворянства, лишив это сословие его прежнего значения. Таким образом, отмена крепостного права явилась жестоким разочарованием для обоих классов (25, с.30-31). Т.Эммонс, например, возлагает на крестьянскую реформу ответственность за тот социальный и экономический кризис, который привел к революциям (11, с.422).
Освобождение крестьян, как указывают многие современные исследователи, не могло содействовать немедленному развитию гражданского общества в империи, хотя и явилось необходимой его предпосылкой, как считают многие авторы (см., например, 30, с.89). Пореформенное устройство было организовано таким образом, что не обеспечивало необходимых условий для «социальной и технологической модернизации», усиливая присущее России разделение на два общества - европеизированное и традиционное (там же).
Значение крестьянской реформы для социального развития страны, ее взаимосвязь с другими великими реформами - в первую очередь, земской и судебной, - наиболее ярко проступают в работах, посвященных истории становления крестьянских институтов самоуправления и судоустройства. Среди них - монография А.Мейси о «предыстории» сто-
лыпинских реформ, в которой убедительно доказывается преемственность аграрных преобразований пореформенного периода (24), книги Т.Пирсона о кризисе системы самоуправления 1870-1900-х годов (27) и Ф.Вчисло о попытках реформирования русской деревни (37). Авторов особенно интересуют мировоззрение просвещенной бюрократии и те политические принципы, которые легли в основу создания системы крестьянского самоуправления начала 1860-х годов.
Как пишет в своей книге Ф.Вчисло, достижения новой истории ментальности он попытался распространить «в вотчину политической истории» и изучить историю постоянных попыток самодержавия реформировать систему местного управления через самосознание бюрократической элиты (37, с.Х). Менталитет государст-венных чиновников, считает автор, лучше всего отразился в тех законодательных проектах, которые были подготовлены в правительственных канцеляриях. При этом крестьянскую реформу и наследие этого «великого компромисса» автор считает краеугольным камнем, заложившим основы всех успехов и провалов последующего бюрократического реформирования.
В интерпретации Ф.Вчисло, главной задачей реформаторов было создание гражданского общества и интеграция крестьянства в несословные административные институты, однако в ходе подготовки реформы эти задачи приходилось приспосабливать к реалиям русской жизни, к тем институциональным инструментам, которые имелись в наличии у бюрократии.
Хотя большинство членов Редакционных комиссий были убежденными сторонниками мелкого крестьянского землевладения и соответственно противниками сохранения общины, пишет Ф.Вчисло, тем не менее для утилитарных целей была принята славянофильская точка зрения, согласно которой «организационные основы общинного землевладения представляют собой сильный инструмент для гарантии уплаты налогов и стабилизации независимости крестьян, оставшихся один на один со своими бывшими владельцами» (37, с.28). Постепенно подготовив крестьян к правильному исполнению своих общественных обязанностей, община, как полагали просвещенные чиновники, отомрет в силу естественного хода вещей.
В то же время, готовившаяся в МВД полицейская реформа удерживала членов Редакционных комиссий от подчинения крестьянских институтов непосредственно полицейским властям, поскольку это означало бы в тот момент замену одной деспотической власти - помещичьей, другой - местной полицией. Реформаторы надеялись, что в конце переходного периода в результате широких административных преобразований будет создана такая сбалансированная система институтов, которая охва-
тит все общественные классы и сделает крестьян истинными гражданами, а не объектами надзора (37, с.30). Однако в данный момент чиновникам приходилось исходить из существующего положения вещей и применяться к нему.
Созданная под давлением обстоятельств система волостной администрации, пишет Ф. Вчисло, отражала слаборазвитость русского общества и была по сути своей амбивалентна: с одной стороны, она должна была способствовать развитию гражданского общества в стране, с другой -являлась инструментом государственного полицейского и фискального контроля. Положения 19 февраля заложили основы институциональной и правовой изоляции крестьянства, что укрепило сословную структуру общества и создало условия для того, что современники вскоре назвали «сословной обособленностью» (35, с.45).
На усиление сословной обособленности, или даже «сегрегацию», крестьянства указывается в работах, посвященных созданию новой судебной системы в ходе отмены крепостного права (9, 15). Однако если П.Цап в своем фундаментальном исследовании волостных судов подчеркивает чисто крестьянский характер этого института и рассматривает его как почти непреодолимое препятствие на пути модернизации России (9), то К.Фрайерсон в нескольких недавних статьях делает акцент на его промежуточности (15). По ее мнению, конечной целью реформаторов была полная интеграция крестьян в судебную систему страны, а волостные суды (так же, как и мировые) должны были стать первым шагом на этом пути. Создание этих институтов крестьянского правосудия автор называет экспериментами в области «правовой педагогики», которые путем вовлечения крестьян в судебную практику - пусть пока что на основе обычного права - должны были постепенно внушить им уважение к формальному закону и привычку разрешать свои споры судебным путем (15, с.311-312). Таким образом, изначально скромные цели реформаторов по отношению к волостным судам содержали в себе достаточно далеко идущие планы - постепенное превращение крестьян, с помощью этого «гибрида обычного права и формальной судебной процедуры», в законопослушных членов современного гражданского общества (15, с.312).
Подчеркивание влияния крестьянской реформы на процесс создания гражданского общества в России отражает последние представления американских историков о великих реформах. Они во многом основаны на идеях Ю.Хабермаса, который одним из первых начал изучение независимого от государства и свободного от аристократической опеки общественного мнения (35, с.К). Характерный сдвиг интересов историков в область изучения политической культуры произошел и в изучении проблем, связанных с отменой крепостного права в России.
Исследованию значений и идеологического использования понятия «крестьянская община» в политической культуре эпохи великих реформ посвящена статья А.Кимбэлла (21).
Историческая память, пишет автор, значительно сузила и упростила богатое вариациями значений понятие «община», сведя его лишь к представлениям об исконном крестьянском коммунизме. Однако община, будучи чрезвычайно многосложным по своей природе институтом, имела столь же разнообразные смыслы и для разных групп общества: для славянофилов она была бастионом консервативной традиции, для высшей бюрократии - оплотом режима, для революционных демократов она стала передовым отрядом социалистического будущего (21, с.261).
В политическом климате начала 1860-х годов преобладал интерес к политической стороне общины, в ущерб культурной, религиозной или экономической. Государство стремилось опереться на общину для распространения политической власти в деревне; деревня использовала ее для сопротивления этой власти, а оппозиция видела в ней краеугольный камень для создания национального законодательного собрания.
Обзор спектра взглядов политической оппозиции приводит автора к заключению, что доминирующим значением термина «община» было народное самоуправление посредством местных представителей. Идея общины как формы правления была ближе оппозиционной традиции 1860-х годов, чем экономическая суть общинного землепользования -регулярные земельные переделы.
Используя методологию Begrieffsgeschichte («история понятий»), автор стремится снять полемический камуфляж, наброшенный на историю политической оппозиции. По его мнению, узкий и искаженный образ общины, которая стоит якобы только за коммунистические формы землепользования, приписывался политической оппозиции деятелями высшей бюрократии, использовавшими в своих узкопрактических целях фантом «политической партии». Такая интерпретация была унаследована и историками, также склонными преувеличивать угрозу режиму, проистекающую от политической оппозиции (21, с.278).
Юридическим аспектам крестьянской реформы посвящена статья О.Крисп в сборнике «Гражданские права в царской России» (8). Крестьяне не обладали правом частной собственности на надельную землю, пишет автор, но в Положениях 19 февраля, при всей их двойственности и запутанности в юридическом отношении, была заложена возможность эволюции в этом направлении. Тем не менее, в России понятие частной собственности было гораздо слабее развито, чем в Западной Европе, и не только среди крестьян. Главными были причины экономического свойства, среди которых автор называет «соотношение земли и труда, долго
работавшее в пользу труда», неразвитость земельного рынка до конца XIX в. в силу медленной коммерциализации сельского хозяйства и его низкой прибыльности (8, с.63).
Одна из последних по времени работ, посвященных отмене крепостного права, - микроисторический анализ уставных грамот и процесса поземельного устройства в России 1861-1863 гг., которое автор -А.Уайлдмен - считает главным результатом крестьянской реформы (38).
Рассматривая проблему крестьянского сопротивления реализации Положений 19 февраля на материалах уставных грамот, автор основывается на современных представлениях, которые берут свое начало в ставшей уже классической на Западе работе Д.Филда о наивном монархизме русского крестьянства (13). Книга Филда послужила опорой для создания известной концепции американского социолога Дж. Скотта об «оружии слабых» - скрытом и молчаливом «обыденном сопротивлении» низших классов «притязаниям» высших классов, будь то введение новых налогов или просто претензии на почтительное к себе отношение. Обыденные формы сопротивления предстают в этой концепции как постоянное давление со стороны угнетенных в поисках слабых мест в обороне их угнетателей.
В соответствии с этими воззрениями многие социальные историки склонны рассматривать крестьянский протест как составную часть процесса «переговоров» с властями - эта идея была выдвинута недавно Ш.Фитцпатрик при изучении крестьянского сопротивления в советской деревне после сталинской коллективизации. Крестьянство в работе Уайлдмена выступает, таким образом, как активный равноправный участник процесса трехсторонних «переговоров», наряду с дворянством и правительством.
Примененный автором комплексный подход, учитывающий достижения современного крестьяноведения и истории ментальностей, позволил во многом по-новому взглянуть на ход и итоги переговоров крестьян с мировыми посредниками, иначе оценить суть так называемых «отрезков» и «даровых наделов». Как показало микроисторическое изучение материалов полюбовных сделок крестьян и помещиков по Саратовской губернии, обе стороны фиксировались в основном на денежной стороне вопроса - величине будущих повинностей, - а не на размерах земельных участков. Интерес правительства в данной ситуации был также в первую очередь фискальным: с одной стороны, оно было заинтересовано в правильном поступлении налогов от крестьян, с другой - было вынуждено решать проблемы задолженности дворянского сословия. Таким образом, в основе действий и правительства, и помещиков лежало стремление через систему максимальных наделов получить как можно
больший доход. Крестьяне же, боясь больше всего именно денежного бремени, сопротивлялись фиксированию предлагавшихся им условий в уставных грамотах. Таков был «расклад сил» в 1861-1863 гг. (38, с.47).
Подробно рассматривая ход реализации крестьянской реформы в Саратовской губернии, А.Уайлдмен воспроизводит некую «культурную модель» этого процесса трехсторонних переговоров, где интересы крестьян и помещиков были прямо противоположны и окончательный результат являлся компромиссом, достигнутым при вмешательстве и посредничестве властей. При этом имели место определенные «ритуализо-ванные» и символические действия, которые автор рассматривает как необходимую прелюдию к реальному компромиссу: войсковая операция в деревне сопровождалась фанфарами и барабанным боем на всем пути следования, чтобы запугать жителей окрестных деревень, а порка и прогон сквозь строй «зачинщиков» крестьянских беспорядков носили показательный характер. В то же время власти обычно стремились параллельно обговорить с помещиками вопрос об уступках в условиях уставной грамоты, которые делались после этого «наглядного урока». В итоге крестьяне выражали раскаяние и относили свою дерзость за счет своей «темноты», и уставные грамоты подписывались после взаимных уступок не только в той деревне, куда были вызваны войска, но и в близлежащих селениях (36, с.25-26).
Коллективное сопротивление крестьян, пусть и облеченное в ми-фопоэтические формулы («новая воля», «слушный час», «золотая царская грамота»), пишет автор, все же помогало им добиться ближайших своих целей и заставить «противников» дать то, что им в данный момент было нужно: сниженный оброк, «сиротский» надел, быстрый переход на выкуп без уплаты 1/5, желанные участки лугов или леса. То, что цели эти были сиюминутными и недальновидными, и крестьяне в итоге «наивно заложили свое будущее», не предвидя будущего земельного голода, никак не умаляет жизненно важного значения этих целей для крестьянства непосредственно в тот момент времени, который автор и назвал «определяющим».
Необходимо отметить, что «крупные вопросы», касающиеся предпосылок, подготовки, проведения, итогов и последствий реформы 1861 г., отошли в настоящее время в англо-американском россиеведении на второй план, уступив первенствующее место изучению таких аспектов, как контроль помещиков над крестьянами, принципы функционирования общины, крестьянское обычное право, формы культурной коммуникации и пр. Эти исследования существенно обогатили наше знание об уходящем в прошлое мире традиционного крестьянства.
В этом контексте попытка А.Уайлдмена связать воедино достижения «новой» социальной, культурной и политической истории в изучении крестьянской реформы представляется безусловно плодотворной и убеждает, что уже наработана необходимая база для создания «новой» политической истории, которая вновь попыталась бы ответить на вопрос: «Как такая реформа могла появиться при таком режиме?».
Список литературы
1. Байрау Д. Аграрная структура и крестьянский протест: К условиям освобождения русских крестьян в 1861 году // Новейшие подходы к изучению истории в современной зарубежной историографии. - Ярославль, 1997. - С.3-51.
2. Готрелл П. Значение Великих реформ в истории экономики России // Великие реформы в России. 1856-1874: Сборник / Под ред. Захаровой Л.Г., Эклофа Б., Бушнелла Дж.. - М., 1992. - С.106-125.
3. Филд Д. 1861: «Год юбилея» // Там же. - С.73-89.
4. Хок С. Банковский кризис, крестьянская реформа и выкупная операция в России. 1857-1861 // Там же. - С.90-105.
5. Blum J. Lord and peasant in Russia. - Princeton, 1961. - X, 656 p.
6. Burds J. Peasant dreams and market politics: Labor migration and the Russian village, 1861-1905. - Pittsburgh, 1998. - XIV, 314 p.
7. Crisp O. Studies in the Russian economy before 1914. - L., 1976. -XI, 278 p.
8. Crisp O. Peasant land tenure and civil rights implications before 1906 // Civil rights in imperial Russia. - Oxford, 1989. - P.33-64.
9. Czap P. Peasant-class courts and peasant customary justice in Russia, 1861-1912 // J. of social history. - Berkeley, 1967. - Vol.1, N 2. - P.149-178.
10. Domar E.D., Machina M.J. On the profitability of Russian serfdom // J. of economic history. - 1984. - N 4. - P.919-955.
11. Emmons T. The Russian landed gentry and the peasant emancipation of 1861. - Cambridge, 1968. - XI, 485 p.
12. Field D. The end of serfdom: Nobility and bureaucracy in Russia, 1855-1861. - Cambridge (Mass.), 1976. - XIII, 472 p.
13. Field D. Rebels in the name of the tsar - Boston, 1969. - X, 214 p.
14. Field D. The reforms of the 1860s // Windows on the Russian past / Ed. by Baron S.H. a. Heer N. - Columbus, 1977. - P.89-104.
15.Frierson C. "I must always answer to the law..." Rules and responses in the reformed volost' court // Slavonic and East European rev. -1997. - Vol.75, N 2. - P.308-334.
16. Gershenkron A. Problems and patterns of Russian economic development // The transformation of Russian society. - Cambr. (Mass.), 1960. - P.42-71.
17. Gatrell P. The tsarist economy, 1850-1917. - L., 1986. - XVI, 288
p.
18. Hoch St. The banking crisis, peasant reform and the redemption operation in Russia, 1860-1870 // American historical rev. - N.Y., 1991. - Vol. N 2. - P.155-187.
19. Johnson R. Family life-cycles and economic stratification: A case-study in rural Russia // J. of social history. - Pittsburgh,1997. - Vol.30, N 3. -P.705-731.
20.Kahan A. Russian economic history: The nineteenth century. -Chicago, 1989. - XII, 244 p.
21. Kimball A. The Russian peasant obshchina in the political culture of the Great reforms: A contribution to Begriffsgeschichte // Russian history. -Irvine, 1990. - Vol.17, N 3. - P.259-280.
22. Lincoln B. The Great reforms: Autocracy, bureaucracy and politics of change in Imperial Russia. - DeKalb, 1990. - XXI, 281 p.
23. Lincoln B. Nikolai Miliutin: An enlightened Russian bureaucrat of the nineteenth century. - Newtonville, 1977. - X, 130 p.
24. Macey D. Government and peasant in Russia: The prehistory of the Stolypin reforms, 1861-1906. - DeKalb, 1987. - XVIII, 380 p.
25.McCauley M., Waldron P. The emergence of the Russian state. - L.,
1988. - XII, 218 p.
26. Pares B. Russia between reform and revolution: Fundamentals of Russian history and character. - N.Y., 1962. - XVI, 425 p.
27. Pearson T. Russian officialdom in crisis: Autocracy and local self-government, 1861-1900. - Cambridge, 1989. - XVIII, 284 p.
28. Peasant economy, culture, and politics of European Russia, 18001921 / Ed. by Kingston-Mann E., Mixter T. - Princeton, 1991. - XVIII, 443 p.
29. Pereira N. Alexander II and the decision to emancipate the Russian serfs, 1856-1861 // Canadian Slavonic papers. - Toronto, 1980. - N 22. - P.99-115.
30. Pintner W. Reformability in the age of reform and counterreform, 1855-1894 // Reform in Russia and the USSR: Past and prospects. - Urbana,
1989. - P.83-106.
31. Reform in modern Russian history: Progress or cycle? / Ed. and transl. by Taranovsky T. - Cambridge, 1995. - XIII, 436 p.
32. Reform in Russia and the USSR: Past and prospects / Ed. by Crumney R. - Urbana, 1989. - VII, 318 p.
33. Riasanovsky N. V. A history of Russia. - N.Y., 1969. - XVIII, 748
P-
34. Rieber A. Alexander II: A revisionist view // J. of modern history. -Chicago, 1971. - Vol.43, N 1. - P.42-58.
35. Russia's Great reforms, 1855-1881 / Ed. by Eklof B., Bushnell J. a. Zakharova L. - Bloomington, 1994. - XVII, 297 p.
36. Skerpan A. The Russian national economy and emancipation // Essays in Russian history / Ed. by Ferguson A. a. Levin A. - Hamden, 1964. -P.160-229.
37. Wcislo, Francis W. Reforming rural Russia: State, local society, and national politics, 1855-1914. - Princeton, 1990. - XIX, 347 p.
38. Wildman A.K. The defining moment: Land charters and the post-emancipation agrarian settlement in Russia, 1861-1863. - Pittsburgh: Center for Russ. a. East Europ. studies, Univ. of Pirrsburgh, 1996. - 67 p.
39. Yaney G. The systematization of Russian government: Social evolution in the domestic administration of imperial Russia. - Urbana, 1973. -XVI, 412 p.
