CC BY
24
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
1999-3
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.8
МОСКВА 1999
99.03.014. ХАРДИНГ С. ПРОГРАММА "СИЛЬНОЙ ОБЪЕКТИВНОСТИ": НОВАЯ ТРАКТОВКА ПРОБЛЕМЫ ОБЪЕКТИВНОСТИ. HARDING S. "Strong objectivity": A responce to the new objectivity question // Synthese. - Dordrecht, 1997. - Vol.106, N 3. - P.331-349.
На протяжении последних сорока лег, по словам автора — известной американской сторонницы феминистского направления в философии и социологии науки, ведущие теоретики науки находят все новые доказательства неадекватности прежней, самодостаточной логики научного объяснения; в конце семидесятых годов к ним также присоединились голоса феминистов и антирасистов из бывших колоний. Было установлено, что наблюдения теоретически нагружены; наши верования образуют сеть, ни один элемент которой не застрахован от пересмотра; теории не могут иметь однозначного эмпирического обоснования. Все это говорит о том, что социальные ценности и интересы способны проникать в процесс формирования научных верований. Подобное проникновение, как подчеркивает автор, не следует рассматривать в качестве негативного фактора, поскольку таким образом обеспечиваются ресурсы для роста научных знаний. В результате интерпретативные методы, которые ранее показали свою полезность в гуманитарных и социальных науках, все чаще стали использоваться в философских, социальных и исторических исследованиях естественных наук.
Эти изменения в восприятии научной практики коснулись и проблемы объективности. По словам автора, прежде этот вопрос трактовался следующим образом: "Объективность или релятивизм: на чьей вы стороне?". Автор предлагает отказаться от подобного выбора и дает иную формулировку этого вопроса: "Как понятие объективности может быть модернизировано (или постмодернизировано) и стать полезным в контексте современной исследовательской практики?". В качестве одного из ответов на этот вопрос автор выдвигает программу "сильной объективности", которая опирается на феминистскую эпистемологию. Цель этой программы предложить способ, с помощью которого можно было бы противостоять принципу "сильный всегда прав" в сфере науки.
Термин "объективность" не имеет однозначной интерпретации. Объективность, или неспособность к ней, может атрибутироваться отдельным индивидам или группам, научным утверждениям, методам и процедурам и, наконец, определенным
научным сообществам Как писал философ П.Новик (Novik ), "по сути своей это весьма неопределенное понятие, подобное "социальной справедливости" или "христианскому поведению", точное значение которых навсегда останется спорным" (пит. по: с.333). По словам другого философа П.Проктора (Proctor)" "идеал ценностной нейтральности (без которой нельзя добиться объективности), исторически возник в ходе борьбы за самоутверждение науки в обществе, выступая в качестве ее "мифа и маски", "шита и меча". И до сих пор объективность — это понятие, к которому прибегают, борясь за особое место, которое должно отводиться науке в социуме" (цит. по: с.333).
Автора прежде всего интересует понятие объективности в его применении к методам науки. Этот интерес обусловлен той критикой, которой были подвергнуты систематические искажения результатов исследований в естественных и социальных науках, со стороны феминистского, антирасистского и экологического движений. Эти искажения представляют собой не только результат небрежности или легкомысленного отношения к методам и нормам, призванным гарантировать научную объективность, но также неадекватной концептуализации самих этих методов и норм. Преобладающие на сегодняшний день стандарты "объективности", по мнению автора, слишком "слабы", чтобы с их помощью можно было идентифицировать такие глубоко проникшие в культуру тенденции, как андроцентризм или евроцентризм.
Программа "сильной объективности", предлагаемая автором, направлена на максимизацию объективности науки, но не ее ценностной нейтральности, поскольку эти два понятия, вопреки распространенному мнению, не идентичны. Более того в ряде случаев стремление к ценностной нейтральности может служить препятствием на пути достижения максимальной объективности.
Реальное положение дел в современной науке заметно отличается от тех идеалов, которые в свое время провозглашались. В качестве подтверждения этого тезиса автор приводит слова известных американских ученых-биологов СЛевинса (Levins ) и АЛевонтина (Lewontin ). В определенных аспектах, — пишут они, — наука имеет общую судьбу с буржуазной демократией: обе зародились в качестве мощных сил, боровшихся против феодализма, но впоследствии их выдающиеся успехи привели к тому, что они превратились в
карикатуру на самих себя. Смелая, антиавторитарная направленность науки сменилась молчаливой покорностью; свободная борьба идей превратилась в монополию тех, кто контролирует ресурсы, необходимые для исследований и публикации. Свободный доступ к научной информации теперь ограничивается необходимостью соблюдать военную или коммерческую тайну, а также появлением специальных языков, недоступных непосвященным; коммерциализация науки привела к тому, что "оценка равных" как критерий качества научной работы вытесняется удовлетворенностью заказчика. Внутренние механизмы, призванные обеспечивать объективность научных исследований, в лучшем случае — в отсутствии низкопоклонства перед научными авторитетами, профессиональной ревности, научных клик с узкими личными интересами и национального провинциализма — способны устранить ошибки и пристрастность отдельного ученого, но они лишь усиливают предпочтения и предрассудки, разделяемые научным сообществом. Столь существенное для развития науки требование объективности, означающее, что ученый в своей исследовательской практике должен полностью абстрагироваться от своих желаний и интересов, оборачивается требованием четко разграничивать "разум" и "чувства". Это провоцирует нравственную безответственность ученых..., что позволяет им работать над любыми проектами, включая те, которые могут представлять опасность для людей. Превозносимый эгалитаризм сообщества ученых на поверку оказывается ригидной иерархией научных авторитетов, интегрированной в общую классового структуру общества. Там же, где поиски истины все еще ведутся, эти поиски, как правило, носят узконаправленный характер, демонстрируя тем самым растущее противоречие между усложнением науки на уровне лаборатории и иррациональностью научного предприятия в целом" (цит. по: с,334).
Возникает естественный вопрос: в достаточной ли степени философия науки сумела концептуализировать политические элементы, присутствующие в научной практике, чтобы ответить на эти и другие критические замечания в адрес современной науки? Согласно традиционному пониманию объективности, как
тождественной ценностной нейтральности", вторжение политики в науку всегда приводит к негативным результатам и подразумевает вмешательство в "чистую науку" определенных групп людей со специфическими вненаучными интересами, которые начинают диктовать, в каком направлении должна развиваться наука, как интерпретировать результаты исследования и пр. Этот тип проникновения политики в науку концептуализируется как вмешательство извне, как политизация науки, которая в принципе свободна от политики. Когда защитники объективизма говорят об угрозе нейтральности науки со стороны политического "иррационализма", обычно они имеют в виду нацистскую науку, лысенковщину или креационистскую биологию. Они не задумываются о том, что "вмешательство" в науку могло бы способствовать ее демократизации и большей объективности; для них любая "политика" оказывается в равной степени пагубной для роста научных знаний.
Однако существует и другой способ проникновения политики в научную практику, "когда власть реализуется менее заметно, менее осознанно посредством (а не на.) доминирующих институциональных структур, приоритетов, исследовательских стратегий, технологий и языков науки" (с.335). Институционализированная, ставшая нормой политика мужского превосходства, классовой эксплуатации, расизма и европоцентризма вошла в плоть и кровь западных научных институтов и практику науки, и в результате формирует наши представления о природном и социальном мирах. Как показали феминистские критики науки, таким гендерно-нагруженным понятиям, как ученый, объективносгь, рациональность, механические модели, и пр. удалось избежать стандартной процедуры, направленной на достижение ценностной нейтральности потому, что сами эти понятия, выступая в качестве базовых и неявных допущений, принимают участие в конструировании как научных институтов, так и стандартов проведения исследований. Подобную "институционализированную политику" нельзя рассматривать в качестве внешнего фактора по отношению к якобы чистой науке,
" Эгу позицию автор обозначает термином "объективизм" и противопоставляет ее собственной позиции "сильной объективности", согласно которой объективность не связана с ценностной центральностью" (с 348)
поскольку она определяет характер научной дисциплины и выдвигаемых в ее рамках исследовательских проектов.
В этом втором случае, идеал ценностной нейтральности не способен противостоять систематическим искажениям результатов исследований. Объективизм защищает и легитимизирует институты и практики, посредством которых создаются эти искажения и соответственно те антидемократические выводы, к которым они нередко приводят. Он сертифицирует в качестве ценностно-нейтральных, "нормальных" и поэтому аполитичных ту политику и практику, благодаря которым группы, наделенные властными полномочиями, отдают предпочтение той информации и тем объяснениям, которые им нужны для поддержания своего приоритета. "Тот факт, что "теория работает" — вовсе не гарантия ее социокультурной нейтральности" (с.337).
Идеал ценностной нейтральности функционирует скорее посредством "нормативных" процедур и понятий, чем посредством эксплицитных указаний. Этот тип политического регулирования науки не требует информированного согласия со стороны тех, кто выступает ее проводником, достаточно того, чтобы ученый был "членом команды" и соответственно следовал правилам научных институтов и их интеллектуальным традициям. Эта "нормативная" политика часто классифицирует возражения со стороны своих жертв и любую критику, направленную против нее, как вмешательство извне со стороны лиц, имеющих некие особые вненаучные интересы, что угрожает нейтральности науки, а также выполнению ею своей "гражданской миссии". "Таким образом, после того, как наука оказывается на службе у властных институтов, требование ценностной нейтральности будет гарантировать лишь то, что "сильный всегда прав" (с.337).
По мнению автора, необходима такая концепция объективности, а также методы максимизации ее, которые позволили бы научным проектам противостоять тем мощным тенденциям, о которых писали Левин и Левонтин. Более полный анализ взаимоотношений политики и науки показывает, что принятое понятие объективности, которое связывает его с идеалом нейтральности, оказывается слишком "слабым". Но дело не только в этом. Научные методы, как принято считать, должны операционализировать ценностную нейтральность и таким образом
гарантировать объективность. Однако традиционная концепция научных методов слишком узка, чтобы эта цель могла быть достигнута. Даже Национальная академия наук США, которую никак нельзя считать пристанищем радикалов, соглашается, что трактовка исследовательских методов должна быть расширена за пределы традиционного их понимания как определенных технологий. Она должна "включать суждения, которые выносят ученые относительно интерпретации или надежности данных... решения, которые принимают ученые при выборе научных проблем или относительно того, когда следует закончить исследование... формы сотрудничества и обмена информацией между учеными" (цит. по: с.339).
Таким образом методы максимизации объективизма не в состоянии выявлять те ценности и интересы, которые определяют выбор научных проблем, центральных понятий, гипотез, а также форму и структуру исследований.
Каждое сообщество, включая сообщество лаборатории или научной дисциплины, по определению должно разделять некий набор ценностей и интересов. Поэтому феминисты и некоторые другие социальные критики науки пытаются привлечь внимание не к "объективным ошибкам" отдельных ученых, но к андроцентристским, евроцентристским и классовым допущениям, которые пронизывают всю культуру науки. Допущения, на которых базировались птолемеевская астрономия, аристотелевская физика или органистическое мировоззрение, не были порождением ума отдельных людей. Точно также система представлений, согласно которым женщины, с точки зрения своей биологии, морали, интеллекта, вклада в человеческую эволюцию, историю или современные социальные отношения, уступают мужчинам, представляет собой не просто верования отдельных "субъектов", но широко распространенные допущения, присущие культуре в целом. Эти допущения, как считаем автор, конституировали целые научные области, определяя выбор проблем, предпочитаемых понятий, гипотез, форму и содержание исследовании. "Суть не в том, что отдельный мужчина (и женщина) придерживались ложных верований, а в том. что концептуальная структура дисциплин, их институты и связанная с ними социальная политика, исходили из посылок, далеких от объективности" (с.839).
Размышляя о том, почему так много расизма и сексизма было
привнесено в науку наиболее выдающимися, — и в некоторых случаях политически прогрессивными — учеными XIX в., историк биологии С.Дж.Гоулд (ВоиШ) пишет: "Я считаю мифом представление о том, что научная деятельность по определению носит объективный характер, что она адекватно осуществляется только тогда, когда .ученые способны избавиться от ограничений, накладываемых на них культурной средой, и увидеть мир таким, каков он есть. Наука, поскольку ее делают люди, — это социально детерминируемая сфера. Она развивается благодаря предчувствиям, озарениям и интуиции. Во многом происходящие в ней изменения не столько отражают поступательное движение к абсолютной истине, сколько сдвиги в социокультурном контексте, столь сильно влияющем на нее" (цит. по: с.839-340). Иногда научное сообщество практически единодушно разделяет некие допущения, мало шансов, что скрупулезное использование существующих научных методов сможет их выявить. Более того, не все культурные интересы и ценности ("контексты") препятствуют росту знаний; напротив, некоторые из них способствуют ему. В литературе описано немало случаев, когда прогресс в науке был связан с изменениями в ее социокультурном контексте. Поэтому большие сомнения вызывает положение, согласно которому — объективность может быть достигнута лишь тогда, когда все социальные ценности и интересы будут исключены из научного познания, на чем, собственно, и настаивает объективизм. "Он не способен провести различие между теми интересами и ценностями, которые увеличивают наше понимание природных и социальных закономерностей, и теми, которые ограничивают его" (с.840).
Одна из наиболее распространенных реакций на очевидную слабость объективизма состоит в отказе от него и переходе на противоположную ему позицию релятивизма (субъективизма). Другая возможная реакция состоит в том, чтобы найти метод максимизации объективности, который обладал бы достаточными ресурсами, чтобы выявлять: а) ценности и интересы, которые конституируют научные проекты; б) различия между теми ценностями и интересами, которые расширяют наше видение природы и социальных отношений, и теми, которые ограничивают его. Здесь могут помочь, по мнению автора, так называемые
позиционные эпистемологии (standpoint epistemologies ) и, в частности, феминистская эпистемология.
Сторонники позиционных эпистемологий доказывают, что то положение, которое мы занимаем в социальных отношениях, определенным образом влияет (но не детерминирует) на наше познание. Позиционные теории, в противоположность эмпирическим эпистемологиям, отталкиваются от признания социального неравенства; их модели общества — это "модели конфликта", в противоположность "моделям консенсуса" либеральной политической философии, принятой эмпириками. Человеческое мышление не может не быть парциальным, оно всегда ограничено социокультурным контекстом, т.е. содержит допущения, которые становятся "видимыми" лишь теми, кто находится вне этой культуры. Отсюда возникают понятия типа "средневековое мышление", "мышление эпохи Возрождения" и пр. Кроме того, согласно позиционной эпистемологии, на стиль мышления человека накладывает отпечаток и то положение, которое qh занимает в системе властных отношений. Административно-управленческая деятельность, которая включает функционирование естественных и социальных наук, выступает в качестве способа "правления" в современных обществах. Поэтому концептуальный каркас научных дисциплин формируется в соответствии с административно-управленческими приоритетами. Поэтому критический взгляд на интересы и ценности, которые конституируют доминирующие концептуальные схемы, может быть лишь взглядом со стороны. А это значит, что необходимо отталкиваться от опыта тех, кто занимает в этой иерархической системе подчиненное положение, т.е. от опыта маргиналов (с.342). Позиционная эпистемология позволяет не только добиться менее ограниченного понимания опыта маргиналов — женского опыта, например. Но и предполагает, что отталкиваясь от женского опыта, можно достичь большей объективности в описании природного и социальных миров.
Однако исследователь, который отталкивается от особенностей жизненного пути женщин, вовсе не обязан формулировать изучаемые им проблемы в тех терминах, в которых сами женщины воспринимают или артикулируют их. Феминистское знание не является "нейтральным" развитием женского опыта или того, что женщины говорят о себе, но являются коллективным политическим и
теоретическим достижением. Опыт женщин и то, что женщины говорят о себе, служат важным стимулом, помогая поднимать новые вопросы относительно природы, науки и социальных отношений. Однако "ответы на эти вопросы нужно искать за пределами женского опыта, поскольку последний испытывает сильное влияние со стороны национальной и международной политики и практики" (с.343). Позиционная теория не призывает к созданию феноменологии женского мира или к "гиноцентристским" описаниям. Точно также она не утверждает, что лишь женщины способны генерировать феминистское знание. Однако наличие институционализированного дисбаланса власти дает опоре на жизненный опыт тех, кто в минимальной степени выигрывает от такого дисбаланса, значительные преимущества с точки зрения создания теоретически и эмпирически точных описаний природного и социального миров.
Позиционная теория задает метод максимизации объективности, который наиболее эффективно действует в тех новых областях, которые были сформированы под сильным влиянием ценностей и интересов наиболее влиятельных социальных групп.
Объективность, как отмечает автор в заключение, это важная ценность для культур, которые с уважением относятся к науке. Это ценностное отношение к объективности распространяется и на другие культуры, коль скоро они импортируют западные формы демократии, эпистемологии и науки. Из этого безусловно не следует, что Запад достиг необыкновенных успехов с точки зрения развития демократии или максимизации объективности, т.е. имеет монополию на эти идеалы. Кроме того, западные формы этих идеалов широко критикуются многими интеллектуалами третьего мира, равно как и феминистами, как идеологии, которые обосновывают исключение и эксплуатацию тех, кто наделен меньшей властью. Тем не менее, идеал объективности глубоко вписан в этику и риторику демократии на персональном, групповом и институциональном уровнях. Это понятие занимает центральное место в дискурсах естественных и социальных наук, в юриспруденции, в политике, и в ряде других областей. Поэтому отказываться от него было бы ошибкой. "Понятие объективности нуждается в реабилитации и модернизации с тем, чтобы оно смогла эффективно- функционировать в обществе, основанном на науке, которое создал Запад и которое, по словам
многих, служит основой его культурного экспорта" (с. 347). Предлагаемая автором программа "сильной объективности" как раз и призвана решить эту задачу, и хотя она не совершенна, тем не менее она обладает значительными преимуществами по сравнению с альтернативными.
Т.В.Виноградова
99.03. 015. КУРЕК Н. РАЗРУШЕНИЕ ПСИХОТЕХНИКИ // Новый мир. - 1999. - С.153-165.
Автор, кандидат психологических наук, ведущий научный сотрудник института наркологии, рассматривает историю психотехники в Советской России: ее расцвет в 20-е и ее гибель под давлением тоталитарного режима в 30-е годы.
Психотехника, по словам одного из ее адептов в СССР Шпильрейна, представляет собой "прикладную психологию в применении к проблемам хозяйственной жизни" (цит. по: с. 153). Основателями психотехники были немецкие психологи В.Штерн и Г.Мюнстерберг. Последний считал, что "психотехника есть наука о практическом применении психологии к задачам культуры" (цит. по: с. 153). Расцвет психотехники в мире пришелся на период между Первой и Второй мировой войнами.
В 1920 г. А.К.Гастев организовал в Москве центральный институт труда (ЦИТ). В нем И.Н.Шпильрейн создал первую психотехническую лабораторию, а в 1923 г. — секцию психотехники в институте психологии при 1-м МГУ; " тогда же возникли психотехнические лаборатории и при других институтах. Советские психотехники строили свои исследования на основе дифференциальной психологии и признавали биологическую обусловленность способностей. В 20-е — 30-е годы существовала индустриальная, сельскохозяйственная, военная и детская психотехника.
Профессиональный отбор стал основной задачей советской психотехники. В 20-е годы практика профконсультирования и тестологического профотбора на производстве, в армии и школе стала массовой. Психотехники в экспертных заключениях, основанных на тестировании, должны были давать комплексную характеристику психического, физического и социального развития советских граждан. Правда, некоторые из них, например директор
