CC BY
122
СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
99.03.005-007. РЕЛИГИОЗНОСТЬ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ В ИСТОРИКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ. (Сводный реферат)
1. ОМЕЛЬНИЦКИЙ М.П. ЖИТИЯ ТРЕХ АНГЛИЙСКИХ СВЯТЫХ ЭЛЬФРИКА: СВ. ОСВАЛЬДА, СВ. ЭДМУНДА, СВ. СВИЗИНА/ Под общ. Ред. Омельченко М.П.; Ред. Древнеангл. Текстов Нидхем Дж.; Пер., коммент. к текстам и исслед. Омельченко М.П. - М.: Реал-А, 1997.- 223 с. (Памятники англо-саксонской агиографии). -Библиогр.: с. 220-222.
2. ОМЕЛЬНИЦКИЙ М.П. ОБРАЗ СВЯТОГО В АНГЛОСАКСОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ И АГИОГРАФИ-ЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ: НА МАТ. ПОЭМЫ «GUTHLAC» А И «VITA SANCTI GUTHLACI» Ф.КРОУЛАНДСКОГО.- М.: Реал-А, 1997. - 96 с. -Библиогр.: с. 80-94.
3. ЗВЕРЕВА В.В. БЕДА ДОСТОПОЧТЕННЫЙ: САМОСОЗНАНИЕ ИСТОРИКА И ТЕОЛОГА РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ: АВТОРЕФ. ДИСС. НА СОИСКАНИЕ УЧЕНОЙ СТЕПЕНИ КАНД. ИСТ. НАУК. - М.1998. - 31 с.
Представленные в обзоре работы объединяет не только приверженность их авторов - молодых ученых - одной и той же дисциплине: медиевистике, одной и той же эпохе и стране: раннее Средневековье, англосаксонский период истории Британии, но и тематике: церковные писатели, история религиозности, так же, как и подходам к ее изучению, определяемым новыми историко-антропологически ориентированными методиками современной культурной истории.
Обе работы М.П.Омельницкого (Московский педагогический ун-т; Королевский колледж Лондонского ун-та) посвящены средневековой агиографии - житийной литературе. Интенсивно разрабатываемое в последние годы также и в отечественной медиевистике, это направление исследований вводит в научный оборот ценнейший тип источников по средневековой культуре, проливающих новый свет на ее своеобразие и открывающих перспективы для более глубокого ее понимания через изучение мировосприятия человека той эпохи и лежащих в его основе массовых и индивидуальных религиозных воззрений.
Содержание первой книги М.П.Омельницкого составляет публикация (на староанглийском с параллельным русским переводом) трех памятников - трех житий, принадлежащих перу известного раннесредневекового агиографа Эльфрика (р.955 г.). Это - жития королей
Освальда (633-641), Эдмунда (2-я половина IX в.) и житие епископа Свизина (середина IX в.). Публикации предпослано общее предисловие научного редактора издания М.Ю.Парамоновой («Культы святых в контексте социальных и религиозных представлений раннего Средневековья», 1, с.5-10); исследовательские разделы автора публикации и перевода М.П.Омельницкого (1, с. 11-66): «Социальные и религиозные представления раннесредневекового человека на материале житийных произведений Эльфрика»; «Святые короли Освальд и Эдмунд: агиографическая модель и социокультурные истоки культа»; «Святой Свизин - образ святого епископа в сочинениях Эльфрика».
Культы святых, пишет М.Ю.Парамонова, предваряя исследование М.П.Омельницкого, уходят своими истоками в эпоху раннего христианства и начальной истории христианской церкви (1-111 вв.), отмеченные систематическими преследованиями христианских общин со стороны римских властей. Христиане, не отрекшиеся от веры под пытками, принявшие мученическую смерть, представлялись своим единоверцам истинным примером для подражания. Их поминовение приобретало характер регулярной ежегодной процедуры, а их могилы становились местом особого почитания. Концепция святости как особой формы религиозной избранности и представления об особом статусе этих избранников в кругу верующих начинают складываться именно вокруг мучеников этой «героической эпохи» церковной истории. Новые перспективы для почитания святых открыло утверждение христианства в качестве официальной религии Римской империи. С этого времени культ святых занимает одно из центральных мест в религиозной и церковной жизни христианского общества.
Развитие культа святых сопровождалось постепенным разрывом с традиционной системой мировоззрения. В нем перечеркивались, в частности, господствовавшие в античном Средиземноморье представления «о радикальной разведенности мира людей и богов, земли и небес, души и тела» (1, с.6). Святой предстает как фигура, в которой аккумулировались все эти категории. Уже в этот период сложилось принципиально важное для всей последующей эпохи Средневековья представление о святых как посредниках между Богом и людьми, миром земным и миром горним. Сам святой воспринимался «как дуалистическая по своей природе фигура: он принадлежал к миру людей и к миру сверхъестественных сущностей, что нашло отражение в отношении к его «телу», физическим останкам святого и связанным с ним предметов как месту его реального присутствия» (там же).
Тип святого-мученика - исторически первый тип святых. Отношение к мученичеству как к высшей форме религиозной
избранности в измененных формах сохранялось на протяжении всего Средневековья, особенно в системе народного почитания. В эпоху поздней Античности в пространстве религиозной жизни появляются новые типы святых, в частности, святые-исповедники, персонифицировавшие религиозное подвижничество, «которое не требовало мученической смерти как своего решающего подтверждения» (1, с.7). Церковного почитания в эту эпоху удостаивались как лица, прославившиеся личным благочестием и аскетизмом (монахи, отшельники, девственницы), так и деятели церкви, прославившиеся своими усилиями по упрочению церкви и веры (отцы церкви, епископы). Святые отцы-епископы становятся особенно многочисленными в раннее Средневековье. Культы их поддерживались городскими общинами верующих.
Смысл термина «святой» во многом определялся должностным статусом, принадлежностью к церковной иерархии и «имел прямые переклички с его традиционным употреблением в Античном обществе в отношении лиц, выполняющих жреческие и ритуальные обязанности» (1, с.8). В 1У-У11 вв. понятие «святой» обретает более строгий характер и адресуется лицам, занесенным в мартирологи и удостоенных литургического почитания, вместе с тем определение человека как святого связывается «с экстраординарностью его личных религиозных качеств, формированием вокруг него репутации избранности» (там же).
Фигурой, типичной в кругу святых на протяжении всего Средневековья и доминирующей в У-Х вв., был монах-аскет. В эту эпоху монастыри становятся «поставщиками» святых. Культ святых-аскетов на латинском Западе, в отличие от восточного византийского христианства, находился под жестким контролем: «их религиозное почитание было связано, как правило, с образцовым следованием нормам монашеского благочестия, а не с практикой экстравагантной, вызывавшей настороженное отношение официальной церкви личной аскезы» (там же).
Раннее Средневековье и христианизация периферийных регионов Латинского мира были отмечены также появлением особого типа святости: святых-правителей. Фигура святого-правителя «отразила устойчивость массовых представлений о харизме власти и крови, что проявилось и в широком распространении т. н. «аристократической святости» - предпочтении лиц благородного или королевского происхождения в качестве «кандидатов в святые» (1, с.9). Образы «знатных святых», в том числе и святых правителей, «были в значительной степени ассимилированы и стилизованы в соответствии с церковной концепцией святости. Однако их наличие «бесспорно свидетельствует о проникновении традиционных нехристианских
социальных и религиозных представлений в сферу христианской религиозности (там же).
Особую значимость почитание святых королей имело в Северной Европе, особенно в англосаксонской Британии. Ощутить это, понять принципы агиографической модели королевской святости помогает исследование М.П.Омельницкого. Автор раскрывает идеологическую и литературную структуру агиографических текстов, написанных Эльфриком - монахом Винчестерского монастыря (с 1005 г. - аббата нового монастыря Эуншаме, недалеко от Оксфорда). По значимости, пишет Омельницкий, Эльфрика «можно сравнить лишь с Бедой Достопочтенным», но по популярности Эльфрик его превосходил. Персонажи, фигурирующие в его проповедях и житиях, «включали в себя представителей практически всей истории христианства, начиная с апостольского периода и завершаясь местными англосаксонскими святыми, в том числе и из числа современников Эльфрика» (1, с.13). Эльфрик - автор целой серии житий святых. Располагавшиеся по кругу церковного года, они, как и проповеди, читались во время богослужения в церкви.
М.П.Омельницкий предпосылает текстовому анализу житий королей Эдмунда и Освальда, епископа Свизина краткий обзор изучения агиографии раннего Средневековья на национальных языках в западноевропейской историографии и конкретно британскими учеными. Большинство английских историков, резюмирует он, «зачастую оставляли в стороне проблему реконструкции средневекового религиозного сознания и представлений», так же как и «проблему агиографической и литературной национальных традиций, существовавших параллельно с латинской», Устойчивым, широко распространенным является восприятие житий как жанра, всецело подчиненного канону и не оставляющего места вариативности (1, с.18-19).
Вместе с тем, пишет автор публикации, исследователи англосаксонской эпохи истории Британии уже давно обратили внимание на многообразие практического использования (функций) агиографии (в ритуальной практике, в дидактических, учебных целях и т.п.). Все это оказывало влияние на композиционные особенности, стиль, речевые обороты и т. п. агиографического произведения.
Следование агиографов канону, стилизация житийных текстов имели место и в раннесредневековой Британии, однако эти тенденции «никогда не были здесь всеобъемлющими», - считает М.П.Омельницкий. Агиографы никогда не стремились «к бездумной типологизации», следованию «единому набору черт» (характеристик). Сама идея жанра,
полагает автор, предусматривала вариативность «священных историй» житий святых, так как они должны были донести до аудитории собирательный образ «слуги Божьего» и «заступника за людей перед Богом». «Подражание Христу» могло иметь в текстах разные формы и приемы выражения. Агиографические произведения на национальных языках «несут в себе информацию» о том, какие формы принимала житийная традиция, как она трансформировалась в конкретном культурном ареале в условиях, специфических для населения этой области, территории систем представлений, особенностей преломления в них традиционной мифологии и т.п.
Предпринятый анализ трех названных выше житий Эльфрика с точки зрения самой манеры письма, лексического набора и т.п. наводит на мысль, пишет М.П.Омельницкий, резюмируя результаты текстологического изучения памятника, о намеренном введении агиографом «элементов традиционного германского высокого литературного стиля с целью приблизить христианские ценности к языческой аудитории» (1, с.21-42, 43-51; 187). Синонимия, аллитерация, метафоричность, свойственные германскому литературному стилю, не являются преобладающими в композициях Эльфрика: он больше руководствовался все же христианским агиографическим каноном. Но наличие архаических лексем приближало религиозную проповедь к форме германской устной торжественной речи.
М.П.Омельницкий обращает внимание в этой связи на вариативность определений (названий) Бога, войска. выбор терминов для обозначения их и ряда других понятий с тем, чтобы сделать язык проповеди понятным для аудитории мирян, хотя «зачастую внешне и идет вразрез с христианскими религиозными установками, но создает простор для языческих ассоциаций» (1, с.188). Так, в противопоставление христианскому представлению, что любой человек, независимо от своего положения в обществе может стать избранником Божиим, Эльфрик намеренно использует прилагательное wer - «благородный», подчеркивая высокое положение святого, причем не только в случае с Освальдом и Эдмундом, которые были королями, но и в житии епископа Свизина, к благородному роду не относившегося.
Агиограф часто использует словосочетание «halga wer» - «святой муж», вместо «halga man», поскольку первое содержало аллюзию на «традиционные героические ценности», помогая аудитории «признать святого». Аналогичные «языческие мотивы» несло в себе и слово «Drihten», используемое вместо христианского «God». В своем первоначальном значении термин «Drihten» употреблялся по отношению как к языческим богам, так и к правителю, принцу, господину. Агиограф
использует его в духе христианской традиции, в значении «Господь», «Бог», «Христос». Точно так же и аллитерационные приемы (особенно многочисленные в житии Свизина) призваны были способствовать «если не адекватному, то хотя бы ассоциативному восприятию мирской аудитории, не освободившейся еще от языческих воззрений» (1, с.189).
Анализ тематического и идеологического содержания житий, принадлежащих перу Эльфрика, пишет Омельницкий, обнаруживает вкрапление в повествовательную канву житий сложных, но, «видимо более понятных, чем христианские», традиционных сентенций, символики, касающихся германских ценностных представлений о чести, героизме и т.п. Это приводит автора к выводу, что успех образа святого-короля в христианизирующейся среде англосаксов во многом был предопределен этим «совпадением и слиянием» в нем двух «типов мировоззрения» и соответственно - «двух социальных ролей»: языческого героя, как «гаранта права и безопасности «своего народа», связанного с миром природы, способного воздействовать на него благодаря своим «богоподобным предкам», и святого - заступника за людей перед Богом, искоренителя зла, и также способного влиять на силы природы (1, с.193-194).
В центре внимания второго исследования М.П.Омель-ницкого два памятника конца VII - начала VIII вв.; написанная на англосаксонском диалекте неизвестным автором поэма «Гутлак «А»» и «Житие святого Гутлака», созданное в 40-60-е годы VIII в. также на местном диалекте ученым-монахом Феликсом Кроуландским. Ориентированные на разные аудитории - мирскую и церковную - оба текста открывают возможность для сравнительной реконструкции понимания и восприятия святости как в массовом сознании, так и в среде церковной элиты. Исследование систематизировано в трех главах.
В первой главе (2, с.11-24) дается общая характеристика обоих памятников и исторической эпохи их создания; основных тенденций социального и культурного развития англосаксонской Британии на рубеже УП-УШ вв. Святой Гутлак (673-714) - реальная историческая личность, пишет автор. Он принадлежал к роду королей древнеанглийского королевства Мерсии. Рано ставший военачальником, он в возрасте 21 года «вдруг» превращается «из слуги низменных страстей» «в слугу Господа», став монахом в Рептоне. Вскоре по примеру известных христианских подвижников Гутлак становится отшельником в Кроуландских болотах, где и был похоронен в своей молельне, а годом позже - объявлен святым.
Гутлак - одни из первых святых, вышедших из среды самих англосаксов. Он жил во времена наиболее динамичного переплетения и
взаимодействия христианских и языческих элементов в духовной жизни англосаксов, «когда язычество еще сохраняло свои позиции, а христианство было воспринято поверхностно; когда «героические идеалы германского эпоса» сохраняли силу жизненных ориентиров для массового сознания, а такие личностные проявления, как подвиги, храбрость, честь, сила, любовь, дружба, предательство, ненависть и т. п. ассоциировались в представлениях англосаксов лишь с теми, кто обладал знатностью.
«Путь Гутлака к святости» (2, гл. 2-я, с.25-39), реконструируемый М.П.Омельницким по житию, составленному Феликсом Кроуландским, отмечен топосами, отражающими двойственность интеллектуальной ситуации. Гутлак, как пример англосаксонского святого, пишет автор, подтверждает наблюдения исследователей (на другом материале) «о таком важном элементе при восприятии христианства в данной среде, как сакральный характер королевской власти»: высшие формы веры и подвижничества могли исходить, «в сознании англосаксов», только от лиц королевского происхождения. И только они могли считаться «истинно святыми». Точно таак же и подвиг отшельничества Гутлака в описании агиографа - это не только «фигуративное отражение архетипической библейской ситуации - борьбы Бога и Дьявола», но и отвечающее представлениям простого англосакса подтверждение того, что человек, обитающий на Кроулендских топях - там, где кончается привычный мир и начинается неизвестность, обитают темные силы и духи - обладает «сверхъестественным, божественным по своей природе знанием о жизни» (с.38-39).
Анализ концепции святости «на пересечении христианского сознания и традиционной мифологии» составляет содержание третьей главы (с.40-62), основанной на сравнительном анализе образа святого Гутлака в житии и поэме. Автор жития, пишет Омельницкий, «бесспорно отдает предпочтение церковной концепции святости в выстраивании образа святого», но можно также предположить, на основании его собственного текста, пишет автор, что «масса населения не была готова к адекватному ее восприятию» (2, с.59).
Автор исследования говорит о необходимости различения двух уровней восприятия как образа данного святого, так и «самой концепции феномена святости»: «церковного и народного», т.е. - «ученого клира» и «мирян». Вместе с тем, М.П.Омельницкий предостерегает от абсолютизации этой вполне различимой в текстах грани: в англосаксонской Британии, степень христианизации которой в рассматриваемую эпоху была существенно ниже, чем на континенте, «не только в массовых представлениях, но и в агиографических текстах
отчетливо просматриваются элементы традиционных христианских воззрений» (там же).
Агиограф, подчеркивая религиозно-этическую значимость отшельничества, мученичества, святости апеллировал к ограниченной группе «ученых людей» (монахи, деятели церкви), отчасти также - к аристократической аудитории. Основная масса населения была восприимчива преимущественно к «чисто харизматическим аспектам святости, прежде всего к способности святого творить чудеса». Последнее - один из главных критериев, заставляющих не знающих латыни «простецов» поверить в сверхъестественные качества человека -признать его святым. Но святость, в данном случае Гутлака, выразившаяся в его отшельничестве, - это также «акт высшего героизма» в восприятии англосакса, так как «отречься от земных благ и пойти на схватку с Сатаной - это мог сделать только истинный герой. Это был также подвиг, не воинский, но - духа человеческого, в основе которого была добровольность, и на это были способны лишь сильные и незаурядные люди (2, с.60).
Представление об избранности человека Господом как категория сознания отсутствовала у англосаксов. Оно не вписывалось в системы их ценностных представлений. Определяющей считалась собственно деятельность самого человека, которая оценивалась строго по его деяниям, не будучи окружена ореолом божественности (2, с.61).
К числу особенностей жития св. Гутлака и его жизнеописания в поэме М.П.Омельницкий относит «яркую выраженность идеи тесной связи святого с миром природы», «наполненность множеством языческих элементов, относящихся к древним варварским представлениям англосаксов, в частности, «о персонификации сил зла»: «Чудовища и лютые звери, олицетворяющие зло в легендах о святых», сливаются в названных произведениях «с основным христианским отображением темных сил - Сатаной» (там же).
Диссертация В.В.Зверевой (ИВИ) по своей теме и подходу к ее изучению располагается в смысловом пространстве современной, "новой" интеллектуальной истории; акцентирующей внимание на индивидуальном в истории (и в историографии), на социокультурных практиках и интеллектуальных механизмах их направляющих. Используя выработанный в русле этого направления арсенал аналитических приемов В.В.Зверева исследует творчество выдающегося представителя европейской культуры теолога и историка Беды Достопочтенного (672/3745), как историка и автора, в частности наиболее известного его исторического сочинения "Церковная история англов", снискавшего Беде славу "отца английской истории". Особенность подхода автора
диссертации в данном случае заключается в преодолении чрезвычайно устойчивого, восходящего к историографической традиции эпохи Просвещения противопоставления творчества Беды-историка его проповеднической деятельности и практике экзегета.
В.В.Зверева подходит к анализу исторических трудов Беды с позиции системного единства его личности, творческой практики и индивидуальности. Беда-историк, как стремится показать Зверева, не отделим от Беды-экзегета, проповедника и ученого, "интересующегося природным миром". Она ставит целью показать как в историческом труде Беды преломлялись особенности восприятия, переживания и понимания им мира, христианской веры и церкви, формируя, в свою очередь, идеи Беды о целях историописания и сущности истории, также как и особенности репрезентации им прошлого. Исследование В.В.Зверевой оригинально также и по своим методикам, сочетающим анализ содержания сочинении Беды с анализом способов и формы выражения, в которые оно облекается, иными словами - с анализом структуры, фигур и элементов речевого акта; "коренных понятий", дефиниций, определяющих авторское мышление и маркирующих логическое пространство текста изучаемого сочинения Беды (3, с. 5-7).
Анализируя содержание, В.В.Зверева не ограничивается выявлением аллюзий, констатацией источников заимствования Бедой тех или иных фрагментов, суждений, идей и т.п. других авторов. Ее интересует одновременно также выбор Бедой сюжетных линий и отбор деталей описания, расстановка им акцентов при цитировании и комментировании чужих текстов. В.В.Зверева стремится избежать априорных построений и развивает свои рассуждения в русле тех проблем и сюжетов, которые были отобраны самим Бедой, описывает и анализирует составляющие его собственной системы представлений, "вычитываемые" ею из его текстов и в их авторской логике.
С этих позиций В.В.Зверева прорывает труды самого Беды: комментарии к Книгам Ветхого и Нового Заветов, педагогические, агиографические и исторические произведения, его эпистолярное наследие; также как и корпус сочинений раннесредневековых авторов и современников Беды; письменные памятники последующих столетий, позволяющие поставить проблему об исторической памяти о Беде (3, с. 7-10).
Исследование В.В.Зверевой основательно фундировано историографически. Хронологически, историографический материал объемлет работы, касающиеся непосредственно творчества Беды, начиная с его собственной эпохи и вплоть до последних десятилетий нынешнего столетия. Автор диссертации не ограничивается сжатой
характеристикой историографического пространства своего исследования. В данной работе историографический материал функционирует не только как объект формального описания, но и как источниковая база историко-культурных деконструкций: во-первых, социокультурной специфики мира представлений англо-саксонского общества, в котором жил и создавал свои сочинения Беда; во-вторых, исторической памяти: восприятия Беды и его трудов современниками, а также того, каким запросам средневекового человека и интеллектуальным устремлениям историков последующих столетий отвечали его сочинения.
Историческая память и историческое сознание, историография как "язык культуры", как пространство, в котором встречаются и взаимодействуют разные дискурсы - таковы ориентиры, определяющие стратегию анализа В.В.Зверевой историографии Беды, начиная от средневековых авторов до историков 2-й пол. ХК-середины XX в. и в 70-90-х годах обращавшихся к его творчеству и его индивидуальности (3, с. 10-15).
С точки зрения этой органической включенности в ткань исследования историографии, как объекта авторской методологической рефлексии и как объекта анализа "языка культуры", особенно показательна 1-я глава "Жизнь и творчество Беды в контексте христианской культуры" (3, с. 15-20). Именно на этой аналитической основе В.В.Зверева воссоздает здесь историю возникновения и интеллектуальный климат монастыря Вирмаунт-Ярроу, как центра европейской христианской учености во 2-й пол. У-первой трети VIII вв. на севере англосаксонской Британии, и в этом контексте - этапы жизненного пути и творческого становления самого Беды, который провел здесь все свои годы. Диссертантка дает собственное "прочтение" образа Беды как средневекового "интеллектуала", стремившегося соединить монастырский поведенческий идеал жизни "в учении и созерцании" с "деятельной" учительской и проповеднической практикой распространения основ вероучения, "реализовавшейся в разнообразных сочинениях".
Этот образ Беды "вычитывается" также В.В.Зверевой в ходе параллельного анализа трудов его самого, "как части универсального раннесредневекового христианского нарратива", посредством выявления "круга его чтения" ("библиотеки") - содержащихся в трудах Беды прямых отсылок, текстуальных заимствований, скрытого цитирования, анализа способов комментирования, интерпретации текста, выявления различных его смысловых уровней не только в экзегетических и
исторических сочинениях, но также и в работах Беды об орфографии, стихосложению, в руководствах по математике и т.д.
На основе анализа историографии, как культурно-исторического нарратива, исследует В.В.Зверева в 1 главе также историю создания мифа о Беде после его кончины. Прослеживает путь и этапы мифотворчества от "идеала "смирения и праведности", "чудесного проповедника, силой слова оживившего камни", "учителя, "посвященного в тайны Божественного откровения" и человека, "достойного находиться в одном ряду с Отцами церкви", до основателя университетов в Париже и Кеморидже. В.В.Зверева выявляет христианскую подоснову легенд о Беде и, как главный фактор трансформации содержания жизнеописаний Беды и его образа, - изменения представлений о норме поведения святого и ученого".
Особое значение образ Беды Достопочтенного, пишет В.В.Зверева, приобрел в английской историографии 2-й пол. ХГХ-ХХ веков. В викторианской Англии "учитель средневековой Европы", "отец английской истории" обрел свое новое рождение (3, с. 18). Автор прослеживает как, начиная со 2-й пол. ХК в. изменялась расстановка акцентов в интерпретации сочинений Беды, в частности "Церковной истории англов", формы репрезентации личности самого автора в зависимости от тех проблем, которые ставило перед историками их время, как понимали они смысл своей профессии, предмет исторической науки, какой смысл вкладывали они в само понятие "исторический факт" и т.д. В. В. Зверева раскрывает это движение исторической мысли и профессионального самосознания на материале анализа четырех исследований о Беде, как четырех типов исторического нарратива, принадлежащих разным авторам, созданных в разное время и в разных жанрах - "Комментарии" на "Церковную историю англов" Ч.Пламмера (1896); Лекция о Беде Р.У.Чамберса (1936); монография "Нортумбрия во времена Беды П.Хантера Блэйра (1976), статья "Цари Ветхого Завета у Беды" Дж.Макклур (1983). В.В.Зверева показывает, что созданные в разных культурных ситуациях и средах, под влиянием разных внешних и внутренних импульсов эти высоко профессиональные исторические нарративы, манифестируя относительность исторического знания, тем не менее не "отменяют" и не "уничтожают" друг друга. Каждый на свой лад вносит вклад в обогащение образа Беды в глазах их читателей. В своей совокупности они высвечивают путь неуклонного движения научного поиска к лучшему пониманию своего героя - Беды, как индивидуальности и, в конечном счете, как человека иной культуры. Но тем самым диссертантка выходит на злободневные проблемы историописания, касающиеся познавательных возможностей
исторической науки. И на этот вопрос В.В.Зверева дает положительный ответ.
В.В.Зверевой наиболее близка методологическая позиция Джудит Мак Клур, поставившей вопрос об "инаковости" мышления Беды и невозможности рассматривать его творчество как историка в отрыве от его комментариев на Писание. Обращаясь затем к исследованию репрезентации Бедой прошлого, понимания им истории, форм и способов историописания в "Церковной истории англов" (3, с.20-24), а также особенности мировосприятия самого Беды, В. В. Зверева развивает сделанный ею в 1 главе вывод об активности жизненной позиции Беды. Создавая "Церковную историю англов", пишет она, англосаксонский историк "преследовал собственные цели, имел свои задачи, которыми руководствовался при отборе и освещении исторических фактов", и которые, в свою очередь, находились в полном согласии с его поведенческим идеалом как экзегета, наставника и проповедника христианского вероучения, с его пониманием "моральной пользы" истории и историописания, как источника примеров для воспитания и подражания и материалов для размышления о целостности и единстве божественного плана мироустройства. Все это дает основание и для общего вывода В. В. Зверевой о жанровых особенностях главного исторического труда Беды, соединяющего в себе, по ее мнению, "Поучение и Житие англосаксов".
При всем этом, подчеркивает автор, сочинения Беды и, прежде всего "Церковная история англов", "обладают особым свойством". "Они воспринимаются как личный опыт собственного переживания автором сотворенного Богом мира и истории. "Церковная история была написана на основе "индивидуализирующего" видения, присущего Беде, которое выражалось во внимании к уникальным проявлениям всеобщего, к каждой из малых частей, в которой усматривалось отражение Божественного помысла и любви. В изучаемом произведении чувствуется дух "первого христианства", радость от "открытия" христианского мира и Слова, стремление передать ее тем, кому было адресовано сочинение. В нем присутствуют элементы личного обращения Беды к читателю, его постоянное внимание и забота о том, кто находился "по другую сторону текста". Эти черты, как представляется, - пишет В.В.Зверева, - в большой степени определили судьбу произведения, долгий "век чтения" Церковной истории англов" (3, с. 24).
Особенности авторского стиля, как показывает далее В.В.Зверева, находились в полном согласии также в целом соответствием мировосприятия Беды, главный принцип интеллектуальной практики и
поведения которого заключался в том, чтобы "попытаться понять" (и сделать понятной) ту сторону божественных творений, которая была явлена и открыта Богом для человеческого узнавания" (3, с. 24-29).
В его космологических сочинениях, пишет В.В.Зверева, "отсутствует апелляция к тайне, непостижимости мироздания" -аргумент, присутствующий в трудах на которые он опирался. Напротив, Беда стремился увидеть и передать ученикам умение "находить знаки постоянного присутствия Бога в мире" и "стремиться прочитывать эти свидетельства должным образом".
Именно в этом видел он высшую форму служения "Славе Создателя" и именно из этого проистекал его "определенный вкус" к детальному изучению "механики мироздания", "буквальность и материальность" в объяснении им универсума, также как и акцентирование им сознательности выбора человека: "принять ли служение Господу или быть отверженным...". К таким выводам приходит В.В.Зверева в процессе изучения мало разработанной темы, касающейся особенности рецепции Бедой традиционного фонда идей и повседневных представлений, нормативных для христианского мировоззрения и составляющих основу раннесредневекового знания. При этом она исходит из текстологического и сравнительного анализа наряду с историческими произведениями Беды, также и его трактатов "О природе вещей", "Об исчислении Времени"; проповедей, эпистолярных источников, а также комментариев Августина на Книгу Бытия, глав из "Этимологий" Исидора Севильского, комментариев на "Шестоднев" Амврозия Медиоланского и других сочинений из "круга чтения" Беды.
По проповедям Беды, его жизнеописаниям Святого Кудберга, и аббатов монастыря Вирмаунт-Ярроу, фрагментам "Церковной истории" В.В.Зверева реконструирует то, каким образом Беда Достопочтенный представлял "нормативное отношение христианина к Богу". В своих поучениях и наставлениях, как подчеркивает автор, Беда исходил из принципа сознательного выбора веры человеком и осмысленности повседневного поведения христианина. "Уровень детализации и обобщения им сведений о вероучении, о нормах обыденного поведения христианина, об устройстве мира, - пишет В.В.Зверева, - был приспособлен к возможностям осмысления и восприятия людьми, утратившими непосредственную связь с интеллектуальной культурой Средиземноморья" (3, с. 30).
Резюмируя в целом результаты своего исследования В.В.Зверева, в частности, подчеркивает: "В трудах Беды переосмыслены и органично соединены разные культурные основания: элементы античного знания, англосаксонской культуры и, в большей мере - раннесредневековой
христианской мысли. В его рассуждениях согласовывались и примирялись противоречия между их отдельными положениями; они перерабатывались в единую стройную систему. Множественность заложенных в произведения Беды идей создали основу для того, что из этих книг можно было вычитывать разнообразные смыслы. Труды Беды представляют опыт передачи и репрезентации знания иной культуре, отличной от той, где оно создавалось... Кажется, что этим в немалой степени можно объяснить актуальность сочинений Беды Достопочтенного, устойчивый интерес, существовавший к ним в культурах разных эпох" (там же).
А.Л.Ястребицкая
