CC BY
122
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
1999-2
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.7
МОСКВА 1999
получается, если человека или вещь поместить между двумя расположенными друг против друга зеркалами. "Зазеркаленным" оказывается "не только пространство, но и время "Поэмы без героя". Почему, гадая на будущее в новогоднюю ночь 41-го года, героиня видит прошлое? Дело в том, что канун 41-го года по законам зеркального отражения оборачивается кануном 14-го" (с.119).
Из подобных параллелей, зеркальных "рифмовок" дат Ахматова выводила собственную концепцию времени, близкую мандельштамовскому панхронизму, когда будущее имеет свой прототип в прошлом, а прошлое содержит в себе "завязь" грядущих событий. Но если будущее содержится в прошлом, то становится понятным парадоксальный композиционный ход поэмы. Героиня в святочную ночь гадает о будущем, а к ней являются тени прошлого. Однако это прошлое, с его предвоенными мотивами, на самом деле оказывается именно указанием на ближайшее военное будущее, как это открывается в "Эпилоге".
А.А.Ревякина
Зарубежная литература
99.02.016. АНЦЫФЕРОВА О.Ю. ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ ГЕНР1-ДЖЕЙМСА: ОТ ИСТОКОВ К СВЕРШЕНИЯМ. - ИВАНОВО 1998.- 210 с.
В монографии О.Ю.Анцыферовой впервые в отечественном литературоведении объектом системного анализа стали рассказы и повести классика американской психологической прозы Генри Джеймса (1843-1916). Обращение к его наследию в конце XX в., по убеждению автора, вполне закономерно и своевременно. "Как бы ни была изменчива литературная мода, наш век, с его обостренным вниманием к проблемам культуры, с его тягой к духовной интеграции не дал погрузиться прозе американского классика в забвение. Джеймс по-прежнему актуален, однако актуальность эта особого рода. Она носит латентный, глубинный характер и проявляется на уровне осмысления проблем бытия, творчества, культуры, национального и интернационального" (с. 23).
На протяжении последних десятилетий творчество Джеймса -предмет пристального внимания литературоведения различных методологических ориентации. Похоже, однако, что писатель принадлежит к числу тех художников, в творчестве которых с ■течением времени открываются все новые горизонты. Широта его эрудиции и литературного кругозора позволяют рассматривать проблему традиции и контекста под самыми разными углами зрения, искать и находить в его творчестве перекличку с культурными явлениями самых разных эпох - от античности до постмодернизма. Отказ от прямого выражения авторской позиции в сочетании с четкостью морально-этического идеала делают его произведения глубокими, неоднозначными, открытыми для новых и новых интерпретаций. Эксперименты с повествовательной техникой, которыми изначально было насыщено творчество Джеймса, позволяют видеть в нем своего рода лабораторию, где зарождались многие повествовательные структуры, характерные для прозы XX в. Особенности жизни и творчества Генри Джеймса (американец по происхождению, большую часть жизни он провел в Европе) превращают в проблему даже его литературное подданство, делают его предшественником таких "билитературных" фигур, как Т С Элиот. Э.Паунд, В.Набоков (3).
Обзор обширной литературы о Джеймсе, проведенный автором монографии, подчинен нескольким проблемно-тематическим критериям: Джеймс и Россия, жанровая природа малой прозы писателя, суть его повествовательных новаций. Исходные теоретические положения, заявленные уже во Введении, гласят, что новаторство Генри Джеймса вряд ли можно отнести к природе жанра его произведений. Оно, скорее, связано с его открытиями в сфере художественной изобразительности, с "драматизацией" прозы, с глубоко индивидуальным выбором и сочетанием субъектных и внесубъектных форм выражения авторского сознания (13). Разработанный Джеймсом концепт "точки зрения", являющийся, пожалуй, самым репрезентативным элементом его поэтики, проблематизируется в монографии не только в контексте нарратологии. Для О.Ю.Анцыферовой проблема точки зрения" имеет выраженный мировоззренческий аспект, и Генезис ее она связывает с совершенно определенными явлениями Ровной жизни рубежа Х1Х-ХХ вв. В художественном арсенале
Джеймса далеко не новый прием воспроизведения действительности через восприятие персонажа становится программным принципом, основа которого - мировоззренческая установка на существование "мириадов реальностей". Таким образом, понятие точки зрения отражает не только существование некой условной фигуры - посредника между автором и литературной действительностью, чье сознание фокусирует в себе описываемые явления, но и представления автора о возможности познать и художественно воссоздать реальность (с. 19). Отказ трактовать точку зрения как чисто техническую проблему определил и структуру книги и избранный объект анализа. В первой главе "Мировоззренческие предпосылки и литературная традиция" рассматриваются важнейшие, по мнению исследователя, факторы, давшие начальный импульс художественным поискам Джеймса и определившие их направление с первых лет его литературной деятельности. Это, с одной стороны - психологическая традиция американского романтизма, с другой - неудовлетворенность художника механистическим, детерминистски заданным представлением о человеке, возникшим в творчество ряда современных ему европейских писателей под влиянием идей позитивизма. Литературно-эстетические концепции Джеймса представлены в ряду явлений духовной жизни рубежа веков, наиболее важным из которых в данном контексте оказывается философская система прагматизма Уильяма Джеймса. Вторая и третья главы посвящены рассказам первого пятнадцатилетия творческой деятельности писателя, многие из которых мало известны даже англоязычной аудитории и обойдены вниманием критики. Особое внимание к этому периоду творчества вызвано тем, что он позволяет проследить, как формируются эстетические качества, которые и сделали Генри Джеймса предтечей художественных открытий XX в. В отобранных для анализа произведениях либо рассказчик перестает быть служебной фигурой и все в большей степени становится носителем идеологических и нравственных оценок, не совпадающих с авторскими, носителем особого взгляда на мир (глава вторая "Маска автобиографичности")> либо автор, не перепоручая повествования герою, сознательно ограничивает свой взгляд на события его точкой зрения, оценивает происходящее с его позиций (глава третья "Герой и автор"). В обоих
случаях наблюдается тенденция к конструированию субъективного образа реальности. В главе четвертой "Подлинные образцы" автор монографии обращается к трем признанным шедеврам Джеймса ("Письма Асперна", "Урок мастера", "Зверь в чаще"), каждый из которых по-своему демонстрирует плодотворность художественных тенденций, наметившихся уже в ранней новеллистике (с. 21-22).
Попытка "смоделировать художественную систему Джеймса как систему открытую, рассмотреть ее в культурном контексте эпохи, в динамике духовной жизни, импульсами своими пронизывающей творчество художника", призвана "стимулировать у читателя способность расслышать внутренний диалогизм его прозы, устойчивую потребность автора быть услышанным. Такой принцип критического осмысления (подразумевающий не столько обнаружение джеймсовской интертекстуальноти, сколько попытку применить диалогическую модель философского познания...) призван вовлечь читателя в своего рода "участное мышление", сделать его участником полноценного диалога с писателем" (с. 23)
В своем пафосе познать внутреннее "я" человека Генри Джеймс оказывается наследником трансценденталистов и американских писателей-романтиков Э.А.По и Н.Готорна. Отношение Джеймса к этим двум художникам весьма различно: если Готорна он высоко ценил, восхищался тонкостью его психологического рисунка, то талант Эдгара По представлялся ему "вульгарным", отвечающим самым низменным вкусам (26). Сопоставив методы исследования глубин человеческой психики Эдгаром По и Генри Джеймсом, а также созданную каждым из художников теорию прозы, О.Ю.Анцыферова приходит к выводу, что, "несмотря на различия в мировоззренческих предпосылках творчества, на известный субъективизм джеймсовской оценки По, имена этих писателей вряд ли могут быть помещены на противоположные полюса американской литературы" (с. 29). В ряде моментов "их эстетические принципы обнаруживают несомненное сходство. Их объединяет сознательное отношение к творчеству, признание огромной роли литературной теории. Оба считали, что в произведении все должно быть подчинено определенной, ясно осознанной цели, сконцентрировано вокруг какого-то общего Центра. Искомое художественное единство у обоих становится производным от восприятия" (с. 37). При невозможности говорить о
прямом влиянии, делается предположение, что художественная практика Эдгара По, войдя в общеамериканскую литературную традицию, могла стать своего рода элементом "коллективного бессознательного", воздействовавшего на начинающего писателя, "Эксперименты По с "ненадежным рассказчиком" могли оказать определенное воздействие на направление поисков Джеймсом новых выразительных средств для передачи предвзятых, ограниченных представлений человека об окружающем, в частности - на специфическое использование "маски автобиографичности", на дальнейшее развитие потенциальных возможностей 1сЬ-формы" (с. 37).
Обращаясь к гораздо более изученному факту литературной преемственности между наследием Готорна и творчеством Джеймса, О.Ю.Анцыферова прослеживает эволюцию восприятия Джеймсом творчества американского романтика и приходит к выводу, что в художественной манере обоих писателей обнаруживаются следующие общие черты, обусловившие их особый статус в американской литературе XIX в.: "конфликт переносится в плоскость сознания; нравственная проблематика приобретает основополагающее значение; автор отказывается от открытого выражения своей позиции, стремится остаться в рамках сознания персонажа, драматизировать его сознание; используемая повествовательная техника ориентирует читателя не столько на усвоение готовых истин, сколько на их самостоятельный поиск; по-особому используется образность, делающая зримым и реально ощутимым мир человеческих чувств, мыслей, отношений" (с. 47).
Из всех многообразных связей Джеймса с европейской литературой автор монографии останавливается на тех, "которые оказали формирующее влияние и в процессе осмысления которых шли поиски новых способов отразить неповторимую сложность человеческой души, уникальность каждого личностного взгляда на мир" (с. 49). Совершенно особое место здесь занимает школа литературного мастерства, которой стали для Джеймса знакомство с произведениями И.С.Тургенева и встреча с ним в Париже в 1875 г. О.КХАнцыферова отказывается рассматривать "ученичество" Джеймса у русского писателя лишь как факт литературного влияния. Данная взаимосвязь имеет более сложную природу, в ее структуре "влияние имеет подчиненное, каталитическое значение.
дно играет роль возбудителя скрытых национальных особенностей, ¡^ожет быть, правильнее здесь говорить о многостороннем апологическом схождении со сложной структурой, которое прослеживается на таких уровнях, как центральный тип и связанный с ним комплекс нравственно-философских идей" (с. 116). Данный вывод подтверждается проведенным компаративным анализом повестей "Ася" и "Дейзи Миллер", "Дневник пятидесятилетнего" и "Дневник лишнего человека".
Разговор о культурном контексте в монографии не ограничивается явлениями литературы. Размышляя о мировоззренческих предпосылках творчества Генри Джеймса, О.Ю.Анцыферова делает вывод, что философские основы его творчества не могут быть объяснены влиянием какой-то определенной школы научной мысли (с. 56). Философские и психологические концепции Уильяма Джеймса могут рассматриваться "как один из элементов американской культурной традиции, который наряду с философией трансцендентализма, оказался наиболее созвучным творческим исканиям Генри Джеймса, шедшим вполне самостоятельно" (с. 56). Проведенный сравнительно-типологический анализ работ Уильяма Джеймса и литературно-критической практики его брата позволяет придти к выводу, что "в разное время совершенно независимо друг от друга, браться обращаются к проблеме методологии мышления (в одном случае - научного, в другом - художественного). И в обоих случаях в центре внимания оказывается бессознательное, безотчетное, невыразимое словами - тот пласт внутренней жизни человека, активное... освоение которого шло на рубеже Х1Х-ХХ в." (с. 58). Хорошо известно высказывание Генри Джеймса о книге брата "Прагматизм", относящееся к 1907 г., где писатель открывает для себя феномен собственного бессознательного
"прагматизирования". Однако для исследователя ранней прозы Генри Джеймса важно подчеркнуть, что писатель в своих художественных поисках и его брат-философ изначально двигались в одном направлении, что подтверждается фрагментами из переписки братьев 1868 г. (с. 64).
Специфика восприятия Генри Джеймсом философских сочинений анализируется на примере его единственной работы, Которую можно считать чисто философской по тематике. Это
рецензия на хигтинсоновское издание сочинений Эпиктета 1866 г. "...Философские сочинения рассматриваются писателем как особый жанр словесности. Он оценивает их во многом по параметрам, свойственным конкретно-образному отображению мира" (с. 67). Имея это в виду, можно отчасти объяснить то восхищение, с которым писатель встречал работы брата-философа, находя их "увлекательными и живыми". Вместе с тем, в философском учении писателя более всего интересовал этический аспект, но этика прагматизма вряд ли могла быть близка Генри Джеймсу. Поэтому автор монографии считает, что было бы преувеличением говорить о прямом влиянии философских идей прагматизма на писателя (с. 68).
В главе "Маска автобиографичности" рассматриваются ранние эксперименты Генри Джеймса с Ich-формой. Отмечается и разнообразие фигур рассказчиков, используемых писателем и вариативность типов повествовательных ситуаций (с. 70-71). Суть экспериментов Джеймса определяется как "поиски все новых способов актуализации субъективности повествования" (с. 73). Анализ нарративного строя повести "Пустой человек" ("A Light Man", 1868) приводит к выводу, что точка зрения персонажа творит образ самого персонажа и является сюжетообразующим фактором. "Избранная форма повествования активно вторгается в содержание, становится его значительной, определяющей частью" (с. 81). Один из редких примеров "исторического повествования" Джеймса новелла "Габриэль де Бержерак" ("Gabrielle de Bergerac", 1869) рассматривается как попытка начинающего писателя передать детское восприятие мира и сопоставляется в этом плане с произведениями Чарльза Диккенса. Рассказ "Пылкий паломник" ("A Passionate Pilgrim", 1871) позволяет обнаружить известную противоречивость художественной системы раннего Джеймса: "романтические установки автора, выраженные в построении сюжета и образов, в трактовке пейзажа, в несколько абстрактном противопоставлении двух миров - Америки и Европы, приходят в противоречие с аналитической настроенностью художника с его стремлением исследовать реальное, типическое явление современной жизни" (с. 97). Новелла "возлюбленная мсье Бризо" ("The Sweetheart of M.Briseux" 1873), практически не привлекшая к себе внимание критики, оказывается весьма интересной поисками
¡joBbix форм психологизма. Здесь впервые ирония "проникает во вНутреннее строение персонажа", что выводит произведение за рамки подражания романтической эстетике. Попытка проследить внутренние изменения, переживаемые рассказчицей, позволяет рассматривать эту новеллу как архетипическую модель исследования феномена изменения точки зрения в пределах одного сознания, которая ляжет в основу многих знаменитых произведений писателя ("Женский портрет", "Послы" и др.). В новелле "Последний из рода Валериев" ("The Last of the Valerii", 1878) традиционно видели одну из историй о сверхъестественном. О.Ю.Анцыферова считает, что произведение знаменательно не только своей "сенсационностью" и обнаруживает в нем зарождение новых эстетических качеств: "произведение в его художественной целостности может быть понято только лишь как своеобразный организм, развивающийся не по законам, установленным автором, а подчиняющийся неким внутренним импульсам, зарождающимся внутри художественной вселенной... Здесь формируется концепция "органической формы", ставшая впоследствии одним из постулатов "новой критики" (с. 108).
Третья глава открывается размышлениями о том, почему Джеймс при сохранении установки на воспроизведение субъективного образа реальности с течением времени отдает все большее предпочтение форме рассказа о герое в третьем лице, переходит от использования фигуры рассказчика к присутствию "центрального сознания". Автор монографии гипотетически связывает это с усилением рефлектирующего начала в джеймсовской прозе. Писатель изначально был более занят не действительностью как таковой, а осмыслением характера ее восприятия. В его творческой практике все больше стушевывался дуализм субъективного и объективного. Бытие обнаруживает себя в его произведениях только как сознание, а сознание есть всегда "сознание чего-то". Подобная феноменологическая ориентация, постулирующая неразрывность субъекта и объекта в акте познания, настраивала на поиски нового подхода к явлениям внутренней жизни, одним из которых становилась рефлексия - осознание сознания субъекта (с. 119). Использование Ich-формы. фшуры рассказчика в малых жанрах было средством миметического воспроизведения "мириадов форм реальности". В ходе творческой
эволюции писатель становился все менее заинтересован в эффекте идентификации - в самоотождествлении читателя с литературными персонажами. "Все важнее для него становилось вовлечение читателя в процесс рефлексии - осмысления "чужого" сознания" (с. 120).
Отметив, что разговор о данной повествовательной манере, столь характерной для позднего Джеймса, критики обычно начинают с повести "Мадам де Мов" (1874), О.Ю.Анцыферова обращается к одному из первых рассказов Джеймса "Месть Осборна" ("Osborne's Revenge", 1868), "вещи, откровенно ученической", но уже построенной на игре точек зрения, среди которых выделяется одна доминирующая, носитель которой становится предшественником "центрального сознания" поздних произведения (с. 121). Размышления о повести "Мадам де Мов" ("Madame de Mauves", 1874), в свою очередь, строятся вокруг природы конфликта и структуры образов - столь характерной для малой прозы Джеймса парной расстановки персонажей, генетически восходящей к традиционной новеллистической паре "герой - рассказчик": наблюдатель - и человек, о характере которого размышляет наблюдатель (с. 126). Противоречия объективной реальности своеобразно преломляются сознанием центрального персонажа и расщепляют его. Известный схематизм образа заглавной героини исследователь связывает не с его концептуальной заданностью, а с ненайденной гармонической сбалансированностью компонентов структуры образа - его "отраженным" существованием, с одной стороны и непрописанностью его внешних проявлений, с другой (с. 135).
Предложенные в заключительной главе интерпретации признанных шедевров Джеймса позволяют проследить в них развитие художественных тенденций, наметившихся в ранней новеллистике. Отправной точкой становятся "виртуозная разработка образа "ненадежного рассказчика" в "Письмах Асперна" и искусное использование "центрального сознания" в "Уроке мастера", когда внутренний диалогизм текста становится моделью диалогизма бытия... Неисчерпаемый "Зверь в чаще"... свидетельствует о дальнейшей трансформации отношения Джеймса к романтической традиции" (с. 151).
Повесть "Письма Асперна" ("The Aspern Papers:, 1888) рассматривается в контексте литературной саморефлексии Джеймса. Обращение к автопредисловию позволяет сделать вывод об особенностях хронотопа повести. "Ироничное отношение Джеймса к реальному историческому времени и пространству... связано с особым культурологическим восприятием мира и так называемых объективных форм его существования. Течение времени для него определялось сменой и преемственностью культурных традиций, реальное географическое пространство... насыщалось культурологическими ассоциациями властно подчинявшими себе модель жизни, создаваемую художником" (с. 154). Приводимые высказывания Джеймса, аналогии со многими другими его произведениями свидетельствуют о том, что проблема эпистолярного наследия всегда живо волновала писателя. Однако не только личной заинтересованностью в теме "Писем Асперна" можно объяснить использование формы повествования от первого лица, ассоциирующаяся с Ich-формой установка на достоверность становится в этом случае предметом иронической рефлексии и эстетического отстранения..." (с. 155). (Эта тенденция будет доведена до своей крайней формы в "Повороте винта", где повествование от первого лица станет эстетическим аналогом онтологической недостоверности и гносеологических аберраций) (с. 192).
Анализ повествовательных стратегий Джеймса в повести "Урок мастера" ("The Lesson of the Master", 1888) позволяет говорить о неоднозначности авторской позиции. Ее неопределенность запрограммирована и на уровне риторики, и на уровне развития сюжета. Главным итогом повести становится состояние неопределенности, в котором автор оставляет своего героя. Благодаря встрече с мастером жизнь Пола Оверта "превратилась в бездарный эксперимент, спровоцированный философствованиями Сент-Джорджа" (с. 176). По-видимому, основной урок всех попыток интерпретировать повесть для автора монографии состоит, так сказать, в невозможности удовлетворить "герменевтическое желание" - желание обнаружить в произведении некий законченный и однозначный смысл. Для Джеймса важно побудить читателя к размышлениям о том, как следует относиться к чужим "урокам" (интерпретациям), насколько можно принимать на
веру постулаты, проповедуемые "непогрешимыми" учителями. Подобное критическое отношение к общепринятым авторитетам делает "Урок мастера" бесспорно актуальным в наши дни (с. 177).
На примере поздней повести Джеймса "Зверь в чаще" ("The Beast in the Jungle", 1903) автор монографии демонстрирует, что "тексты позднего Джеймса не менее зависят от конвенций романтического искусства, чем ранние произведения. Однако здесь уже идет сознательная игра с романтическими конвенциями, здесь можно говорить об интертекстуальности, которая становится частью авторской интенции, способом вовлечения читателя в диалог с эстетическими моделями жизни, спровоцировать его на их самостоятельную оценку" (с. 151). Диалог с романтизмом обнаруживается и в сюжетосложении, и в образном строе повести, и в ее лингво-стилистических особенностях. Исследователь обращает внимание на то, что само название, которое точнее было бы перевести как "Зверь в джунглях", может быть прочитано как знак полемики с неоромантизмом, типом литературы, "обязанным своим происхождением колонизации мира, когда началось освоение новых географических (тропических) пространств" (с. 183). Главный герой повести Джон Марчер рассматривается "в ряду тех героев, трагизм существования которых определяется их несостоятельными попытками свести воедино жизнь и свои идеализированные представления о ней (Дон Кихот, Эмма Бовари)", а сама повесть - в ряду произведений, нервом которых становится ощущение "несовершенства действительности, ее несоответствия образцам, созданным той или иной культурной традицией" (с. 186). Обращая внимание на притчевое звучание произведения, автор монографии приходит к выводу о сознательном отказе Джеймса от детерминизма критического реализма. Писатель на уровне сюжетосложения, композиции, языковой образности "кодирует" романтические истоки мироощущения Марчера. Он предостерегает против химеры ухода от реальности, сознания собственного избранничества на фоне "массовидной" толпы, то есть против тех идеологем, которые вошли в культурный обиход в эпоху романтизма, вновь обрели остроту на рубеже XIX-XX вв. в связи с неоромантическими тенденциями - и до сих пор не стали достоянием прошлого" (с. 187).
О.Ю.Лукьянова
