CC BY
208
ОБЗОРЫ
99.02.001. ЯСТРЕБИЦКАЯ А.Л. ИСТОРИОГРАФИЯ КАК ПРЕДМЕТ СОВРЕМЕННОЙ «КУЛЬТУРНОЙ ИСТОРИИ».
Рассматриваемые в данном обзоре работы Л.П.Репиной (ИВИ) и Г.И.Зверевой (РГГУ) представляют собой оригинальный опыт масштабного осмысления современного историографического процесса с точки зрения тех трансформаций, которые претерпели, начиная с послевоенных десятилетий, и продолжают претерпевать, представления историков о предмете своей науки, о ее подходах к изучению исторического прошлого, о специфике и возможностях его познания, об особенностях и пределах последнего.
Исследования Л.П.Репиной и Г.И.Зверевой объединяют не только его предмет сам по себе и в целом круг интересов их авторов - историография, но и нетрадиционность подходов к изучению ее и связанных с этим рассматриваемых проблем. Работы названных авторов располагаются в проблемно-дискуссионном пространстве современной исторической науки и шире - социально-гуманитарного знания, определяемом такими концептами, как культурная история и новая интеллектуальная история. Для авторов характерно стремление к анализу интересующих их вполне конкретных срезов историографического процесса в рамках «Большого времени» развития гуманитарного знания и в целом интеллектуальной культуры ХХ столетия в системном единстве всех ее составляющих. И, как следствие - интерес к интеллектуальным механизмам и процедурам творчества самих историков, их интерпретативным практикам и, в конечном счете, - стремление понять место истории в системе современного научного знания и познания в целом. Обоих авторов объединяет также стремление обратить внимание на множественность составляющих современного историографического процесса, как процесса интеллектуального и одновременно - на важность осмысления и опасность недооценки (равно как и абсолютизации) отдельных проявлений этой множественности; о невозможности на практике «жесткого» разграничения «традиционной» и «новой истории», «старых» и «новых» методологий, и, одновременно, о важности понимания пределов возможного каждой из них. Аккумулированный в рассматриваемых здесь работах
материал раскрывает особенности становления и развития историографии ХХ столетия, как органической составной части его культуры, в которой присутствуют и сочетаются многие «культурные смыслы», взаимодействуя, споря и рождая новое. Эта встреча-диалог осуществляется в интеллектуальном пространстве, которое суть собственное профессиональное сознание историка.
Именно в этой логике раскрывается в работах Л.П.Репиной становление в современной европейской науке новой социальной истории как научного направления в области исследований, ориентированных на интегративное изучение общественных процессов в разных областях исторического бытия человека, существующих между ними взаимосвязей и взаимодействия и в итоге - на уяснение социокультурных механизмов движения и изменений исторического процесса как такового. Автор исследует эпистемологию и конкретно-исторические методики новой социальной истории в их становлении и динамике. В центре внимания Репиной тем самым оказываются как «предыстория» становления социальной истории, как научной дисциплины, - первая «прививка» социологии к истории, приходящаяся на рубеж XIX-XX вв., так и дискуссии 90-х годов о том, «есть ли у социальной истории будущее?». В этой же логике осмысления социальной истории как культурно-исторического феномена развертывается анализ проблематики центральной темы работ Л.П.Репиной, раскрывающей становление и развитие британской «новой социальной истории», как англосаксонского варианта, и специфического выражения «Новой исторической науки» середины - второй половины ХХ столетия и «новой истории» (см.: 2, с.8-72, 73-118, 119-153; 3, с.8-18, 19-27, 32-58).
Исследования Л.П.Репиной базируются на широкой источниковой базе, включающей, во-первых, общие теоретико-методологические работы по отдельным направлениям, темам, странам (прежде всего британских ученых); монографии, журнальные публикации статей и интервью с ведущими социальными историками; материалы дискуссий, конференций, обзоры, рецензии; во-вторых, - конкретно-исторические исследования, хронологически, тематически, проблемно касающиеся эпохи Средневековья и раннего Нового времени, составляющей, как известно, одно из главных экспериментальных полей исторической науки начиная с середины ХХ в. Массовый по своему характеру материал, вводимый Л.П.Репиной в качестве аналитической базы своих исследований, позволяет ей охарактеризовать не только интеллектуальные «вершины», «пики», смену методологических ориентиров историографического процесса и т.п., но и общепринятые практики, массовые представления, термино-
логию, понятийные системы, которыми оперируют исследователи, многозначность вкладываемых в них смыслов и, не в последнюю очередь этим порождаемые дискуссии.
Л.П.Репина ставит и решает в своих работах широкий круг методологических и методических вопросов и общих проблем. В центре ее внимания, как подчеркивает она сама, находится «проблема научной традиции и ее трансформации» (2, с. 5). Л.П.Репина ставит целью «исследовать современную историографию» «в рамках единого процесса взаимодействия различных составляющих интеллектуальной сферы...», «с постоянным включением анализа социальной и политической переменных», дающих о себе знать «в категориальном аппарате, классификационной системе», в «выборе объекта и ракурса исследования», и внести «свои коррективы в некоторые распространенные оценки различных историографических направлений прежде всего в области социальной истории», «выявляя одновременно и ее перспективы» (там же).
Определяя предмет своего анализа, Л.П.Репина пишет, в частности, что он включает в себя, с одной стороны, «сложившиеся научные традиции», «важнейшие тенденции, основные достижения и трудности социального анализа прошлого, а с другой - последовательные изменения в предметном поле, в ведущей проблематике, концептуальном аппарате, методологическом оснащении, эпистемологической базе, иными словами - все принципиально и качественно новые явления в той обширной области современного исторического знания, которая охватывается понятием «социальная история» с различными уточняющими определениями, прямо или косвенно фиксирующими смену ее научно-познавательных ориентаций» (там же).
Л.П.Репину интересует «сравнительный анализ ситуаций, сложившихся в конце 60-х - начале 70-х годов, в 70-х - начале 80-х годов и в 90-е годы» в западноевропейской и британско-американской историо-графиях, и соответствующих дискуссионных материалов о предмете и методе исторической науки и ее положении в системе гуманитарного знания в целом. В этой связи ею рассматриваются: периодизация новейшей истории исторических наук; условия и этапы развития социального направления в историографии ХХ века; конкретные историографические ситуации с точки зрения соотношения преемственности и изменчивости в исторической науке; «векторы» историографической динамики и «сложные процессы дифференциации и интеграции в исторической науке»; процессы формирования междисциплинарных подходов и «новых исследовательских полей»; качественные сдвиги в самом понимании междисциплинарности и возможности ее реализации; изменения в струк-
туре исторической науки и классификации исторических дисциплин; место и статус социальной истории «в конкретных историографических констелляциях»; складывание в историографии «комплексов дискуссионных проблем и проектов их разрешения»; «взаимодействие исторической практики и теоретической работы в области социальной истории»; «процесс накопления неразрешимых (в рамках господствующей на том или ином этапе парадигмы) проблем и формирования «методологических тупиков»; характер восприятия, осмысления «кризисных явлений в мировой историографии с середины ХХ века»; условия и последствия методологических поворотов в «новой историографии» и в социальной истории; роль «различных познавательных ориентаций в становлении исследовательских подходов и направлений»; качественные изменения в самом понятии социального, «влекущие за собой переопределение предмета, перестройку проблематики, обновление методов социальной истории и, наконец, переоценку ее статуса как исторической дисциплины»; современное состояние исторической науки, новые исследовательские модели и «интегративные программы» социальной истории и пр. (см. 2, с. 8-73; 3, с.3-4). Рассмотрение данного круга вопросов Л.П.Репина дополняет содержательным анализом конкретно-исторических исследований «в наиболее представительных и динамично развивающихся субдисциплинах»: истории города, истории народной культуры, истории социальных движений и революций ХУ1-ХУП вв., истории семьи и локальных общностей, «женской» и гендерной истории» и др., воссоздающих в своей совокупности новый образ исторического прошлого, реконструированный социальными историками во второй половине ХХ столетия.
«Понимание истории как социального взаимодействия людей, -пишет Л.П.Репина, - проявлялось в разные времена в специфических формах, обусловленных особенностями исторического бытия. Понятно, что попытки дать дефиницию социальной истории «на все времена» обречены на провал», но «разнообразие направлений и программ социальной истории сводит на нет усилия и тех немногих энтузиастов, которые ставят перед собой задачу четко очертить сферу ее компетенции...» (3, с.8-9). Поэтому, развивает Л.П.Репина свою мысль, говоря о социальной истории (сам термин используется с XIX в.), исследовательские ориентиры и приоритеты, которые неоднократно менялись, следует помнить о том, что мы по существу каждый раз подводим под это определение несомненно родственные, но качественно отличные друг от друга научные комплексы» (2, с. 8). Отсюда и авторская стратегия изучения социальной истории, согласно которой ключевую роль при ее анализе приобретает выявление актуальных - «на каждом этапе интеллектуальной эволюции»
- и ключевых для понимания существа социальной истории «интерпретаций ее предмета, формулировки центральных проблем, особого угла их рассмотрения, методов анализа» (там же).
Рассмотрению этого круга проблем посвящен открывающий монографию и центральный для нее раздел «Парадигмы социальной истории в исторической науке второй половины ХХ века» (2, с.8-72).
Как ведущая историческая дисциплина, - пишет Л.П.Репина, - социальная история заявила о себе в середине ХХ в. Ее становление и расцвет осуществлялись в обстановке интенсивного развития общественных наук, радикального изменения социально-политической обстановки и общественного сознания в послевоенные десятилетия. Именно в русле широкого интеллектуального движения середины - второй половины ХХ в. родилась так называемая «новая социальная история», которая выдвинула задачу интерпретации исторического прошлого в терминах социальности, описывающих внутреннее состояние общества, его отдельных групп и отношений между ними» (2, с.9). Л.П.Репина подчеркивает, что становление «новой социальной истории» было подготовлено также длительной предшествующей стадией «кристаллизации так называемой старой, или «классической», социальной истории и накопления принципиальных расхождений традиционного и сциентистского подходов, завершившегося разрывом с историографической традицией» (2, с.10).
«Новая социальная история, - пишет Л.П.Репина, - совершила радикальный переворот в проблематике своей предшественницы, ограниченной изучением борьбы партий, общественных организаций и движений и занимавшей маргинальное положение в традиционной историографии, а вскоре вышла на ведущие позиции и в структуре «новой исторической науки» (там же). Говоря о важнейших отличительных чертах социальной истории как области современного исторического знания, автор подчеркивает «ее удивительную подвижность и способность адаптироваться к радикальным изменениям в динамично развивающейся современной историографии», так же как и «открытость» другим областям знания, что «заложено в самой природе ее интегрального объекта познания и явственно обнаруживается уже в ее «донаучном» прошлом...». Это «качество» социальной истории Л.П.Репина констатирует и «в концепциях ранних позитивистов», и «в историко-материалистической концепции К.Маркса», и в «социально-экономической историографии конца XIX -начала ХХ в.» (там же). «Принцип междисциплинарности» становится ведущим, «но уже с противоположной направленностью, в полидисциплинарной научной стратегии «Анналов», основатели которых М.Блок и Л.Февр видели именно в истории средостение всех общественных наук и
ставили перед ней задачу их последовательной интеграции» (2, с.11). Новизну междисциплинарной ситуации 60-70-х годов Л.П.Репина усматривает в том, что «речь шла уже не только об использовании данных и методики других дисциплин, но и об интеграции на уровне объектов их научных интересов и, более того, - о конструировании междисциплинарных объектов» (там же). «Новая историческая наука», как и «новая социальная история», в которой центральным объектом изучения стал «человек в обществе», - подчеркивает автор, - это уже междисциплинарная история в полном смысле слова, но ее познавательные приоритеты и, соответственно, основные «контрагенты» в поисках научной методологии, со временем менялись.
Можно условно выделить последовательные этапы, пишет Л.П.Репина, на которых новая социальная история «испытывала воздействие различных общественных наук». Так, 60-е годы - «ключевые для становления новой социальной истории» - проходили под знаменем социологии, социальной антропологии, демографии и количественных методов. При этом интерес к изучению социальных отношений развивался первоначально именно в рамках историко-социологических исследований, а в понимании самой социальной истории превалировал идеал «тотальности», ориентирующий на изучение общества как целостности» (2, с.12).
Исследуя материалы дискуссий середины ХХ в., Л.П.Репина прослеживает «формы воздействия» социологии на историю, констатируя одновременно и обратное воздействие последней, взаимное притяжение исторической социологии и социальной истории (2, с.12-16). Наиболее распространенными формами восприятия социологического инструментария историками, как показывает автор, стало, с одной стороны, «переосмысление исторического материала, собранного и описанного на языке исторической науки, в социологических понятиях и концептах», а с другой - применение «социологического инструментария при сборе эмпирического материала, его обработке и интерпретации», т. е. собственно социологическое исследование исторического объекта» (2, с.16). Это имело своим результатом, в свою очередь, «обрастание историографии частными историями гибридного характера, аналогичными подразделениям конкретной социологии» (там же). В качестве наиболее яркого примера Л.П.Репина указывает на «урбан-историю» 60-70-х годов, «которая стала излюбленным местом приложения сил сторонников междисциплинарного подхода и, вероятно, самым удачным «детищем» междисциплинарного воздействия истории, социологии и экономики» (2, с.17; 18-21).
В середине 70-х - начале 80-х годов, пишет автор, «на авансцену междисциплинарного взаимодействия выходит культурная антропология». Эту смену ориентации Л.П.Репина объясняет прежде всего «объективными методологическими трудностями: социально-научные теории, облегчающие анализ структур и процессов, оказались неспособными связать его с изучением деятельности индивидуальных и коллективных субъектов истории» (2, с.21). В этой связи Л.П.Репина отмечает особую значимость развития истории ментальностей» как одного из многообещающих путей преодоления этого разрыва (там же). Автор подробно останавливается на критике в ее адрес на рубеже 70-80-х годов (2, с.22-24), которая, как подчеркивается, «была по существу направлена к превращению ее в социальную историю» (там же).
Указывая на активное «заимствование» социальными историками «специфических методов и познавательных приемов антропологов», Л.П.Репина констатирует появление в рассматриваемый период «лавины» конкретных социально-исторических исследований, «совершивших подлинный прорыв» в области изучения индивидуального и коллективного поведения и сознания. «Радикальное изменение самой проблематики исследования, направленного на выявление человеческого измерения исторического процесса, - пишет автор, - потребовало решительного обновления концептуального аппарата и исследовательских методов и привело к формированию новой парадигмы социальной истории, включающей в свой предмет сферу человеческого сознания как неотъемлемую структуру социальной жизни» (2, с.24). Но одновременно это создало почву для «ожесточенной полемики между сторонниками и теоретиками социально-культурной истории, с одной стороны, и исторической антропологии - с другой» (там же).
В рассматриваемом теоретико-методологическом разделе монографии Л.П.Репиной большое внимание уделяется специфике динамики изменений исследовательского поля исторических наук «под совместным действием процессов, - пишет автор, - с одной стороны, специализации и дифференциации, а с другой - интеграции дисциплин. Л.П.Репина подчеркивает в этой связи условность «принятых и предполагаемых разграничений, особенно в тех случаях, когда речь идет о субдисциплинах, обязанных своим происхождением развитию полидисциплинарных исследований. При этом, - подчеркивает автор, - многие специализировавшиеся субдисциплины имеют общий теоретический, методологический и концептуальный арсенал, т.е. общее направление развития, и различаются только по специальной предметной области» (2, с.27). Общая тенденция «движения от объективистской к субъективистской концепции науки, от
позитивизма к герменевтике, от количественных методов к качественным», - пишет Л.П.Репина, обнаруживается также с середины 70-х годов в области теории истории. И «это создает предпосылки не только для плодотворного сотрудничества между разными историческими специализациями и «гибридными» субдисциплинами, но и для их реинтеграции», - делает продуктивный вывод автор (там же).
Предостерегая от односторонней оценки процесса «нарастающей с конца 70-х годов» фрагментации исторической науки и преувеличения связанных с этим «опасностей», Л.П.Репина обращает внимание критиков новой социальной истории в частности на то, что «большинство новых областей междисциплинарной истории, взаимно перекрывая смежные области, не только охватили все широкое пространство социальной истории, но одновременно перекинули своеобразные «мостки» к смежным гуманитарным и социальным дисциплинам». Более того, полагает автор, «само расширение исследовательского поля и накопление данных о ранее остававшихся в тени явлениях смежных областей знания создают новые возможности для обобщения и раскрытия многочисленных каузальных и мотивационных связей между многообразными явлениями прошлого. Процесс отпочкования новых исторических дисциплин, - пишет Л.П.Репина, - не исключил полностью интеграционных тенденций, поскольку их предметы, выражаясь математическим языком, представляли собой пересекающиеся множества и нередко именно формы пересечения наиболее интенсивно исследовались представителями смежных дисциплин» (2, с.31-32).
Л.П.Репина аккумулирует в монографии мощный пласт историографического материала, подтверждающего данные выводы. В центре ее внимания в этой связи оказываются «научные программы, отражающие представление об интегративной природе социальной истории и в то же время по-разному интерпретирующие ее внутреннее содержание и основание синтеза», - в частности, Э.Хобсбоума, Ж.Дюби, П.Берка, Э.Бриггс, А.Марвика, Д.Ратмана, Э.Томпсона, Л.Стоуна, ДжБеннет, Д.Николаса и др. (см.2, с.34-72).
Л.П.Репина раскрывает охарактеризованную выше динамику новой социальной истории, анализируя историографический процесс середины - второй половины ХХ столетия также на материале разработки ряда конкретно-исторических тем. При этом, как подчеркивает сам автор, ее интересует «не столько содержательная сторона всех обсуждений, сколько их концептуальное и методологическое измерение». Именно с этих позиций освещаются в монографии подходы к объяснению Английской революции в исследованиях трех последних десятилетий (гл.2. «От
«спора о джентри» к истории народной культуры: социальные аспекты в интерпретациях Английской революции»); социальные движения и революции ХУ1-ХУП вв. в новой компаративистской истории (гл.3); история женщин и социальные взаимодействия полов в разных сферах бытия (гл.4. «История женщин и гендерные исследования: от социальной к культурной истории»); семья как исторический феномен (гл.6. «Индивид, семья, общество: проблема синтеза в истории частной жизни и новой биографической истории»).
Обращаясь далее в своем исследовании к анализу историографической ситуации рубежа 80-90-х годов, Л.П.Репина концентрирует свое внимание не только на продолжающейся внутренней трансформации самой исторической науки - «на трудной смене поколений», «интеллектуальных ориентаций и исследовательских парадигм», «самого языка истории». В центре внимания автора оказываются такие, хотя и, казалось бы, «внешние» по отношению к исторической науке процессы, усугубляющие переживаемый ею внутренний «кризис» и связанные с т.н. «лингвистическим поворотом» («семиотическим вызовом») (гл.5. «Постмодернистский вызов» и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории»). Породившая смятение в умах историков «постмодернистская критика» вместе с тем открывала, как показывает Л.П.Репина, новые исследовательские перспективы.
«Главный «постмодернистский вызов» истории, - пишет автор, -направлен против ее представления об исторической реальности и, следовательно, об объекте исторического познания, которые выступают в новом толковании не как нечто внешнее познающему субъекту, а как главный смыслообразующий фактор, детерминирующий мышление и поведение. Вслед за семиотическим отрицанием «невинности» малых лингвистических форм по отношению к описываемой ими внеязыковой действительности, подвергается сомнению «естественность» исторического дискурса как такового, проблематизируется само понятие и предполагаемая специфика исторического нарратива как формы адекватной реконструкции прошлого. Подчеркивается креативный, искусственный характер исторического повествования, выстраивающего неравномерно сохранившиеся, отрывочные и нередко произвольно отобранные сведения источников в последовательный временной ряд. По-новому ставится вопрос не только о возможной глубине исторического понимания, но и о критериях объективности и способах контроля со стороны исследователя над собственной творческой деятельностью. От историка требуется пристальнее вчитываться в тексты, использовать новые средства для того, чтобы раскрыть то, что скрывается за прямыми высказываниями, и рас-
шифровать смысл на первый взгляд едва различимых изменений в языке источника, анализировать правила и способы прочтения исторического текста той аудиторией, которой он предназначался, и многое другое. Серьезные изменения в связи с формированием постмодернистской парадигмы в историографии происходят в сфере профессионального самосознания историков, поскольку этот вызов заставляет пересмотреть традиционно сложившиеся представления о собственной профессии, о месте истории в системе гуманитарного знания, о ее внутренней структуре и статусе ее субдисциплин, о своих исследовательских задачах» (2, с.226).
Теоретические и методологические проблемы, поставленные Л.П.Репиной в монографии, получают свое дальнейшее развитие в ее докторской диссертации «Социальная история в историографии ХХ века: научные традиции и новые подходы». Она включает в себя следующие разделы: «Социальная история как область знания»; «История и социология. Дискуссии середины ХХ века»; «Социально-историческая урбанистика 60-70-х гг.»; «Социальная история и история и историческая антропология»; «Место социальной истории в структуре «новой исторической науки»; «Идеал научности и программы «тотальной истории»; «Дискуссии о предмете, статусе и методах социальной истории в конце 70-х - начале 80-х гг.»; «Поворот к интеграции. Теоретические поиски и историографическая практика 80-х гг.»; «Перспектива социокультурного синтеза: от истории женщин к гендерной истории»; «Опыт британской социальной истории»; «Демосоциальная и новая локальная история», «Программы синтеза и дуализм макро- и микроистории»; «Социальная история и ломка общекультурной парадигмы»; «Новые пути» в социальной истории 90-х гг.»; «Перспективная интегральная программа»; «Есть ли у социальной истории будущее?».
На этот последний вопрос Л.П.Репина дает положительный ответ, опираясь на проведенный сравнительный анализ разных версий социальной истории (ее предмета, статуса, исследовательского инструментария) -версий, существующих параллельно, сменяющих друг друга на протяжении ХХ столетия в историографиях - британской, американской, западноевропейских стран (3, с.12-27), в частности, в выходе социальной истории сегодня в новое исследовательское пространство «культурной истории социального» (Р.Шартье). Эта новая культурная история, пишет Л.П.Репина, призывает исследователей в их изучении и интерпретациях социальных феноменов учитывать такие «регистры» реальности, как коллективные представления, организующие восприятие индивидами социального мира, их окружающего, символические формы коллективного и индивидуального сознания, саморепрезентации и самоидентифи-
кации, навязываемые обществу, утверждающиеся в конкурентной борьбе и им, в конечном счете, так или иначе «признаваемые в качестве социального статуса и властных полномочий». «Аналитический потенциал концепции постоянно конкурирующих «репрезентативных стратегий», -подчеркивает Л.П.Репина, - открывает новые перспективы в описании, объяснении и интерпретации динамики социальных процессов разных уровней».
«Культурная история социального», опираясь на анализ понятий, представлений, восприятий, акцентирует внимание на дискурсивном аспекте социального опыта в широком его понимании и отвергает жесткое противостояние народной и элитарной культуры, производства и потребления, создания и присвоения культурных смыслов и ценностей, подчеркивая активный и продуктивный характер последнего». Именно в этом варианте, утверждает автор, «воссоединяются» новая социальная, новая культурная и интеллектуальная истории (3, с.57).
Новые перспективы перед понимаемой таким образом социальной историей открывает также поставленная современной научной мыслью проблема изучения роли и взаимодействия в историческом процессе индивидуального и коллективного, единичного и массового, уникального и всеобщего. «Необходимым условием построения «комплексной объяснительной модели», учитывающей наряду с социально-структурной и культурной детерминацией, также детерминацию личностную и акциденталь-ную, - пишет Репина, - является изучение «механизмов личного выбора» (3, с.58). Но это, в свою очередь, предполагает «новый поворот интереса историков от «человека типического», «среднего» к конкретному индивиду, причем, «как правило», - прежде всего, к индивиду неординарному или, по меньшей мере, способному принимать в сложных обстоятельствах нестандартные решения» (3, с.58-60).
Иными словами, как подчеркивает автор, речь идет, таким образом, об обращении, но уже на совершенно новой методолого-методической основе «микроистории», теорий социокультурной и тендерной истории, психоистории и т.д., к одному из древнейших жанров историописания - биографии. Л.П.Репина рассматривает персональную историю как «адекватное средство познания исторического социума», как включающего индивидов, так и ими творимого, т.е. для «прояснения» социального контекста, «а не наоборот, как это практикуется в традиционных исследованиях исторических биографий».
«Одной из главных задач «персональной истории», - пишет Л.П.Репина, - является раскрытие конкретного содержания процесса индивидуализации сознания и поведения человека, выражающегося в уси-
лении личностных ориентаций за счет ослабления групповых. Это требует проработки имеющихся текстов с точки зрения содержания и характера запечатленных в них комплексов межличностных отношений, стратегий поведения, индивидуальных идентичностей. Внимание многих исследователей привлекает нестандартное, отклоняющееся поведение, которое выходит за пределы освященных традицией норм и социально признанных альтернативных моделей, т.е. действия, предполагающие волевое усилие субъекта в ситуации осознанного выбора. В фокусе исследования оказываются внутренний мир человека, его эмоционально-духовная жизнь, отношения с близкими в семье и вне ее, а сам индивид выступает и как субъект деятельности и как объект контроля со стороны семейно-родственной группы, круга близких, формальных и неформальных сообществ, социальных институтов и властных структур разного уровня» (3, с.59-60). Автор подчеркивает, что изучение таким образом осмысливаемой индивидуальной биографии «вовсе не исключает, а, напротив, предполагает понимание значения системно-структурных и социокультурных исследований и комплиментарности всех трех перспектив в целостной картине прошлого» (3, с.64).
Современная «персональная история», как показывает Л.П.Репина, базируется на комбинации «двух познавательных стратегий, ориентируемых, с одной стороны, на «пристальное внимание к принуждению (индивида) культурой», «к сложному способу конструирования смыслов и организации культурных практик», «к риторическим лингвистическим средствам», посредством которых люди представляют и постигают свой мир, а с другой, - на выявление активной роли индивида и способов, посредством которых он - «в заданных культурой и не полностью контролируемых им обстоятельствах» - мобилизует и целенаправленно использует «наличествующие инструменты культуры...» (2, с.59).
Но таким образом современная социальная история «фактически превращается во «всю историю», формируя одновременно «перспективную научную парадигму исторического исследования». «Старая «новая социальная история» (т. е. сформировавшаяся в послевоенные десятилетия. - Реф.) с ее ограниченным пониманием социальности действительно угасает. Но новейшая, ориентированная на комплексный анализ субъективного и объективного, микро- и макроструктур в человеческой истории, превращается в своей основе в социокультурную, а в той мере, в какой реализуется ее синтетический потенциал, и вовсе перестает нуждаться в уточняющем определении. Рождающаяся в той интегративной практике очередная стадиальная форма развития исторической науки, -
заключает Л.П.Репина, - станет, возможно, «новой историей» XXI века» (3, с.66).
Г.И.Зверева ставит задачей исследовать британскую историографию на уровне и в единстве двух ее сущностных составляющих, а именно - как процесс интеллектуальный, отражающий становление и динамику профессионального самосознания, исследовательского мышления и исторического знания и, одновременно, - как процесс институализиро-ванный, промаркированный особыми формами организации, «конвенци-альным языком», «знаковыми» действиями и поведением, закрепляющий правила профессии в «языке» (концепты, понятийная система, методические приемы и т.п.), ритуалах, символике общения, взаимоотношения и т.п. Как таковой, пишет автор, он наделен коммуникативной функцией, обеспечивая закрепление и передачу (в соответствующих концептуальных и образовательных формах) исторического знания внутри и во вне академического профессионального сообщества, опосредуя взаимосвязи с идеологической практикой власти, общественными запросами, формируя, в конечном счете, общественное самосознание и самопознание.
Тем самым в исследовании Г.И.Зверевой переосмысляется по существу содержание самого феномена (и понятия) «историография», равно как и предмет ее изучения: в центре внимания Г.И.Зверевой оказывается сложная система институциональных и организационных форм, дисциплинарных предписаний, «формирующих и закрепляющих» различные системы представлений («культурно-исторические образцы», по выражению автора) об историческом знании и профессии, познавательных и текстуальных стратегиях и профессионализме, их преемственность и изменения в ХХ столетии. В качестве историографических источников Г.И.Зверева использует широкий круг исследований - труды британских ученых, но также и современных американских, французских, итальянских, немецких - историков, социологов, экономистов, культурологов. Это позволяет ей, так же как и автору рассмотренных выше работ Л.П.Репиной, развертывать свой анализ одновременно на двух уровнях -в контексте мировой (прежде всего общеевропейской) науки и - национальной, британской историографии, сравнивая и сопоставляя. Она высвечивает общие силовые линии интеллектуального процесса трансформации исторического и шире - гуманитарного знания на протяжении ХХ столетия и, особенно, во второй его половине и раскрывает национальную специфику, прослеживая динамику профессионального сознания, форм и принципов институциональной организации академического сообщества, историков в Великобритании, изменений исследовательской «ментальности», «представлений о «ремесле историка» в конкретные
периоды истории британской исторической науки, начиная со 2-ой половины XIX - рубежа ХХ в. Основное содержание этого исследования раскрывается Г.И.Зверевой в четырех главах.
В первой главе «Организация академического исторического сообщества в Великобритании» исследуется история становления профессиональной историографии в британских университетах конца XIX - начала первой половины ХХ в. и дается характеристика современного сообщества британских историков как институциональной системы. Г.И.Зверева отмечает выдающуюся роль в институциональном становлении академической историографии Великобритании университетов Оксфорда и Кембриджа, «которые были и остаются до сих пор основными центрами профессионального исторического образования», несмотря на все возрастающее в новейшее время значение в профессионализации исторического знания Лондонского университета, а также других - городских и шотландских университетов. Автор показывает, как «постепенное осознание обществом необходимости подготовки профессиональных кадров историков содействовало укреплению британских университетов в качестве главных центров исторического знания и основы академического исторического общества» (1, с.27).
С середины - второй половины ХХ в. на функцию организации исторического знания начали претендовать также региональные и страноведческие центры при высших учебных заведениях и научных институтах. Г.И.Зверева отмечает «значительное место» в институциональной системе профессионального исторического знания исторических обществ, специализированных научных журналов, Британской академии, учреждений и организаций, «которые занимаются сохранением и использованием исторических свидетельств».
Г.И.Зверева обращает внимание в этой связи на «определенный парадокс», заключающийся в двойственности функций названных институций: «С одной стороны, соединяя интеллектуальные силы в профессию, они содействовали преодолению любительства, глубокому и всестороннему изучению исторического прошлого, производству научного исторического знания и его обогащению; с другой, - по мере «дисципли-низации» истории и складывания внутри профессионального сообщества основ академической культуры (интерсубъектной, конвенциональной, властной), образовательно-научные учреждения и средства научных коммуникаций обнаруживали базовое свойство устанавливать определенные ограничения в процессах исторического познания, оформления и передачи исторического знания» (1, с.28). Характер подобных ограничений, как полагает автор, «обусловливался констатацией особенности,
автономности, уникальности самого исторического способа мышления, возвышением значимости общего исторического метода; так же как необходимостью выработки, а затем и поддержания, четких принципов объединения историков в профессию». Все это, в конечном счете, пишет Зверева, «способствовало укоренению в британском академическом сообществе коллективных представлений о научной теории, методологическом инструментарии, языке исторических исследований и ритуале научного общения»; равно как и идеи о том, «что участники академического сообщества призваны выполнять общую задачу в рамках единого большого проекта - созидать научную историографию» (1, с.28-29).
Раскрытию своеобразия этого созидательного процесса в Великобритании посвящены три главы: «Структура академического исторического знания в Великобритании»; «История и историческая профессия: самосознание британской историографии»; «Проблемные поля современной историографии истории Великобритании».
В целом, пишет Г.И.Зверева, «в своем намерении изжить черты и свойства любительского историописания, отмежевать историческое исследование от литературного труда ранние британские профессионалы стремились последовательно придерживаться правил и предписаний новоевропейского исторического сообщества» (1, с.29). Вместе с тем, «повышенная строгость к самим себе побуждала их с осторожностью относиться к нововведениям в историографии... «Пуризм» формирующегося академического сообщества вполне согласовывался с консервативными основами британской интеллектуальной культуры» (там же). Г.И.Зверева фиксирует «разрастание и обогащение структуры профессионального исторического знания в Великобритании ко 2-ой половине ХХ в. К этому времени политическая, экономическая, социальная история «уже выражали себя в качестве многосоставных субдисциплин»; в сферу профессионального исторического знания стихийно втягивались исследовательские области из искусствознания, литературной критики, философии, психологии, науковедения и т.д. Автор отмечает прочность общей в целом позитивистской методологической позиции британской историографии в эту эпоху, «несмотря на перманентную критику в ее адрес и «виг-скую» интерпретацию истории» (там же).
Г.И.Зверева констатирует сложную динамику структуры исторического знания и профессионального сознания с конца 50-60-х годов: адаптация академическим сообществом элементов марксистской методологии (50-60-е годы), концепций историков лево-радикальной и социалистической идеологической ориентации (60 - начало 70-х годов), феминистской историографии (80-е годы) и над всем этим - формирование со 2-
ой половины ХХ в. в британском академическом сообществе аналитической «новой исторической науки», сопровождавшееся «критическим пересмотром базовых конвенций в профессии, утверждением новых подходов и исследовательских областей» (1, с.37). Отмечая «диверсификацию исторического знания в субдисциплины (политическая, экономическая, социальная, культурная история)», автор одновременно подчеркивает все возрастающую «прозрачность» дисциплинарных границ, «смешение языков» и, как следствие, - «разрастание и обогащение структуры профессионального исторического знания в Великобритании, и не только там: в последней трети ХХ в., подчеркивает Г.И.Зверева, в аналогичном состоянии пребывали академические сообщества всех западных стран».
Важное место отводит Г.И.Зверева рассмотрению развития британской академической культуры и профессионального сознания историков в условиях «постмодернистского состояния», - проблем их адаптации к новой ситуации, попыток защиты историками своей профессии от постмодернистских влияний. Автор обращает внимание на то, что «активное участие британских академических историков в теоретико-методологических дискуссиях 80-90-х годов «с поборниками новой эпистемологии, лишь опосредствованно сказывалось на результатах конкретных исторических исследований» (1, с.31). Это косвенное воздействие постмодернизма выражало себя «во вполне осознанном стремлении» историков вернуться к написанию чисто событийной истории. «Такая история, по их мнению, позволяла избежать... телеологических построений, свойственных социоисторизму, и, в то же время, препятствовала выходу академических исследований за пределы исторической профессии, к чему, как казалось, склонялось антиобъективистское направление в новой интеллектуальной истории» (там же). Г.И.Зверева отмечает противоречивую двойственность позиции историков в целом - конфронтация и одновременно диалог, неприятие, отторжение и в то же время стремление «приспособить к профессии» элементы, «которые не противоречили ее устоям» (усвоение отдельных приемов анализа текста источников, повышенное внимание к семантике дефиниций концептов, употребляемых в нарративе, и др.).
Но все это не меняло главного в рассуждениях академических историков, а именно их «представления о тексте нарратива как выражении исторической реальности (опосредованном познавательной деятельностью субъекта, неполном, в большей или меньшей степени приближенном к тому, «как это было») (там же). Вне рефлексии «академических историков», пишет автор, остались и такие проблемы, поставленные новой интеллектуальной историей перед исторической наукой, как «грани-
цы интерпретации источника текста, свободный выбор слов-концептов для историографического дискурса и их легитимация в профессиональном сообществе» и др. (там же). Однако, при всей несовместимости эпистемологических принципов и представлении об исторической профессии «традиционных историков» и «постмодернистских новаторов» на проблемы взаимоотношений историка и прошлого, работы историка и результаты исторического исследования, пишет Г.И.Зверева, «их суждения принципиально сходились в характеристике формальных основ исторической профессии и указании на нормативность языка, определявшую сущностные свойства исторического нарратива» (1, с.32).
Сложная динамика историографического процесса в Великобритании в последней трети ХХ в., определявшаяся утверждением позиций новой исторической науки, усиливающимся противостоянием между ней и постмодернизмом и одновременным восприятием историками отдельных его научных практик, конкретизируется Г.И.Зверевой на материале анализа современных (начиная со 2-ой половины ХХ в.) конкретно-исторических исследований в традиционных для британской историографии областях. В центре внимания Г.И.Зверевой находятся здесь исследовательские подходы, базовые понятия и концепты, «которые используются современными профессионалами» для изучения проблематики истории формирования единого многонационального британского государства, истории преобразования доиндустриального общества в индустриальное в XVII - начале ХХ в., сущностных изменений социальной структуры, коллективных представлений и коллективного поведения в контексте культуры Нового времени, а также истории внешней имперской политики Великобритании в XVII-XX вв. (1, с.33-35).
Резюмируя в целом результаты своего исследования, Г.И.Зверева пишет: «К концу ХХ в. в британской профессиональной историографии произошло частичное усвоение общенаучных новаций, а также «присвоение» и адаптация тех элементов, которые приходили в историческое сообщество из сопредельных областей социального и гуманитарного знания и даже из вне-дисциплинарной сферы. При этом историческая профессия в Великобритании сумела во многом сохранить верность историографической традиции, устоям объективизма и социально-научным правилам западного академического сообщества» (1, с.38). Изучение интеллектуального опыта британской исторической науки в его движении и изменениях в большой временной перспективе, как полагает Г.И.Зверева, «позволяет говорить об известной фундаментальности ее профессиональных оснований и внутренней устойчивости ее сущностных элементов, составляющих открытую, подвижную, неравновесную систему. Ор-
ганичная включенность сообщества британских историков в современную западную профессиональную культуру и, вместе с тем, сохранение этим сообществом собственных представлений о содержании и направлениях исследовательской работы свидетельствуют о том, что в самом феномене академического профессионализма содержится значительный потенциал возможностей для интеллектуальной самореализации творческой личности» (1, с.38).
Список литературы
1. Зверева Г.И. Британская историография в контексте академической культуры ХХ века. Автореф. дисс. на соискание уч. степени доктора историч. наук. - М., 1998. - 44 с.
2. Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. - М.: ИВИ РАН, 1998. - 278 с.
3. Репина Л.П. Социальная история в историографии ХХ века: Научные традиции и новые подходы. Дисс. на соискание уч. степени доктора историч. наук (в форме научного доклада). - М., 1998. - 71 с.
