CC BY
275
российская акалемпягвауг
институт научной информации по общественным наукам
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
реферативный журнал серия 11
СОЦИОЛОГИЯ
4
издается с 1991 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 2
индекс серии 2.11
рефераты 98.04.001 -98.04.024
москва 1998
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
98.04.021. Р.ХАРРЕ И ДИСКУРСИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ (Обзор)
Дискурсивная психология, или психология дискурсивного анализа, возникла на рубеже 80-90-х годов в Великобритании (Университет г.Лафсборо и Оксфордский университет); сегодня она имеет своих сторонников как в Европе (Италия, Испания, Нидерланды), так и в ряде университетов США и Канады. Ведущими теоретиками этого напарвления являются британцы Р.Харре, Дж.Поттер, Д.Эдвардс, американец Ян Паркер, профессор из Утрехта Дж.Шоттер.
Собственно психологическая версия дискурсивного анализа социальных явлений обозначилась как специфическая исследовательская область в рамках более широкого мультидисциплинарного течения, которое объединяет попытки осмысления социальных функций обыденной речи и конверсации силами лингвистики, философии и социологии. В программу подобных исследований входят структурный анализ последовательностей речевых актов, микросоциальный (этнометодологический) анализ языковых конвенций и шаблонов в пределах локальных дискурсивных практик, изучение роли дискурсов в формировании методов науки, социология знания как дискурсивной деятельности в контексте культуры, философский анализ процессов дискурсивного конституирования культурных образований в традициях Фуко. На этом интеллектуальном фоне специфика дискурсивной психолбгии может быть описана как изучение дискурсивного процесса, который понимается предельно широко. Речь идет не просто о цепочке "рассуждений", выраженных посредством языка, но о структурированной последовательности
интенциальных актов, приводящих в движение ту или иную знаковую систему (включая обычную речь), которая представляет собой результат совместной (социальной) деятельности (2, с. 4-5). Положение о социальном происхождении явлений, которые традиционная психология относит к области интрапсихического, является принципиальным для дискурсивной психологии и ставит ее в один ряд с исследованиями социоконструкционистского характера. Не случайно теоретики дискурсивной психологии рассматривают социальный конструкционизм К.Джерджена как ближайшую метатеоретическую предпосылку своей исследовательской работы, ключевым элементом которой выступает тезис о социальных отношениях как смыслосозидающих факторах образа повседневности.
Социоконструкционистская ориентация дискурсивного анализа как психологической "теории и метода изучения социальной практики и действий, ее составляющих", ставит это направление в оппозицию доминирующей когнитивистекой парадигме в общей и социальной психологии (13, с. 383). По мнению Р.Харре, становление дискурсивной психологии сопровождалось сдвигом на уровне метатеории: позитивистская индивидуалистическая схема "науки о ментальных репрезентациях" уступила место анализу социального генезиса психологических феноменов, освобожденных от традиционного груза "двойной метафизики" (11, с. 6). Р.Харре был одним из тех, кто вместе с К.Джердженом стоял у истоков "альтернативной" психологии. Еще в 70-е годы он разработал концепцию социальной психологии как науки о социальных значениях, которые вырабатываются в процессе интеракции согласно правилам "локальной этнографии" (8). Спустя полтора десятилетия базовые установки этой концепции, названной "этогеническим подходом", получили новое звучание в рамках дискурсивной психологии. Поэтому этогеническую психологию Харре с полным основанием можно считать не только одной из ранних версий социального конструкционизма, но и прообразом современной психологии дискурсивного анализа.
Авторитет Р.Харре как теоретика социальной психологии сегодня весьма высок; об этом свидетельствуют как регулярные публикации его статей в ведущих психологических журналах, так и индекс цитирования его монографий, особенно" в работах
социоконструкционистского направления. Между тем, социальная психология не исчерпывает сферы научных интересов профессора философии из Оксфорда. До выхода в свет его первой книги, посвященной проблемам социальной психологии (в соавторстве с П.Секордом)", Харре был известен преимущественно как специалист в области философии науки. Однако, начиная со второй половины 70-х годов, он публикует серию исследований, посвященных разработке антипозитивистских моделей социальной психологии и психологии личности. В этих работах анализ философских оснований научного знания конкретизируется как проблема онтологии, эпистемологии и метатеории социальной психологии. Научная и философская эрудиция, присущая Харре, позволяет ему разнообразить мета-анализ психологической теории неожиданными примерами и аналогиями из области естествознания, хотя, как приверженец социального конструкционизма, он вовсе не считает естественнонаучные модели знания адекватным средством для постижения сферы психосоциального. Философские и психологические идеи Харре, пишет критик Т.Рен, нередко воспринимаются как "психоересь", поскольку они не соответствуют "канонам истеблишмента" — ни философского, ни психологического. Этогенический подход акцентирует социопсихологические функции различных "речевых актов" — Я-нарративов, самоописаний - самоотчетов, автобиографических повестовваний и т.п. Здесь выходит на первый план эвристическая ценность для психологии микросоциального и лингвистического анализа типичных "речевых ситуаций" (приветствие, изъявление благодарности, представление обществу незнакомого лица и т.д.), а также необходимость структурной дешифровки социальных ритуалов и шаблонных последовательностей действий. С этой точки зрения, продолжает Т.Рен, этогенический анализ представляет собой набор "неколичественных процедур по извлечению основополагающих правил социального взаимодействия" (20, с. 26). В основании же всех этих "еретических" манипуляций с речевыми актами и ситуациями лежит весьма здравое и хорошо известное "диалектическое положение о том, что Я конституируется посредством социальных отношений". Двигаясь в направлении, намеченном Дж. Г. Мидом и
"Нагге R , Secord Р F The explanation of social behaviour —NY, 1973 — 332 p
Дж.М.Болдуином, Харре просто "пошел дальше других... и преуспел в своих попытках показать, как именно должна выглядеть этогеническая социальная психология, или психология отношений", — считает Рен (20, с. 26).
В основу этогенической модели Харре были положены два принципиальных критических тезиса: а) антибихевиористское утверждение о том, что человека следует рассматривать как субъекта собственных действий, самостоятельно организующего и направляющего свои поступки, а не как пассивного проводника стимулов среды; б) антикогнитивистское понимание ментальных процессов как результата межличностного символического взаимодействия, где психика выступает собирательным термином для описания дискурсивной деятельности, характерной для индивида в пределах локального сообщества. Предпосылкой новой психологии послужила обстоятельная критика традиционной
социопсихологической парадигмы и ее философских оснований (эмпиризм, юмовской концепции причинности и механистического образа человека). Альтернативная концепция социального поведения предполагает, по мысли Харре, выявление и идентификацию "генерирующих внутренних механизмов" этого поведения, в чем, собственно, и заключается задача этогенического анализа. Самоуправление индивида посредством "механизмов, генерирующих поведение", происходит в строгом соответствии с теми социальными значениями, которые индивид приписывает структурным элементам локальной ситуации. Следовательно, для того чтобы понять социальное поведение личности, .необходимо проникнуть в мир тех социальных значений, которые составляют основу поведенческих актов. Ведущая роль в экспликации социальных значений принадлежит эмпирическому анализу "отчетов-объяснений", или высказываний субъекта действий по поводу совершаемых им поступков и тех значений, которые он приписывает этим поступкам и ответным реакциям других участников интеракции. Инструментом таких объяснений в повседневной жизни служит обычная речь. Поэтому "главным техническим средством этогенического анализа становится анализ речи действующих лиц" (8, с. 284). Для овладения этой техникой Харре предлагает воспользоваться приемами изучения языка повседневного общения, разработанными философами Оксфордской школы лингвистического анализа. Вместе с тем,
20-6393
социальному психологу необходимо выявить структуру локального социального взаимодействия, в контексте которого протекает речевая деятельность субъектов. Для этого требуется "хорошая микросоциология", например — теория и техника этнометодологии. Овладение всеми этими аналитическими средствами избавит психологов от "интуитивных, непрофессиональных концепций структуры и значения социальных интеракций" и сделает возможным "плодотворный союз микросоциологии и социальной психологии", считает Харре (8, с. 284).
Альтернативная — этогеническая — психология должна, таким образом, стать теорией интеллигибельных и корректных социальных действий, или действий, понятых в терминах их социальных значений, выраженных и воспринятых компетентными участниками интеракции (8, с. 290). Социальное действие, обладающее значением, — это действие, которое понятно и уместно в рамках "локальной этнографии", оно построено и "прочитано" в соответствии с принятыми шаблонами и конвенциями. Причем последовательность актов, структурирующих локальную ситуацию взаимодействия, определяется именно на уровне их значений. Уяснение этого обстоятельства (составляющего ядро этнометодологии) является непременным условием для овладения приемами этогенического анализа, подчеркивает Харре. Для этогенической психологии безразлична "субстанция" действия, которое подлежит анализу: и речь, и жест, и поза, и стиль или способ осуществления социального акта расцениваются здесь как равноправные и равновозможные средства передачи значения. Значение же — в контексте локальных интеракций — идентифицирует себя таким образом, что всякое действие, совершаемое здесь и теперь, самим фактом своего совершения здесь и теперь удостоверяет свою интеллигибельность (постижимость для других) и уместность (соответствие нормам "локальной этнографии"). Эти ключевые атрибуты — интеллигибельность и уместность — социальное действие приобретает только в том случае, если участники локальной ситуации воспринимают его как часть сиюминутной структуры взаимодействия (рукопожатие будет узнаваемо и уместно только как элемент церемонии приветствия, в иных же структурных обстоятельствах оно станет просто носителем физических параметров прикосновения). Микросоциологический анализ" позволяет выявить и
квалифицировать порядок действий, образующих структуру данной интеракции; анализ "объяснения" служит для идентификации когнитивных ресурсов, с помощью которых люди вырабатывают "совместный продукт" интеракции — образец, или шаблон осуществления именно того социального акта, который, согласно их представлениям, требуется в данных обстоятельствах.
Принципиальное различие этогенической и традиционной психологии, продолжает свою мысль Харре, связано с их принадлежностью к разным типам научного знания. Традиционная психология — как "аналог физики" — относится к разряду наук параметрических, занятых измерением меняющихся параметров, которые при этом сохраняют идентичность своих функциональных свойств (давление остается давлением при изменении температуры и объема). Этогеническая психология тяготеет к дисциплинам структурным (типа лингвистики, органической химии или молекулярной генетики). Эти дисциплины изучают трансформацию уже сформированных структур и их превращение в некоторый конечный продукт, в котором исходные структуры (например, молекулы ДНК) утрачивают свою прежнюю форму, но не разрушаются и не исчезают. В социальном мире таким "конечным продуктом" выступает интеракция, поэтому задача социального психолога состоит в том, чтобы найти те шаблонные стсруктуры, которые сделали возможной данную интеракцию.
Этогенический анализ позволяет выявлять подобные стурктуры как в самих социальных действиях, так и в экспликации их значений в ходе "объяснений". Такие шаблоны Харре называет правилами и планами. Правила представляют собой универсальные (для данной "локальной этнографии") структурные лекала, которые являются устойчивыми элементами когнитивных ресурсов любого социально компетентного индивида в пределах конкретного сообщества. Планы вырабатываются индивидуально, для решения единичных задач, требующих когнитивной импровизации. Социальные действия, которые осуществляются в соответствии с правилами и планами, становятся частью локальной структуры взаимодействия и приобретают тем самым свойство интеллигибельности. Являясь социальными конвенциями, или нормами, правила управляют социальным поведением в соответствии со своей собственной
структурой, т.е. безотносительно к интрапсихической сфере мотивации.
Таким образом, резюмирует Харре, этогеническая психология предполагает одновременное решение двух задач — аналитической, связанной со структурным осмыслением "продуктов" социального взаимодействия, и генетической, состоящей в выявлении исходных шаблонов, их структуры и форм репрезентации в социальных действиях и когнитивных ресурсах социально компетентных участников интеракций. Отличительной чертой этогенического подхода является отказ от интерпретации социального поведения в терминах каузальности. Объяснения, которые люди дают своим поступкам, нельзя считать интроспективным поиском их причины, хотя иной раз "объяснения могут заимствовать риторику каузальности... Обычные люди по ходу своих обычных действий объясняют их главным образом для того, чтобы сделать интеллигибельными и уместными", — подчеркивает Харре. Эти объяснения служат "технической цели понимания (verstehen)", обеспечивая интерпретацию действий как надлежащих, корректных элементов в цепи интеракций (8, с. 292, 299). Что же касается причин социального поведения, то, с этогенической точки зрения, их познание вряд ли возможно, так как эти "причины" обычно имеют идиосинкразическую, неповторимую природу.
Необходимость, которая связывает между собой определенные социальные или речевые акты и задает их непреложный порядок, это не каузальная, а моральная либо контекстуальная (семантическая) необходимость, Акцентируя нормативный характер социальных явлений, психолог обязан помнить, что "это может быть нормативность либо в смысле социальных норм действия, либо в смысле семантических норм дискурса... но ни в коем случае это не будет... необходимостью каузальных законов, которые обозначаются в языке терминами долженствования" (3, с. 87). Как и Джерджен, Харре полагает, что "социальные универсалии невозможны", а идея социального детерминизма принадлежит социальной мифологии (8, с. 304). Разделяя идею Джерджена об изменчивости и нестабильности социальных феноменов, создатель этогенической психологии считает проблематичным переход от анализа "локальных этнографий" к построению универсальных систем социального поведения. Социальные науки, в том числе и психология, могут предоставить
данные только об отдельных социальных образованиях, их внутренней, локальной практике и отношениях социально компетентных субъектов.
"Этогеническое" изменение облика социальной психологии в работах Харре 70-х годов означало не что иное, как переосмысление предмета и задач этой дисциплины в духе антисциентизма и андииндивидуализма. Десятилетие спустя, когда эти же тенденции явственно обозначились в движении психологического конструкционизма, Харре выступил с идеей "расширения парадигмы" (7). Он предложил свою версию конструкционистского преобразования социальной психологии, которая, по мнению комментаторов, служит подтверждением и развитием этогенической концепции (6, с. 20).
Как и Джерджен, Харре предваряет позитивную программу критикой когнитивизма, главным недостатком которого он также считает "очередное, пусть и неумышленное изобретение картезианского велосипеда" (19, с. 21). Идея когнитивистов о существовании неких внутренних механизмов, скрытых "за" наблюдаемой поведенческой и речевой активностью людей (или ментальных процессов преобразования информации, принадлежащих разуму как "субстанции" внутри телесной оболочки индивида и поддающихся компьютерному моделированию), представляется Харре в корне ошибочной. Эта точка зрения дублирует "реализм физических интерпретаций", когда, например, доступные наблюдению термодинамические процессы рассматриваются как обусловленные латентной трансформацией молекулярных образований (11, с. 5)>
Харре выдвигает идею двойной онтологии психологического знания — физиологической и конверсационной. Когнитивизм предлагает ввести третье онтологическое измерение — сферу интрапсихических атрибутов ментальной субстанции. В результате психология неизбежно попадает в западню причинно-следственных объяснений и начинает бесплодный поиск каузальных связей между внешним (поведением) и внутренним (ментальные процессы).
Риторика каузальности, продолжает свою мысль Харре, вскрывает две предпосылки когнитивизма как научной идеологии — сциентизм и индивидуализм. Данные предпосылки, которые до сих пор составляли традиционное основание всякой психологической
концепции, претендовавшей на статус "строгой науки", на самом деле выступают специфической формой "правил поведения в культуре". Эти правила образуют фундамент современных западных (в особенности — североамериканских) стандартов жизни, т.е. определяют тип политического и морального порядка ("индивидуалистический технологизм"), слепком с которого и являются метатеоретические принципы когнитивной психологии. Для изменения сложившегося положения вещей необходимо расширить психологическую парадигму таким образом, чтобы составной частью психологического (и в особенности социопсихологического) анализа стало осмысление морального порядка, доминирующего в социальном сообществе — как среди объектов, так и среди носителей психологического знания.
Исходный тезис расширенной модели социальной психологии состоит в том, что "поведение есть осуществление системы верований, где язык играет особую и ни с чем не сопоставимую роль" (7, с. 4). Индивидуальное осуществление системы верований обычно связывают с понятием мысли, публичное — с конверсацией или каким-либо иным типом "преднамеренной практики". Содержание данного тезиса, по замечанию автора, вполне соответствует установке конструкционизма, поскольку то, что подразумевает здесь термин "верования", становится таковым только благодаря овладению лингвистическими средствами культуры, или грамматикой социокультурного дискурса (19, с. 23).
Новая парадигма изменяет "самый уровень появления психического", теперь это уровень поведения, наделенного значением благодаря намерениям действующих лиц и ответными реакциями других. "Явление, подлежащее психологическому изучению, — поясняет свою мысль Харре, — есть то, что задается соответствующим словарем и характером его использования" (19, с. 20). Область психосоциального — это область отношений между членами социального сообщества, — отношений, которые создаются и поддерживаются посредством речевых актов; их главным мотивационным основанием служит сохранение морального стандарта сообщества, т.е. поддержание сложившегося морального порядка. Очевидно, что в таком случае первостепенная роль в социопсихологическом исследовании должна принадлежать психо- и социолингвистике.
В соответствии с новой парадигмой трансформируется вся структура работы социального психолога. На первый план выходит изучение семантики интенциональных действий социальных субъектов. "Человеческое поведение, — пишет Харре, — это своего рода текст, онтошений же между его внутренними частями — семантической, а не каузальной природы" (7, с. 4). Иными словами, действия анализируются теперь через призму приписываемых им социальных значений (этогенический подход), или в терминах намерений их субъектов. Кроме того, постулируется первичность (как логическая, так и временная) коллективного "местоположения" психологических процессов по отношению к индивидуальным, интрапсихическим их проявлениям. Реализуя ключевое положение концепции Выготского о мысли как интернализованной речи, Харре подчеркивает: "Поскольку рассуждение (дискурс) в своей первичности является общественным и лишь в своей вторичности оно индивидуально, то и познавательная способность... первично является общественной и социальной и только вторично — частной и индивидуальной" (2, с. 4). Наконец, социальное действие рассматривается как часть локального морального порядка, т.е. в контексте своего реального конституирования, а не как элемент смоделированного "технико-каузального" пространства (которое само, подобно лаборатории когнитивистов, принадлежит этому порядку).
Соблюдение последнего требования избавляет новую социальную психологию от некритического заимствования суждений здравого смысла и морально-политических предрассудков, считает Харре. Инструментом обязательной критической саморефлексии дисциплины выступает анализ обычного языка и его употребления ("следования правилам") в традициях Витгенштейна. Тем самым лингвистический анализ превращается в предварительный этап собственно психосоциальной работы, причем в поле зрения социального психолога должно находиться как повседневное манипулирование психологическими понятиями, так и профессиональное их использование в научной практике. Этот метод открывает перспективы для переосмысления наработанных социально-психологических категорий, с одной стороны, и изучения психосоциальных феноменов в терминах дискурса — с другой.
Перечисленные задачи образуют проблематику психологии дискурсивного анализа, которая, в соответствии с общей метатеоретической установкой социального конструкционизма, занимается изучением смыслосозидающей активности людей и формирования значений в мире повседневности посредством символического взаимодействия в соответствии с локальными правилами дискурсивной корректности. Однако, считая дискурсивную психологию практическим опытом конструкционизма, Харре, в отличие от своих американских коллег, одновременно видит в ней "плод второй когнитивной революции" (2; 11). Ошибка когнитивизма первой волны состояла, по его мнению, не в том, что он занялся изучением ментальных актов и состояний; в этом как раз состояла заслуга первой когнитивной революции, развенчавшей бихевиоризм. Ее недостатком, "который пытается исправить вторая когнитивная революция, является абстрагирование когнитивной активности и перевод ее в формальный процесс" (2, с. 14). К сожалению, новейшая трансформация когнитивизма (в которой участвует и один из его родоначальников психолог Дж.Брунер) по большей части протекает вне дисциплинарных рамок психологии; ее пионерами стали философы, социологи, лингвисты, специалисты в области теории коммуникации. Опираясь на работы Витгенштейна, они решились, "вооружившись бритвой Оккама", отсечь абстракцию информационно-ментальных процессов и возвратить когнитивную деятельность туда, где находятся ее подлинные "истоки" и "среда обитания" — в пространство социального дискурса (11, с. 6-7). Таким образом, психология получила возможность заняться своим непосредственным делом — изучением дискурсивных (социально-символических) оснований психологических феноменов.
Диапазон интересов дискурсивной психологии достаточно широк. Он включает такие разноплановые явления, как конверсационный статус и разделение дискурсивных полномочий субъектов высказываний, локальная дискурсивная практика как воплощение конкретного типа морального порядка, психосоциальное конституирование феномена „"Ты" посредством диалога, дискурсивные функции воспоминаний и даже "семантика покашливаний" как разновидности речеподобного символического взаимодействия. Особой популярностью в ряду объектов
дискурсивно-психологического анализа пользуются эмоциональные состояния и процесс формирования Я.
Изучение эмоций с позиций социального конструкционизма уже имеет богатую традицию, которая представлена разными дисциплинарными подходами — крос-культурным (антропологическим), сравнительно-историческим, социологическим, лингвистическим, социально-психологическим. Их общим отправным пунктом служит убеждение в необходимости "переключить внимание с физиологии индивидов на процесс развертывания социальных практик", которые и формируют эмоциональный опыт своих субъектов (18, с. 5). Первой попыткой систематизации и обобщения междисциплинарных конструкционистских исследований феномена эмоций стала коллективная монография, вдохновителем и редактором которой был Р.Харре (18). В предисловии к этой монографии, освещающей как теоретическую, так и эмпирическую работу в области психологии, социологии и лингвистического анализа эмоций, Харре формулирует принципиальную метатеоретическую установку новой концептуальной модели — интерпретацию эмоциональных проявлений в терминах локальных словарей и хаарктерных способов употребления эмоциональных понятий в рамках культурных сообществ.
Конструкционистская позиция, пишет Харре, помогает развеять традиционную "онтологическую иллюзию" философов и психологов, полагавших, что термины языка, связанные с тем или иным эмоциональным состоянием, указывают на некие абстрактные сущности, которые существуют где-то за пределами слов-обозначений. Эти сущности ошибочно отождествлялись с наблюдаемыми соматическими состояниями, сопровождающими те или иные эмоциональные проявления, в результате изучение эмоций сводилось к измерению их физиологических параметров и наблюдению за телесными изменениями. Между тем эмоциональные проявления обусловлены "работой упорядочивания, отбора и интерпретации, от которой зависят наши действия по управлению фрагментами жизни" (18, с. 4). Не существует эмоциональных абстракций, есть только конкретная социально-дискурсивная практика их создания и функционирования в соответствии с локальными лингвистическими ресурсами и репертуаром социальных
21-6393
действий. Ограниченные рамками этих ресурсов психологи, обращаясь к проблеме эмоции, попадают в ловушку суждений здравого смысла и превращают имплицитную (чаще всего западноевропейскую) совокупность эмоциональных понятий в прототип общей психологической теории эмоций Именно этим объясняется ограниченный набор эмоциональных феноменов, которые кочуют из одного экспериментального исследования в другое: анализу подлежат либо те эмоции, чьи физиологические аспекты легко поддаются измерению (страх), либо те, что несут особую социальную нагрузку в современном западном обществе (агрессия).
С конструкционистской точки зрения адекватное толкование эмоциональных проявлений возможно только на путях их изучения как контекстуального дискурсивного феномена. Социально-психологический анализ должен предваряться лингвистическим анализом словарей эмоциональных терминов и условий их применения. Изучение специфического функционирования эмоциональных понятий как элементов дискурса позволяет не только сопоставить эмоциональный опыт разных культур, но и дает ключ к пониманию экзотических либо исторически утраченных эмоциональных состояний, подчеркивает Харре. Эмоциональные словари теснейшим образом связаны с типом имманентного культуре морального порядка, т.е. с набором культурно одобренных норм, обязательств, ценностей и прав. Понятно, что зависть и ревность невозможны в сообществе, не Ведающем права личной собственности, а эмоциональные терзания кальвиниста немыслимы в контексте туземных африканских культов. Но если эмоции — это часть специфического морального порядка, то "становится очевидным их предписательно-запретительный характер". Более того, присущее эмоциональным состояниям нравственное измерение переводит их "из страдательной категории аффектов в разряд интенциональных действий", что в свою очередь позволяет рассматривать эмоции как "шаблоны поступков в пределах данного морального порядка" (7, с. 9). Та&им образом, психолог получает возможность увидеть в индивидуальных эмоциональных проявлениях продукт социального взаимообмена в контексте дискурсивного сообщества. Такой подход позволяет интерпретировать эмоции как
элемент "языковых игр", осуществляемых "по правилам" культуры (18, с. 5-6).
Эмпирический материал, накопленный сегодня в работах социальных аналитиков конструкционистской ориентации, позволяет сформулировать три предварительных тезиса, которые, по мысли Харре, должны стать фундаментом дискурсивно-психологической теории эмоций:
а) условием применения эмоциональных терминов языка служит определенный тип телесного возбуждения, но эмоциональные понятия не являются "именами" или обозначениями совокупности физиологических параметров, так как идентичные физиологические реакции могут сопровождать совершенно разные эмоциональные состояния; поведенческие же эквиваленты эмоциональных понятий — это результат социокультурных конвенций;
б) все эмоции суть интенциональные акты (мы боимся "чего-то", грустим "о чем-то", гордимся "чем-то" и т.п.);
в) эмоциональные термины всегда употребляются в соответствии с локальным типом морального порядка и несут нравственную (предписательно-запретительную) функцию (8, с. 288).
Цель конструкционистского переосмысления психологии эмоций, резюмирует свою мысль Харре, заключается прежде всего в том, чтобы акцентировать роль двух социальных факторов, оказывающих решающее воздействие на индивидуальный эмоциональный опыт. Это — "локальный язык и локальный моральный порядок". Осмысление именно этих факторов образует стержень новейших дискурсивных исследований эмоций, получивших название "эмоциологии". Это "изучение развития и изменения локальных способов классификации, нормативного построения и описания эмоциональных проявлений как выражения некоторых форм взглядов" (2, с. 9). Эмоциональные термины рассматриваются здесь как невербальные средства выражения суждений или оценки. Такие суждения беспредпосылочны и спонтанны, они существуют в виде культурных навыков, которые, в свою очередь, воплощают специфический моральный порядок. Индивидуальный эмоциональный опыт выступает, таким образом, частным выражением общественно выработанных суждений. Сегодня в литературе выявлены и описаны четыре базовых варианта эмоциональных проявлений как выражений суждения: это
эстетические переживания (например, отвращение); моральные оценки (гнев предваряется моральной квалификацией действий обидчика); констатации на уровне здравого смысла (страх как дискурсивный показатель скрытого источника опасности); социальное поведение (смущение как признак несоответствия действий субъекта известным ему моральным или ценностным стандартам).
В начале 90-х годов Харре и некоторые его единомышленники (Л.Лангенхоф, Дж.Шоттер, Б.Дэвис, Д.Хоуви) обратились к проблеме переосмысления категории "Я" и понятия "самости" под углом зрения философской психологии Витгенштейна. Эти исследования дали новый импульс развитию дискурсивной психологии в направлении, близком психологическому постмодернизму К.Джерджена. И в том и в другом случае под сомнение ставится правомерность толкования "Я" как "индивидуального достижения", константного носителя ментальных атрибутов или интрапсихического резервуара механизмов индивидуальной самодетерминации; в обоих случаях на первый план выдвигается методологический принцип интерпретации "Я" как продукта и субъекта социального процесса лингвистического взаимодействия. Вместе с тем дискурсивная психология ориентируется на иные интеллектуальные авторитеты; вместо философской риторики постмодернизма последователи Харре опираются на труды Выготского и Бахтина, выдвинувших гипотезу о дискурсивной природе ментального и "имманентной культуре социальной дискурсивной практике" (13, с. 52).
Дискурсивное толкование феномена "я" предполагает отказ от метафизической постанвки вопросов, которые, как показал Витгенштейн, имеют грамамтическую природу. Изучение того, что традиционная психология подразумевала под "трансцендентальным эго", должно начинаться с экспликации правил употребления в языке психологических терминов, в частности — с грамматики местоимений первого лица С этой точки зрения местоимение "я" выступает элементом "языковой игры"; высказывания, содержащие это местоимение, носят перформативньж характер: они демонстрируют привязанность своего содержания к "моральному порядку" дискурсивного сообщества, внутри которого они функционируют. Значение высказывания "я чувствуют боль" может быть выявлено
только опосредованно, через овладение социально принятым (конвенциональным) смыслом того, что называется "ощущением боли". В ходе конверсации "я" употребляется как средство идентификации субъекта высказывания в качестве "говорящего", оно функционирует как часть перформативного высказывания, в котором реализуется определенный моральный опыт — "констатация принадлежности содержания высказывания соответствующему моральному универсуму". Таким образом, "психология самосознания подчиняется грамматике местоимений первого лица и потому ее научное исследование должно стать исследованием этнографии систем моральных обязательств" (19, с. 26). Функции, которые местоимение "я" выполняет в процессе конверсации, — это не референтные функции (нельзя "указать" на ощущение боли), равно как конверсации, где доминирует категория "я", обычно не содержат фактических описаний. Само употребление этого местоимения уже предполагает приверженность субъекта высказывания некоторой "форме жизни", или моральному порядку. Поэтому "психология не может базироваться на феноменологии структур сознания, она должна стать частью антропологии и истории моральных универсумов" (19, с. 26).
Итак, с точки зрения дискурсивного анализа, психология "я" — это не теория индивида или личности, а социальная психология человеческой самости как результата и действенного компонента дискурсивной практики. Конкретизацией этой идеи стала позиционная теория дискурсивного продуцирования множественных "я", которую Р.Харре разрабатывает в последние годы вместе с психологом Л.Лангенхофом и представительницей феминистского постструктурализма Б.Дэвис (4, с. 43).
Позиционная теория (буквально теория "позиционирования" (positioning), т.е. наделения себя и других участников конверсации определенным "местоположением", статусом и полномочиями в контексте актуальной дискурсивной практики) опирается на этогеническую психологию и некоторые положения психосоциолингвистики. По мнению Дэвис и Харре, названные подходы сближает признание особой "социальной силы" дискурсивной практики как средства конституирования реальности, а также внимание к процессу продуцирования индивидуальной субъективности по мере освоения этой практики- отдельными
членами социального сообщества (4, с. 43). Разработка позиционной теории сопровождается уточнением и экспликацией ключевых категорий дискурсивной психологии (дискурс, дискурсивная практика, конверсация, субъект) и введением в ее научный оборот нового теоретического понятия — позиции как конверсационного явления. По замыслу авторов, это понятие должно стать основным инструментом познания "способов осуществления индивидуального бытия". Оно призвано высветить динамические стороны дискурсивного процесса, которые до сих пор были скрыты за фасадом статичного, формализованного представления о социальной роли. Если традиционный социально-психологический термин "роль" ограничивает дискурсивный образ и поведение индивида жестким набором рутинных параметров, заданных "извне", то понятие позиции, напротив, демонстрирует потенциальное многообразие дискурсивных практик и обликов участников конверсации, которые располагают свободой выбора своего субъективного "я". В первом случае роль очерчивает сюжет и средства, которыми может воспользоваться говорящий; во втором — "дискурсивная практика определенным образом конституирует говорящих и слушающих и в то же время служит ресурсом для последующего обсуждения ими своих будущих позиций". Иными словами, "позиция — это то, что создается в процессе и посредством разговора по мере того, как говорящие и слушающие выявляют себя как личности" (4, с. 62). Тем самым позиция становится действенным элементом социальной жизни.
Позиционная теория, продолжает Дэвис и Харре, исходит из "имманентной" концепции языка как явления, существующего только в практике своего использования. Соответственно, в качестве "имманентных" рассматриваются здесь и те правила (конвенции), которые упорядочивают языковую практику, организуя конверсацию в виде последовательности речевых актов. Эти правила не существуют отдельно от деятельности, которой они управляют, т.е. в качестве заранее сформулированных, трансцендентных структур; они представляют собой "отчетливые формулировки нормативов внутреннего порядка, имманентно^ присущего конкретному виду продуктов человеческой деятельности, таких, как конверсация конкретных людей в конкретных обстоятельствах" (4, с. 44). С этой точки зрения, термин "позиция" можно считать "имманентным"
антиподом "трансцендентного" понятия роли как организационной структуры дискурсивной практики.
Под дискурсивной практикой Харре и Дэвис понимают все возможные (в том числе и невербальные) символические способы продуцирования психологических и социальных реальностей. Дискурс — это институализированная (политическая, культурная, дисциплинарная или существующая на уровне малых групп) форма применения языка или подобных ему знаковых систем. С помощью дискурсов создаются версии реальности, так как знать что-либо означает знать в терминах одного или нескольких дискурсов. В определенной мере социально-теоретические функции дискурса сопоставимы с ролью концептуальных схем в философии науки: это то, благодаря чему некоторое явление получает свою определенность. Вместе с тем концептуальная схема представляет собой набор статичных интерпретационных репертуаров, которыми владеет индивид (исследователь или теоретик); дискурс же может быть описан как "многогранный публичный процесс, посредством которого осуществляется динамичное, постепенное достижение значения" (4, с. 46). Дискурс не только конституирует реальность для своих носителей, он одновременно продуцирует и их собственную субъективность как единство тождества личности и динамики ее множественных "я". Продуцирование множественных — этой "быстротечной панорамы мидовских "те" — происходит в ходе конверсационного взаимодействия.
Конверсация как элемент дискурсивной практики разворачивается в виде упорядоченной последовательности совместных действий (речевых актов) ее участников, добивающихся взаимной социальной определенности этих действий. Речевой акт приобретает свойство социальной определенности (т.е. получает социальное значение) в том случае, если он принимается в качестве такового всеми участниками конверсации. Социальное значение высказанного в речевом акте, в свою очередь, зависит от распределения позиций собеседников "внутри" конверсации как следствия ее социальной (идиоматической) "силы". Социальная "сила" конверсации заложена в правилах следования экспрессивному порядку (т.е. конвенционально установленному способу выражения и организации социальных действий определенного типа), на который ориентируются и которым пользуются говорящие. Эта "сила"
проявляет себя как способность продуцировать участников дискурса именно в качестве носителей вполне определенной позиции с вполне определенным набором значений. Имманентный подход к природе дискурсивных феноменов позволяет видеть в их носителях агентов выбора дискурсивных практик. Выбор обеспечивает внутреннюю локализацию собеседников (саморефлексивную либо происходящую путем интеракции), в результате чего они обретают субъектную позицию.
Субъектная позиция реализуется в репертуаре понятий, доступных ее обладателю, и местоположении его в системе прав и полномочий, которые адекватны данному репертуару. Заняв позицию, индивид видит мир с избранной — субъектной — точки зрения, интерпретирует его в системе образов и сюжетных линий, релевантной наличной дискурсивной практике. Поэтому "вопрос о том, кто я есть, всегда остается открытым; ответ на него зависит от доступной индивиду позиции внутри дискурсивной практики", а также "от сюжетных линий тех повествований и историй, с помощью которых мы вносим смысл в свою собственную жизнь и в жизнь окружающих" (4, с. 47). Эти повествования вплетены в ткань того или иного дискурса, поэтому постструктуралистский анализ "неизбежно перерастает в нарратологию", считают Дэвис и Харре. "Если мы хотим приблизиться к пониманию того, как на самом деле люди взаимодействуют друг с другом в повседневной жизни, — пишут они в заключение своего очерка позиционной теории, — мы должны воспользоваться метафорой развертывающегося нарратива. Он конституирует нашу позицию по ходу развития сюжета или наделяет нас несколькими, порой противоречивыми позициями, или заставляет обговаривать новую позицию, если мы не приняли той, которую нам предоставили начальные раунды конверсации" (4, с. 53). Эта метафора позволяет рассматривать индивидуальное "я" не как фиксированный конечный продукт интеракции, а как то, что подлежит конституированию и реконституированию посредством дискурсивных практик.
Привлечение метафоры нарратива в позиционную теорию Дэвис и Харре сближает ее с гипотезой Джерджена о "я"-повествованиях. Обе концепции опираются на конструкционистский тезис о дискурсивном происхождении "я", который они противопоставляют когнитивистскому толкованию "я" как
вместилища интрапсихических механизмов и процессов. Антикогнитивистская направленность отличает также дискурсивно-психологическую концепцию британцев Дж.Поттера, Д.Эдвардса и М.Уэзерелл, получившую название модели "дискурса, осуществляющегося в действии" (15). Авторы рекомендуют свою модель в качестве исходной гипотетической схемы для практического дискурсивного анализа психологических феноменов, основанного на совершенно новой онтологии. Традиционная (когнитивная) психология различает три онтологических типа реальности: личность (идентичность), сознание (сферу интрапсихического) и собственно реальность (мир, внешний по отношению к личности и сознанию). Два первых составляют область психологического знания, третий выступает своего рода независимым критерием осмысления ментальных явлений и верификации их толкований. При этом предполагается, что версии внешнего мира в сознании индивидов — восприятия, представления, описания, сообщения — возникают естественно и просто, как само собой разумеющаяся вещь. Дискурсивная психология ставит под сомнение правомерность этого предположения. По мнению британских психологов, заблуждения когнитивистов начинаются с пренебрежения тем самым "само собой разумеющимся" процессом, с помощью которого конструируется реальность.
В работах Куна, Поппера, Витгенштейна аргументировано доказана обманчивость однозначного характера описаний как изложения "фактов"; описания всегда открыты для изменений, они не завершены и не линейны. Описания одного и того же события могут не только не совпадать, но и противоречить друг другу. Кроме того, как показывает эмпирический анализ реальной практики функционирования описаний в качестве элемента дискурса, они способны определенным образом "представлять" действия говорящего (например, таким образом описать факт изменения заранее назначенной встречи, чтобы говорящий не оказался в положении просителя, или, наоборот, обидчика). На этом фоне привычное для психолога намеренное или бессознательное предпочтение той или иной "фактической версии" наделяет носителя ничем не оправданной "эпистемологической привилегией".
С дискурсивных позиций, реальность контекста действий, т.е. фактическая версия происходящего, "рассматривается как нечто,
22-6393
сконструированное участниками в ходе их социальной практики, так что психолог не вправе легализовать ту или иную версию реальности без изучения данной практики" (15, с. 386). Таким образом, фокусом новой психологической проблематики становятся "дискурс о фактическом" и те способы, посредством которых описания, представления, отчеты или версии приобретают видимую независимость от своего субъекта. Этот подход вполне обоснованно может быть применен и к изучению двух первых (собственно психологических) сфер реального, т.е. личности и сознания. Люди точно так же создают версии своей личной, внутренней жизни, как и фактические описания внешних, публичных реалий. Поэтому, приняв точку зрения социального конструкционизма, невозможно придерживаться прежней дифференцированной, или "трехстворчатой" онтологии. Более того, данная позиция позволяет проследить взаимосвязь, и взаимовлияние реальностей внешнего и внутреннего, поскольку люди постоянно создают такие версии прошлых событий, которые служат оправданием их побуждений или мотивом настоящих действий.
Главным метатеоретическим следствием дискурсивного подхода в психологии, подчеркивают Поттер и его соавторы, является "стирание базовых различий между сознанием, личностью и реальностью; все эти феномены должны быть переработаны в терминах дискурсивно-практического конструирования версий реальности" (15, с. 388). Практическим результатом реализации этой установки станет комплексное изучение тех психологических процессов и явлений (атрибуция, аттитюды, память, категоризация, социальные представления, идентичность, личность), для которых до сих пор разрабатывались дискретные теоретические модели.
Схема "дискурса, осуществляющегося в действии", должна стать первым шагом в реализации этого проекта. В отличие от когнитивистской позиции, где фактическое выступает в качестве "кромки" психологического знания, новая модель постулирует взаимосвязь реальности, дискурса и социального действия. Она отрицает общепризнанное различие между областью фактического и психологическим ареалолм атрибутов, оценок, атгитюдов и т.п., так как и то и другое имеет социально-дискурсивное происхождение. Сознание, личность и реальность составляют равноправные элементы данной модели, но не в качестве "вещей", а в качестве представлений
о них. Если когнитивное толкование ментального базируется на перцептивных процессах и их преобразовании, то сторонники дискурсивного подхода ставят во главу угла процесс представления.
Отправным пунктом эмпирического дискурсивного анализа выступает положение о том, что "потусторонность", "внешность" и "отраженный характер" фактов как версий реальности, конструируемых людьми в ходе дискурса, "как раз и делает эти версии мощным орудием осуществления определенных действий" (15, с. 398). Сама организация дискурсивного поведения говорящего служит инструментом "постановки" его действий, их надлежащей внешней подачи.
Модель Поттера, Эдвардса и Уэзерелл описывает три аналитические сферы: а) действие как дискурс; б) диалектику факта и интереса в дескриптивных версиях событий; в) обоснование поступков и возложение ответственности. Все эти аспекты дискурсивной практики расматриваются в микросоциальном контексте реальных конверсаиий. Следующий короткий диалог дает представление о специфике дискурсивно-психологического эмпирического исследования в рамках данной схемы. В диалоге, который происходит во время судебного заседания по делу об изнасиловании, участвуют представитель защиты (А) и свидетельница обвинения, она же жертва (Б).
А: (имеет в виду ночной клуб, где разворачивались события)
Это местечко, где обычно встречаются парни и девицы?
Б: Это место, куда приходят люди (15, с.390).
Обмен репликами наглядно показывает, как сам процесс описания прошлого события и даже места, где оно произошло, вполне определенным образом конституирует действия говорящих и наделяет их конкретным (в данном случае прямо противоположным) смыслом. В интерпретации А изнасилование выглядит атрибутом злачных мест вроде ночного клуба; Б подает это событие как не связанное с посещением общедоступных мест досуга. Версии сторон отражают их стремление привести в соответствие "фактичность" произошедшего и собственный внутренний интерес, который имплицитно присутствует в описании этой "фактичности" (т.е. тот или иной исход судебного разбирательства). Наконец, описания А и Б указывают на противоположную направленность процессов каузальной атрибуции и возложения ответственности, которые подразумеваются каждой из
версий. А возлагает ответственность на жертву, считая причичной произошедшего ее склонность посещать "гнезда порока"; Б считает виновным насильника, который неадекватно повел себя в публичном месте.
Аналитическая модель "дискурса, осуществляющегося в действии", основана на расшифровке аудиозаписей повседневных конверсаций и их интерпретации в качестве внутренне организованной последовательности речевых актов. С точки зрения Поттера и его коллег, такой способ эмпирического изучения дискурсивного генезиса психологических явлений плодотворнее традиционного лабораторного эксперимента, который приспособлен для выявления причинно-следственных, а не риторических связей. Р.Харре и Ф.Мохаддам, напротив, полагают, что дискурсивная психология может воспользоваться методом лабораторного эксперимента — при условии целенаправленного изменения его задач и организации (14). По их мнению, психологическую лабораторию следует превратить в сценическую площадку, где будут разыграны социальные эпизоды как упорядоченные цепочки дискурсивных действий. Экспериментатор в таком случае становится драматургом и режиссером в одном лице, а субъекты эксперимента получают роли и превращаются в актеров. Разумеется, драматургическая метафора и ролевые модели давно известны и широко применяются в социальной психологии. Новизна в данном случае состоит в том, что сценически-драматургическая аналогия будет использоваться как в аналитических, так и в "перформативных" целях, т.е. не только для осмысления существующих, по большей части институализированных социальных практик, но главным образом для "постановки" социально-психологических ситуаций повседневности. Разыгрывание повседневных сюжетов по заранее составленным сценариям облегчит психологу доступ к "скрытому социальному знанию", которое проявляется как владение нормами локальной этнографии.
Именно эти нормы и конвенции обнаруживают в своей "игре" участники эксперимента. "Цель эксперимента, — пишут Харре и Мохаддам, — не в том, чтобы идентифицировать причины поведенческих событий, а в том, чтобы понять интерпретацию разворачивающейся драмы ее участниками" (14, с. 26-27). Но для этого экспериментатор-режиссер должен предусмотреть в своей
постановке пространство для социально-дискурсивной импровизации. В этом пространстве актеры смогут показать, каким образом предложенная им роль приобретает качества интеллигибельности и уместности в рамках эпизода. Импровизация проистекает, таким образом, из интерпретации актером наличной ситуации и значения в ней предложенной роли.
Разъясняя суть дискурсивно-сценической трансформации лабораторного эксперимента, авторы используют древнегреческое понятие "эккиклема". Так называлась выдвижная площадка, которую в древнегреческом театре выкатывали на основное пространство открытой сцены, чтобы зрители могли видеть, что происходит внутри. Греки использовали эккиклему для того, чтобы привлечь внимание аудитории к некоторым (скрытым) моментам сценического действия. Ту же цель, по мнению Харре и Мохаддама, преследует и эмпирическое исследование в социальной психологии: оно акцентирует некоторые аспекты социальной жизни, которые до сих пор оставались в тени. Эксперимент как "эккиклема" напоминает моделирование универсума в физике, когда воспроизводятся не все, а только нужные экспериментатору параметры реального мира (14, с. 35).
Применение метода "эккиклемы" позволит не только проникнуть в мир дискурсивного взаимодействия, но и даст ключ к адекватному толкованию природы намерений. Намерение — это не причина социального действия, оно проявляет себя в действии, обнаруживая его социальный смысл, который создается в практике дискурса. Сценический эксперимент помогает идентифицировать локальную "грамматику" различных классов социальных действий. Для аналитических целей эта "грамматика" может быть описана в ее чистом виде — как свод конвенциональных правил социально-дискурсивного поведения. Однако более плодотворным Харре считает изучение этих правил в практике их реального функционирования в виде социальных представлений, начало которому положили работы С.Московичи.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1 Джерджен К Дж Движение социального конструкционизма в современной психологии // Социальная психология Саморефлексия маргинапьности Хрестоматия -М ИНИОН РАН, 1995 - С 51-73
2 Харре Р Вторая когнитивная революция//Психол журн — М , 1996 — Т 17, №2 -С 3-15
3 Харре Р Метафизика и методология Некоторые рекомендации для социально-психологического исследования // Социальная психология Саморефлексия маргинапьности Хрестоматия — М ИНИОН РАН, 1995 — С 74-93
4 Davies В , Нагте R Positioning the discursive production of selves // J for the theory of social behaviour - Oxford, 1990 - Vol 20, № 1 -P 43-64
5 Gergen К J Realities and relationships soundings in social construction — Cambondge (Mass), L , 1994 - 356 p
6 Gergen К J Warranting the new paradigm a response to Harre // New ideas in psychology - Oxford, 1987 - Vol 5, № 1 - P 19-24
7 Harre R Enlarging the Paradigm //Ibid -P 3-12
8 Harre R The ethogenic approach theory and practice // Advances m experimental social psychology - N Y „ L, 1977 - Vol 10 - P 283-314
9 Harre R Language games and texts of identity//Texts of identity — L etc , 1989 — P 20-35
10 Harre R An outline of the social constructionist viewpoint // The social construction of emotions - Oxford, 1986 - P 2-14
11 Harre R The second cognitive revolution // Amer behavioral scientist — L.1992 — Vol 36, № 1 - P 5-7
12 Harre R Some reflections on the concept of "social representation" // Social research -N Y, 1984 - Vol 51, №4 -P 927-938
13 Howie D , Peters M Positioning theory Vygotsky, Wittgenstein and social constructionist psychology//J for the theory of social behaviour — Oxford, 1996 — Vol 26, № 1 -P 51-64
14 Moghaddam F M Harre R Rethinking the laboratory experiment // Amer behavioral scientist - L , 1992 - Vol 36, № 1 - P 22-38
15 Potter J , Edwards D , Wetherell M A model of discourse in action // Ibid — 1993 — Vol 36, №3 -P 383-401
16 ShotterJ Bakhtin and Billig monological versus dialogical practices // Ibid — 1992 — Vol 36, № 1 -P 8-21
17 ShotterJ Social accountability and the social construction of "You "//Ibid —P 133-151
18 The social construction of emotions — Oxford, 1986 — 316 p
19 Texts of identity — L etc , 1989 - 244 p
20 Wren T E The psychoheresy of Rom Нагте // New ideas in psychology — Oxford, 1987 - Vol 5,№ 1 -P 25-31
E В Якимова
