CC BY
27
РОССИЙСКАЯ:АКАДЕМИЯ -НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 5
ИСТОРИЯ
3
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 2
индекс серии 2.5
рефераты 97.03.001 -97.03.036
МОСКВА 1997
близив их к Армении, за влияние в которой в то время боролись две величайшие державы Древнего мира - Парфия и Рим (с.339).
А.Е.Медовичев
СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
97.03.009. АШ Р. ДВОР КАРЛА I АНГЛИЙСКОГО: ПОЛИТИКА, ПРОВИНЦИЯ И ПАТРОНАЖ. 1625-1640.
ASCH R.G. Der Hof Karls I von England: Politik, Provinz u. Patronage. 1625-1640. - Köln: Bohlau, 1994. - 450 S. - Norm u. Struktur; Bd.3.
Монография немецкого историка Рональда Аша, защищенная им в 1991 г. в университете Мюнстера (Вестфалия) в качестве докторской диссертации, посвящена "критической фазе" в истории английского королевского двора - правление Карла I, недальновидной политикой которого, в частности, "бездействием" двора как "конкурирующего с парламентом института" объясняют традиционно в конечном счете начало в 1642 г. гражданской войны.
Р.Аш доказывает несостоятельность подобного объяснения. В центре его исследования - королевский двор (нем. Haf, англ. court) как специфический политический и социальный институт эпохи раннего Нового времени, плоть от плоти социокультурной структуры и политико-конституционного устройства, присущих в данном случае английскому королевству.
Р.Аша интересует механизм функционирования двора как центра интеграции политически ведущих слоев королевства, такие "конституирующие факторьГ, как: представления о правилах и принципах, определявшие политические действия, поведенческие формы и окружения короля, и его самого; генезис придворных партий, социально-психологические мотивации поступков и требований их представителей. С этих же позиций исследует Р.Аш отношения между "центром" и "периферией" - двором и провинциями, отмечая, что если двор Стюартов перед 1642 г. и перестал быть инструментом политической интеграции, то прежде всего и преимущественно по отношению к политико-социальным элитам не Англии, но новых земель: Шотландии и Ирландии. Роковую роль в этом процессе сыграла Ирландия, где Стюарты столкнулись с проблемой, пишет Аш, известной и другим "составным монархиям" 14-3020
Европы этого времени, - опасностью регионального восстания, способного потрясти государственную структуру в целом; возможность стала реальностью в 1641 г.
Полемический характер монографии Р.Аша находит отражение в ее структуре и характере изложения, изобилующего обширными историографическими экскурсами по существу исследуемой проблемы в целом и отдельных ее аспектов. Кроме того, книге предпослано специальное методологическое введение (глава I), в основной своей части посвященное анализу трактовок в современной историографии понятия "двор" и метода его изучения как социокультурного феномена.
Наличие широкого спектра определений двора, пишет Аш, не в последнюю очередь объясняется "многослойностью" этого исторического феномена. Принимая в целом "культурно-историческую" дефиницию Норберта Элиаса ("двор - чрезвычайно расширившийся "дом" ("Haus") и резиденция короля" ("Haushaltung") со всеми теми людьми, которые так или иначе имели отношение к организации его жизни и к управлению" - с. 12), Р.Аш, вместе с тем, считает "весьма проблематичной" "присущую ей тенденцию к идентификации двора с королевским домом как государственной институцией".
Р.Аш, однако, не приемлет также и одностороннюю позицию в этом вопросе, существующую в английской, французской и итальянской историографиях, напротив, акцентирующих их противостояние и различия. Он сторонник более гибкого, взвешенного подхода.
Дело в том, пишет Аш, что "Hof/court" только там имел место, где правитель "держал его", т.е. открывал свой "дом" также и для тех, кто не обладал никакой придворной должностью. Держать "двор" -это значит также устраивать празднества и церемониальные акты, документирующие притязания на власть и престиж с ней связанный; раздавать, жаловать пенсии, должности, привилегии, что превращало резиденцию князя, правителя в центр обширной патронажной системы. В этом смысле "Hof/court" в меньшей степени институт, подобно резиденции, но - прежде всего "событие", которое происходило, если правитель держал двор. "Там, где подобные "события" были редкими... двора в собственном смысле слова не имелось" (с. 13).
Аш ссылается на французскую иследовательницу Франсуаз Солнон, утверждающую, что в средневековой Франции короли "двора" (cour) не держали. К такому же выводу, пишет он, приходит и Джеффри Элтон в отношении Англии: двор в названном смысле возникает тогда, когда резиденции аристократических магнатов утрачивают способность конкурировать с королевской резиденцией как центром политической лояльности и "патронажной биржей". Подобная ситуация складывается в Англии на исходе войны Роз, но лишь при Генрихе VIII, не в последнюю очередь под влиянием Реформации, она получает правовое обеспечение и заявляет о себе новыми формами монархической репрезентации: "серией событий и предписаний" (празднества, официальные выезды, пышные аудиенции, торжества, сопряженные с особым церемониалом, вовлекавшие широкий круг лиц). Совершенно очевидно, пишет Р.Аш, что двор, конституируемый как исторический феномен, лишь "серией событий", гораздо труднее исследовать, анализировать, чем институт с жесткой структурой управления, четко обозначенным кругом участников, обширным собственным делопроизводством, штатов советников, должостных лиц, как это имело место в территориальных государствах раннего Нового времени. И это создает очень большую опасность подмены собственно анализа либо описанием празднеств, либо скандальной хроникой.
Подобной "культурологической" форме изучения двора противостоит в современной историографии "просопографический подход" - изучение истории двора "как коллективной биографии персон, ко двору принадлежавших". Это направление имеет свои принципиальные трудности и опасности, поскольку "принадлежность ко двору" - "сильно градуированное персональное качество", нередко распространяемое на бескрайний круг лиц: от простого зрителя придворного маскарада до ключевых фигур "событий, при дворе происходящих" (с.15).
Определяя свое видение двора как исторического феномена, Аш подчеркивает, что, в отличие от резиденции и столицы, "двор" -там, где правитель присутстбует фактически и в данным момент. Это прежде всего сам король, правитель и его ближайшее, строго иерархизированное окружение, состоящее из тех, ¡его имеет возможность непосредственного влияния на короля в решении поли-
тических дел и вопросов, касающихся раздачи привилегий, должностей и служб. "Абстрактно, в структурном смысле, - пишет Аш, -двор может быть определен как некое топографическое, социальное и культурное пространство, образующее королевское "местопребывание" в его функции форума политических решений и противоречий; рынка должностей, привилегий и других распределяемых короной благодеяний, синекур, властных полномочий, как сцена княжеских репрезентаций, "пункт контактов" между господином и его поддаными" (с. 16). Историческое значение "двора", утверждает Аш, может быть понято лишь в том случае, если будет принята во внимание и учтена "многослойность" (многофункциональность) его как явления. Речь идет, пишет Аш, не столько об институте, сколько о достаточно рыхлом "личностном союзе", "культурной среде, неформальном центре политических решений, огромном патронажном рынке и, прежде всего, - месте встречи правителя и политико-социальной элиты" (с. 18).
Как относилась ко двору политико-социальная элита и в какой мере английский двор начала и первых десятилетий XVII в. был в состоянии эту элиту интегрировать? Эта ключевая для монографии Аша тема раскрывается им в четырех последующих ее главах.
В главе "Двор и политика" рассматриваются взаимоотношения двора и парламента в 1625-1628/29 гг.; структура дворцовой политики после 1628 г.; "личности и альянсы" - образование придворных партий; внутри- и внешнеполитические маневры; борьба за положение фаворитов: сэр Ричард Вестон, Эрл Портленд и их противники в 1628-1635 гг.; распад двора в 1638-1640/41 гг. В главе "Организация и социальное поле двора как политического института" в центре внимания автора находятся ведущие судебные и административные службы, их характер, объем полномочий и связанные с ними расходы и поступления от них. 4 глава "Двор и провинция" рассматривает проблему в исторической ретроспективе, начиная с эпохи правления Елизаветы I (двор и английские графства; Ирландия и английский двор; Ирландия и шотландский кризис, ирландское восстание 1641 г. и т.д.). Отдельная 5 глава посвящена проблемам патронажа: механизмы дворцового патронажа при Якобе I и Карле I; патронаж и монополии; проекты персонального управле-
ния; соляная, табачная монополии, монополии и гильдии в 1630 г.; значение монополий для личного правления Карла I и др.
Историю Англии начала XVII в., пишет Аш, резюмируя итоги своего исследования, принято трактовать исключительно как предысторию гражданской войны ("буржуазной революции"), а самою гражданскую войну, априорно - как результат структурного кризиса монархии Стюартов. Но именно исследование "двора" Карла I свидетельствует о том, что еще до созыва Долгого парламента двор являл собой в течение 30-х годов важнейший инструмент интеграции политически ведущих сил. Субъективное мнение Кларендо-на, оценивавшего период после 1629 г. как одну из счастливейших эпох английской истории, имело под собой глубокие основания.
Несмотря на политическую напряженность и непопулярность многих мероприятий короля в 30-е годы, двор, вплоть до созыва Короткого парламента весной 1640 г. и вступления осенью того же года в Англию шотландцев, оставался непоколебим. Утверждать это позволяет как отсутствие институтов, могущих составить противовес короне, так и заявляющая о себе на всех уровнях локальных споров и правовых конфликтов заинтересованность в сохранении хороших взаимоотношений с двором и надежды на получение экономических выгод и "благодеяния" со стороны короны.
Расширение двора и рост его влияния в начале XVII в. тесно связаны с изменениями в социальной структуре английского общества, в частности, с увеличением, начавшимся уже с XVI в., слоя джентри и пэров. Стремившиеся к изменению стиля жизни, получению придворных должностей, приближению к особе короля, эти слои оказывали соответствующее давление на него, стимулируя и расширение круга придворных, и повышение расходов короны на патронажные цели. В этом же направлении, полагает Аш, действовала и персональная уния между Англией и Шотландией, открывшая путь для преобразования "английского двора в британский политический институт". Уже Якоб I приложил немало усилий для включения шотландской знати в свой двор. Новый высший слой был создан при первых Стюартах и в Ирландии. Эта политика была продолжена Карлом I.
Раздача монополий и привилегий не только повышала доходы двора, но и вела к созданию системы клиентельных связей, обеспе-
чивавших стабильность королевской власти. Эта политика, однако, имела и свои, чреватые серьезным осложениями, издержки, так как вела к распылению высших прав суверенной власти. Это было не менее опасно, чем противостояние парламента обложениям в мирные времена. Ситуацию усугубляла непопулярность создаваемых с конца 30-х годов монополий, так же как и неудача усилий по политической интеграции Шотландии и Ирландии. В этом, как полагает автор, немалая доля ответственности лежит и на парламенте, препятствовавшем своими действиями развитию надконфессионально-го характера королевской власти. Складывавшееся чисто протестантское государство не оставляло места католикам, толкая их к эмиграции и восстаниям.
Современные исследователи, пишет Аш, подчеркивающие значение новых территорий, обретенных монархией Стюартов, в крушении правления Карла I и развязывании гражданской войны, имеют для этого достаточно оснований. Но этим причины стремительного ослабления власти Карла I в 1638-1640/41 гг. не исчерпывались. Дело также и в том, пишет автор, что многие из тех, кто имел отношение ко двору, к этому времени не были уже больше склонны поддерживать короля.
Споры и разногласия при дворе сводились в конечном счете к борьбе за должность, место у кормила власти и благосклонность монарха. Демонстрируя лояльность, личную преданность ему, придворные требовали от своего господина в качестве ответного дара весомых знаков благоволения - материальных и возвышающих их статус, что, в свою очередь, обеспечивало им поддержку и преданность собственной клиентелы. Поэтому любое ущемление достоинства или сокращение источников дохода вызывало резкую реакцию выплоть до открытого неповиновения, поскольку аппеляцион-ной инстанции в подобных спорах просто-напросто не существовало. Если правитель оказывался не в состоянии сбалансировать претензии соперничавших сторон и принимал одну из них, дело кончалось мятежом и изменой.
Это, пишет Аш, не только ситуация именно английской политической жизни, но феномен, присущий большинству европейских королевских домов конца XVI - начала XVII в., включая Францию и Нидерланды. Своеобразие Англии здесь заключается в слабости
традиции "ииституализированного регионализма" - сословных парламентов не только на высшем, но и на локальном уровнях, помогавших сохранить судебные, административные рычаги власти, когда двор терял почву под ногами.
В Англии единственным форумом и институтом, где моглибы выразить свое недовольство социально ведущие слои - этот "постоянный феномен дворцовой системы господства" - оставался лишь парламент на центральном уровне. Это обстоятельство, пишет Аш, позволяет понять, почему кризис парламента как института, обозначившийся уже при Якове I, был чреват угрозой кризиса системы власти в целом. Отсутствие широкого регионального самоуправления и сословных привилегий, когда даже высшая знать не была свободна от налогообложения, делало Англию более, чем Францию, подверженной социальным катаклизмам. Но это же, полагает Аш, уберегло Англию от гражданской войны по типу французских религиозных войн. С другой стороны, это означало, что двор сильнее, чем во Франции, нуждался в дополнении функционально дееспособным сословным собранием. На него делали ставку, видя в нем опору, те, кому не удалось реализовать свои интересы при дворе, на него уповали как на единственного гаранта существующих отношений собственности в ситуациях, когда зависимые суды оказывались в этих вопросах несостоятельными.
От континентальных сословных собраний, включая и многие немецкие ландтаги, английский парламент отличало, с одной стороны, то, что перед 1640 г. не было создано никаких административных институтов, позволявших осуществлять государственные компетенции, а с другой - обладая соответствующим самосознанием, он притязал на положение высочайшей судебной инстанции -дворцового суда.
Акцентировка парламентом своей роли как охранителя и интерпретатора права благоприятствовала, в свою очередь, как подчеркивает автор, формированию абстрактного, не идентифицируемого с конкретной персоной короля представления о королевстве и королевской власти. Отталкиваясь от теории о "двух телах" (ипостасях короля: мистической и физической, как простого смертного), парламент в конфликтных ситуациях присваивает себе его символ верховного судии и правовую функцию королевской власти,
как защитницы сословного права, выступая одновременно против короля в его конкретной персональной ипостаси Карла I.
Развитие политической культуры двора и парламента тем самым с начала XVII в. пошло по разным направлениям: формирования абстрактной государственной идеи, с одной стороны, и дальнейшей "персонализации политической лояльности" - с другой. Из этого, однако, не следовала неотвратимость конфликта; напротив, считает Аш, создавались известные предпосылки для взаимного дополняющего сосуществования двора и парламента, как это, например, имело место в известной степени в период правления Тюдоров. Именно сам факт отсутствия при дворе правового обеспечения "возможности политической партиципации" - приобщения к власти, при известных обстоятельствах мог иметь известные выгоды, а именно тогда, когда открытое конфессиональное противостояние превосходило конфликт политический. Лабильные механизмы двора открывали здесь потенциально возможность конфессиональным меньшинствам приобщения к принятию политических решений без необходимости официального подтверждения их политического равноправия. Это открывало путь, хотя и нелегкий, к созданию конфессионального государства. В противном случае, создавалась угроза парализации работы сословного собрания. Монархия Стюартов имела возможности уравновесить конфессиональный конфликт, в частности, в Ирландии, посредством конфессионально смешанного двора. Но к тому времени (после 1637 г.), когда король был уже готов использовать эту возможность, политический вес двора был исчерпан. Он не имел уже достаточно сил для реализации такой задачи. Годы гражданской войны в полной мере показали также, сколь значительной была потребность короля не только в дворе, но и в парламенте - в его дополнительных интеграционных возможностях. Поражение короля в гражданской войне было не в последнюю очередь обусловлено отсутствием в Оксфорде функционирующего парламента.
Двор не был в состоянии обеспечить равновесие между различными локальными институтами и соперничавшими политическими фракциями, поскольку не располагал соответствующими институционными механизмами.
Гражданская война обнаружила структурную слабость двора как инструмента политической интеграции, которая, хотя и в менее драматической форме, давала о себе знать уже перед 1640 г. Чрезвычайная "структурная напряженность" политической системы, организуемой двором, заявляла о себе не только взаимосвязью политической борьбы за власть с проблемами сословной чести и престижа, персонализацией политических конфликтов и противоречий, но и отсутствием механизмов нейтрализации этих конфликтов институциональным путем и в пользу существующей системы организации господства. Определенные функции парламента могли бы быть взяты на себя теми монопольными корпорациями и обществами, которые в большом количестве создаются в 30-е годы XVII в. Они могли бы в дополнение ко двору осуществлять опосредующие функции между короной и столь разнообразными, возникающими на местах интересами - хозяйственными и социальными, как это традиционно делается парламентами. Это развитие было, однако, прервано созывом Долгого парламента.
А.Л.Ястребицкая
97.03.010. ГАБДРАХМАНОВ П.Ш. СРЕДНЕВЕКОВЫЕ КРЕСТЬЯНЕ И ИХ СЕМЬИ: ДЕМОГРАФИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ФРАНЦУЗСКОЙ ДЕРЕВНИ В VIII-XI ВВ.: (ПО ДАННЫМ ГРАМОТ)/ РАН. Ин-т всеобщ.истории. - М.: Памятники ист. -мысли, 1996. - 248 с.
Монография П.Ш.Габдрахманова представляет собой опыт историко-антропологически ориентированного демографического исследования французской деревни раннего Средневековья. В методологическом введении автор, формулируя проблемы и задачи своего исследования, подчеркивает важность демографического анализа как одного из инструментов метода культурно-исторического синтеза для изучения экономической и социальной эволюции традиционных обществ особенно раннего, каролингского, периода западноевропейской истории, "когда роль населения как главной производительной силы общества была особенно велика... " (с. 10). Исследование демографического развития крестьянства в "УШ-Х вв., полагает автор, не только проливает свет на проблему генезиса феодальных отношений и преемственности позднеантич-
15-3020
