CC BY
10
ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ НАУКИ И ТЕХНИКИ
97.03.005. НАУКА И ЕЕ СЕТИ: Формирование и распространение научных фактов.
LA SCIENCE ET SES RESEAUX: Genese et circulation des fait scientifiques/Sous la direction de Callon M. - P.: La decouverte; UNESCO; Strasbourg: Conseil de l'Europe, 1989. - 216 p. - Библиогр. в конце отдельных статей.
В предисловии Мишеля Каллона (руководитель Центра социологии инноваций при Парижской высшей школе горного дела, Франция) отмечается, что научный факт - это то, что сделано, произведено в лаборатории. Лаборатория есть сложная система, включающая персонал, инструменты, документы, финансирование. Все эти элементы функционируют в силу того, что являются "представителями" каких-то объектов или значений. Так, любой инструмент представляет систему теорий и практик, на которых основано его создание и применение. Финансирование "представляет" интересы каких-то социальных институтов. Крыса, над которой проводятся лабораторные опыты, есть "представитель" всех крыс или, возможно, всех млекопитающих вообще. Подобное "представительство" осуществляется за счет включенности лаборатории в сложные сети отношений. Они и являются предварительными условиями того, что в лаборатории производятся факты (автор использует непереводимую игру слов: по-французски "fait" означает и "факт", и "сделанное". - Реф.).
Эндрью Пикеринг (профессор социологии ун-та штата Иллинойс, США) в статье "Охота за кварками" дает философское и социологическое осмысление истории попыток обнаружить изолированные кварки.
К началу 60-х годов физики обнаружили большое количество различных элементарных частиц. В 1961 г. все они были упорядочены на основе принципа симметрии в группы, элементы которых обладали тесно связанными свойствами. В 1964 г. М.Гелл-Ман и Г.Цвейг заметили, что необходимость такой систематики вытекает из признания существования более элементарного уровня материи. Его образуют три подлинно элементарные частицы, названные кварками. Объекты, признаваемые ранее за элементарные частицы, суть комбинации кварков, которые обладают дробным электрическим зарядом, равным 1/3 или 2/3 заряда электрона. После этого были предприняты многочисленные попытки обнаружить кварки.
Однако все экспериментальные попытки обнаружить изолированные кварки не привели к успеху. К 1976 г. физики-теоретики пришли к выводу, что это и невозможно сделать, поскольку кварки могут существовать только «внутри» элементарных частиц в связанном состоянии. После этого любые утверждения о том, что кому-то удалось наблюдать изолированный кварк, наталкивались не просто на скептицизм, но и на теоретическое объяснение того, что это невозможно.
Далее автор рассматривает дискуссии вокруг экспериментов, осуществленных в Генуе в 1965-1977 гг. и в Стэнфорде в 1971 г., конкретизируя в связи с этим тезис о связи наблюдения и его интерпретации. В Генуэзском университете группа экспериментаторов во главе с Джиакомо Морпурго приступила к поискам кварков еще в 1965 г., используя для этого усовершенствованную экспериментальную технику Р.Милликена. Они использовали мельчайшие частицы графита, помещенные в горизонтальное электромагнитное поле между параллельными пластинами конденсатора. В первой серии опытов не было обнаружено никаких частиц с дробными зарядами. В последующих сериях экспериментаторы сталкивались со всевозможными затруднениями, связанными, например, с неоднородностью поля между
пластинами, и, вводя серию ухищрений, модифицировали эксперимент, что сопровождалось определенными теоретическими допущениями относительного того, каким образом можно оценить фактор неоднородности электрического поля и как его можно уменьшить. Иными словами, группа осуществляла непрерывную "настройку" своего экспериментального оборудования, стремясь получить предсказуемый и наиболее вероятный результат, а именно отсутствие частиц с дробным зарядом. Такая направленность их деятельности выразилась наиболее ярко при интерпретации некоторых отклоняющихся результатов. Например, обнаружив частицу с зарядом 1/4 е, ученые объявили, что этот результат находится в пределах возможной погрешности измерения, ибо градиент электромагнитного поля вполне мог бы быть выше, чем предполагалось, и вследствие этого приводить к отклоняющимся результатам. Поэтому обнаружение частицы с дробным зарядом 1/4 е не повлияло на общий вывод экспериментаторов об отсутствии подобных частиц. "Ясно, что генуэзские физики вовсе не работали в рамках фиксированной экспериментальной системы, будь то в статистической или резонансной версиях. Они подгоняли свои методы к данным измерений с целью прийти к определенному результату, а именно к утверждению несуществования ненулевых остаточных зарядов" (с.44).
Автор вводит понятия "открытой" и "замкнутой" экспериментальной системы (ОЭС и ЗЭС). В ЗЭС манипуляции и измерения приводят к результатам, относительно которых устанавливается общее согласие, в ОЭС, напротив, «дают почву для разных интерпретаций, выбор между которыми не вынуждается самими экспериментами" (с.37). Исследования генуэзских физиков явно происходили в ОЭС, ибо, как они признавали в публикациях, вряд ли теоретические оценки градиента электромагнитного поля имеют смысл в контексте реальных экспериментов.
После резонансных экспериментов группа из Генуи предприняла серию экспериментов с частицами железа. Они проводились ночью, чтобы исключить возмущений, обусловленных шумом уличного движения. При этом обнаружилась такая странность: частица, которая с
вечера показывала заряд 1/40 е, к утру обнаруживала уже заряд 1/4 е. Экспериментаторы реагировали на это в прежнем ключе: модифицировали условия эксперимента и подгоняли его к тем результатам, которые представлялись им наиболее правдоподобными. Данную странность они приписали вращениям частиц и решили ориентировать эти вращения определенным образом, для чего перешли от манипуляций со сферическими частичками к цилиндрическим. Результатом всей этой деятельности было утверждение, что кварки в экспериментах не обнаруживаются.
Однако тогда же, в 1977 г., появилась публикация группы физиков из Стэнфордского университета, где утверждалось, что группе удалось обнаружить дробные электрические заряды. Эта группа, как и генуэзская, приступила к экспериментам еще в 1965 г., однако использовала принципиально иную технику, которая, как они утверждали, позволяла им измерять неравномерность электромагнитного поля и сводить к минимуму прочие возможные "паразитические" силы. Группа обнаружила две частицы с зарядом, приблизительно равным 1/3 е, правда, одна из них неожиданно теряла этот заряд в ходе эксперимента. Публикация группы от 2 мая 1977 г. была первым подтверждением существования свободных кварков. В 1979 г. группа сообщила о серии измерений на усовершенствованном экспериментальном оборудовании, которые также подтверждали существование заряда, приблизительно равного 1/3 е.
В последовавшей за этим полемике между руководителями генуэзской и стэнфордской групп отчетливо выявилась "открытость" как одной, так и другой экспериментальный систем.
Каким же образом ученые в конце концов приходят к тому, чтобы рассматривать свои ОЭС как ЗЭС? Полемика о кварках весьма поучительна в этом отношении. Руководитель генуэзской группы Морпурго утверждал, что два дробных заряда, обнаруженных стэнфордцами, лежат в пределах погрешности измерения. Стэнфордцы, разумеется, не соглашались с этим. Однако их уверенность существенно опиралась на то, что измеренные дробные заряды близки к 1/3 е. Если бы
измеренные ими заряды были близки, скажем, к 1/4 е, то и они сами, и все научное сообщество отнеслись бы к этому скептически, ибо не было никаких теоретических оснований защищать существование таких зарядов. В то же время экспериментальная техника генуэзцев не подвергалась критике и рассматривалась как ЗЭС именно потому, что приводила к результату, которому научного сообщество заранее было склонно верить. "Наблюдения за полемикой о кварках наводят на мысль, что оценку степени закрытости экспериментальных систем нельзя отделить от оценки феноменов, наблюдаемых с их помощью: для тех, кто верит в свободные кварки, стэнфордские эксперименты достаточно закрыты; а для тех, кто в них не верит, они относятся к ОЭС" (с.54).
Стэнфордские эксперименты имели и ту особенность, что обнаруживаемый дробный заряд иногда терялся. Отсюда критики делали вывод, что они наблюдали не реальный феномен, а некий артефакт.
Стэнфордская группа решила нагревать шарики ниобия перед опытом. Однако шарики прилипали к подставке из ниобия, на которой их нагревали. Поэтому подставку заменили на вольфрамовую. После этого получились следующие результаты: пять сфер, нагревавшихся на подставке из ниобия, показали нулевой остаточный заряд, тогда как из трех сфер, нагревавшихся на вольфраме, у двух заряд был равен примерно 1/3 е. Тогда руководитель стэнфордской группы выдвинул гипотезу, что кварки принадлежат не самой сфере, а вольфраму подставки. Это позволило защититься от обвинения в том, что группа в своих экспериментах имела дело не с реальными явлениями, а с артефактами. Снималось противоречие между результатами, полученными в Генуе и в Стэнфорде, ибо генуэзцы не использовали вольфрам. Существенно то, что "вольфрамовая гипотеза" превращала конфликт между экспериментами в сравнение свойств различных элементов и тем самым открывала новое направление экспериментальных и теоретических исследований. Сразу после 1977 г. стали появляться многочисленные публикации, посвященные взаимодействию между элементарными частицами, в которых объяснялась степень свободы кварков и то, почему они предпочитают ядра тяжелых химических
элементов. Так возникла квантовая хромодинамика. Все это существенно изменило оценку стэнфордских экспериментов. Они стали рассматриваться как ЗЭС, в которой наблюдаются реальные частицы, а не артефакты.
Итак, на оценку экспериментальной системы как ОЭС или ЗЭС влияют самые различные факторы, оценки и предпочтения ученых. "Настоящее исследование показывает, что научное сообщество склонно отбрасывать данные, которые противоречат убеждениям сообщества, и, напротив, настраивать экспериментальные методы и технологии так, чтобы получающиеся данные соответствовали этим убеждениям. Подобная гипотеза, подтверждаемая многочисленными современными исследованиями, показывает, что различные группы ученых действительно могут жить в "совершенно разных мирах" (с.64-65). Именно такие ситуации несоизмеримости "открывают науку для внешних воздействий" (с.65).
М.Каллон и Дж.Ло (профессор социологии, Великобритания) в статье "Предыстория одной лаборатории" ставят вопрос о том, как связать конструирование научных фактов с социополитическим и экономическим контекстом. Они стремятся очертить "третий путь", избегающий крайностей интернализма и экстернализма. Ибо, с одной стороны, социальный контекст, бесспорно, влияет на развитие науки, хотя данное влияние ограничено и даже в некоторой степени преодолимо, а с другой, в науке существует и твердое ядро собственно научного содержания, хотя накладываемые им ограничения неоднозначны и оставляют достаточно большое пространство, в котором может проявиться влияние чисто человеческих факторов. Развитие науки осуществляется через достижение постоянных компромиссов между теми и другими детерминантами. Это возможно, потому что и те, и другие многообразны и внутри каждой из групп можно найти противоположные факторы.
Эту мысль авторы развивают на конкретном примере исследований (в которых участвовал и сам М.Каллон) возможности внедрения аквакультуры, а именно искусственного разведения устриц в
заливах на атлантическом побережье Франции (АК). После того как трое ученых (и Каллон в их числе) выдвинули эту идею, им пришлось заняться созданием соответствующего социального контекста и социального запроса.
Основная мысль статьи состоит в том, что наука и технология предлагают новые продукты, на которые еще нет запроса и не сложилась потребность. Однако, если нет запроса и потребности, то не будет и финансирования: "Технология предполагает, а контексты располагают" (с.69).
Поэтому ученые, о которых повествуется в статье, предварительно занялись созданием той сложной сети отношений, без которой было невозможно проведение собственно исследовательской работы. Это и составило предысторию их лаборатории.
Суть их деятельности авторы описывают с помощью ключевого понятия "перевод". Трое ученых обеспечили участие четырех важнейших социальных групп и благосклонное непротивление пятой в той мере, в какой им удалось доказать, что они имеют интересы, которые "самом деле" (операция перевода) требуют исследования возможностей АК. Этими группами были: 1) организации, занятые финансированием исследований по оценке морских ресурсов; 2) французы- потребители устриц; 3) местные органы власти в районах исследований; 4) моряки, занимающиеся ловлей устриц; 5) научное сообщество океанологов. "Перевод" осуществлялся в ходе переговоров, в которых ученые имели дело, разумеется, не с социальной группой как таковой, а с ее представителями. В случае французских потребителей устриц функцию представителей играли материалы вроде статистических таблиц. "Одними и теми же действиями исследователи определили и содержание своего проекта, и его контекст. Парадоксально, но можно сказать, что именно устрицы и их разведение (содержание проекта) организовали контекст реализации проекта... Без них и без надежды на возможность контролировать их воспроизводство контекст не возник бы" (с.83).
Обращение к социальной группе через ее представителей опирается на предпосылку единства интересов. В одних случаях эта
предпосылка обоснована, в других - нет. Она оказалась неправомерной в случае моряков и самих устриц: моряки неоднородны по своему поведению, представлению о своих интересах и степени подчинения своему профсоюзу, а устрицы делятся на группы, одни из которых прикрепляются к сетям, а другие - нет, а также на возрастные группы, которые и определяют воспроизводство популяции и ограниченность или неограниченность их ресурса. Авторы подробно описывают деятельность по подключению моряков и устриц к своему проекту, в ходе которой приходилось постоянно изучать все более и более тонкую структуру указанных групп. В результате выяснилось, что устриц одомашнить проще, чем моряков.
Тему сложной сети отношений, без которых не может существовать современная лаборатория, продолжает статья Дж.Ло "Лаборатория и ее сети", где подробно рассматривается повседневная жизнь лаборатории, исследующей степень поглощения некоторого полимера различными тканями и органами крыс. Лаборатория нуждается в большом числе разнообразных ресурсов: вода, газ, электричество, финансирование, оборудование, реактивы, крысы. Ее руководитель должен постоянно осуществлять деятельность по установлению соответствующих связей, чтобы в срок получать все необходимое. При этом он входит в различные социальные контексты и должен удовлетворять их нормативам: например, не причинять крысам мучений сверх необходимости или соблюдать правила транспортировки и хранения радиоактивных веществ. Чтобы удовлетворить любую комиссию из любой инстанции (будь то охрана животных или контроль за хранением радиоактивных препаратов), сотрудники лаборатории должны тщательно вести дневники. Тщательность и аккуратность записей нужны и для того, чтобы группа сама не запуталась в том, что сделано и что предстоит сделать. Автор делает вывод, что современный ученый-руководитель лаборатории представляет собой новый тип ученого - "ученый-менеджер". Он "организует и соединяет в своей лаборатории в одно сложное целое разнородные элементы" (с.132). Современный ученый-менеджер отличается от ученого классического
типа именно владением искусством организации. Из разнородных элементов "контекста" ученый-менеджер создает в своей лаборатории новые объекты. Данный процесс описывается автором в терминах "перевод". Так, в описываемой лаборатории крысы, их кровь и органы переводятся в колонки цифр, которые, в свою очередь, переводятся в следующий тип объектов, называемый результатами.
По мнению автора, внимательный взгляд на деятельность современной лаборатории позволяет осознать, что многие различения, проводимые классической эпистемологией, не соответствуют научной практике. Таковы, например, различение контекста открытия и контекста обоснования, теории и эксперимента. И одна сторона противопоставления, и другая в равной мере являются частями одной и той же сети, сплетаемой в лаборатории из разнородных элементов. Нарисованный в статье образ лаборатории призван заменить представление классической эпистемологии о науке как совокупности рассуждений, подчиняющихся определенным специфическим правилам. "Вместо того чтобы искать предполагаемые универсальные правила, которые бы объяснили правильность и успех некоторого вывода, надо изучать то, каким образом факт конструируется в лаборатории и как удается заинтересовать им читателей, коллег-ученых и органы финансирования" (с.147).
Ари Рип (профессор ун-та Турента, Голландия) и Петер Грёнвеген (научный сотрудник ун-та Лейдена, Голландии) в статье "Научные факты перед лицом политики" задают вопрос о том, что происходит, когда ученые видят, как их работу обсуждают и используют вне их научного сообщества. Авторы рассматривают ряд примеров: установление в Голландии нормы предельно допустимого содержания формальдегида и диоксина, изменение нормативов предельно допустимого содержания радиоактивных веществ в мясе (Норвегия) после катастрофы на Чернобыльской АЭС, распространение дискуссий и озабоченности по поводу озоновой дыры, - и делают общий вывод: "Выработка и изменение норм зависят от ситуации" (с .160). Ученые склонны подчеркивать предположительность своих выводов, необходимую
осторожность при их формулировке и интерпретации и т.п. Однако, выступая в роли экспертов и взаимодействуя с политиками, бизнесменами и общественными движениями, они ведут себя как "рационалисты-прагматики" (с.154) и принимают определенные решения: например, объявляют норму содержания в пище или воздухе вредного для здоровья вещества несмотря на недостаточность данных или проблематичность выводов с теоретической точки зрения. При этом ученые оказываются в гуще борьбы политических и экономических интересов: «Производство "научных фактов", предназначенных для широкой публики, определяется давлением и ограничениями, исходящими от политических сил не в меньшей мере, чем от экспериментов в собственном смысле слова... Вот почему невозможно отделить сферу фактов от сферы оценок, бесполезно даже пытаться противопоставлять друг другу эти сферы" (с.161). Так, проблема озоновой дыры и ответственности за нее именно фреона представляется авторам далекой от ясности и определенности. Атмосферные явления вообще дело тонкое, и окончательное установление фактов, тем более -оказывающих решающее воздействие - весьма и весьма затруднительно. Роулэнд и Молина, сделавшие вывод об истончении озонового слоя под воздействием фреона, использовали одномерную модель атмосферных процессов - движение атмосферных газов по вертикали, игнорируя то обстоятельство, что атмосфера на экваторе существенно отличается от атмосферы на полюсе. Некоторые правительства (например, в США) и общественные группы (например, экологические движения), заинтересованные в том, чтобы предпринять немедленные меры и тем самым расширить сферу своего влияния, удовольствовались выводами одномерной модели. Другие правительства, например в Великобритании или в скандинавских странах, менее заинтересованные в немедленном проявлении своей активности, сочли, что следует сначала углубить степень понимания проблемы и поддержали разработку двухмерных моделей.
Таким образом, делают вывод авторы, конструирование "научных фактов" есть синтез самых разнообразных элементов, в число которых
входят и протоколы экспериментов и наблюдений, и оценка степени риска, и точка зрения определенных групп давления. Все эти элементы, соединяясь, придают факту определенность и окончательность: "Трудно и даже напрасно пытаться отделить научное от социального" (с.171), и это следует учитывать, рассматривая положение науки в современном обществе.
М.Каллон в статье "Агония одной лаборатории" подвергает критике эпистемологию и философию науки за противопоставление контекста открытия и контекста обоснования и за то, что "философия науки и эпистемология в течение длительного времени предпочитали игнорировать материальную работу ученых и рассматривали их деятельность исключительно как интеллектуальную активность, состоящую в построении теорий" (с. 173). "В течение долгого времени социологи тоже участвовали в этой мистификации, описывая научные институты, их нормы, ценности и общие формы организации -невидимые колледжи, научные сообщества. Они изображали исследователей свободными от какой бы то ни было организационной фиксации" (с.174).
Разочаровавшись в подходах как философии, так и социологии науки, автор провозглашает создание новой дисциплины - "антропологии науки", которая ставит в центр рассмотрения лабораторию как место, где учение заняты материальным производством знания. Более конкретно, Каллон рассматривает историю лаборатории Борегара (Beauregard), в которой проводились исследования электролиза с целью облегчения решения энергетической проблемы. Одно время этот подход оценивался как национальный приоритет, ибо в нем виделся путь к выходу из энергетического кризиса. Однако в конце концов он не оправдал возлагавшихся на него надежд, что привело к "агонии" лаборатории. Описывая все перипетии этой истории, автор проводит мысль, что если наука может существовать только в определенной сети социальных связей и отношений, если должен быть "социальный заказ" на ее результаты (иначе не будет никакого финансирования), то руководители лабораторий и исследовательских центров сами являются
_46_
активными создателями таких сетей. Они вступают в контакты с политическими и финансовыми структурами, структурами управления и финансирования науки, "переводя" интересы и потребности каких-то влиятельных групп в этих структурах на язык своей проблематики. Например, руководитель лаборатории убеждает руководителя фонда А, что данная лаборатория исследует нечто такое, что в случае успеха позволит финансирующему ее фонду стать более влиятельным, чем фонд В. Коммуникация и переговоры между заинтересованными лицами формируют имидж, будто именно данные исследования являются самыми перспективными из всех современных подходов к решению поставленной проблемы. Каллон рассматривает руководителей лабораторий и исследовательских групп как организаторов совместных усилий политических, административных, финансовых структур. В ходе работы первоначальные задумки могут оказаться бесперспективными. Они модифицируются, к работе привлекаются новые люди, с иными подходами и взглядами на вещи. Вследствие этого в исходно единой лаборатории возникают несколько "центров влияния". Если ни один из них не добивается успеха в реализации своего подхода, то все структуры власти и влияния в лаборатории приходят в хаотическое состояние. Такая лаборатория уже не может создавать факты и организовывать сети их поддержки. Наступает агония лаборатории.
З.А. Сокулер
