CC BY
12
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
4
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,8 рефераты 96.04.001-96.04.024
МОСКВА 1996
основополагающим правом в бэконовском обществе было право каждого овладевать знанием, чтобы каждый "смертный" мог становиться "героем" и, значит, "богом". Так что бэконовский политический проект - это в сущности доктрина общества как прав человека, доктрина правового общества. Эта доктрина-утопия в принципе воплотилась в "технологичности" и демократизме современной цивилизации. И что же тогда такое политическая наука, политическая реальность, рожденные утопией? Как таковые они беспредметны и действительно способны лишь указать на "солнце", только отсветом которого являются. По сути дела вся общественная жизнь, или, в терминологии Макиавелли, "политика", -это столько же реализм, сколько утопизм.
АЛЛли-заде
96.04.010. ШЕЙПИН С., БЭРНС Б. ДАРВИН И СОЦИАЛЬНЫЙ ДАРВИНИЗМ: ЧИСТОТА И ИСТОРИЯ.
SHAPIN S., BARNES В. Darwin and social darwinism: Purity and history // Natural order: Historical studies of scientific culture / Ed. by Barnes B. a. Shapin S. - Beverly Hills; L., 1992. - P. 125-142.
Анализируя посвященные учению Ч.Дарвина историографические работы, авторы, сотрудники Эдинбургского университета, отмечают излишний психологизм большинства таких исследований, мешающий увидеть дарвиновские идеи в их конкретном социокультурном контексте.
На фоне неувядающего интереса к изучению вклада Ч.Дарвина в естественнонаучное знание, пишут они, особого внимания заслуживают разработки по социальному дарвинизму, суть которого состоит в использовании основных понятий эволюционной теории -борьбы за существование и естественного отбора - для оправдания (существующего или желаемого) социального порядка. "И индивидуалисты, и милитаристы, и расисты, и марксисты, - отмечает в этой связи К.Гиллиспи, - все обнаруживали идеологический
8-3521
комфорт в дарвиновских воззрениях" (цит. по: с. 125). А Р.Янг добавляет, что "понятие эволюции призывается для поддержки каких угодно политических и идеологических позиций - от наиболее реакционных до наиболее прогрессивных" (цит. по: с. 125).
Однако, подчеркивают авторы, анализ литературы, так или иначе поднимающей тему социального дарвинизма, показывает, что историков науки интересует не социальный дарвинизм как таковой, а мера ответственности Дарвина за то, что его теория стала служить идеологическим целям. Тем самым они ставят вопрос о "чистоте" генезиса дарвиновской теории, усматривая возможность "защиты" автора "Происхождения видов" в гарантии внутренней чистоты (собственные мотивы Дарвина были безупречны и не таили в себе идеологического порока), чистоты происхождения (внешние влияния - в частности, влияние Мальтуса - не имели идеологического характера) и чистоты теоретической истины (сама по себе эволюционная теория не содержала возможности идеологического ее применения).
Подобная защита Дарвина, отмечают авторы, характерна для подавляющего большинства исследователей социального дарвинизма. Так, Г.де Беер, во-первых, полагает, что "точка зрения, согласно которой Дарвин пришел к идее естественного отбора благодаря социальным и экономическим условиям викторианской Англии, лишена основания" (цит. по: с. 129). Во-вторых, он убежден, что Дарвин не только ничего не заимствовал у Мальтуса, но и не мог этого сделать в принципе, ибо у последнего "не было и самой незначительной идеи о естественном отборе и эволюции” (цит. по: с. 129). Таким образом, "Дарвин провозглашается свободным от подозрительных мотивов Мальтуса, поскольку дарвиновский "долг" Мальтусу таков, что сам Мальтус ничего о нем не знал" (с. 129).
Несколько иначе строит свою аргументацию Г.Гиммельфарб. Признавая влияние Мальтуса на Дарвина реальным, но не допуская возможности детерминации "чисто научной теории" экономическими и политическими факторами, она "восстанавливает" чистоту
происхождения эволюционной теории утверждением, будто влияние Мальтуса было исключительно научным, ибо, хотя Мальтус и политэконом по профессии, свою концепцию народонаселения он вывел из анализа природных явлений. "Понятие борьбы за существование... является несомненным долгом Дарвина Мальтусу. Что же касается... интерпретации и использования данного понятия, то Мальтус не несет здесь ответственности. Вывод, что в этой "борьбе за существование" сильный побеждает, а слабый терпит неудачу, не был ни собственным убеждением Мальтуса, ни результатом его аргументации... Вероятно, сам Мальтус пришел бы в немалое беспокойство, узнай он, какое употребление нашли его идеи” (цит. по: с. 130).
Наиболее развернутую защиту чистоты дарвиновской теории представил, полагают авторы, антрополог Д.Фримэн. По его мнению, чистота происхождения эволюционной концепции гарантируется тем, что идея естественного отбора возникла у Дарвина до его знакомства с работами Мальтуса. Собственное же признание Дарвина о влиянии на него этих работ слишком великодушно -чтение их помогло ему лишь облечь свою идею в строгую логическую форму. Далее Д.Фримэн сообщает о "внутренней чистоте" Дарвина, утверждая, что в отличие от спекулятивного и дедуктивного Г.Спенсера, Дарвин был озабочен только фактуальным основанием и обоснованными выводами из фактов, свидетельством чего служит трезвое неприятие им концепции Ламарка. Чистота же теоретической истины следует, по мнению Д.Фримэна, из того обстоятельства, что теория Дарвина была подлинно научной и не содержала, в отличие от спенсеровского труда, предпосылок ее идеологического использования.
Еще одним толкователем учения Дарвина, продолжают авторы, выступил Дж.Роджерс. Хотя последний и подчеркивает, что было бы ошибкой игнорировать в дарвиновском труде некоторую почву для социального дарвинизма, однако, на его взгляд, этот эффект носит случайный характер, всецело обязанный 8*
метафорическому способу Дарвина выражать ключевые понятия своей теории. "Дарвин, - утверждает Дж.Роджерс, - испытывал обычную для первооткрывателя трудность изменения существующего словаря при описании новых явлений. И заимствуя у Мальтуса и Спенсера расхожие метафоры, он лишь усложнил отграничение своего открытия от устаревших образцов социального мышления" (цит. по: с. 131). Иначе говоря, "дарвиновские понятия борьбы за существование и естественного отбора демонстрируют неудачу выразить научную теорию на абсолютно нейтральном языке" (с. 131). Соответственно, долг Дарвина Мальтусу заключается в метафорической, т.е. простой лингвистической орнаментировке, которая должна быть противопоставлена тому, в чем Дарвин был "реально убежден", чем являлась его теория "в действительности".
С подходом Дж.Роджерса перекликается позиция К.Гиллиспи, который рассматривает научные идеи как некий род платоновских сущностей. Согласно К.Гиллиспи, язык, на котором Дарвин предпочитал выражать свои идеи - язык борьбы и конфликта, -"невозможен для француза, немца или даже англичанина любого другого поколения" (цит. по: с. 133). Однако теория эволюции, будучи облечена в социальную и экономическую терминологию викторианской эпохи, не теряет своей научности. Научные идеи, продолжает К.Гиллиспи, не может испортить идиома,в которой они выражены: идиома,с точки зрения культуры, случайна, преходяща; наука же вне времени и контекстов. Отвечать за социальный дарвинизм - это предрассудок тех, кто неправильно понимает роль языка в передачи сущности научной истины. "Дарвин не мог останавливаться на каждом шагу, чтобы объяснять самого себя" (цит. по: с. 133).
Среди защитников чистоты намерений Дарвина, пишут авторы, едва слышны голоса оппонентов и, в частности, американского антрополога М.Харриса, который приписывает Дарвину весьма непривлекательные мотивы: будто бы последний был радикальным детерминистом, глубоко преданным идеологии
невмешательства и, подобно Г.Спенсеру, подходившим к биологическим явлениям с социальными мерками. Словом, вслед за А.Шпенглером и Ф.Ницше М.Харрис недвусмысленно связывает дарвиновскую теорию с "атмосферой английской фабрики",а мотивы Дарвина - с мотивами фабрикантов (с.133).
Однако, подчеркивают авторы, и те, кто отстаивает чистоту мотивов Дарвина, и те, кто считает его ответственным за социальный дарвинизм, одинаково преданны концепции "чистой науки". Поскольку данная концепция предполагает оценку мотивов научной деятельности с точки зрения их безупречности, то сторонники девиза "чистой науки” склонны рассматривать убеждения и мотивы ученых не как некую историческую необходимость, а как случайные, вневременные психологические состояния того или иного индивидуума. В итоге дискуссия об ответственности Дарвина за социальный дарвинизм оказывается бесплодной именно из-за сложности отождествления психологических состояний. Эту сложность авторы иллюстрируют следующим образом. Обычно сама по себе дарвиновская теория представляется лишенной каких бы то ни было социальных императивов. Тем не менее этот "факт” никоим образом не исключает возможности приписать Дарвину "идеологические" мотивы. Например, Дарвин был сторонником "социальной эволюции", но поняв, что откровенное изложение такой позиции приведет к противоположному эффекту, он облек свое "идеологическое" понимание в форму "свободного от ценностей" естественнонаучного языка; в результате "Происхождение видов" следует рассматривать уловкой в идеологической игре. И такое объяснение невозможно ни доказать, ни опровергнуть ( с. 139 - Авт.).
Неуловимость психологических состояний, продолжают авторы, должна предостеречь историков науки от увлечения мотивировать творческую деятельность подобным образом. Обычное в этом случае возражение состоит в том, что историография науки не может обойтись без описания (при всей. его трудности и неблагодарности) "внутренней убежденности" творческих гениев.
Однако, полагают авторы, альтернативный путь историографической практики все же существует, и суть его - в ином понимании мотивов деятельности, чем это обычно принято. Так, утверждают они, мы должны, вслед за Ч.Миллсом, рассматривать мотив не как психологическое состояние убежденности, непосредственно определяющее конкретное содержание последующего поведения, а как информацию, делающую поведение разумным с точки зрения принятых в данном сообществе социальных установок (с. 136).
Иначе говоря, приписать наблюдаемому поведению мотив -значит сделать его социально "узнаваемым" действием. Подобным образом приписывание мотивов тому или иному ученому означает представление его деятельности как фрагмента, или образца современной ему культуры. Словом, альтернативной историографии, тяготеющей к психологизму, является историографическая практика, решающая проблему социальной детерминации научного знания. Конкретно, эта практика может представлять традиционные процедуры сравнения текстов, например, такие процедуры "позволяют детально выявить связь работы данного автора с работами других и тем самым воспроизвести образец связи. И если исследуются работы все большего числа авторов, то выявляемый образец все ближе подходит к образцу писательской культуры, доминирующему в данную историческую эпоху. В частности, таким путем возможно отождествление культурного направления, которое обычно называют "научным натурализмом” и связывают с именем Дарвина" (с. 137).
Прецедентом подобного культурологического подхода авторы считают исследования П.Форциммера, стремящегося выявить сходство и различие между понятиями Дарвина и других натуралистов, в частности, между дарвиновскими "геммулами" и спенсеровскими "физиологическими единицами", чтобы ответить на вопрос, в какой мере Дарвин мог использовать работу Г.Спенсера в развитии своей теории пангенезиса. Причем характерно, что данный анализ отличается полным равнодушием к проблеме "чистоты"
дарвиновского учения. И это не случайно, ибо если мы попытаемся рассмотреть дискуссию об ответственности Дарвина за социальный дарвинизм с культурологических позиций, то увидим, что желание продемонстрировать чистоту дарвиновских мотивов окажется не чем иным, как стремлением представить Дарвина воплощением современного ему идеала ученого. Точно так же влияние Мальтуса на Дарвина следует тогда понимать не в смысле зависимости конкретного содержания убеждений одного человека от убеждений другого, а как равную причастность обоих одному и'тому же времени, одним и тем же общим принципам постановки и решения проблем.
Однако, продолжают авторы, при всей плодотворности усилий П.Форциммера и других (например, Р.Олби и Г.Джейсона) в этом направлении, их работы лишь в тенденции могут быть названы культурологической историографией дарвиновского наследия. Вместе с тем уже сейчас существует литература, хотя и очень немногочисленная, где творчество Дарвина вполне сознательно исследуется именно в культурологическом ключе. Так, Р.Янг рассматривает эволюционизм Дарвина в общем контексте эволюционистского мышления, характерного, на его взгляд, для британской культуры викторианского периода. Р.Янг убежден, что Дарвин, как создатель эволюционной теории, является лишь одним из лидеров направления, которому принадлежат Г.Спенсер, А.Уоллес, Т.Гексли и др., чьи работы "были частью широкого культурного движения, занимавшегося проблемами народонаселения, геологии, френологии, психологии и теологии -движения, провозласившего необходимость натуралистического подхода к понятиям "земля", "жизнь", "человек” (цит. по: с. 138). Р.Янгу вторит Дж.Грини, выявляющий культурный контекст дарвиновской деятельности, внутри которого "сплав биологического и социального выгладит естественным" (цит. по: с. 138). Но наиболее интересной представляется ав’горам работа Г.Гейла, в которой тот, анализируя культурный климат викторианской Англии, отмечает, что "это был период, когда научные, интеллектуальные, культурные,
социальные и религиозные интересы были трудно разделимы и... мы должны думать не столько о "влиянии" Мальтуса на Дарвина, сколько об использовании Дарвиным общих для всех ученых плодов культурного развития" )цит. по: с. 140).
"Ни один ученый, как бы он ни был уединен, - пишут авторы в заключение, - не способен изобрести свою собственную культуру, свой собственный язык. Мы думаем и действуем на основе наследия, которое предоставляет нам наша культура... мы лишь развиваем эту культуру, создавая тем самым основу для будущих поколений. Нет оснований трактовать Дарвина, Ньютона, да и любого другого ученого, как исключение. Использовать культурное наследие для построения научных теорий - значит быть лишь внимательным наблюдателем того, что происходит" (с. 142).
АЛ.Али-заде
