CC BY
12
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
2
издается с 1973 г. •ыходит 4 раза в год индекс РЖ 1 индекс серии 1,7 рефераты 96.02.001-96.02.019
МОСКВА 1996
Общее обозрение "серебряного века" русской литературы дополнено в книге отдельными критическими очерками о творчестве А. А. Блока, К. Д. Бальмонта, А. А. Ахматовой, М. И. Цветаевой. В них приводятся биографические данные о поэтах, анализируется и оценивается их художественное наследие
Делая обобщающее заключение, А. П. Черников приводит суждение А М. Горького о русской литературе XIX в: "В России каждый писатель был воистину и резко индивидуален, но всех объединяло одно упорное стремление — понять, почувствовать, догадаться о будущем страны, о судьбе ее народа, об ее роли на земле" (с. 259). То же с полным правом можно сказать и о литературе "серебряного века", по-своему продолжавшей и развивавшей традиции великих предшественников и учителей.
Е. Ф. Трущенко
96.02.005. ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ: Материалы и публикации / Сост. Котрелев Н. В. // Новое лит. обозрение. — М., 1994 .— № 10 .— С. 1-312.
Настоящий выпуск журнала "Новое литературное обозрение" полностью отведен творчеству и литературным взаимосвязям поэта-символиста, теоретика искусства, философа Вяч. Иванова. Он, как пишет в своей преамбуле к материалам номера Н. Котрелев, принадлежит к числу тех художников, чей целостный образ в значительной мере является результатом его целенаправленного мыслительного усилия. "Возможно, важнейшее его (Вяч. Иванова) произведение — его легенда о самом себе" (с. 6). Один из аспектов данного коллективного исследования — документирование истории становления "мифа о поэте", "наложение биографии на автобиографию" (там же).
Публикуются неизвестные стихотворения и переводы Вяч. Иванова из рукописей Римского архива, его статьи, лекции, рецензии, переписка поэт'а с С. К. Маковским (публикация Н. А. Богомолова и С. С. Гречишкина); вступительная статья Н. А. Богомолова, комментарий Н. А. Богомолова и О. А. Кузнецовой), с. В. Э. Мейерхольдом и 3, Н. Райх (письма относятся к середине 20-х годов — публикация II. В. Котрелева и Ф. Мальковати), отдельные письма Вяч. Иванова академику С. Ф. Ольденбургу (публикация Г. Бонгард-Левина), писателю Б. Зайцеву (публикация Ж. Шерона), письма к нему поэта и прозаика А. А. Кондратьева (публикация Н. А. Богомолова), ученого-археолога Б. М. Зубакина (публикация Стефано Гардзонио), а также некоторые другие не известные ранее документы, выявляющие контекст эпохи, когда протекала деятельность Вяч. Иванова.
С. И. Субботин анализирует живые свидетельства о Вяч. Иванове,
содержащиеся в дневниках, записных книжках и письмах П. А. Журо-ва (1885-1987) — педагога и поэта, человека, не чуждого символистской среде и духовным веяниям начала XX в.
Представляют, в частности, интерес переданные А. Журовым суждения Вяч, Иванова о символизме, проясняющие некоторые позиции по этой теме, известные читателям его философских и литературоведческих трудов. Вяч. Иванов среди современников называл символистами лишь троих - Блока, себя и Анленского. Брюсов, по его мнению, позитивен, не тонок, эклектичен Основы символизма Вяч. Иванов объяснил так: художественный образ подобно звуку имеет свои "обер-образы" (по аналогии с обертонами). Под влиянием сотворенного поэтом образа в душе чита теля возникает как бы добавочный образ, идея — они раскрывают "реальнейшее в реальном".
Вяч. Иванов, вспоминал П. Журов, говорил и о французском символизме — это передача субъективных настроений подчеркнуто необычными образами, непривычными сплетениями слов и т. д. Но истинный символизм выражается в поэтическом творчестве, которое путем переживания, "душевной актуальностью" позволяет выявить сущее в искусстве. Участник молодых петербургских кружков начала века, но мнению Вяч. Иванова, ушли от концепции искусства-образа, попытались' выставить свои психопоэтические отправные позиции, запутавшись в этих попытках.
В корне всякого поэтического творчества, говорил Вяч. Иванов, лежит мистика — вера в действительное бытие Бога, души, трансцендентного начала. Нет "ни одного великого не-мистического поэта". Лишь двое вызывали у Вяч. Иванова сомнение — Чехов и Бунин. Бунина он отверг как поэта и ценил как стилиста-прозаика. В Чехове есть тоска но иному миру и принятию мира сущего ( Вишневый сад") Поэтому Вяч. Иванов смотрел на классика с сомнением.
Среди других материалов напечатаны воспоминания литератора символистского круга С. В. Троцкого (1880-1942). С середины 1900-х годов он стал постоянным посетителем квартиры Ивановых в Петербурге и слушателем, наблюдателем, участником многолюдных еженедельных собраний у Вяч. Иванова. С. Троцкий признавал себя ду ховным учеником поэта-символиста и все свои творческие упования связывал с благотворным воздействием учителя.
Второй этап взаимоотношений С. Троцкого и Вяч. Иванова приходился уже на послереволюционные годы. Оказавшийся в 1916-1917 гг. на юге страны, С. Троцкий расценил установление нового порядка как губительную катастрофу, противостоять которой можно только верностью непреходящим духовным заветам. В квартире Вяч. Иванова в Баку он обрел приют и проживал под одной крышей с поэтом вплоть до отъезда Иванова в Москву в 1924 г. Маем 1924 г. датировано стихо-
творение Вяч. Иванова "Ио" — одно из немногочисленных написанных после революции, в автографе посвященное С. Троцкому. Последний жил в Азербайджане почти все оставшиеся свои годы. В 1037 г. он был репрессирован, умер в Узбекистане через пять лет.
За работу над воспоминаниями С. Троцкий взялся после того, как завязались его отношения с Центральным литературным музеем и его директором В. Д. Бонч-Бруевичем. Посредником в этом деле послужил В. А. Мануйлов, историк русской литературы, друг и ученик Вяч. Иванова, хорошо знавший С. Троцкого еще со времени их совместного участия в бакинском литературном содружестве "Чаша". По заказу Бонч-Бруевича С. Троцкий предпринял для Литературного музея некоторые архивные разыскания, и эта работа послужила ему определенным стимулом для написания собственных мемуаров. Они были закончены летом 1934 г. По всей вероятности, их текст так и не был передан в музей по ряду субъективных и объективных причин. Публикуемые ныне в "Новом литературном обозрении" воспоминания были сохранены в собрании В. А. Мануйлова (1903-1987) и согласно его воле предоставлены публикатору.
Помимо фактов литературной жизни начала века, их анализа и оценки, интересны с точки зрения психологии восприятия конкретные замечания С. Троцкого о символизме, к которому, как писал мемуарист, его тянуло с юности. Дело было не в искусстве для искусства, писал он, а в свободе. Строгость форм "должна была очертить тонко и четко прекрасное лицо свободы" (с. 47). Прежде всего символистам хотелось избавиться от хроникерства в литературе: "отражать, запечатлевать текущий момент общественной Жизни" унизительно для искусства, хотя этот процесс все равно присутствует в творчестве. Из таких мыслей, по логике С.Троцкого, и возник символизм. Пристально глядя на форму, художники нового направления не могли не видать, что пользуясь "хроникерскими", временными приемами, поэт заставляет их "просвечиваться" какими-то большими, постоянными величинами. Отсюда полшага до вечного философского, мистико-религиозного
Символистов называл неохристианами. Действительно, писал мемуарист, их христианство казалось новым сравнительно с "поповским", слащаво-прописным и "подозрительно гибким" каноническим христианством. Религиозность символистов можно было бы назвать воинствующей, но не в смысле завоевания прозелитов, а в смысле отважной борьбы с основами неверия и скептицизма. Иногда символисты могли показаться еретиками или сектантами, но против того и другого они по духу своему восставали, утверждая вселенское начало христианства, но и его эзотеризм; соединяя религию с истинами научного характера, они как бы охраняли свою веру от невежества, адресуясь только к "посвященным".
Неразрывно связывался с теорией символизма вопрос о звании поэта. С одной стороны, в поэтическом творчестве виделись возможности несравненно более высокие, чем только стихотворчество. Но недаром именно в недрах символизма возникали "начатки" акмеизма, знаменовавшего отказ от звания жреца и пророка и признававшего за поэтом право "петь произвольно, безответственно". Об этом размышлял и ТЬч. Иванов при всей его приверженности символизму в широком смысле.
С. Троцкий отмечал редкую поэтическую зоркость Вяч. Иванова. Хотя бы мимолетное, но характерное движение, образ, звук впечатляли его, и он переживал, размышлял, лелеял это впечатление. Вкус его был строг, и он признавался, что крайне мало есть книг и произведений искусства, которое всецело нравятся ему. Это не мешало ему хвалить те вещи, в которых хотя бы частично искрились поэтическая правда и мастерство.
С. Троцкий свидетельствовал, что Вяч. Иванов выше всего ценил отношение к себе как к поэту, хотя его стихи трудны для восприятия. Силой фантазии и проникновения в глубь вещей близкий эллинизму, он этим отчуждался от современности; то, что было для него живым словом или образом, другим чудилось "филологией". Однако надо было прослушать хотя бы несколько строк его стихов в собственном чтении поэта, прослушать внутренне просто, совершенно непредвзято, но с острым вниманием — тогда будто вспыхивала особая, доселе скрытая красота, все становилось ясным, гармоничным, свободным, строгим, ритмичным, истинно поэтичным. С. Троцкий приводил слова Вяч. Иванова о том, что поэт должен победить слушателей, открыть им новые возможности восприятия, заставить полюбить свое творение.
В. Проскурина прослеживает историю создания и анализирует содержание домашнего рукописного журнала "Бульвар и Переулок", где участвовал в период своего пребывания в Москве Вяч. Иванов. Журнал стихийно возник в первую военную зиму 1914-1915 г. и объединил нескольких философов и литераторов, связанных узами дружеских и семейных отношений.
Арбат, примыкающие к нему бульвары (Новинский, Смоленский, Пречистенский, Зубовский) и переулки (Никольский, Большой Вла-сьевский, Кречетниковский и др.) становились новым культурным ло-кусом, где разворачивался бытовой и литературно-философский сюжет московской жизни. При этом обыгрывалось противопоставление "бульварочников" и "переулочников" как носителей противоположных позиций участников журнала.
Привлекает внимание объявление о выходе "Бульвара и Переулка", написанное Ю. Бальтрушайтисом — поэтом, близким Вяч. Иванову
и его семье. Выразительна двойная дефиниция издания: оно, с одной стороны, названо "критико-догматическим органом самообозрения", а с другой — "журналом для семейного чтения". Первая дефиниция, пишет В. Проскурина, целила в полемический характер журнала, становившегося ареной для взаимных шутливых "разбирательств" и автопародий. Вторая говорила об эзотеризме издания, о его духе "für wenige", о его сугубо внутреннем пользовании. Здесь же указывались имена участников журнала: Вяч. Иванов, Н. Бердяев, В. Эрн, М. Гер-шензон, сестры Герцык, С. Булгаков, Л. Шестов и др.
Толчком к внутрижурнальной полемике, да и к жизни журнала как таковой, стал вечер в Политехническом музее, устроенный в октябре 1914 г. московским Религиозно-философским обществом. Помимо про-, чих, с докладами выступали С. Булгаков, Вяч. Иванов, В. Эрн. Общая антигерманская направленность заседания в словесных эскападах темпераментных полемистов получила заостренно-парадоксальную форму. То, что Вяч. Иванов именовал кризисом германской культуры, у Эрна превращалось в единый — ложный путь развития, заданный всем ходом германской цивилизации. Реформация, протестантизм, философия Канта оказывались у русских философов виновниками современного милитаризма: произошло "убиение Сущего в воле" и "убиение Сущего в разуме", как называл это Эрн. Для него, убежденного антикантианца, история представала в виде арены битвы между "Рацио" (Запад) и "Логосом" (Россия), и здесь на помощь России мобилизовы-вался весь арсенал славянофильской риторики. "Время славянофильствует", — прокламировал В. Эрн в одной из лекций.
Позиция Вяч. Иванова была тоньше, сдержаннее, предполагала она и ряд существенных корректив по отношению к воззрениям В. Эрна. Славянофильство Иванова всегда побеждалось внутренним эстетизмом, и эта укорененность в толщах мировой культуры, это "очарование отраженных культур", по выражению Н. Бердяева, оттеняли эрновскую публицистическую одноплановость. В своих выступлениях Вяч. Иванов продемонстрировал, что обладание такой, как у него, культурной памятью может служить противоядием от националистического и шовинистического соблазна. Вяч. Иванов говорил о России не как о ретроспективной утопии, а как о Руси "умопостигаемой", высвобождающей свою "сокровенную реальность" из плена опутавших ее чар протестантского мира.
Н. Бердяев выступал против суждений того и другого лекторов, предупреждая об опасности возрождения "слишком временного" , преходящего и "старого" в славянофильстве — того, что не служит делу мира, а лишь разжигает страсти и злобу. Гершензон и Шестов были в этой ситуации на стороне Бердяева. Полемика не мешала их дружеским отношениям, диалог велся как бы с помощью единого куль-
турного кода. Только люди, говорившие "на одном языке", спаянные внутренней общностью, смогли осуществить столь экстравагантное предприятие, как "домашний" журнал "Бульвар и Переулок", затеянный в самый разгар полемики начала 1915 г.
"Свежее" ее восприятие отразилось, в частности, в пародийно-шу-точном стихотворении Вяч. Иванова "Бедный Викинг", адресованном В. Эрну. Это перепев пушкинского "Рыцаря бедного". Однако ни пушкинский текст, ни сама фигура Эрна не подвергались комическому снижению, тем более, что влияние Эрна на Вяч. Иванова было велико и не прошло незамеченным. По сути, жизнь и духовная биография Эрна, зашифрованные в строках стихотворения, берутся под защиту, а осмеянию в конечном счете подвергаются враги философа. Некоторые детали контекста позволяют В. Проскуриной расшифровать этот эзотерический текст, рассчитанный на узкий круг друзей.
Своеобразным дополнением к стихотворению Вяч. Иванова послужило сочинению самого В. Эрна "Бульварная Пресса и Переулочная Точка Зрения" . В качестве персонажей пародийных "объявлений" выступали все литературно-философские оппоненты автора. Ситуация интеллигентской "кружковости" подчеркивается "местным колоритом" шуток, ироническим обыгрыванием характерных черт оппонентов, введением шарады в конце текста и т. д.
Оппозиция "Иванов — Бердяев" оказалась в центре статьи М. Гер-шензона "Теория словесности", где сам эпиграф из "Письма о пользе Стекла" М. Ломоносова задавал тон всему тексту, отсылая читавших его к традиции филологических "забав", шутливых азбук, персонифицировавших буквальные значения и восходящих к античным образцам. Само же имя Ломоносова должно было придать кружковой "теории словесности" иронический оттенок. Ирония сплеталась с высокой ученостью, позволял повысить статус "разговора о словах" до статуса "разговора о естестве". В качестве формулы описания стиля М. Гер-шензон брал фразу, рассматривая ее как семью со своим укладом, особой логикой внутренних связей и отношений. В идее семьи и связанной с ней идее жизнестроительства писатель видел спасительное начало, противостоящее как хаосу внешних событий, так и раздирающему личность хаосу внутреннего "дионисийства".
Сочинение Н. Бердяева "Бульвар и Переулок (Размышление о природе слов)" — опыт изощренной пародийной стилизации. Автор вырисовывал некий собирательный образ русского мыслителя рубежа ХУШ-Х1Х вв., достаточно ветреного, переходящего от одного увлечения к другому — "с духом легкомысленным и раболепным", как он сам выражался. Отсюда — нарочитая стилизация языка, зарождавшегося у истоков "русской идеи": "уединенные доли", "воображение, сий услужливый раб", "вретища всемирного Вавилона" и т. д. Однако
рисуя картину умственных исканий на заре XIX столетия, Н. Бердяев придавал ей те черты, которые соответствовали его оценочным критериям: несамостоятельность русской мысли, ее покорность западным влияниям, ее переменчивость.
Эти и другие материалы журнала "Бульвар и Переулок" В. Проскурина публикует в приложение к своему обозрению.
Публикуются заметки Вяч. Иванова "О типическом". Представляет эту работу М. К. Гидини. Записи Вяч. Иванова не похожи на целостную статью, скорее они делались для себя. Относятся они к апрелю 1889 г., когда Вяч. Иванов был двадцатилетним студентом в Берлине, но уже в этом тексте проявилась специфическая для него мысль о границе, грани, существование которой составляет драматизм художественного мышления. Такие выражения, пишет М. К. Гидини, как "грань", "скользкость почвы" и "погоня за типическим" передают этот драматизм и обращают читателя к лексике ивановских статей символистского периода. Еще одно, по мнению публикатора, связывает заметки о типическом с последующей эволюцией Вяч. Иванова: настойчивое требование, чтобы в основе "типа" лежало некое единство. Внутреннее единство есть интимно необходимая связь, благодаря которой в конкретном художественном образе индивидуальное и универсальные начала должны слиться в органическое целое.
В логике ивановских рассуждений возникла также концепция, где имя, слово являются первоосновой языка, "сакральным вместилищем" его неограниченных возможностей. И туту возникает вторая тема работы молодого Вяч. Иванова: многозначность, многосторонность и глубина слова, составляющего первооснову языка. Уже здесь Иванов, как в будущей своей символистской концепции, определял любое словесное выражение как "дивинацию" и открывал область "первоначального" и совершенного языка в библейском пророческом слове, у оракулов, а при современном господстве индивидуализма и произвола слабые ее следы усматривает в подлинном поэтическом творчестве.
Статья Гвидо Карпи "На пути к страдающему богу" предваряет публикуемые наброску ранней статьи Вяч. Иванова "О многобожии" . В последней писатель объяснял современный ему общественно-культурный кризис исключительно духовным вырождением, к которому релятивизирующее "историческое чувство" и разлагающий рационализм, как считал Вяч. Иванов, ведут европейскую цивилизацию.
В первых же главах "О многобожии" ясно выделяется ряд ницшеанских отголосков: отказ от критического и аналитического мышления в пользу сознательной "монументальной" мифологизации возрождения исторических моментов, идеал духовного возрождения как тождества явления и сущности и т. д. Любой рациональной диалектике Вяч. Ива-
нов противопоставлял некое непосредственно-иррациональное состояние — ядро всякого духовного феномена.
Всем историческим религиям, самым разнообразным, друг друга заменяющим догматическим и умозрительным комплексом свойственно, по Вяч. Иванову, общее исконное ядро экстатического, религиозного переживания. Через это переживание частное сознание разлагается, "теряет самое себя", мистически приобщаясь к распавшемуся в процессе развития религий "всеединому сущему", чтобы потом возродиться очищенным и освященным "в ипостаси сыновей", осознав тождество своей личной воли со вселенской божественной волей.
Пресловутый "дионисизм" Вяч. Иванов рассматривал как модель архаического божества вообще, символ непосредственных культово-соединительных обрядовых приемов всякой религии. С этой точки зрения вполне закономерно утверждение "дионисийских" корней христианства, поскольку они являются предпосылкой построения "органического" и "соборного" общества, рассматриваемого символистами, начиная с Вл. Соловьева, как цель всего исторического развития.
М. Я. Гаспаров воспроизводит текст лекций Вяч. Иванова о стихе в Поэтической Академии, относящихся к 1909 г. Лекции проходили по всей форме, велись записи на доске и протоколы. Сохранились протоколы пяти заседаний, с четверного по восьмое в списках присутствующих наиболее постоянно фигурировали А. Н. Толстой, Н. С. Гумилев, Е. И. Дмитриева (Черубина де Габриак), Ю. Г. Верховский, О. Э. Мандельштам, В. А. Пяст, сестры Герцык и др. — всего около 30 имен. Судя по всему, на первых трех заседаниях говорили о стихе вообще, о системах стихосложения и о няти метрах русского стиха — ямбе, хорее, дактиле, амфибрахии и анапесте, а затем был начат разговор и о рифме. На первых заседаниях много места занимала система понятий античного стихосложения, возможно, с попыткой их перенесения на русскую силлабо-тонику. По упоминанию Мандельштама, Вяч. Иванов, говоря об "антилирической природе ямба", останавливался на семантике метра — тем очень субъективная и неразработанная. Однако документов об этом не сохранилось.
К. Азадовский рассказывает об эпизодах литературной жизни 10-х годов, связанных с именем Вяч. Иванова. Принадлежность некоторых маргинальных текстов Вяч. Иванову устанавливает Г. О. Обатнин в "Записках комментатора". Там же комментируются не опубликованные ранее рецензии Вяч. Иванова на стихи П. Соловьевой и одна из статей, по многим признакам принадлежащая его же перу, для "Временника Театрального Отдела Народного Комиссариата по Просвещению". Данный журнальный выпуск завершается воспоминаниями Д. В. Иванова о Риме 40-х годов.
О. В. Михайлова
