CC BY
22
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
2
издается с 1973г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 1 индекс серии 1,7 рефераты 95.02.001-95.02.018
МОСКВА 1995
Список литературы
1. АДАМОВИЧ Г. В. Рец.: “Кровь на снегу” // Последние новости.— Париж, 1929 .— 31 авг.— С. 3.
2. АЛДАНОВ М. А. Памяти М. О. Цетлина // Новый журнал.— Нью-Йорк, 1945 .— № 11 .— С. 341-344.
3. АЛДАНОВ М. А. Рец.: “Пятеро и другие” // Там же.— 1944 .— № 8 .— С. 405-408.
4. БИЦИЛЛИ П. Рец.: “Декабристы: Судьба одного поколения” // Современные записки.— Париж, 1933 .— № 52 .— С. 465-466.
5. ВЕЙДЛЕ В. Рец.: “Кровь на снегу” // Там же.— 1939 .— № 69 .— С. 382-383.
6. ГУЛЬ Р. “Новому журналу” 45 лет // Новый журнал.— Нью-Йорк, 1986 .— № 162 .— С. 5-31.
7. ГУЛЬ Р. М. С. Цетлин // Там же.— 1976 .— № 125 .— С. 271-273.
8. ДОМИНИК-ЦЕТЛИН А. Из воспоминаний // Евреи в культуре русского зарубежья.— Иерусалим, 1992 .— Вып. 1 .— С. 288-309.
9. ДОМИНИК-ЦЕТЛИН А. Моя семья: Из воспоминаний // Новый журнал..— Нью-Йорк, 1991 .— № 184/185 .— С. 394-411.
10. ЗАЙЦЕВ Б. М. О. Цетлин // Там же.— 1946 .— № 14 .— С. 199-203.
11. ОСОКИН С. Рец.: “Кровь на снегу” // Русские записки.— Париж, 1939 .— № 19 .— С. 200.
12. ХОДАСЕВИЧ В. Книги и люди: “Декабристы” // Возрождение.— Париж, 1933 .— 27 июля .— С. 3-4.
А. А. Ревякина
95.02.014. Г. В. ИВАНОВ (1894-1958).
Георгий Владимирович Иванов (29.X /10.XI/ 1894, Ковенская губерния — 26.VIII.1958, Йерле ле Пальме, Франция) — поэт, прозаик, мемуарист. Отец — русский дворянин, бывший военный. Мать — из голландского рода Бир ван Бренштейнов. Детство провел в имении Студенки (на границе Польши), где юношу окружала живописная природа и произведения искусства (в доме находились подлинные картины
Ватто, Гогена и др.). Предоставленный сам себе, мальчик увлекался античной мифологией и даже назвал подаренный ему отцом остров на одном из прудов имения Цитерой (слово это войдет в заголовок двух его поэтических книг). Из детства идет и любовь к музыке. После разорения и смерти отца Г. Иванов учился в кадетском корпусе в Петербурге, но не окончил его, а увлекся поэтическим творчеством.
В печати дебютировал в 1910 г. в журнале “Все новости литературы, искусства, театра, техники и промышленности” (СПб.). В 1911 г. он сблизился с эгофутуристами; в 1912 демонстративно порвал с ними и стал сотрудничать с акмеистами. В 1917 г. принимал активное участие в деятельности “Цеха поэтов”. Первый сборник стихов — “Отплытие на о. Цитеру” (СПб., 1912). Далее вышло еще пять книг (некоторые были переизданы в эмиграции): “Горница” (СПб., 1914), “Памятник славы” (Пг., 1915), “Вереск” (М.; Пг., 1916; Берлин, 1923), “Сады” (Пг., 1921; Берлин, 1922), “Лампада” (Пг., 1922; Берлин, 1923).
Эмигрировал осенью 1922 г. вместе со второй женой поэтессой И. В. Одоевцевой (1901-1990; вернулась на родину в 1987 г.). Жил в Берлине, Париже, временами в Риге. Годы Второй мировой войны провел в Биаррице (Франция). В 1945-1953 гг. жил в Париже; с 1953 г. и до самой смерти — в доме для престарелых под Ниццей. Печатался в известных парижских журналах “Современные записки”, “Числа” (был одним из создателей), “Возрождение”, “Звено”, в нью-йоркском “Новом журнале”, в периодических изданиях различных направлений (“Новый дом”, “Последние новости”, “Новое русское слово”, “Сегодня”, “Круг”, “Якорь”, “Муза диаспоры”).
Творческую деятельность в эмиграции Иванов начал с беллетризированно-мемуарной прозы “Петербургские зимы” (Париж, 1928; Нью-Йорк, 1952) и публиковавшихся в парижских газетах “Дни” и “Последние новости” портретов деятелей культуры под общей рубрикой “Китайские тени”. Далеко не все, рассказанное автором, соответствует действительности. Это не мемуары очевидца, а книга, пронизанная единой художественно-философской концепцией, суть которой сформулирована в первых строках, воссоздающих образ идущего ко дну мира искусства. Писатель утверждал, что рафинированному искусству не дано победить прозу жизни. Книга вызвала неудовольствие многих изображенных в ней писателей (среди них — А. Ахматова, О. Мандельштам).
Первые вышедшие в эмиграции поэтические книги Г. Иванова перекликались своими заголовками с петербургскими сборниками поэта: книге “Сады” соответствовали “Розы” (Париж, 1931), а в названии “Отплытие на остров Цитеру: Избранные стихи 1916-1936” (Берлин, 1937) только сокращенное обозначение острова из первого сборника на-
писано полностью. Тем разительнее отличалось их содержание. “Следовало бы озаглавить не “Розы”, а “Пепел”, — писал об одном из циклов Иванова видный критик зарубежья Г. Адамович. — Все сгорело: мысли, чувства, надежды” (Последние новости.— 1931 .— 22 окт.). Романтические Образы первых петербургских стихов нужны теперь поэту, чтобы попрощаться с ними, противопоставив им иной — суровый, трагичный мир: “холодное солнце”, “холодная синяя мгла”, “вьюга”, “снег”, “тревожное море”, “леденеющий мир”, “умирающий звук”, “мертвая скрипка” и, наконец, сама “вечность”, осыпающаяся в мировое зло, точно лепестки розы. Поэт подвергает сомнению само существование прошлого: “Россия — счастье. Россия — свет. / А, может быть, России вовсе нет”.
В 1938 г. в Париже Иванов издал небольшую книгу прозы с характерным названием “Распад атома” (см. также “Литературное обозрение”.— М., 1991 .— № 2), вызвавшую разноречивые оценки эмигрантской критики. Восторженно отозвалась о книге 3. Гиппиус (Черты любви // Круг.— Париж, 1938 .— Кн. 3 .— С. 140); более сдержанно, но в целом положительно оценил ее В. Ходасевич (Возрождение.— Париж, 1938 .— 28 янв.). “Издевательством над русской культурой” назвал ее С. Жегулов (Грани.— Париж, 1939 .— № 2 .— С. 80).
В этой книге Г. Иванов в самой резкой форме утверждал, что “Пушкинская Россия обманула, предала”, заставив поверить в могущество искусства. “Чуда уже и совершить нельзя, — писал Иванов, — ложь искусства нельзя выдать за правду” (Лит. обозрение.— М., 1991 .— № 2 .— С. 88). Нужно было найти новые способы повествования об этом жестоком и простом мире абсурда, упростить поэтические средства, “изжить” из поэзии “поэзию” в том ее понимании, которое было характерно для XIX в.
Все это писатель пытался сделать в своих последующих книгах: “Портрет без сходства” (Париж, 1950), “1943-1958: Стихи” (Нью-Йорк, 1958; вступ. ст. Р. Гуля) и в циклах “Дневник” (Новый журнал.— 1953-1957 .— № № 33, 38, 42, 44, 48, 50, 51, 54; полностью см.: Иванов Г. Собрание стихотворений.— Вюрцбург, 1975) и “Посмертный дневник” (Новый журнал.— 1958-1961 .— № № 55, 56, 58, 61, 63). Этот последний, состоящий из 38 поэтических миниатюр, — вершина не только поэтического мастерства Г. Иванова, но и свидетельство стоицизма русского человека у последней жизненной черты. “Ключом” к творчеству Г. Иванова может служить строка из цикла “Дневник”: “Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья”. Обладание таким даром позволило поэту увидеть одновременно “жизни нелепость и нежность”, где “боль сливается со счастьем”, а человек “своими слабыми руками” то создает чудный мир, то разрушает его.
В стихах 40-50-х годов ведущим стал мотив “скуки мирового безобразия”, земного ада. Лирический герой поэта, называя себя трупом, восклицает: “Нельзя сказать, что я живу” (стих. “По дому бродит полуночник...”). Или в другом стихотворении (“Образ полу сотворенный...”) поэт признается: “Полужизнь, полуусталость / Это все, что мне осталось”. Трагедия неизбежного конца каждого рожденного — вот причина его усталости: “Я верю не в непобедимость зла, / А только в неизбежность пораженья” (стих. “Друг друга отражают зеркала...”). Здесь срабатывает тот самый талант “двойного зренья”, который подсказал поэту, что надо иметь мужество жить, зная о неизбежности смерти. Понявшему, что “жизнь не так дорога”, “не страшны ночные часы, или почти не страшны”. У позднего Иванова “порочному замыслу” (смерти) противостоит жизнь, счастье. В поэзию возвращается природа, но не театральными декорациями ранних стихов, а лиризованными реалистическими образами: “Звезды мерцали в бледнеющем небе... ”; “Цветущих яблонь тень сквозная... ”; “Луны начищенный пятак...”.
Необходимой и украшающей жизнь ценностью назовет поэт любовь, посвятив жене Ирине Одоевцевой заключительные стихи “Дневника”: “Не пройдет любовь”; “Как туман на рассвете”. Так, наряду с мотивом одиночества, перед лицом смерти появится в лирике Г. Иванова иной мотив: “Я — это ты. / Ты — это я / На хрупком льду небытия”. И от этого сопряжения “Я” и другие, “Я” и мир возникнет тема России, русского человека, решенная в той же дихотомии “двойного зренья” (стих. “Овеянный тускнеющею славой..“Теперь тебя не уничтожат...”). Стоическое противостояние человека и небытия продолжается и в сфере искусства. Поэту кажется, что поэзия просто “хролоформирует сознание” (стих. “О нет, не обращаюсь к миру я...”), или звучит мысль, что только поэзия может победить смерть.
Новый путь поэзии, найденный Г. Ивановым, заключался в синтезе традиционно-возвышенных поэтических средств с нарочито прозаизированными. Холод, сады, звезды, розы, цитаты из классической русской поэзии сочетались с такими фразами как “А и Б уселись на трубе”, “Куда Макар гонял телят”, “Куда глаза глядят”, “встречный-поперечный”, “развязная мазня”, “выспренная болтовня”, “разболтавшиеся поэты”, “приходится смываться”, “два белых нуля”. В стихах поэта “живут” и могильные черви, и обмызганная кошка; раздается блеянье, кваканье, мычание; воспроизводятся различные звукоподражания (“ку-ка-ре-ку”, “бре-ке-ке”, “тра-ла-ла”). Слово “поэзия” может сочетаться с “хлороформом” и “леденцом”, а “трансцендентальность” с “телегой”. (Тем самым поэт предвосхитил поэтику постмодерна конца XX в.); Стремясь создать иллюзию достоверности жизни, Г. Ива-
нов нарочито назвал свои поздние циклы “дневниками”, вводя в них бытовые подробности, в том числе и автобиографические. Иванов любит давать реминисценции не только из русской классики (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Анненский, Блок, Мандельштам, Ходасевич), но также из ранних своих произведений, придавая стихам философскую нагрузку.
Ритм и синтаксис стихов сориентированы на разговорный стиль, на доступность широкому читателю. Ирония и самоирония усиливают ощущение открытости поэта, снимают “высокость” (торжественность) поэтического текста. Трагедия бытия передается и нарушением цельности текста, когда в середине стихотворения или в конце появляется пауза-многоточие (“Все представляю в блаженном тумане я.. “Белая лошадь бредет без упряжки...” и др.).
Позднюю лирику Г. Иванова отличает богатство метафор и сравнений, как всегда у поэта, дихотомичных — т. е. и обыденных (тучка — “сардинка в оливковом масле”; “салазки искусства”; “межпланетный омут”), и возвышенных (“сиянье завтрашнего дня”; “звездный кров”; “лучезарная вестница зла”). Появляются развернутые метафоры. I
Антиномиям понятий, как правило, соответствуют и рифмы: простые (нежным — неизбежном; идея — холодея; не беда — ерунда — навсегда; ползет — не приведет; тлея — Лорелея; свечу — растопчу; море — мухоморе) и составные (за плечом — ни о чем; и ни то — сиянье Ватто; к миру — хлороформируя; иль менее — имение — недоумение) .
“Двойное зренье” захватывает и фонетику поэта. Грубые звуки слов “смотатья”, “сдохнуть”, “околеть” соседствуют с изысканной “желтофиолью” и “Эолом”, нежными “белочка, метелочка, косточка, утенок”, “веточка, царапинка, снежинка, ветерок”, со звуковыми волнами стиха “сиянье, волненье, броженье, движенье”.
Современники неоднозначно оценивали творчество и личность Г. Иванова. 3. Гиппиус считала его лучшим поэтом русского зарубежья; В. Ходасевич, признавая высокое поэтическое мастерство, упрекал в подражательстве. В воспоминаниях Г. Адамовича и И. Одо-евцевой Иванов рисуется эстетом, сибаритом, лишенным практической хватки. В. Яновский упрекает поэта в аморализме и беспринципности.
Георгий Иванов, как справедливо утверждал известный писатель и критик русского зарубежья Р. Гуль, в своих стихах воплотил объективный трагизм существования, был русским экзистенциалистом, на несколько лет предвосхитившим Ж. П. Сартра.
Список литературы
1. БОГОМОЛОВ Н. А. Талант двойного зренья // Иванов Г. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени.— М., 1989 .— С. 503-523.
2. ВЕЙДЛЕ В. Георгий Иванов // Континент.— Гамбург, 1977 .— № 11 .— С. 359-389.
3. ВИТКОВСКИЙ Е. В. Жизнь, которая мне снилась // Иванов Г. Собрание сочинений: В 3-х т.— М., 1994 .— Т. 1 .— С. 3-40.
4. ГУЛЬ Р. Георгий Иванов // Новый журнал.— Нью-Йорк, 1955 .— № 42 С. 110-126.
5. ИВАСК Ю. Г. Иванов // Там же.— 1976 .— № 125 .— С. 281-285.
6. ОДОЕВЦЕВА И. В. На берегах Сены.— М., 1989 .— 333 с.
7. ЯНОВСКИЙ В. С. Поля Елисейские.— СПб., 1993 .— 277 с.
В. В. Агеносов
95.02.015. 3. А. ШАХОВСКАЯ.
Поэт, прозаик, литературный критик, журналист. Зинаида Алексеевна Шаховская родилась 30 августа (12 сентября) 1906 г. в Москве, в семье, принадлежавшей к старинному знатному дворянскому роду, ведущему свое начало от киевского князя Владимира. Отец, князь Алексей Николаевич Шаховской, действительный статский советник, прослуживший много лет по департаменту герольдии, почти безвыездно жил в своем любимом имении Матово, занимаясь отлично налаженным хозяйством и делами по земству. Для наставления молодого поколения он издал небольшую книгу “Что нужно знать каждому в России” (1912); за эту работу, после ее подношения царю, был награжден чином камергера. Мать — княгиня Анна Леонидовна, урожденная фон Книн. В честь прабабушки — Зинаиды Карловны Росси, дочери знаменитого зодчего, — девочку назвали Зинаидой. Ее детские годы прошли в Тульской губернии в имении Матово. Лишь на зиму семья приезжала в Москву. Подросших детей, перевозят учиться в Петербург. Десятилетняя девочка выдержала экзамены в 7-й класс Екатерининского института в Петрограде, где успела проучиться лишь шесть месяцев, с сентября 1916 г. по февраль 1917 г. Российское образование было прервано революцией. Разоренный дом в имении Матово,
