CC BY
357
ПУБЛИКАЦИИ
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПУБЛИКАЦИИ
Имя одного из крупнейших современных историков французского медиевиста Жака Ле Гоффа1, перевод статьи которого публикуется в данном разделе, уже достаточно хорошо известно нашему читателю (и не в последнюю очередь также благодаря реферативным изданиям ИНИОН серии "История и теория культуры" . С его именем тесно связано теоретическое и методическое переоснащение в рамках "новой исторической науки" -"Школы "Анналов", признанным главой которой он является, исследований в области европейской культуры Средних веков и
') Жак Ле Гофф (р. в 1924 г.) - член Редакционного комитета журнала 'Анналы: Экономика. Общества. Цивилизации", член Национального комитета наушых исследований Франции, президент Высшей школы социальных исследований (1927-1977), автор большого числа работ по истории западноевропейского Средневековья, в том числе: "Средневековый мир воображения", "Переосмысливая средневековье*, "Средневековые купцы и банкиры", "Интеллектуалы в Средние века*, издатель энциклопедии "Новая историческая наука*.
2) См реферативные сборники- XIV Международный конгресс исторических наук-Материалы к конгрессу. - M, 1975. - Вып.7: Пробл. феодализма; Идеология феодального общества в Западной Европе: Пробл. культуры и социокультурных представлений средневековья в сопрем, эарубсж. историографии. - М., 1980; Культура и общество в Средние века: Методология и методика зарубеж. исследований. - M, 19S2 - . Вып1 1982; вып. ь 1987; вып.3.1991.
раннего Нового времени. Работами Ж. Ле Гоффа, его коллег и последователей положено начало развитию
культурантропологического направления в современной медиевистике, сформулированы подходы и принципы, намечены перспективы и предложены первые опыты историко-антропологического анализа прошлого, в том числе и политической, "событийной" истории. Долгое время игнорируемая (как заповедное поле традиционной историографии) "новыми историками", концентрироиавшими преимущественное внимание на микроструктурах и ментальных процессах, политическая история сегодня находится в фокусе их методологических поисков и переосмысления в социокультурном контексте.
Публикуемая статья Ж.Ле Гоффа, написанная еще в самом начале 70-х годов, фактически предвосхитила это направление развития сегодняшнего исследовательского интереса. Программная по своему характеру, она стоит у истоков новой, антропологически ориентированной событийной истории. Поставленные в ней проблемы и предложенные пути их изучения не только не утратили своей актуальности, но, напротив, обрели новое звучание и прочтение.
Обратившись к нетрадиционному для реферативного журнала жанру перевода мы руководствовались также стремлением максимально полно и точно донести до читателя все нюансы концепции политической антропологии средневековья выдающегося историка. Но не только это: нам хотелось также приобщить читателя к форме и языку современных исторических исследований в одном из их блестящих профессиональных выражений. К тому же, содержащийся в данной публикации историографический и конкретно-исторический материал несомненно найдет применение также и в педагогической практике.
А.Л.Ястребицкая
95.01.045. ЛЕ ГОФФ Ж. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ВСЕ ЖЕ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ СТАНОВЫМ ХРЕБТОМ ИСТОРИИ? / Перевод Дубровского И.В.
LE GOFF J. L'histoire politique est-elle toujours l'épine dorsale de l'histoire ? //Le Goff J. L'imaginaire medieval. Essais. - P.: Gallimard, 1981. - P. 333-349.1)
Для историка, сформировавшегося в рамках направления, которое называют - справедливо или нет - "школой Анналов", само заглавие изложенных ниже размышлений может показаться странным. В самом деле, не был ли он воспитан на представлении, чтополитическая история устарела и превзойдена? Марк Блок и ЛюсьснФсвр говорили и писали об этом многократно. И в подтверждениеони ссылались на великих предшественников "новой" истории: на"Опыт о нравах и духе народов" Вольтера ("Можно подумать, что втечение четырнадцати столетий в Галлии были только короли,министры да генсралы"(1)), на славного Мишле, писавшего в 1857 г.Сент-Бёву: "Если бы я держался в изложении только политическойистории, если бы не учитывал различные элементы истории(религию, право, географию, литературу, искусство и т.д.), мояманера была бы совсем иной. Но мне надо было охватить великоежизненное движение, так как все эти различные элементы входили вединство повествования" (2). И тот же Мишле, имея в виду свою"Историю Франции", говорил: Тогда ещё - приходится это признать -я был одинок. Давали разве что политическую историю,правительственные постановления, немного институты. В расчёт не принималось вовсе то, что сопутствует
') Впервые опубликована на английском языке: Le Goff J. Is Politics still the backbue of History// Daedalus, Winter 1971, P, 1-19; в переводе на русский язык в : Thcsis:A.ii.Maiiax- Теория и история экономических и социальных институтов и систем. Научный метод. - М., 1994. - Т.2, iii.ni.4. - С.117-192. Редколлегии 1'Ж пырижает признательность журналу Thesis" за предоставление права перепечатки.
политической истории, объясняет и отчасти составляет её основание, а именно социальные и хозяйственные условия, промышленность, литература, воззрения" (3).
В то же время догматический марксизм, который в конце концов впитало большинство историков, - осознавали они это или нет, следовали ли его положениям более или менее строго, либо же оспаривали их более или менее открыто - в соответствии с чересчур, пожалуй, поспешным прочтением Маркса, причислял политическое к надстроечным явлениям и рассматривал политическую историю в качестве эпифеномена истории производственных отношений. Вспоминается знаменитое место из предисловия "К критике политической экономии": "Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обуславливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще"(4). Даже если не усматривать во взглядах Маркса на политическое и политику радикальный пессимизм, который некоторые интерпретаторы, большей частью настроенные недоброжелательно (5), склонны ему приписывать, вполне очевидно, что единственно в рамках марксовой концепции, рассматривающей государство с точки зрения его разрушения, по определению невозможно реально оценить всё то, что относится к политическому, включая политическую историю.
Взгляд историка, павшего жертвой специфической французской традиции и иллюзий, навеянных марксизмом ? Конечно же, нет. Французы • среди наиболее стойких приверженцев политической истории (б), и Йохан Хёйзйнга, не будучи ни французом, ни тем более марксистом, в своей творческой эволюции воплотил это отдаление от'политической истории, за которой он признавал лишь одно и притом уходящее в прошлое преимущество, заключающееся главным образом в её простоте и ясности (7). Не 34'
имея вкуса к экономической и социальной истории, неумолимое восхождение которой он отмечал (8), основные свои усилия он вскоре посвящает созданию научной истории культуры.
Экономика, общество, культура - вот, вероятно, те области, которые примерно полвека назад завладели вниманием историков. На политическую историю между тем смотрят пренебрежительно и свысока, и, кажется, под вопрос поставлена даже её эпистемологическая определённость, поскольку некоторые социологические течения склонны разделять политику и политическое. В новейших исследованиях - если ограничиться упоминанием работ двух лидеров современной французской социологии - Ален Турен подчёркивает "двойную ненадёжность" политического анализа в социальных науках (9), тогда как Эдгар Морен констатирует "кризис политики", в сферу которой отовсюду вторгаются техника и науки (10). Не вовлекла ли эта " крошащаяся политика" в свою атомизацию и политическую историю, и без того отброшенную на незавидные позиции в самой исторической науке?
Чтобы лучше понять это отступление политической истории в XX в., стоит проанализировать основы её былого преуспевания.
Вероятно, политическая история оказалась привязана к тем общим очертаниям, какие между XIV и XX столетиями приобрели общество Старого Порядка и затем общество, ведущее своё происхождение от Французской революции. Возвышение монархического государства, государя и его слуг вывело на авансцену исторических подмостков марионеток двора и администрации, этот театр теней, которые заворожили историков, равно как и обывателей. Аристотелизм, поданный под разными соусами, предлагал, в особенности начиная с XFII в. и с Фомы Аквинского, набор понятий и терминов, вполне пригодных для описания новых реалий. Триумф политического и политической истории был медленным. Очень рано, под стимулирующим воздействием эволюции синьории, они усваиваются в Италии. Во Франции -несмотря на некоторый прогресс при Карле V, короле-перипатетике,
поручившем, между прочим, Николаю Орему перевести на французский язык "Политику", а также "Экономику" и "Этику" (1369, 1374 гг.), - лишь в XVII в. существительное "политика" стало широкоупотребительным и тем упрочило позиции, которые с XVI в. закрепило за собой прилагательное "политический". Впрочем, вероятно, этому способствовало выдвижение всего гнезда производных от polis, которые, как и производные от urbs ( urbain, urbanité, urbanisme), захватили семантическое поле цивилизации: police, что даст police, но только в XIX в.; сюда же можно отнести politesse, появившееся в XVII в. Сфера политического, политики и политиков есть, таким образом, сфера элиты. Политическая история обретает здесь свой лоск и благородство. Она приобщается к аристократическому стилю. Отсюда и полемическая заострённость замысла Вольтера, пожелавшего писать "вместо истории королей и дворов историю людей1'. Кажется, что философская история должна изгнать политическую. Однако чаще она вступает в сговор с последней. Так, аббат Рейналь пишет в 1770 г. свою "Философскую и политическую историю учреждений и торговли европейцев в обеих Индиях"(11).
Революция 1789 г., в конечном счёте передавшая в течение XIX столетия политическую власть в руки буржуазии, не разрушит привилегий политической истории. Её приоритет поколеблет романтизм, но не уничтожит его. Шатобриан, умевший распознать сиюминутный интерес в истории как и в политике и идеологии и постоянно выступавший против этого, остался одинок (12). Гизо и, в меньшей степени, Опосген Тьерри влекут историю на путь изучения истории цивилизации (13)» однако и тот и другой, поглощённые преимущественно анализом исторического возвышения буржуазии, так и не освободились от пут политической истории. К тому же "победившая буржуазия" не усматривает для себя никакой выгоды в умалении достоинств политической истории. Более того, она по-прежнему готова наслаждаться изысканностью её монархической и аристократическом модели. Сказывается культурное запаздывание
возвысившегося класса. Таковы уж исконные вкусы нуворишей. Мишле здесь одинокая вершина.
Во Франции, если удовольствоваться рассмотрением частного случая, лишь на рубеже XX в. политическая история отступает, а затем падает под ударами новой истории, поддержанной новыми социальными науками - географией и особенно экономикой и социологией. Видаль де Ла Блаш, Франсуа Симиан, Дюркгейм -сознательно или нет - стали восприемниками новой истории, отцами которой были Анри Берр с его "Журналом исторического синтеза" и, конечно, Марк Блок и Люсьен Февр с "Анналами экономической и социальной истории".
Раймон Арон на примере Фукидида показал, сколь тесно политическая история увязана с повествованием и событием (14). Вот она, омерзительная, согласно воззрениям представителей "школы Анналов", триада: политическая история, история-повествование, событийная история. Это "историзирующая" история, история, которая недорого стоит, поверхностная, выпускающая добычу, чтобы поймать её тень. Вместо этого на первый план следует выдвинуть историю глубинных оснований, экономическую, социальную, ментальную. В самой значительной книге, какая была создана в рамках "школы Анналов", "Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа 1Р (1949 г.), история оказалась отодвинута в третью часть, которая является скорее чуланом произведения, чем его венцом. Из " станового хребта" истории политическая история превращается в её атрофированный придаток, копчик истории.
Тем не менее как следствие того же соприкосновения с социальными науками, которые оттеснили её на задний план исторических исследований, политическая история, заимсгвуя проблематику, методы, дух последних, мало-помалу вновь обрела силу на ниве истории. Именно это новое возвышение преображённой политической истории мы попытаемся обрисовать, взяв в качестве примера историю средневековья (15).
Первый и главный вклад социологии и антропологии в политическую историю - понятие власти и те реалии, которые за ним скрываются, как центральный концепт и основная цель исследования. Понятие и феномен, которые годятся для рассмотрения на материале всех обществ, всех цивилизаций, как это отмечал Раймон Арон: "Проблема Власти вечна, ворочают ли землю мотыгой или бульдозером"(16). Заметим по этому поводу, что изучение политической истории в категориях власти выходит и в интересах дела должно выходить за рамки, очерченные изучением таковой в категориях государства и нации, идёт ли речь об анализе традиционных проблем, либо же исследователь стремится поставить вопрос по-новому (17). Укажем также и на то, что марксизм-ленинизм, который сумели-таки обвинить в недостатке внимания к политической истории и политическому вообще, долгое время проявлял интерес в этой области как раз лишь к государству и нации (18). И, наконец, последнее замечание. Там, где политическое прежде ассоциировалось с поверхностным, проблематика власти подводит к пониманию сущностного, глубинного. Поскольку поверхностная история лишилась своей привлекательности в пользу истории глубинных оснований, политическая история как история власти восстанавливает достоинство самого слова, что отсылает нас к эволюции менталитета. Именно это почувствовал Марк Блок, писавший незадолго до смерти: "Можно было бы многое сказать о слове "политический". Зачем непременно делать из него синоним поверхностного? История, изучающая - что совершенно справедливо - изменение способов управления и судьбы управляемых групп и притом желающая вполне соответствовать своему назначению, не должна ли она попытаться понять изнутри факты, каковые избрала предметом своих наблюдений ?"(19).
И всё же отправной точкой истории глубинных политических оснований явилось изучение внешнего аспекта власти, знаков и символов.
Здесь обнаруживается значение работ П.-Э. Шрамма. В многочисленных исследованиях, среди которых особенно выделяется внушительная синтетическая работа
"Herrschaftszeichen und Staatssymbolik" (20), он наглядно показал, что такие атрибуты носителя власти в средневековую эпоху как корона, трон, скипетр, держава, main du justice и т.п. должны изучаться не сами по себе, а в рамках тех ситуаций и церемоний, в которых они появляются, и именно с точки зрения политического символизма, в котором они обретают своё истинное значение (21).
Глубоко укоренившийся в религиозной семантике символизм делал политическое сферой сакрального. Из всех этих регалий-символов один, корона, наиболее соответствовал масштабным трансформациям, затрагивавшим, с одной стороны, самую сущность политико-религиозной символики, с другой -институты, в которых эта символика исторически воплотилась. Вокруг короны, превращающейся в ходе обряда коронации из материального объекта в конкретное королевство и в абстрактную монархию, развёртывается весь политический пейзаж средневековья неотделимый от античных корней и от своего продолжения в монархиях нового времени. Такая панорама для конца средневековья даётся в коллективном исследовании "Corona Regni. Studien über die Krone als Symbol des Staates im spaten Mittelalter" (22).
Не так давно Жорж Дюби, говоря о терновом венце, который по распоряжению Людовика Святого был помещён в Святой Капелле, вновь отмечал поливалентность символики короны в средние века (23).
Сразу же примем во внимание определённую уязвимость подобного методологического подхода. Не проистекает ли данный интерес к "политическим" предметам из специфики исторического периода и не является ли он простым следствием относительной редкости текстов раннего средневековья ( early Middle Age ) ? И, таким образом, не идёт ли здесь речь скорее о случайном
методологическом приёме, чем о проблематике действительно новой и более общего значения ?
Что удивительно, историки, более всего заинтересовавшиеся данными аспектами средневековой политической символики, как кажется, принимают эти возражения и принижают значение своего начинания. Так, П.-Э. Шрамм пишет: "Изучение регалий, символизирующих власть, должно быть дополнено изучением символизма власти вообще. Это означает, что историческое исследование, которое первоначально опиралось на хроники, затем приобрело большую определенность благодаря привлечению документов, писем и т.п., ещё далеко не исчерпало всех возможностей для систематического развития. Ещё больше предметов .и документов, на которые исследователи даже и не рассчитывают, лежит втуне, и, кроме того, были успехи в создании адекватного критического метода. Следовательно, уже существующая картина может быть дополнена и обогащена. Ведь регалии, используемые тем, кто правит, говорят о его чаяниях, его притязаниях и притом более точно, чем любое другое из доступных нам свидетельств. Это относится в особенности к истории тех столетий, когда письменные свидетельства слишком ограничены" (24).
Также и Робер Фольц, анализируя противоречия в источниках в надежде нащупать реалии, сами по себе различные, пишет: "Официальные акты, иконография, литургические обряды, внешние отличия (одежда и эмблематика) - таковы наряду с некоторыми нарративными текстами наши основные источники информации для первого периода средневековья, когда в выражении политических форм символ решительно берёт верх над теорией. После XII в. с возобновлением юридических штудий, в нашей документации начинает неуклонно -возрастать значение теоретических контроверз и аргументации" (25).
Однако новая политическая история, как и все лрочие отрасли истории, должна оставить ложное убеждение, что к неписьменным
35-325
источникам следует обращаться за неимением лучшего, то есть текстов. Историю необходимо изучать с привлечением всех источников, рассматривая каждый в отдельности с точки зрения того, что он может дать, и устанавливая иерархию значимости доставляемых ими сведений, исходя из системы ценностей эпохи, а не из предпочтений историка - и это, разумеется, не помешает ему подойти затем к анализу данных прошлого в соответствии с требованиями и методикой науки сегодняшнего дня. Во все эпохи существует политический церемониал с присущей ему смысловой нагрузкой, которая составляет один из наиболее важных аспектов политической истории и раскрыть которую - прямая обязанность историка.
Одним из наиболее существенных результатов этой новой ориентации политической истории на символику и ритуал стала переоценка значения королевской власти в политической системе феодализма. До сих пор господствовало мнение, что утверждение монархии было несовместимо с феодальной системой, и именно вследствие ослабления феодализма в конце средневековья возникает монархическая власть, эволюционирующая в сторону абсолютизма. Содействуя распространению ленного держания, Карл Великий, сам того не ведая, создавал силу, грозящую разрушить могущество государства, которое он стремился восстановить и обеспечить за собой королевскую власть, поставив её, как ему казалось, вне любых посягательств посредством императорского достоинства, в котором он её возвеличил. Взгляд на проблему как на столкновение двух противоположностей, признанный сегодня ошибочным, не позволяет исследователю освободиться из-под власти ложного авторитета государства, с тем чтобы вплотную заняться идентификацией и изучением власти. И, наоборот, в новом прочтении королевская власть раннего средневековья и особенно каролингской эпохи обретает значение вне архаической концепции государства, и феодальный монарх наделен властью не вопреки феодальной системе, но внутри самой этой системы (26).
95.01.04
5
Новое прочтение королевская власть в средние века получила благодаря привлечению методов сравнительного анализа, заимствованных у антропологии и истории религий, что стало переворотом в изучении политической истории средневековья. Коллективные исследования освятили эту перемену. Конечно, на XIII Международном конгрессе по истории религий в Риме в 1955 г., основной темой которого была "Короли-боги и сакральный характер суверенитета" (27), и чуть позже в томе, подготовленном в честь Раффаелле Петтацони, "The Sacral Kingship - La Regalita Sacra", доля работ по истории средневекового Запада оставалась ещё довольно скромной (28). Зато уже через несколько лет Констанцский рабочий кружок по средневековой истории, вдохновляемый Теодором Майером, один из выпусков своих "Vortrage und Forschungen" целиком посвятил королевской власти в средние века. Тем временем, параллельно с исследованиями Шрамма, создавались работы Эрнста Канторовича. Обрисовав сначала фигуру величайшего суверена средневековья (29), на материале обрядовых литургических он изучил средневековое почитание монарха (30) и увенчал свои исследования шедевром "Два тела короля", поместив в "общий исторический контекст" концепцию политической теологии средних веков, доставляющую важный ключ к пониманию этой эпохи (31).
Столь обильны в области средневековой истории оказались всходы на ниве, распаханной некогда сэром Джеймсом Джорджем. Фрэзером, чьи работы о магических началах королевской власти (32) находятся, по всей вероятности, у истоков изучения королевской власти в средние века, независимо от того, осознавали ли это историки или нет и признавали ли. Один историк этой связи не скрывал и тем не менее, опираясь в своём исследовании на собственно исторические методы, не всегда с Фрэзером соглашался. Это был Марк Блок, новаторский труд которого "Короли-чудотворцы" (1924 г.) до сих пор не утратил своей научной актуальности и потому заслуживает специального рассмотрения. В самом деле, в этой великой книге Марк Блок не довольствуется
35"
описанием проявлений чудотворной силы, какую приписывали королям Франции и Англии, изучением истории данного феномена от его возникновения до исчезновения и изложением его теоретического обоснования. Он стремится нащупать пружины коллективной психологии, приводимые в действие этим верованием, исследует его "популярность" (первая глава второй книги) и пытается объяснить, "каким образом верили в королевское чудо" (с. 420-430). Короче говоря, он даёт эскиз модели изучения политической жнталыюстч, которую здесь автор рассматривает лишь как частный случай, особый в силу специфики предмета, более общих форм мышления и восприятия. К сожалению, в этой важной, но практически не исследованной области истории ментальности -истории политических представлений, всё или почти всё предстоит ещё сделать. Нельзя, конечно, и мечтать о применении к человеку средневековья методов опроса общественного мнения, которые питают работы о современной политической ментальности. Однако некоторые проблемы истории общественного мнения в средние века, между прочим, поддаются разработке (33).
Здесь можно отметить, что политическая история и науки, повлиявшие на её новейшую трансформацию, развиваясь параллельно, двигались порой навстречу друг другу. Потому - и мы это увидели - политическая история средневековья изменялась и обогащалась, усваивая заимствованные у антропологии методы, пригодные для изучения королевской власти. Королевская власть эпохи средневековья рассматривалась в свете сравнительных исследований архаических или "примитивных" систем царской власти. Казалось, средневековая политическая история таким образом избежала опасности оказаться затянутой водоворотами поверхностной событийной истории, но лишь затем чтобы увязнуть в плоской диахронии прото- и параисторических обществ.
Тем временем перед самой антропологией открылись "исторические" перспективы, и один из её разделов, политическая антропология, всё более и более привлекал внимание ученых и
исследователей (34). Признавая в обществах, именуемых "неисторическими", наличие структур нарушения равновесия и конфликта, она создавала проблематику политической истории этих обществ. Она сделала очевидным тот факт, что динамическая социальная история вполне совместима с антропологическим видением обществ и цивилизаций и что политическая история, повернувшись лицом к антропологии, конечно же, не утратила своего динамизма и смогла даже вновь обрести в ней схемы -марксистские или нет - борьбы классов (35). Притом средневековая фразеология и ментальность побуждают ставить проблемы социальной структуры и социального поведения в терминах, отчасти политических. Высший слой общества в средневековых текстах часто обозначается терминами potentes, "могущественные" (которым противопоставляются, как правило, "бедные", pauperes ) либо superiorcs, "высшие", в сравнении с inferiores, "низшими" (36).
Таким образом, получили признание те исследования, которые в различных областях средневековой истории признавали за базовыми феноменами политическое измерение в значении соотнесения саластью.
Самый нркий тому пример - теория, согласно которой в разное время, но главным образом около 1000 г. земельные сеньории, основанные на поземельных повинностях и собственной хозяйственной деятельности, постепенно уступают место сеньориям, основанным на сеньориальной власти управления, регламентации и суда, баналитетным сеньориям, по названию этой власти, бона. Потому вся феодальная структура в своих основаниях получает в конечном счёте политическую окраску (37). Данная концепция, объясняющая феодальный строй в конечном итоге через производственные отношения (что, впрочем, не является чем-то исключительным), обладает важным достоинством: она подчеркивает значение для'функционирования феодальной системы политического, в широком смысле, опосредования и роль политических форм в исторической динамике.
Эту "политическую" перспективу можно встретить также в истории культуры. Образование есть власть и инструмент власти. Пропасть, отделявшая littéral! от illitterati и долгое время пролегавшая между клириками и мирянами, независимо от иных возможностей последних, позволяет видеть, что социальные стратификации устанавливаются в соответствии с многими аспектами обладания различными формами власти или отстранения от неё, причастности или непричастности к этим разнообразным формам. Так, например, с XIII в. заметно двойственное отношение университетских корпораций к власти. С одной стороны, мир университета стремится конституироваться в род высшей власти наряду с церковной властью и властью короля, поставить Studium вровень с Sacerdotium и Regnum (38). Следовательно, все те, кто пользуется привилегиями, которые доставляет Studium, имеют отношение к этой власти. С другой стороны, итогом - или целью -обучения и получения университетских званий становится светская или церковная должность, служба, которая сделает сопричастным власти (39). Крайне желательное, несмотря на все трудности, просопографическое изучение университетской среды (40) позволит оценить её воздействие на управление средневековым обществом, несомненно, обнаружит её характер и роль в качестве power elite, если воспользоваться хорошо известным выражением К. Райта Миллса.
Всроятьо, в этом отношении средневековую политическую историю прояснило бы также исследование функции в средние века схемы общества, по Дюмезилю, единой для индо-европейцев. Известно, что использовавшаяся с конца IX в. схема в XI столетии приобретает законченный вид: oratores, bellatores, laboratores. Как и почему возродились эти концепты? Какую ментальную, идеологическую, политическую силу они получили? Анализ этих вопросов, видимо, даст возможность точнее определить многие элементы власти в средние века, их структуру, соотношения и механизмы действия. Здесь, как мы полагаем, можно обнаружить
идеологические основы королевской власти, подчиняющей себе три функции и выступающей в роли арбитра (41).
Вплоть до сферы искусства нет ничего, что удалось бы объяснить единственно посредством "политического" - в широком смысле - анализа. Вопрос не в том, чтобы оценить только весомость "заказов", налагаемых на формы, содержание и эволюцию искусства (42). Следовало бы говорить об аспектах подчинения власти произведений искусства власти вообще. Как мне- кажется, Эрвин Панофски предпринял исследование подобного плана, привязав поливалентным понятием порядка (и иерархии) готический стиль к развитию схоластики и оба эти феномена - к тому социально-политическому порядку, который в Иль-де-Франсе около 1200 г. воплотила в себе монархия Капетингов (43).
В работе "Живопись и общество. Рождение и распад пластического пространства. От Ренессанса к кубизму" Пьер Франкастель не только прекрасно показал, что политики • Медичи во Флоренции, патрициат Венеции - осознавали "могущество изобразительных образов пространства" и превращали их в орудие своей политики (44) ("Венера Боттичелли ясно выражает определённую политику"), но и связал новый способ передачи пространства через линейную перспективу с революцией в сознании людей - с мифологическим мышлением, подчинённым "экономической и социальной политике дара" (45).
В области церковной истории в качестве примера можно отметить глубинные связи между еретическими и политическими движениями, изучение которых едва началось (46).
Отталкиваясь от работ по социологии современного города -в общем комплексе географических, социологических, культурологических исследований (47), • можно также попытаться отыскать в городах и собственно в средневековом урбанизме выражения и одновременно инструменты власти города и лиц, ею наделённых. Эскиз такого исследования на материале тосканских городов предложил В. Браунфельс (48).
Наконец, вырисовываются контуры политической истории, дифференцированной - и хотелось бы видеть эту дифференциацию ещё более дробной - в соответствии с различными уровнями того, что Фернан Бродель назвал "временами истории" (49). В коротком времени - традиционная описательная, событийная, исполненная движения политическая история и вместе с тем подготавливающая почву для более глубокого проникновения в материал - не чуждая количественного анализа, подводящая к социальным проблемам, доставляющая данные для грядущего исследования ментальных структур. Во времени, которое задаёт конъюнктура, смоделированная по образцу описанных Франсуа Симианом колебаний большой длительности, возможно исследование фаз политической истории -вероятно, в таком исследовании преобладающей осталась бы, как того желал Фернан Бродель, социальная, в широком смысле, история, то есть политическая история с уклоном в социологический анализ. Между двумя этими типами истории (что также справедливо и в отношении экономической истории) - общий сектор, вычленяемый для непосредственного изучения соотношений векового политического тренда и коротких циклических движений, пиков и падений на уровне события. Это сектор истории кризисов, обнажающих структуры, и динамики этих структур, раскрывающейся в кипении событий. Наконец, это политическая история, которая оказалась бы "почти неподвижной", если бы - как то обнаружила политическая антропология - она не была привязана к конфликтной по существу, а, значит, динамической структуре обществ. Речь идёт о политической истории структур большой длительности, включающей одновременно аспекты геополитики, доказавшие свою жизнеспособность, и анализ с привлечением методов антропологии. На всех этих уровнях особое внимание должно быть уделено рассмотрению различных семиотических систем политического в терминологии, ритуалах, поведении, сознании.
Итак, если сегодня и возможно констатировать, как это сделали мы в начале данного очерка, определённый кризис
политической истории, расширение перспектив политических исследований в науках о человеке остаётся тем не менее значимым фактом. Не только новая наука политология привносит свои понятия, терминологию, методы, но и вслед за геополитикой, отчасти себя дискредитировавшей, однако всё ещё существующей, политическая социология и, как мы это увидели, политическая антропология поддерживают и оплодотворяют политическую историю.
Новую, как было сказано, политическую историю, которая более не походит на прежнюю. В ней присутствуют структуры, социальный анализ, семиотика, изучение власти. Нарисованная картина выглядит, конечно, слишком оптимистичной. Однако, если мы постоянно указывали, что в том или ином направлении многое или даже всё предстоит ещё сделать, обновлённая политическая история, которую мы попытались описать, тем более желанна.
Более того, перед лицом этой истории, которую скорее ещё надлежит создать, традиционная политическая история - труп, и нет нужды убивать её повторно. Конечно, азбука политической истории есть и навсегда останется не только полезной, но и необходимой. Необходимы хронология политических событий, биографии политических деятелей. И несмотря на все завоевания демократии, политическая история всегда будет, пусть не исключительно, но также и историей великих людей. К тому же, благодаря политологии и социологии, мы сегодня значительно лучше осведомлены о том, что есть событие и какова социальная обусловленность появления великого человека.
Однако существует опасность, что политическая история в её тривиальной форме, задаваемой уровнем публикаций - популярных книг и журналов, где подобные работы представлены, в изобилии, вновь захватит научную историю. Пусть кое-кто из историков экономики или культуры довольствуется написанием политической истории экономики или политической истории культуры, то есть истории экономической или культурной политики. Основания для
36-1-325
этого все те же, что изобличал Люсьен Февр, нападая на "историзирующую" историю: эта история "нетребовательна, слишком нетребовательна" (50). Кажется, по-прежнему она склонна удовлетвориться полумерами: признав необходимость подняться от уровня событий и жизнеописаний великих людей (готовых в любой момент вернуться в политическую историю через маленькую дверку) к институтам и правящим кругам, она не желает сбросить путы архаических представлений о государстве и образе правления. Она плохо защищена от узкоюридических концепций. (Внушающее надежды человечеству право - пугало для историка!) Она легко растворяется в истории идей и политической мысли, совмещая двойную - политики и идей -поверхностность. Даже при наличии доброй воли исследователя она остаётся самой хрупкой из историй, более всего подверженной опасности быть побеждённой старыми бесами.
Позволим себе в заключение обратить внимание на одно очевидное обстоятельство, но о чём, вероятно, всё же стоит, напомнить. Полностью обновлённая, каковой она должна стать, регенерированная другими науками о человеке, политическая история не может претендовать на автономию. Сегодня, когда торжествует междисциплинарный подход, перегородки внутри одной и той же науки особенно невыносимы. Слова Люсьена Февра, соучередителя "Анналов экономической и социальной истории", верны как никогда: "Экономической и социальной истории не существует. Существует история как таковая во всей её целостности" (51). Тем не менее модели новой целостной истории должны сохранить за политическими параметрами то существенное место, какое занимает в обществах феномен власти, современное эпистемологическое воплощение политического. Как наша эпоха -теперь уж эпоха не анатомии, а атома, так и политическая история -не "становой хребет", а скорее "ядро" истории.
Примечания:
1. Блок M. Апология истории или ремесло историка. - М., 1986. - С.100.
2. Там же. - С 88.
3. Цит. по: Wolff Ph, L'étude des économies et des sociétés avant l'ère statistique //L'histoire et ses metodes/ Samaran Ch. (éd.), P., 1961. P.847.
4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - 2-е изд. - М., 1959. - Т.1Э. - С.7.
К примеру, издатели интересного тома "Le Peodalisme", специального выпуска "Recherche* internationales a la lumière du marxisme* (n.37, juin 1963), в предисловии пишут: "Мы представили главным образом работы, в которых рассматриваются экономические и социальные отношения, наряду с отдельными экскурсами в область институциональных и культурных суперструктур" (р.4).
5. Так, особой неприязнью проникнуто изложение Ж. Фройнда: Freund J. L'essence du politique. - P., 1965, p. 645 etc.
6. Например, Шарль Сеиьобос, объявивший в предисловии к своей"Политической истории современной Европы" (1924), что ему пришлось "исследоватьвопрос, в какой мере видимые явления политической жизни управляют глубиннымифеноменами хозяйственной, интеллектуальной и социальной жизни* ( Цит. по: WolffPh. Op. cit. - P.850).
7. "Уязвимость политической истории, как правило, вполне очевидна,*-текстнаписан в 1926 г., опубликован » 1929 г. на нидерландском языке и • английскомпереводе в Men and Ideas. New York: Meridian Books, 1959. P.27. И еще: "Историческиеформы политической жизни должны быть заложены уже в самой жизни.Политическая история доставляет свои собственные формы: государственный институт,мирный договор, войну, династию, само государство. И в этом факте, который нельзяпонимать в отрыве от первостепенного значения самих указанных форм, заключенамжнейшая особенность политической истории. Она по-прежнему сохраняет некотороепревосходство, поскольку является в большой ' степени морфологией общества попреимуществу* ( Ibid. - P38-59 ).
8. Например, в работе, впервые опубликованной в 1921 г. (The political andmilitary significance of Chivalric Ideas in the late Middle Ages; на французском в *LaRevue d'Histoire diplomatique, XXXV, 1921, pp. 126-138), ХСйэинга пишет (Ibid. - Р.196-197): "Медиевисты наших дней не слишком-то благосклонны к рыцарству. Разбираяисточники, в которых рыцарство, действительно, упоминается редко, они преуспели всоздании такой картины средневековья, где экономический и социальный анализрешительно преобладает, а это ведбт к забвению того обстоятельства, что наряду срелигией идея рыцарства была сильнейшей из идей, занимапших умы и сердца людейтого времени "
36-Г
95.01.045
284
9 ТочгатеA Sociologie de l'action. - P., 1965, chap VI. "Le système politique', p.298. Эта двойная ненадежность заключается, с одной стороны, в том, что исследованиеполитических отношений рискует быть поглощенным либо структуралистскиманализом, либо историей; с другой стороны, политическая теория может оказатьсяпоставленной в зависимость от политики или же от политической философии, частинекой философии истории
10 Moriii E. Introduction a une politique de l'homme. - P, 1965. (Переиздана в 1969
г)
11 Появление в английском языке сразу двух понятий policy и polity, к которымпозже прибавится politics, мистифицирует область политической науки, а, значит, иполитической истории ( В XIV в была предпринята попытка ввести слово policic,также копирующее греческое polilcia, во французский язык, не имевшая, однако,успеха ) Если французские философы XVIII в. ищут - или позволяют навязать себе -компромисс между философской и политической историей, можно задаться вопросом,не были ли англичане в еще большем затруднении, вынужденные метаться между"историческим* и "политическим" - двумя понятиями, одновременно и связанными ипротивопоставляемыми одно другому, чем, вероятно, объясняется название анонимногосочинения, изданного в Лондоне в 1706 г.: An Historical and Political Essay, Discussing theAffinity or Ressemblance of the Ancient and Modern Government - "Историческое иполитическое исследование, в коем рассматривается общность или сходство древних исовременных правителей" - Gtinn JЛ W. The "Civil Polity" of Peter Paxton // Past andPresent, 1%8, n 40. P 56.
12 Особенно замечателен текст предисловия к Chateaubriand P. Etudeshistoriques
1831
13 Такова программа, изложенная Ф.Гиэо в "Истории цивилизации в Европе"(1828) - русский период - СПб., 3-е изд., 1906. Обширные выдержки из работШатобриана и Гизо можно найти в Erhard J. et Palmade О. L'Histoire. - Paris, 1969, pp. 189-193,203-207.
14 Aron R. Thucydide et le récit historique // Idem. Dimensions de la consciencehistorique Paris, 1961, pp. 147-197.
15. Приведённые ниже, как и в остальной части очерка, работы по средневековой истории не составляют пи в чем библиографии или списка наиболее замечательных исследований. Это всего лишь отсылки и примеры
16 Ibid - Р.189
17 Из числа исследований традиционной ориентации назовем Powicke
P.M.Reflections on the Medieval State // Transactions of the Royal Historical Society, 4 ser, vol.XIX, 1936 ( весьма, впрочем, дельная работа ), а как пример программы обновления -исследования П Гене Giicnce В. L'Histoire de l'Etat en France a la fin du Moyen Age vue
285
95.01.045
par let historiens français depuis cent ans // Revue historique. 1964, v. CCXXXII; Idem. Etat et nation en Prance m Moyen Age // Ibid. 1967, v. CCXXXVII; Idem. Espace et Etal dans la France du bas Moyen Afe // Annales E.S.C., 1968. Стоит отметить, что слово 'pouvoir" ("власть*), снабженное, правда, определением, фигурирует в названии новаторской статьи Э.Лависса Etude Mf te pouvoir royal au temps de Charles V // Revue historique. 1884, v. XXVI. Автор стремится выйти за рамки описания институтов, дабы обратиться к ментальным реалиям. На связь, существующую между историей государства и историей нации млн начни, обращал внимание М.Блок: "Складывается впечатление, что историю представлений о государстве трудно отделить от истории представлений о нации и патриотизм«11 ( HA». 191t, v. CXXVIII, р.347 ).
18.0 концентрации аннмания марксистов на проблеме государства говорят уже сами заглавия их работ. ФЗнпял, "Частная собственность и государство"; В.И.Ленин, "Государство м революция"- О двух значениях понятия "нация" у Маркса и Энгельса ( нация *• современном смысле слова, обозначающего некую категорию нарождающегося капитализма", и нация в куда более общем значении, латинском, этническом) см.- PeHelier A. et ОоЫЫ JJ. Matérialisme historique et histoire des civilisations. Paris, 1969, p.94 etc.
19. Mélange d'Mrtoère aeciato, 1944, p.120. Цит. no: Gurnet A L'Histoire de l'Etat... -P.345.
20. Schriften der Monumente Oermaniae Historiée, XIII, 3 Bd., 1954-1956.
21. Эти перспективы обобщил сам П.-Э.Шрамм в резюме своего сообщения наРимском конгрессе в 1955 г. • Schramm Р.Е Die Staatssymbotik des Mittelalten // XCongresso Internazionale di Science storiche. - Roma, 1955. • Vol. VII, pp. 200-201.
22. Hrsg. M.Hellmann. Weimar, 1961. Среди многочисленных работ,посвященных символике короны в средние века, выделим главу "Корми как вымысел"в книге Э.Канторовича The King's Two Bodies. A Study in Medieval Political Theology.Princeton, 1957. P. 336-383.
23. "Отнюдь не случайно прославленной реликвией, которую Людовик Святойповелел доставить в Париж и водрузить в капелле своего дворца, оказывается терновыйвенец, равно символизирующий и королевскую власть, и жертву" ( Le Monde, 29апреля 1970 г., е.13 ).
24. Schramm P.E. Die Staatssymbolik... - S.339.
25. Fob R. L'idée de l'Empire en Occident du V-e au XIV-е siècle. - Paris, 1953.
26.0 королевской власти в раннее средневековье см. в первую очередь: Wallace-Haarin JM. The Long Haired Kings. • L., 1963; Graus F. Volk, Herrscher und Heiliger in Reich der Merovinger.-Praga, 1965. Об эпохе Каролингов: Ullmann W. The Carolingien Renaissance and the Idea of Kingship. London, 1969. Автор прекрасно показал, что в этот период, "в полном соответствии с основополагающими посылками церковных
36-2-325
сочинений и общими представлениями, не существовало принципиального разделения каролингского государства и каролингской церкви" ( р. 17 ). Выступая на одном международном коллоквиуме, Жорж Дюби настоятельно подчеркивал важность модели сильной монархической власти в недрах феодального строя - Duby Q. Probleme« de stratification sociale // MousnierR. ( ed.) Publications de la Faculté des Lrttre* et Science! humaines de Paris-Sorbonne, série "Recherches". - P., 1968. - T. XLIH. Gonfci K. Le Roi-Saint: problème d'idéologie féodale // Annales. E.S.C., 1969.
27.Atti dcl'VIII Congresso Internazionale dl Sloria délie Religion!. - Flrenxe, 1956.
28. The Sacral Kingship - La Regalita Sacra. Studies in the History of Religions.Supplements to NUMEN IV. Leyeden, 1959. Из пятидесяти шести статей лишь четырепосвящены западному средневековью.
29.Kaniorovicz F.N. Kaiser Friedrich der Zweite. - Berlin, 1927-1931.
30.Idem. Laudes Regiae: A Study in Liturgical Acclamations and Medieval RulerWorship. Berkeley, Los Angeles, 1946.
31. Idem. The King's Two Bodies... См. также работы Р. Саэерна (P.W.Southern) вJournal of Ecclesiastical History. - 1957, Vol. X, и Б. Смелли (B.Smalley) в Past andPresent, nov.1961, n.20. Уже после того как эта статья была написана, Марсель Гошепрекрасно показал значение исследования Канторовича - Oauchet M. Des deux corps duroi au pouvoir sans corps. Christianisme et politique // Le Débat, juillet-août et septembre-octobre 1981, nn. 1415.
32.Fraser J.G. The Golden Bough, Part.I, The magic art and the evolution of kings',L., 1890; русский перевод: Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь: Исследование магии ирелигии. - М, 1980; FrazerJ.G. Lectures on the Early History of Kingship. - L., 1905.
33.Как раз медиевист, Дж.Р.Страйер (J.Strayer), написал очерк The Historian'sConcept of Public Opinion // Common Frontiers of the Social Sciences, ed. M.Komarovsky.Glencoe, 1957; Марвин Беккер - BeckerM.B., Dante and his literary contemporaries aspolitical men // Speculum, 1966, n.28, p.674, обращает внимание "на пренебрежениетемой языка и образного мышления средневековой политики* и цитирует статьюКанторовича: Kantmwicz F.N. "Christus-Fiscus" // Sinopsis: Festgabe fur Alfred Weber.- Heidelberg, 1949. - S.225-235.
34. "Политическая антропология", так озаглавлен содержательный очеркЖоржа Баландье (G.Balandier), появившийся в 1967 г. Автор придаёт систематическийвид позиции, особенно ясно выраженной Э.Р.Личем (RR.Leach), в большей, однако,степени акцентируя важность "противоречивого, конфликтного, приблизительного",относящегося к "внешнему", продолжая тем самым линию Э.Э.Эванс-Притчарда(Evans-Priichard E.E. Anthropology and History. Manchester, 1961.)
35. Ещё и сегодня несовместимыми остаются точка зрения, выраженнаяЖ.Фропндом (J.Freund. Op. cit. PJ38 ), согласно которой "классовая борьба есть только
один аспект политической борьбы*, и позиция марксистов, которые исходят из того, что все формы политической борьбы подчинены борьбе классов. Если отбросить предвзятость и ригоризм, марксистская точка зрения нам кажется более близкой к истине, более плодотворной, более практической. В очень убедительном исследовании, •Socielt e «lato oel medfevo vencziano (secoli XII-XIV)*, ДжТракко (G.Gracco) показывает обычный код классовой борьбы в политической истории Венеции, традиционно имеющей репутацию особого мира. Однако можно задаться вопросом, не остался ли автор сверж меры • плену у "государственной" проблематики и нельзя ли иначе прочесть оговорки, сделанные - при общей позитивной оценке книги -Ф.КЛейном (F.CLane) в Speculum, 1968, р.497-501?
36. См. прежде всего: Вой К. Polens und Pauper. Begriffsgeschichtliche Studien zurgesellschaftlichen Differenzierung im frühen Miltelalter und zum "Pauperismus" desHochmittelalter in Alteuropa und die moderne Gesellschaft // Pestschrift für Otto Brunner.-Gottingen, 1963. - S.60-87, а также доклад, сделанный мною на международномколлоквиуме, органиэомннюм Нормальной высшей школой Сен-Клу ( 1967 г.) ипосвященный терминам, обозначающим общественные классы - "Le vocabulaire descatégoriel chez saint François d'Assise et ses premiers biographes' // Ordres et classes. -Patte-La Haye, 1973. - P.93-134.
37. Ж.Дюбн представил свою концепцию баналитепюй сеньории главнымобразом в смей диссертации "La Société aux XI-e et ХП-е siècles dam la régionmaconnaise. Paris, 1953, и в L'Economie rurale et te vie des campagnes dans l'Occident
medieval. Paris, 1962, t.H, livre III: XI-XIIIe siede. La Seigneurie et l'Economie rurale. В исполненной, казалось бы, самых юридических инспираций серии Recueils de la Société de Jean Bodin один том (t.XXV, 1965) обнаруживает ориентацию на проблему власти,, которая, впрочем, восходит, вероятно, к Марку Блоку ( La Société féodale. -P., 1939. -T.H, livre II ) и которую можно встретить, например, а работе Dhoad» J. 'Ordres* ou •puissance*. L'exempte des Etat da Flandre // Annales ES.C. -1950. - Р-289-Э05.
38. Gnindmann H. "Lkeratus - illiterarus*. Die Wandlung der Bildimgsnorm vomAltertum zum Mittelalter//ArcWv fur Kulturgeschichte. 1951. BOJ4.
39. Мы попытались обрисовать для конца XII - XIV вв. общие контурыэволюции университетов как социотфофессиональных корпораций в направлении ихинтеграции в среду носителей власти: Le Gaff f. Let intellectuels au Moyen Age. - P.,1957.
40. Тема будет предложена французской делегацией в Международнойкомиссии по истории университетов на её ближайшей сессии во время XIIIМеждународного конгресса исторических наук ( Москва, август 1970 г.). Кажется,подобная работа на материале английских университетов нового времени задуманапрофессором Ло>ренсом Стоуном. Оживление интереса к просопографичсскому методу
- методу социальной истории, способному обновить историю политическую • обнаруживается в различных областях (См.: Annales E.S.C 1970, п-5 ).
41. Среди многочисленных и захватывающих работ Ж.Дюмезиля, посвященныхпредставлениям индо-европейцеа о трдхфункциональной организации общества,укажем на одну из числа наиболее свежих, Idée romaine«, Paris, 1969, где автор ставитпроблему, имеющую отношение к средневековому Западу. В этой связи первыеподходы к теме: Вампу J. Des Trois Fonctions* aux Trois Etats" ? // Annales E.S.C. 1963.P.933-938; Le Goff J. Note sur société tripartie, idéologie monarchique et renouveauéconomique dans la Chrétienne du IX-e av ХП-« siècle // L'Europe aux IX-e - XI-« siedet/Ed. Manteuffel T., Gieysztor A. - Varcovie, 1968. - Р.6Э-71.
42. Именно этот ограниченный круг проблем вдохновлял автора интересногоисследования: Evans J. An hi Medieval Prance. A Study in Patronage. London, 1948.
43. PanofskyE. Gothic architecture and scholasticism, New Jork, 1957. Русскийперевод • Панофски Э. Готическая архитектура и схоластика // Богословие в культуресредневековья, /отв. ред. Л. Луткоиский. - Киев, 1992. - С.49-79. (Перевод, ксожалению, сокращённый и невысокого качества - Прим.пер.) В традиционном ключе:Branner R. Saint Louis and the Court Style in Gothic Architecture. L., 196S.
44. О подтексте "Весны" Боттичелли см.: Francastel P. La Realite figurative. Paris,1965. П. Франкастель еще рая обратился к этим сюжетам в: La figure et le lien. L'ordrevisuel du Quattrocento. - P., 1967.
45. FrancastelP. La Realite... P.241, 272. См.: GomMeH C. Botticelli's Mythologies:A Study of the Neo-platonic Symbolism of its Circle // J.of the Warburg a. Courtland .Institutes, 1945.
46. См. особенно Manselli Я L'Eresia del male. Napoli, 1961; Idem. Les hérétiquesdans la société italienne du XUI-e siècle // Heresies et Sociétés dans l'Europe preindustrielte,Xl-e - XVIH-e siècles. - P.: La Haye, 1968. Автор подчеркивает наличие "чрезвычайнотесной связи между ересью катаров и великой политической партией гибеллинов".Работу следовало бы продолжать в направлении сравнительного социологическогорассмотрения религиозных сект и политических партий.
47. Довольствуемся отсылками к материалам Международного коллоквиума вАмстердаме ( 1967 г. ), к книге: Polsby N.W. Community Power and Political Theory, NewHaven, 1963, и к работам "анти-историцистской" направленности Манюэля Касгелля:Castells M. Le centre urbain. Projet de recherche sociologique // Cahiers internationaux desociologie, 1969; Idem. Vers une théorie sociologique de la planification urbaine // Sociologiedu Travail, 1969. Все они имеют в виду современную эпоху.
48.Braimfcts W. Mittelalterliche Stadtbaukunst der Toskana. - B., 1953.
49. См. особенно предисловие к Braudel P. La Méditerranée et le mondeméditerranéen a l'époque de Philipp II. Paris, 1949, извлечения из котороговоспроизведены в Ecrits rar l'hiftoire. - P., 1969. - P.ll-13.
50. Pebvre L. Combats pour l'histoire. P., 1953, p. 118; русский перевод - Февр Л.Бои м историю. - M., 1991 -. С.71.
51. Там же. -CIS.
Публикация И.В.Дубровского
