CC BY
44
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (42) 2009
История права и государства
УДК 82 (929)
М.В. Ашик*
60 послевоенных лет Воспоминания
Михаил Владимирович Ашик родился в 1925 г. в Ленинграде. После начала войны активно участвовал в создании оборонительных укреплений в блокадном Ленинграде. В марте 1942 г. вместе с семьей был эвакуирован на Северный Кавказ. 2 февраля 1943 г. добровольно ушел на фронт. Участвовал в боях на 2-м и 3-м Украинских фронтах, в освобождении от фашистов Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, Австрии, Чехословакии. Был трижды ранен. Награжден орденами Красной Звезды, Богдана Хмельницкого и боевыми медалями. В послевоенное время удостоен второго ордена Красной Звезды, ордена «За службу Родине», Отечественной войны 1-й степени, а также венгерского ордена «Звезда Республики» и многих медалей.
За героизм и мужество, проявленные в боях с фашистами Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1946 г. Михаилу Владимировичу Ашику было присвоено звание Героя Советского Союза.
В послевоенные годы М.В. Ашик окончил Ленинградскую офицерскую школу МВД СССР, Военный институт КГБ им. Ф.Э. Дзержинского. 30 лет прослужил во внутренних войсках. С 1970 по 1979 гг. являлся заместителем начальника Высшего политического училища МВД СССР. После увольнения из армейских рядов 20 лет работал на Кировском заводе ведущим инженером конструкторского бюро. В настоящее время, находясь на заслуженном отдыхе, Михаил Владимирович активно участвует в воспитании подрастающего поколения.
Воспоминания М.В. Ашика включают главы «Офицерская школа», «23-я дивизия», «Магадан», «Военный институт», «На штабной работе», «Командир полка», «В штабе дивизии», «Высшее политическое училище МВД СССР».
Офицерская школа МВД, учебе в которой посвящена первая глава, в последующей жизни стала Средней школой милиции сперва в Стрельне, а затем в Петродворце. В настоящее время это учебное заведение, отметившее свое 90-летие, является факультетом Санкт-Петербургского университете МВД России.
M.V. Ashik*. 60 post-war years. Memoirs
Mikhail Ashik was born in 1925 in Leningrad. After the war, was actively involved in setting up defensive fortifications in blockaded Leningrad. In March 1942, together with his family was evacuated to the North Caucasus. 2 Feb, 1943 voluntarily went to the front. He participated in battles at the 2-nd and 3-rd Ukrainian fronts, in the liberation of the Nazi Romania, Bulgaria, Yugoslavia, Hungary, Austria and Czechoslovakia. He was wounded three times. Awarded the Order of Red Star, Bohdan Khmelnytsky, and combat medals. In the post-war period was awarded the Second Order of the Red Star, the Order «For Service to the Motherland», World War II 1-st degree, as well as the Hungarian Order of «Star of the Republic», and many medals.
For heroism and courage displayed in the battles with the Nazis decree of the Presidium of the Supreme Soviet of the USSR from May 15, 1946 Mikhail Vladimirovich Ashik was awarded the title Hero of the Soviet Union.
* Ашик, Михаил Владимирович, ветеран Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза, полковник в отставке.
* Veteran of the Great Patriotic War, Hero of the Soviet Union, a retired colonel.
After the war, M.V. Ashik graduated from the Leningrad School Officers USSR Ministry of Internal Affairs, Military Institute of the KGB name of F.E. Dzerzhinsky. Served for 30 years in the Interior Troops. From 1970 to 1979. Deputy Head of the Higher Political School of the USSR Ministry of Internal Affairs. After retirement from the army ranks 20 years worked at the Kirov plant engineer leading design bureau. Currently, in the deserved rest, Mikhail is actively involved in educating the younger generation.
Memoirs of M.V. Ashik include chapters «Sam school», «23-rd Division», «Magadan», «Military Institute», «On the staff work», «The commander of the regiment», «At the headquarters of the division», «Higher Political School USSR Ministry of Internal Affairs ».
Sam School of Interior Ministry, which is devoted to studying the first chapter, in later life became a secondary school in Strelna police first, and then in Petrodvorets. At present, this institution, celebrated its 90 th anniversary, is the faculty of Saint Petersburg University MIA Russia.
23-я дивизия
23-я дивизия внутренних войск в те годы охраняла особо важные объекты силами нескольких полков, разбросанных по всему Северо-Западу. Полк, в который я получил назначение, нес охрану Монетного двора в Петропавловской крепости, фабрики «Госзнак», артиллерийского полигона на Ржевке и оборонного завода на берегу Ладожского озера. Другие части дивизии охраняли железнодорожные объекты от Таллина до Москвы и от Ленинграда до Мурманска, возможно, поэтому в литературе о внутренних войсках её иногда именуют «железнодорожной». Один из полков охранял знаменитый Беломорканал. Там некоторые подразделения, выполнявшие служебные задачи на катерах, были одеты в форму Военно-Морского Флота, и на служебных совещаниях, особенно на комсомольских конференциях, их представители очень оживляли внешний вид нашего войскового коллектива. Начальником Отдела контрразведки дивизии, в который я был назначен на должность оперуполномоченного, был подполковник Иван Иванович Зубков, порядочный, объективный и добрейший по характеру человек. Он и его заместитель подполковник Евгений Николаевич Макаров хорошо меня приняли и в течение двух последующих лет прекрасно ко мне относились. А с опытным, отлично знающим дело Макаровым, мне довелось вскоре поработать еще и в Магадане.
Управление дивизии, а с ним и Отдел контрразведки, размещались на Литовском проспекте рядом с Московским вокзалом, в старинном двухэтажном здании, ныне снесенном ради того, чтобы построить здесь вокзал для скоростной линии дороги на Москву. Здание было историческим, построенном специально для размещения в нем жандармской стражи Николаевской железной дороги, ныне называемой «Октябрьской». Среди просторных помещений, имелся актовый или зрительный зал. (В последующем, после расформирования дивизии, в нем был открыт кинотеатр). В прекрасно оснащенном спортивном зале шведские стенки, брусья, кольца и прочие спортивные снаряды были изготовлены из красного дерева и отличались от современных особой отделкой.
Окна служебных кабинетов выходили прямо на вокзальный перрон недалеко от того места, где теперь находится вход на станцию метро «Площадь Восстания». А там, где ныне отстаиваются почтовые вагоны, стоял наш бронепоезд. Когда я появился в штабе дивизии, то первое, что сделали мои новые сослуживцы, - послали меня за пивом. Опыта в этом деле я не имел никакого. Впервые в жизни я попробовал пиво в Чехословакии, в первые дни после окончания войны. Наши привезли откуда-то целый бочонок, и мне налили в котелок. Все были радостно возбуждены, а я, видимо, ожидал что-то сладкое ощутить, а хлебнул горького, пенисто-мыльного пойла. Пить не стал. Даже подумал, что надо мной подшутили. Но офицеры пили и очень хвалили старшину, раздобывшего тот бочонок. Вот с таким опытом по части пива я пошел в магазин в полной уверенности что пиво есть пиво, то есть всё одного сорта. А там - «Жигулевское», «Невское», «Ленинградское», «Московское», «Портерное»... всего около десятка наименований! Вернулся, спросил - какое брать? Все расхохотались...
В коллективе штаба дивизии и в Отделе контрразведки вскоре у меня появилось немало друзей и, к сожалению, недругов. В первые же дни мои новые сослуживцы поинтересовались обстоятельствами получения такой редкой награды, как звание Героя Советского Союза. Любопытствующим я, не вдаваясь в подробности, объяснял: мол, участвовал в десанте в тыл врага, и там мы несколько суток вели бои в окружении... Люди кругом подобрались бдительные, и кому-то запомнилось то, что дело было «в окружении». А к людям, побывавшим в окружении, относились с особым подозрением. Пребывание в окружении нужно было отражать в служебной анкете. Там среди многих вопросов стоял такой: «Был ли в плену или окружении?». Тот, кто объединил эти факты офицерской биографии в одной графе анкеты, предполагал, надо думать, окружение, в которое попадали люди в ходе отступления, а тех, кого командование специально забрасывало в тыл противника, по моему мнению, это не должно было бы касаться. Именно так понимая тот вопрос, я написал в своей анкете: «Не был».
Вскоре поступил вызов к кадровику, представителю довольно серьезного в тех обстоятельствах органа. Майор Богданов, заместитель начальника этого аппарата, зачитал вслух вопрос анкеты и спросил: был ли я в окружении или нет?
- Нет!
И, естественно, услышал новый вопрос: почему, рассказывая о своем подвиге, говорил, что бой был в окружении... Кончился этот разговор тем, что в анкету, под диктовку майора, я вписал: мол, тогда-то и там-то был вместе со своим батальоном в окружении четверо суток и вышел из окружения
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (42) 2009
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (42) 2009
в составе своей части. После этого майор долго и нудно разъяснял мне, что на вопросы анкет нужно отвечать правдиво. Пережитое унижение запомнилось... О том, что бывал еще и в других десантах, и бой там тоже можно отнести к боевым действиям «в окружении», я поостерегся рассказывать.
Вскоре меня перевели на должность оперуполномоченного отдела контрразведки в батальон, охранявший оборонный завод в поселке Морозова на самом берегу Ладожского озера. Неподалеку, на острове Орешек, лежала в развалинах Шлиссельбургская крепость. По этим местам в течение трех лет проходил передний край Ленинградского фронта, и недавняя война каждым клочочком земли напоминала о себе. Всюду попадались не потерявшие своей конфигурации траншеи, почти заросшие окопы, полусгнившие блиндажи. На перекрестках поселковых улиц встречались бронеколпаки пулеметных точек, на пустырях стояли сгоревшие танки, рядом с казармой в кустах валялся сбитый самолет, но наиболее приметными были пирамидки над индивидуальными могилками, попадавшиеся на глаза буквально на каждом шагу. В войну хоронили где придется: на площадях, в скверах, на перекрестках улиц, на огородах местных жителей. Некрашеные фанерные пирамидки со временем разрушались, многие уже начали исчезать со своих мест. И тогда кем-то было принято решение (говорили - «приказ Сталина»): собрать все индивидуальные могилы в общие братские захоронения. В помощь военкомату, на который была возложена эта работа, мы выделяли солдат, и я принимал участия в митингах, устраиваемых у создаваемых братских могил. Одну из них соорудили рядом с батальонной казармой. Имен погибших даже не пытались устанавливать. Хорошо помню, что тела выкапывали из чистого песка, и за пять-шесть лет они почти не разложились. Шинели, плащ-палатки, в которые были завернуты погибшие, были совершенно целыми. В результате перезахоронений тех лет появилось много безымянных обелисков по окраинам города. Такой обелиск, сделанный из гранитного верстового столба, стоит вблизи пересечения улицы маршала Жукова и Петергофского шоссе, другой - на этом же шоссе возле трамвайной остановки «Улица Тамбасова». Обелиск без имен перезахороненных стоит на Таллинском шоссе у виадука, соединяющего Урицк и Старо-Паново. На одном из митингов у этого обелиска военком Кировского района полковник Мухин сказал мне, что на этом месте похоронено более 900 бойцов 21-й дивизии войск МВД, сражавшейся здесь, и что в военкомате имеется полный их список. Подготовлена даже стела, на которой можно было бы разместить все имена, но денег на это военкомату не дают. Прошло много лет после того разговора, но у обелиска по-прежнему нет имен погибших...
Война проявлялась не только памятью о её тяжелых днях. В первые послевоенные годы военнослужащие имели возможность реально прикасаться к её реалиям, получая по праздникам полулегендарные теперь фронтовые «сто грамм». Выдавались они в наиболее яркие советские праздники - 1 Мая и 7 ноября. Вечером перед ужином в столовой батальона царило особое настроение. Офицеры командования размещались за специально поставленным столом, и когда в объемистые жестяные солдатские кружки разлили по сто грамм, жидкость на дне была почти неощутима. Зато обстановка в столовой после выступления замполита и тоста, провозглашенного комбатом, устанавливалась по-братски сердечная. На мой взгляд, сохранение праздничных «ста граммов» в послевоенные годы было одной из наиболее действенных форм воспитательной работы в то время.
В дивизии внутренних войск, как и в частях Советской Армии, продолжали служить, призванные в годы войны, солдаты 1924-1927 гг. рождения. Служили они уже кто седьмой, кто восьмой год, и, несмотря на это, сроки их демобилизации оставались неизвестными. О «холодной войне» тогда еще не говорили - «горячая» никак остыть не могла.
Летом 1950 г. Север Кореи, тяготевший к социалистическому Китаю, воевал с Югом. Северокорейцам помогали китайские добровольцы и наша авиация, действовавшая с территории Китая. В войне в Корее принимали участие 15 государств, но наше официально «не участвовало». На этот счет среди офицеров ходили разные байки, например, такие: «Китайские летчики Ван-Ю-Шин и Ли-Си-Цин сбили столько-то самолетов».
Война была далеко от 23-й дивизии, но полк, в котором я служил, наряжал караулы для охраны вагонов, в которых с Монетного двора перевозили ордена и медали Северокорейского государства для награждения отличившихся воинов. Из Северной Кореи, как и во время боев в Испании, в нашу страну привозили осиротевших детей. Моя молодая жена до рождения у нас первенца-сына мечтала удочерить или усыновить ребеночка из Кореи...
Но не только войной в Корее напрягалась тогда обстановка в мире. Не только советские контрразведчики, но очень многие в мире помнили смысл доктрины Трумена, провозглашенной им в ходе Второй мировой войны: «Если будет побеждать Германия, то надо помогать русским. А, если будет побеждать Россия, то - Германии». Став после войны президентом, Трумен не изменился. Это при нем Ален Даллес, чиновник, возглавлявший разведку США - ЦРУ, цинично сформулировал задачи своего ведомства по отношению к СССР. Вот только некоторые выдержки того, как он планировал гадить нашей стране: «...Мы незаметно подменим их ценности на фальшивые... Честность и порядочность будут осмеиваться... Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением... Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, будем делать главную ставку на молодежь, станем разлагать, растлевать, развращать её. Мы сделаем из неё циников, пошляков, космополитов...» Мы, армейские контрразведчики сороковых-пятидесятых годов, этих планов в деталях еще не знали, но суть дела понимали правильно. Впрочем, и без американского ЦРУ работы у нас хватало.
Суть новой своей службы поначалу я слабо себе представлял. Мои познания в контрразведывательной области ограничивались двумя-тремя лекциями, прослушанными в школе МВД. На деле же контрразведывательная работа в дивизии вытекала из реалий Великой
Отечественной войны, тянувшейся четыре долгих-долгих года. Задолго до Победы начало вскрываться небывалое в истории России, совершенно чудовищное массовое предательство в армейских рядах. Ни для меня, ни для других воевавших не было секретом, что на стороне немцев воюют русские. Всех изменников мы называли «власовцами», но очень мало знали об их численности, организации, причинах появления и прочем. Лишь в ходе боев и особенно после Победы со всей полнотой вскрылось это ошеломляющее явление.
В советское время по цензурным соображениям сие позорное дело мало освещалось в литературе и почти не изучалось историками. После отмены цензуры и распада СССР глубоких исследований, на мой взгляд, не появилось. Современные публикации о власовцах и прочих предателях хоть и пронизаны новой идеологией, но по-старому насквозь политизированы, и потому далеки от правдивого освещения столь сложной проблемы. По этим причинам серьезными законченными исследованиями эти публикации, к сожалению, не назовешь.
В годы, когда я пришел работать в контрразведку, проблемой предателей военного времени занимались не историки, а оперуполномоченные. Своими путями и методами они, как умели, выяснили для себя, что с первых дней вторжения врага на советскую территорию, немцы стали зазывать в свои ряды добровольцев в основном из числа захваченных ими военнопленных. Если учесть, что в лагерях для наших военнопленных создавались нечеловеческие условия, то навербовать там «добровольцев» было нетрудно. Поначалу военнопленных использовали ездовыми, конюхами, кузнецами, подсобниками у полевых кухонь, шоферами в тыловых службах. Но со временем немало их появилось и в боевых подразделениях. Предателей использовали в качестве подносчиков снарядов на артиллерийских позициях, саперами при разминировании, войсковыми разведчиками и даже шпионами.
В немецкой армии первое время их называли «наши русские» или «наши Иваны». Но немцы любят порядок, и вскоре изменники получили официальное наименование «Нііідаі^е» - в буквальном переводе «добровольные помощники». А сокращенно - «хиви». Насколько это было массовым явлением, может свидетельствовать такой факт: в штате немецкой дивизии (1943 г.) предусматривалось иметь 2005 «хиви». И вакансии, как правило, заполнялись.
Кроме пресловутых «хиви», существовали роты и батальоны, полностью сформированные из военнопленных. Такие подразделения в немецких войсках называли «восточными», они получали стандартные номера войсковых частей, во главе их стояли немецкие командиры. Наряду с ними существовали казацкие, кавказские, татарские, туркестанские, латышские, эстонские, украинские легионы. Был даже калмыцкий кавалерийский «корпус». При пленении, например, созданного немцами 15-го казачьего корпуса в мае 1945 г. в его строю находилось 2146 человек, а при пленении так называемого Казачьего стана - 7155 человек. Из них белоэмигрантов всего 14, все остальные -бывшие советские граждане. Кроме них, существовала еще и власовская армия «РОА» (Русская освободительная армия). Для всех этих категорий предателей, поступивших на службу к врагу, немцами разрабатывалась форма одежды, знаки различия, нашивки, специальные награды.
В числе изменников были еще и полицаи в каждой оккупированной деревне, и доносчики, и палачи, добровольно вызывавшиеся расстреливать, вешать, пытать. Были и обычные диверсанты и шпионы, наспех обученные в специальных школах. Их немцы набирали из перебежчиков, из военнопленных, из осевших в оккупированных деревнях дезертиров Красной Армии, из бродяг и уголовников. Руками этих предателей в Бабьем Яру под Киевом и в других подобных местах немцы тысячами расстреливали неугодных им людей, оказавшихся на захваченной врагом территории.
Но вот прогремела великая наша Победа. Пристыженные немцы покорились своей судьбе. А скомпрометированные связями с оккупантами наши соотечественники, бывшие «хиви», власовцы, полицаи, палачи и каратели, оставшиеся без работы диверсанты и шпионы спешили затеряться в потоках возвращающихся на Родину репатриантов - советских граждан и бывших военнопленных, не запятнавших себя предательством.
Ни литераторы, ни публицисты-аналитики, ни историки, ни философы до сих пор толково не объяснили причин столь нехарактерного для России массового предательства. До сих пор наша историческая наука не знает даже числа изменников. «Военно-исторический журнал», например, писал: «Исчерпывающие ответы на вопросы о мотивах поведения этих людей (от 100 тыс. до 1,5 млн. и более граждан) еще предстоит дать» 1. И это было опубликовано в преддверии 60-летия Победы! Не то сто тысяч, не то более полутора миллионов предателей - так и не собрались подсчитать наши уважаемые историки.
Когда началась моя служба в контрразведке, работа по выявлению бывших палачей-каратерей, полицаев, выпускников немецких шпионских школ находилась в стадии активных разработок. Предатели, оставившие кровавые следы своей деятельности, были учтены в специальном двухтомном циркуляре, в который в алфавитном порядке были вписаны имена около полумиллиона немецких пособников. На каждого включенного в этот формуляр имелись биографические данные, приметы, краткое описание сути совершенного преступления. Этих людей, естественно, разыскивали и находили иногда среди призванных на военную службу с оккупированных областей, среди возвращавшихся на родину репатриантов.
В 23-й дивизии внутренних войск, как и в других частях наших Вооруженных Сил тех лет, служили люди, прошедшие войну. Среди них встречались призванные с Украины, Белоруссии, из стран Прибалтики. Очень многие испытали на себе немецко-фашистский оккупационный режим. Были среди военнослужащих и люди, прошедшие через концентрационные лагеря. По существовавшему в те годы порядку мужчин призывного возраста, освобождаемых из немецких лагерей, отправляли служить в
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (42) 2009
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (42) 2009
армию. Это касалось в основном молодых людей, чьи ровесники продолжали служить и не подпадали пока под закон и демобилизации. Знания и опыт тех, кто побывал по ту сторону фронта, представляли, безусловно, интерес для контрразведывательной службы. С ними мы вели определенную работу, и оперработникам нередко удавалось пополнять наши оперативные учеты новыми материалами.
Начальником Отдела контрразведки частей и соединений войск МВД в Ленинграде был полковник Артюгин. Его кабинет находился в здании на Литейном проспекте, в доме 4. Ленинградцы называли это здание «Большим домом». Дом был действительно высоким: остряки до сих пор шутят: мол, из него Магадан виден. С полковником Артюгиным я встречался всего два раза.
Первый раз, когда предстал пред его очами в качестве выпускника Офицерской школы. Тогда он, лишь взглянув на меня, сказал, что хотел послать оперуполномоченным в пограничный отряд, (тогда пограничные и внутренние войска были еще едины), но, поскольку пока не женат, для погранслужбы непригоден. Так я оказался в 23-й дивизии.
Второй раз в составе всего нашего отдела я был у него на оперативном совещании. Запомнилась эта встреча тем, что, разбирая работу одного из оперработников, полковник Артюгин сказал примерно так: «Тебя, дурака, лет восемь в школе учили. А я, имея всего три класса образования, должен тебе замечания делать...».
В те годы нередко встречались крупные руководители без должного образования, зато от природы они были, как правило, умны, в работе опытны и энергичны, и это как-то компенсировало отсутствие у них аттестатов и дипломов.
23-й дивизией внутренних войск командовал генерал-лейтенант Г.Г. Соколов, крупный мужчина, отличавшийся интеллигентной внешностью, добрым, внимательным отношением к подчиненным. Последнее было совершенно нехарактерным для строевых командиров того времени и резко выделяло генерала Соколова из числа других начальников, любивших отдавать распоряжения с металлом в голосе. Генеральское звание он получил еще до войны, когда был заместителем наркома внутренних дел, ведая учебными заведениями. В трудную зиму 1941 г. генералу поручили сформировать, а затем и командовать 26-й армией, вскоре усиленной, и потому переименованной в ставшую вскоре печально знаменитой 2-ю Ударную.
На неё в декабре 1941 г. возложили задачу - прорвать блокаду Ленинграда. Откладывать начало прорыва считали недопустимым: город смертельно голодал, и армия, не закончив сосредоточение своих сил, совершенно неподготовленной пошла в наступление. Естественно, случилась неудача. Генерал-лейтенанту Г.Г. Соколову приказали передать командование генералу Н.К. Клыкову и продолжать наступление. Тот в своих воспоминаниях писал по этому поводу: «...Приказ был совершенно неожиданным для меня. Как продолжать? С кем? Я спросил у присутствовавшего здесь начальника артиллерии: - Снаряды есть? - Нет...»
Вот так было организовано то наступление.
Но мемуаристы впоследствии в один голос в первых неудачах обвиняли генерала Соколова. Армейцам это было особенно удобно: он же не свой - «Из НКВД!». Маршал К.А. Мерецков, его непосредственный начальник, который, не подготовив операцию, приказал армии Соколова наступать, в книге «На службе военной» привел даже выдержки из старого приказа, отданного когда-то генералом Г.Г. Соколовым. Чего только не «откапывали» наши маршалы, чтобы сваливать свои ошибки на других! Вот как он цитирует один из не понравившихся ему приказов генерала Соколова, отданного, может быть, под впечатлением суворовской «Науки побеждать»: «Хождение как ползание мух осенью отменяю и приказываю впредь в армии ходить так: военный шаг аршин... С едой не ладен порядок. Среди боя обедают, и марш прерывают на завтрак... Холода не бояться, бабами рязанскими не обряжаться...» Ну, полудурок какой-то, а не командующий.
В книге «Десять сталинских ударов» автор В.В. Бешанов после цитирования выдержек из его приказов по армии подытожил: «Кретина с должности сняли».
После генералов Г.Г. Соколова и Н.К. Клыкова 2-й Ударной армией командовал небезызвестный генерал А.А. Власов. Результат известен: армия разбита, командующий сдался в плен и там согласился служить врагу.
Скажем прямо, командуя 23-й дивизией в первые послевоенные годы, генерал-лейтенант Г.Г. Соколов приказов, так не понравившихся маршалу Мерецкову, не издавал. В годы послевоенных реформ чудачеств и без того хватало. Например, в парадном строю или просто на дежурстве офицеры внутренних войск должны были быть при сабле и со шпорами. Во время докладов начальникам дежурные гремели саблями и «клацали» каблуками со шпорами. Шумно и лихо получалось. Впрочем, шпоры не прижились, а сабли со временем заменили кортиками.
Но мне командир дивизии запомнился по другому случаю. При нем начальником штаба дивизии служил полковник Коников. Встретившись со мной во дворе дивизии, он подозвал меня и сказал, что дивизии дали одно место в Военную академию имени М.В. Фрунзе, и они с генералом Соколовым решили зачислить меня кандидатом. От столь заманчивого предложения мне пришлось отказаться: «десятилетки», как тогда называли школьное образование, я не имел. Полковник Коников искренне огорчился: «А мы-то с генералом решили, что наш Герой поедет в академию...»
Отсутствие среднего образования в то время не слишком выделяло меня из общей массы офицеров. (Из книги, посвященной 200-летию МВД, можно узнать, что в те годы добрая половина офицеров не имела «десятилетки»). Но разговор с полковником Кониковым о возможной учебе в
военной академии подтолкнул меня к поступлению в вечернюю школу. Для военнослужащих, желающих получить заветный «аттестат зрелости», в Ленинградском окружном Доме офицеров на Литейном проспекте была организована вечерняя средняя школа. Только восьмых классов в ней было четыре. В одном из них я и начал учиться.
В девятый класс я пошел в поселке Морозовка, куда меня перевели по службе. Завершить среднее образование необходимо было еще и потому, что уже действовал приказ, запрещающий присваивать очередные воинские звания офицерам, не имеющим аттестатов зрелости. Тем не менее наш комдив генерал Г.Г. Соколов направил в Москву представление, по которому мне в декабре 1950 г., возможно, в порядке исключения, присвоили звание «старший лейтенант». Предыдущее звание я получил на фронте, в июле 1944 г. Так что лейтенантом я оказался стойким - с шестилетним стажем.
Для дальнейшего служебного роста требовался не только аттестат зрелости, непременно нужно было стать членом Коммунистической партии. Стоит вспомнить, что в Советском Союзе партия была основой государственного аппарата и, если ты намеривался занимать достойное место в этом аппарате, то необходимо было состоять в ней. С идеологической стороны я к этому был неплохо подготовлен и, начитавшись соответствующей литературы, наслушавшись лекторов-пропагандистов, искренно верил, что дни капиталистического строя сочтены. Разве не ясно, что в обществе, как в любом живом организме, старые клетки, старые формы отмирают, а новые зарождаются. Такой новой формой является социалистический строй. О загнивании, отмирании капитализма ярко свидетельствовали две мировые войны, развязанные капстранами, развал колониальной системы, рост авторитета социалистического государства, вышедшего из войны победителем. И теперь к нему начали присоединяться страны народной демократии, вставшие на путь социалистического развития. Все это было тогда так наглядно, что и спорить-то не о чем было. А то, что руководители Коммунистической партии Советского Союза впадут в старческий маразм и сами же развалят социалистическое государство, никому и в голову не могло придти.
Но вступить в Коммунистическую партию тогда было очень непросто. Прежде всего необходимо было прослужить, как минимум, год в той парторганизации, которая будет тебя принимать. При частых перемещениях по службе это требование редко для кого оказывалось выполнимым. Кроме того, нужны были рекомендации трех членов партии, имеющих стаж не менее пяти лет. Далеко не у всех молодых офицеров находились такие знакомцы. В поисках рекомендаций я обратился с письмом к фронтовому командиру роты Г.В. Калмыкову олицетворявшему в моих глазах и Честь, и Совесть. Правда, тогда этих слов еще не было на обложке партбилета. Калмыков ответил, что с удовольствием дал бы мне не одну, а три рекомендации, но, к сожалению, он беспартийный. Я еще не знал тогда, что рекомендации сослуживцев военного времени, а также родственников не годились, ибо рекомендующий должен был знать своего протеже по совместной работе в последнее время. Оформить все формальности мне удалось с помощью преподавателей Ленинградской школы МВД. Благодаря их рекомендациям во время службы в 23-й дивизии меня приняли в партию.
Партийно-политическая учеба была непреложной обязанностью члена партии и я - не в роли контрразведчика, а, как рядовой коммунист - посещал лекции парторга батальона капитана Лапко. Свой материал он излагал в ярких, нешаблонных выражениях, и мне нравились его выступления. Читая лекцию, капитан заметно увлекался, ходил по комнате и, если нужно было помянуть Ленина, подходил к бюсту, стоящему во главе стола, и, похлопывая ладонью по гипсовой лысине вождя, говорил: мол, старик - все предвидел, все понимал! Поскольку ленинских цитат парторг использовал немало, ему приходилось довольно часто подходить к бюсту и хлопать Ленина по макушке. Этично это или нет, я не задумывался, такое мне и в голову не приходило: капитан-парторг для меня, только что получившего партбилет, был непререкаемым авторитетом. Но когда его за фамильярное отношение к бюсту основателя партии крепко вздули на парткомиссии политотдела, он заподозрил меня - контрразведчика - в донесении на него за шлепки по лысине вождя. Кстати, оперработа в партийных органах тогда была уже запрещена, и мои товарищи по отделу контрразведки подсмеивались надо мной, повторяя злые высказывания капитана Лапко в мой адрес.
Но вернемся в очень сложный для ленинградцев 1950-й год, когда в Питере судили людей, руководивших городом в годы блокады - П.С. Попкова, А.А. Кузнецова, Я.Ф. Капустина и их ближайших сотрудников. Дело началось с того, что всех обвиняли лишь в нескромности, в подтасовке в свою пользу голосов во время выборов руководящих парторганов на партконференции. За это их первоначально отстранили от должностей и отправили на учебу в Москву. Попкова, например, - в аспирантуру Академии общественных наук, других в Высшую партийную школу. Но потом всех судили и расстреляли, как это, к сожалению, было тогда принято. Не прошло и пяти лет, как руководившие и тогда, и потом партией, а также государством Н.С. Хрущев и Г.М. Маленков, ни в чем себя не упрекая, убитых соратников «реабилитировали».
Суд над ленинградскими партийцами проходил в окружном Доме офицеров. В числе присутствующих на суде был начальник отдела контрразведки нашей дивизии подполковник И.И. Зубков. Приходил он с заседания суда поздно вечером и кратко нас информировал. Подсудимые обвинялись и в шпионаже, и во вредительстве. Помню, как наш начальник с возмущением говорил, что все покаялись, только один не пожелал «разоружаться перед партией», заявляя, что ни в чем не виноват. Этим единственным, возможно, был А.А. Кузнецов.
В литературе о «Ленинградском деле» есть свидетельство бывшего директора Института истории партии С.П. Князева о том, что Кузнецов в последнем слове якобы заявил: «Я был большевиком и останусь им, какой бы приговор мне ни вынесли — история нас оправдает!».
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (42) 2009
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 2 (42) 2009
Не рассудит, а именно «оправдает»! Это похоже на Алексея Александровича Кузнецова. Он, бесспорно, принадлежал к поколению, одухотворенному неподдельным революционным энтузиазмом. Людей того времени это разжигало и сжигало. Стоило партии провозгласить индустриализацию -сразу же лозунг: «Даешь индустриализацию!» Нужна поголовная коллективизация - «Даешь!» Нужны трактора - «Даешь трактора!» Нужны танки - «Даешь Танкоград!» Партия зовет - идем, не раздумывая! С таким же порывом разворачивали люди, подобные Кузнецову, борьбу с уклонистами всех мастей и прочими «пособниками мирового империализма», которых так удобно было объявлять «врагами народа». На суде он, возможно, многое понял. Оставалась одна надежда на историю, которая «оправдает», раз суд оправдать не может...
Разгром ленинградской партийной организации был страшным и длился не один год. Арестовали, а затем осудили почти всех, работавших во время блокады Ленинграда секретарями райкомов и председателями райисполкомов. Кроме них, пострадали все руководящие работники областных и районных организаций и даже директора крупных заводов. Арестовывались, осуждались, ссылались жены обвиняемых, их дети. Впрочем, об этом широко не объявлялось, и люди плохо представляли себе размах новых репрессий. Знали лишь, что сняли то одного, то другого руководителя. А в народе привычно считали: раз сняли, значит, за дело. И выражения сочувствия что-то не припомню. На место расстрелянных, сосланных, опороченных из дальних уголков страны хлынули в Ленинград безжалостные и послушные партийные карьеристы, не знавшие как следует ни города, ни его людей, неспособные понять, полюбить северную столицу, не защищавшие её в годы войны и блокады.
Из наглядной агитации, широко распространенной в наших казармах, изымалось все, что как-то могло напоминать о снятых с должностей руководителях города. Из памяти людей всеми силами и средствами вымарывалось все, что было связано с их участием в обороне и восстановлении города. Из библиотек выбрасывали книги, брошюры, в которых упоминались их имена, уничтожались портреты и фотографии, встречавшиеся в газетах. Если их подписи стояли на наградных документах, на почетных грамотах, то это также изымалось или укрывалось от посторонних глаз. К слову сказать, нас, контрразведчиков, к спорам о партийных делах не привлекали - всем этим занимались политработники дивизии. И делали они свое дело сноровисто и привычно. Офицерам они предложили сдать Почетные грамоты и другие наградные документы, если на них стоят подписи арестованных. В те годы у меня была всего одна Почетная грамота, подписанная арестованным секретарем Ленинградского обкома комсомола В.И. Чернецовым, и мне жаль было отдавать на уничтожение единственную в то время у меня комсомольскую награду. И я, утаив, сохранил её. А Всеволод Ильич Чернецов, отсидев отмеренный ему срок, как крупный ученый, специалист по сопротивлению материалов, работал профессором, о чем я с удовольствием узнал, читая потом книгу «Ленинградское дело».
В пылу борьбы с «ветряными мельницами» был закрыт, разорен, уничтожен Музей обороны Ленинграда. А музей это был совершенно особенный. Ничего подобного я потом уже не встречал. Вырос он из простейшей выставки «Оборона Ленинграда», зародившейся уже в 1941 г., когда у Народного Дома на Петроградской стороне выставили сбитый немецкий самолет, а рядом поставили захваченный в бою вражеский танк. Постепенно выставка пополнялась трофеями и переросла в настоящий музей. В громадном зале старого выставочного комплекса в Соляном переулке за Фонтанкой были собраны удивительнейшие экспонаты. Там стояли подлинные немецкие танки разных систем, вплоть до захваченного первого образца немецкого танка «Тигр», проходившего боевые испытания у станции Погостье на Ленинградском фронте. Экспонировались орудия, обстреливавшие город, гигантские пушечные стволы лежали просто на полу. Тут же боеприпасы для них - размером в человеческий рост. На фундаменте из настоящих немецких пулеметов, винтовок, автоматов, противогазов возвышалась громадная пирамида из немецких касок, подобранных на путях бегства немецких солдат из своих окопов. Там были прекрасно выполненные диорамы, макеты, показывающие разрушения исторических мест, картины, изображавшие замерзающий город и страдания его жителей. Экспонировался политый кровью квадратный метр земли с Невского пяточка, насыщенный ржавым железом в виде пуль, осколков, россыпи, стреляных гильз и неиспользованных немецких гранат. В натуре показывалась пилотская кабина немецкого самолета, а из неё - ночной вид сверху на макет подвергающегося ночной бомбежке Ленинграда. Экскурсантам демонстрировались звуки метронома, раздававшегося в промерзших ленинградских квартирах. Запускали сирену, объявлявшую о воздушных налетах, и много другого оригинального отображалось в том музее. Производила впечатление портретная галерея защищавших город генералов, чем-то похожая на знаменитую Военную галерею героев войны 1812 г. в Зимнем дворце. На картинах - похожий фон, такая же манера письма, позолоченные рамы, но лица все-таки наши, современные, так мало похожие на овеянные вековой романтикой горделивые лики победителей Наполеона. А на том месте, где на стене Военной галереи Зимнего дворца возвышается портрет М.И. Кутузова, так же, как Кутузов, в полный рост, стоял живописный портрет первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) П.С. Попкова. И стоял он в той же позе, что и Кутузов. Если Кутузов левой рукой поддерживает полы накинутой на плечи военной шинели, то Попков так же левой рукой поддерживал накинутое на плечи гражданское пальто. И правая рука у него
- так же, как у Кутузова - указывала путь войскам. А вдали, как и на портрете Кутузова, шли войска. Странное, неуместное сравнение напрашивалось само собой. К этому стоит добавить, что портреты и бюсты не отличавшихся застенчивостью ленинградских руководителей стояли чуть ли ни в каждом музейном зале. Вспомним, что их неприятности и начались с обвинений в нескромности...
И вот совершенно чужие люди, не знавшие местных условий, не переживавшие блокаду, набросились с критикой на создателей музея. Да, что там с «критикой» - арестовали их, осудили, уничтожили музей, да так, что в том, прежнем виде он уже никогда не возродится...
Прошло уже полстолетия, но в чем вина опального города - неясно. Весьма туманна и сама картина расправы над ленинградскими руководителями.
Здесь стоит вспомнить, что та беда не обошла стороной и ленинградских чекистов. Их признали виновными в потере бдительности. Самым первым, вместе с обкомовцем Я.Ф. Капустиным, был арестован бывший все военные годы начальником Ленинградского управления НКВД генерал-лейтенант П.Н. Кубаткин Его обвинили, судили и расстреляли за то, что он не придал значения (не поверил доносу?) якобы существовавшим связям второго секретаре обкома партии Капустина с английской разведкой. Вскоре сняли, но оставили в живых, пришедшего на смену Кубаткину генерал-лейтенанта Д.В. Родионова. Однако «всеобщей подозрительности», о которой распространяются наши журналисты, не ощущалось.
Обстановка в городе, на заводах, в рядах интеллигенции была относительно спокойной, но, естественно, настороженной. В связи с этим вспоминается такой случай. У нас в отделе узнали, что снят с должности генерал-лейтенант Д.В. Родионов, пришедший на смену арестованному генералу П.Н. Кубаткину. А я по простоте душевной удивился и сказал, что сидел с ним рядом в президиуме областной комсомольской конференции и даже беседовал с ним о чем-то. Через некоторое время мой начальник по-дружески посоветовал не возникать с такими «воспоминаниями»...
Вместе с другими сняли с должности друга детства моего отца, подполковника Павла Васильевича Кузьменкова, определившего когда-то меня на службу в МВД. Его отправили служить куда-то далеко... Через несколько лет он вернулся в качестве пенсионера в Ленинград и возглавил Совет ветеранов Управления МВД (фактически впервые его создал) и небезуспешно руководил им до самой своей кончины. Похоронили его на Серафимовском кладбище недалеко от могилы моего отца. Мне, к тому времени тоже уже пенсионеру, довелось проводить Павла Васильевича в последний путь.
1 Военно-исторический журнал. - 2004. - № 2. - С. 78.
УДК 94(47).05
М.Ю. Гутман*, П.Д. Николаенко**
Важнейшее сражение Северной войны 1700 - 1721 гг.
(К 300-летию Полтавской битвы)
Авторы статьи рассматривают подготовку сражения, его ход и историческое значение победы русских войск под руководством Петра I над шведскими войсками под Полтавой 8 июля 1709 г.
Ключевые слова: Петр I, Карл XII, Мазепа, генеральное сражение, регулярная армия, редут.
M.Y. Gutman*, P.D. Nokolajenko**. The major battle of Northern war 1700-1721 (The 300-th Anniversary of Battle at Poltava)
The article is dedicated to the 300-th anniversary of the defeat of the Swedish troops at Poltava on June 1709, when the general battle considered to be the turning-point in the course of the Northern War (1700-1721)took place.
Keywords: Peter I, Karl XII, Mazepa, general battle, regular army.
27 июня (8 июля) 2009 г. исполняется 300 лет Полтавской битве, в которой русские войска наголову разгромили шведскую армию. Это событие вошло яркой страницей в героическую летопись Отечества. Полтавская победа по праву стоит в одном ряду с Куликовской битвой и сражением под Бородино. Она знаменовала собой коренной перелом в Северной войне и предрешила ее исход в пользу России.
* Гутман, Матвей Юрьевич, профессор кафедры социологии и политологии Санкт-Петербургского университета МВД России, доктор юридических наук, кандидат исторических наук, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации.
** Николаенко, Петр Дмитриевич, доцент кафедры истории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидат исторических наук, доцент, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации.
* Gutman, Matvej Yurevich, the professor of chair of sociology and political science of the St.-Petersburg university of the Ministry of Internal Affairs of Russia, the doctor of jurisprudence, the candidate of the historical sciences, the deserved worker of the higher school of the Russian Federation.
** Nikolaenko Peter Dmitrievich, the senior lecturer of chair of history of the state and the right of the St.-Petersburg university of the Ministry of Internal Affairs of Russia, the candidate of historical sciences, the senior lecturer, the deserved worker of the higher school of the Russian Federation.
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России М 2 (42) 2009
