CC BY
54
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 1 (45) 2010
УДК 83 (929)
М.В. Ашик*
60 послевоенных лет Воспоминания
Михаил Владимирович Ашик родился в 1925 г. в Ленинграде. После начала войны активно участвовал в создании оборонительных укреплений в блокадном Ленинграде. В марте 1942 г. вместе с семьей был эвакуирован на Северный Кавказ. 2 февраля 1943 г. добровольно ушел на фронт. Участвовал в боях на 2-м и 3-м Украинских фронтах, в освобождении от фашистов Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, Австрии, Чехословакии. Был трижды ранен. Награжден орденами Красной Звезды, Богдана Хмельницкого и боевыми медалями. В послевоенное время удостоен второго ордена Красной Звезды, ордена «За службу Родине», Отечественной войны 1-й степени, а также венгерского ордена «Звезда Республики» и многих медалей.
За героизм и мужество, проявленные в боях с фашистами Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1946 г. Михаилу Владимировичу Ашику было присвоено звание Героя Советского Союза.
В послевоенные годы М.В. Ашик окончил Ленинградскую офицерскую школу МВД СССР, Военный институт КГБ им. Ф.Э. Дзержинского. 30 лет прослужил во внутренних войсках. С 1970 по 1979 гг. являлся заместителем начальника Высшего политического училища МВД СССР. После увольнения из армейских рядов 20 лет работал на Кировском заводе ведущим инженером конструкторского бюро. В настоящее время, находясь на заслуженном отдыхе, Михаил Владимирович активно участвует в воспитании подрастающего поколения.
Воспоминания М.В.Ашика включают главы «Офицерская школа», «23-я дивизия», «Магадан», «Военный институт», «На штабной работе», «Командир полка», «В штабе дивизии», «Высшее политическое училище МВД СССР».
Офицерская школа МВД, учебе в которой посвящена первая глава, в последующей жизни стала Средней школой милиции сперва в Стрельне, а затем в Петродворце. В настоящее время это учебное заведение, отметившее свое 90-летие, является факультетом Санкт-Петербургского университета МВД России.
M.V. Ashik*. 60 post-war years. Memoirs
Mikhail Ashik was born in 1925 in Leningrad. After the war, was actively involved in setting up defensive fortifications in blockaded Leningrad. In March 1942, together with his family was evacuated to the North Caucasus. 2 Feb, 1943 voluntarily went to the front. He participated in battles at the 2-nd and 3-rd Ukrainian fronts, in the liberation of the Nazi Romania, Bulgaria, Yugoslavia, Hungary, Austria and Czechoslovakia. He was wounded three times. Awarded the Order of Red Star, Bohdan Khmelnytsky, and combat medals. In the post-war period was awarded the Second Order of the Red Star, the Order «For Service to the Motherland», World War II 1-st degree, as well as the Hungarian Order of «Star of the Republic», and many medals.
For heroism and courage displayed in the battles with the Nazis decree of the Presidium of the Supreme Soviet of the USSR from May 15, 1946 Mikhail Vladimirovich Ashik was awarded the title Hero of the Soviet Union.
After the war, M.V. Ashik graduated from the Leningrad School Officers USSR Ministry of Internal Affairs, Military Institute of the KGB name of F.E. Dzerzhinsky. Served for 30 years in the Interior Troops. From 1970 to 1979. Deputy Head of the Higher Political School of the USSR Ministry of Internal Affairs. After retirement from the army ranks 20 years worked at the Kirov plant engineer leading design bureau. Currently, in the deserved rest, Mikhail is actively involved in educating the younger generation.
Memoirs of M.V. Ashik include chapters «Sam school», «23-rd Division», «Magadan», «Military Institute», «On the staff work», «The commander of the regiment», «At the headquarters of the division», «Higher Political School USSR Ministry of Internal Affairs».
Sam School of Interior Ministry, which is devoted to studying the first chapter, in later life became a secondary school in Strelna police first, and then in Petrodvorets. At present, this institution, celebrated its 90 th anniversary, is the faculty of Saint Petersburg University MIA Russia.
* Ашик, Михаил Владимирович, ветеран Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза, полковник в отставке.
* Veteran of the Great Patriotic War, Hero of the Soviet Union, a retired colonel.
ВОЕННЫЙ ИНСТИТУТ
Для сдачи вступительных экзаменов в Военный институт МВД я выехал из Магадана с женой и сыном, не слушая голосов сомневающихся в моей способности успешно сдать конкурсные экзамены и поступить в институт. Риск, конечно, был, но не хотелось упускать возможности погреть жену и маленького сына на летнем «материковом» солнышке. Их на все лето я отправил к родителям, а сам, оказавшись в мало мне тогда знакомой Москве, все душевные и физические силы сжал в кулак, стараясь не упустить представившейся мне возможности поступления в институт.
Абитуриентов, прибывающих со всех концов страны, разместили в военном городке Московской дивизии внутренних войск. В дни подготовки к экзаменам меня поселили в комнате с двумя капитанами. Один из них — Рэм Данилов — расшифровывал свое имя как «Революция, Электрификация, Механизация». Он пришел доучиваться из упраздненного в том году Военного института иностранных языков. То был совсем еще юный офицер из семьи каких-то влиятельных людей. В последующем он стал военным советником на Кубе и там дослужился до генеральского чина. Второй сосед — Борис Матросов — носил на груди весьма авторитетный в те годы значок мастера спорта. Он, как и Рэм Данилов, оказался весьма начитанным человеком и интересным собеседником. Борис Матросов стал моим хорошим и верным товарищем. Дружба моя с ним продолжалась более полувека и оборвалась с его кончиной в 2008 г.
На экзамены нам отводился почти весь июль 1955 г. Кроме обязательного сочинения по литературе, экзаменов по истории, географии, топографии и тактике, нужно было сдать нормативы по физической подготовке и пройти довольно строгую медицинскую комиссию. В Москве в то время стояла жуткая жарища, а абитуриенты парились в кителях и сапогах. По несколько раз в день их строили, считали, инструктировали. Результаты экзаменов держали в тайне, но почти каждый день кого-то отчисляли то по медицинским, то по каким-то другим показателям. Настроение было тревожным, обстановка неуверенная, нервозная. Да и не удивительно: две с половиной сотни вызванных в Москву офицеров, сдавая экзамены, маялись неизвестностью. Шептались по углам, вздыхали, гадали, кому выпадет судьба учиться, а кому ехать обратно. А съехался сюда народ непростой, по воинским званиям — от старшего лейтенанта до полковника. К тому времени многие хорошо уже уяснили, что заслужить повышение или просто получить следующее воинское звание без высшего образования становится все сложнее и сложнее: эпоха, когда офицеры с начальным образованием вполне исправно служили, уходила в прошлое.
К вступительным экзаменам я готовился давно, по присланным в Магадан программам, и делал это очень серьезно, оттого особых трудностей на экзаменах не встретил и требовательную, пугающую медицинскую комиссию прошел вроде бы без замечаний. Самыми сложными для меня оказались зачеты по физподготовке. Ни в Ленинградской офицерской школе, ни тем более в Магадане заниматься на спортивных снарядах мне не приходилось. Да и с легкой атлетикой я был не в ладах: сдавал зачеты на значок ГТО, не более. Однако на кроссе, стометровке, в прыжках мне все-таки удалось уложиться в норматив. Впервые в жизни прыгнул в воду с 5-метровой вышки, однако спортивного коня прыжком в длину преодолеть не смог. К счастью, это упражнение заменялось подъемом по канату. И, когда мне удалось взобраться по нему и дотронуться до верхнего кольца, преподаватель недовольно пробормотал: «На одних нервах...» Ну что ж, со стороны виднее, однако заветный зачет я все-таки получил.
Среди нас, поступающих, Героев Советского Союза было двое. Кроме меня, был еще капитан-пограничник. Нам обоим с неискренним сочувствием конкуренты поведали, что в прошлые наборы были офицеры с такими наградами. Нехорошим поведением Герои причиняли какие-то неприятности командованию, и в конце концов всех их, не доучив, отчислили. И сейчас, мол, начальство сделает все возможное, чтобы таковых не принимать.
Действительно, Героя-пограничника вскоре отчислили, предъявив ему какие-то претензии по личному поведению. Зная это, я вел себя тише воды, ниже травы, и все экзамены сдал благополучно. Оставалось пройти мандатную комиссию.
Но тут вызывает меня начальник курса генерал-майор Зорин и объявляет, что мне следует вторично явиться на медицинскую комиссию. Все поступающие в институт уже усвоили, что абитуриентов, вторично вызываемых к медикам, отчисляют без всяких разговоров. Очень похоже было, что этот административный рычаг администрация широко использует для изгнания чем-либо ему неугодных.
Пришел я в медчасть, представился. За столом, уткнувшись в бумаги, сидела женщина-майор с колодочкой хороших орденов на груди. Все воевавшие офицеры это обстоятельство в те годы особо замечали. Не поднимая глаз от своих бумаг, военврач сказала, что с тремя ранениями мне не освоить программу физической подготовки, и признать меня годным по медицинским показателям она не может. Понимая, что вопрос, видимо, уже решен, и решался он не здесь, я сказал женщине-майору, что все нормативы по физподготовке, и бег на стометровке, и кросс, и плавание я сдал. А потом с горечью произнес: «Вы же знаете, товарищ майор, что меня не хотят принимать только потому, что я Герой Советского Союза». На секунду оторвавшись от своих бумаг, не говоря ни слова, и по-прежнему не глядя на меня, военврач, что-то быстро написала на бланке и протянула его мне. Среди формализованного текста я увидел, лишь четко написанное слово «Годен». Существовало все-таки какое-то, пусть никак не оформленное, фронтовое братство...
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 1 (45) 2010
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 1 (45) 2010
От растерянности даже не поблагодарив врача, я вернулся к начальнику курса и бумажку, полученную в санчасти, молча положил ему на стол. Генерал Зорин, видимо, не сомневавшийся в её содержании, с фальшивым участием стал говорить, что командование очень хотело, чтобы Герой-офицер у них учился. Но против медицинских показаний не пойдешь. Выслушав его, я вынужден был сказать, что медики к моему здоровью претензий не имеют. Генерал с раздражением прочитал бумажку, нервно схватился за телефон, но ни с кем не поговорив, бросил трубку и зло разрешил мне идти. Экзаменационные испытания для меня продолжились, но «медицинский казус», как и другие подобные эпизоды, а их накопилось за годы службы предостаточно, лишний раз доказывали, что высокая награда, доставшаяся мне на фронте, ничуть не способствовала служебной карьере. Скорее наоборот...
После завершения экзаменов абитуриенты должны были пройти мандатную комиссию. Эта комиссия изучает не только прежнюю службу кандидата, копаясь в его характеристиках и аттестациях, но и исследует происхождение, биографию, изучает моральный облик, внешний вид и обращает внимание на партийность. Последнему моменту в те времена придавалось исключительно большое значение. Впрочем, беспартийные офицеры, как правило, просто не вызывались на экзамены.
И вот наступил день этой комиссии. Смотр кандидатов на получение высшего образования был устроен так, что первыми приглашались на комиссию те, кто не имел троек на экзаменах. В эту группу, буквально в первую десятку, попал и я. Когда вошел в кабинет начальника Военного института, где работала комиссия, то увидел громадный длинный стол, за которым сидело человек двадцать генералов и полковников. Секретарь комиссии зачитал справку о прошлой службе кандидата, прибывшего с должности старшего оперуполномоченного отдела контрразведки. Одного из генералов задело упоминание курсов младших лейтенантов, на которых я учился одиннадцать лет назад: почему, мол, служит офицер, не окончивший военного училища? (И действительно, ведь все выпускники таких курсов должны быть давно уволены!). На это один из полковников, как оказалось — представитель контрразведывательной службы, т.е. коллега мой, не поднимаясь с места, заметил: мол, это у вас училища, а у нас — школы, и такую школу абитуриент закончил шесть лет назад. Далее последовал вопрос о результатах сдачи вступительных экзаменов. Оказалось, что у меня одна четверка по сочинению, остальные пятерки. Только здесь я узнал свои экзаменационные результаты. (Чекисты «секреты» хранить умели). Больше вопросов ко мне не последовало. Ни медкомиссию, ни физподготовку, которую мне освоить будет трудно, никто не упомянул.
Из благополучно сдавших экзамены комиссия в первый день своей работы забраковала лишь двоих. Рассказывали, что на вопрос одному из них — может ли учиться в институте офицер-многоженец?
— тот довольно нагло ответил, что может. Но комиссия с ним не согласилась. У второго отчисленного тоже была похожая причина. Мандатная комиссия работала и на следующий день. По несколько раз приглашались те, кто получал двойки на экзаменах. При этом с одной двойкой приняли почти всех. Тем не менее даже с принятыми двоечниками на первом курсе не набралось полагавшихся 150 человек. В конце концов приняли человек 5-10, получивших две и даже три двойки. Но это были неплохие офицеры-службисты, лет по десять командовавшие ротами и погранзаставами. (Пограничников от офицеров внутренних войск еще не отделяли). В нашем наборе начали учиться ставшие потом довольно известными генералы внутренних войск Ф.В. Бубенчиков, Н.И. Иванов, М. Лезжов, Н. Орлов, Н. Штанько. Политработников в ранге комсорга и парторга оказалось двое-трое, не более, офицером-контрразведчиком был один я. Чуть ли не треть принятых были из числа командиров рот.
Отличной строевой выправкой в нашей учебной группе выделялся капитан Г.П. Яковенко. До поступления в институт он служил командиром роты в ОМСДОНе — отдельной мотострелковой дивизии особого назначения. Уже после того, как начались занятия, появился старший лейтенант Владимир Бойко, служивший командиром взвода в роте капитана Григория Яковенко. Тот с возмущением спросил, как Бойко сюда попал? (В Военный институт, как и в военные академии, командиров взводов не принимали). Да и по служебным качествам, по мнению капитана Яковенко, направления на учебу рекомендуемый не заслуживал. На это старший лейтенант Владимир Бойко, не сдававший вступительных экзаменов, довольно нагло заявил, что принят в институт «по рекомендации». Учился Бойко весьма посредственно, тем не менее службу закончил в генеральском чине, а карьера Г.П. Яковенко в войсках остановилась на должности командира батальона
Зачисленные на учебу офицеры были распределены по десяти учебным группам по 15 человек. Каждая группа имела свою классную комнату, каждый слушатель получил свой ученический стол и личный сейф для хранения секретных учебных материалов. Командирами групп назначались старшие офицеры из числа слушателей. Группу, в которой я оказался, возглавил офицер-пограничник майор С.Г. Богатырев, человек без недостатков, если такие люди возможны в природе. Спокойный, рассудительный, безупречно справедливый, он напоминал мне фронтового ротного старшину A.A. Рябухина. Очень может быть, что оба они серьезно повлияли на мое нравственное становление, коль всегда помнил их, хотя в последующей жизни и службе никогда с ними больше не встречался.
Первые два месяца учебы считались ознакомительным курсом. Необходимо было подготовить слушателей к освоению военных дисциплин. Для этого читались лекции по организации крупных воинских соединений своих и иностранных армий. Знакомили нас с тактико-техническими характеристиками различных образцов военной техники, с поражающими свойствами новейших типов вооружений, главным образом совсем уж тогда новым атомным оружием. Показали немало
учебных кинофильмов, в т.ч. о недавно закончившихся Тоцких учениях, которыми руководил маршал Г.К. Жуков. Там в его присутствии была взорвана реальная атомная бомба.
Лекции читались по шесть часов подряд. В иные дни весь подготовительный курс вывозили на строевых машинах на полигоны и в подмосковные военные лагеря, где показывали образцы реальной военной техники. Несколько дней жили в Наро-Фоминских лагерях, так хорошо знакомых всем, кто учился в московских военных академиях. Через много лет после нас эти лагеря прошел в роли кандидата в академию ставший вскоре известным всей стране генерал А.И. Лебедь. В своей книге «За державу обидно» он помянул Наро-Фоминские лагеря. Прочитав книгу, я удивился, что и через 30 лет ничего там не изменилось. Тот же настрой офицеров-абитуриентов, то же предельное напряжение в учебе.
За два месяца подготовительного курса мы побывали во всех московских академиях. Демонстрируя свою технику, артиллеристы показали нам новую самоходную пушку для воздушно-десантных войск. Приземистая, бронированная, похожая на черепаху, с черным вороненым стволом 76-мм орудия она, видимо, проходила испытания. Лишь на несколько секунд с неё сняли брезентовый чехол и тут же накрыли: секретное оружие! В бронетанковой академии нам показали новейший средний танк Т-54, а рядом стоял мощнейший Т-10, получивший от знаменитых своих предшественников тяжелых танков ИС-3, ИС-7 оригинальное решение лобового броневого щита. Толстые 120-мм плиты конструкторы расположили так, чтобы получилась трехгранная вытянутая вперед деталь. Благодаря такому решению, неизбежно отправлялись на рикошет все ударяющие по лобовому листу снаряды.
В подмосковном Монино нам показывали боевые самолеты. В Нахабино демонстрировали новейшую военно-инженерную технику и реально действующую понтонную переправу. Там же демонстрировали плавающие транспортеры и новый плавающий танк ПТ-76. На нем нас даже немного покатали по водоему.
Знакомили и с новинками стрелкового оружия. И здесь офицеры внутренних войск многое видели впервые. Например, автомат Калашникова, который сегодня знает весь мир, мы увидели впервые. При переноске автоматы эти прятали тогда в холщевых чехлах. Мало кто был знаком и с пистолетом Стечкина, унаследовавшим деревянную кобуру от знаменитого маузера. Старенький заслуженный пулемет Дегтярева с круглым, как тарелка, магазином, заменялся новым пулеметом с удобной металлической лентой. Уходил на «пенсию» и станковый пулемет «максим», отвоевавший две мировых войны. На офицеров, имевших фронтовой опыт, и на меня в том числе все это производило определенное впечатление. В целом же двухмесячный подготовительный курс обрушивал на головы слушателей поток наисекретнейших сведений, необходимых для усвоения учебной программы по целому ряду военных дисциплин. Полученные знания необходимо было продемонстрировать на зачетах, после которых с 1 октября 1955 г. началось наше обучение на первом курсе.
Военный институт, в который мне удалось поступить, был награжден орденами Ленина и Красного Знамени. Однако не помню, чтобы его история как-то афишировалась среди слушателей. В тридцатые годы для этого учебного заведения в начале Ленинградского шоссе, недалеко от Белорусского вокзала, построили специальное здание. Институт назывался тогда Высшей пограничной школой. На петличках курсантов красовались буквы «ВПШ». Первые вузовские преподаватели представляли собой настоящую военную элиту, ибо подбирали их из ученых дореволюционных московских кадетских корпусов. Там непрофессионалов не держали. Это они создали знаменитые советские военные академии столицы. А чекисты из их числа подобрали лучших. И не случайно на знамени тогдашней пограничной школы сияли высшие советские ордена. Немало выпускников прославили наши Вооруженные Силы в боях на границах, в борьбе с диверсантами, шпионами, на фронтах Великой Отечественной войны. Одно время ВПШ действовала на правах факультета Военной академии имени М.В. Фрунзе, продолжая готовить офицеров для пограничных и внутренних войск. В то время школа называлась «Факультет П» — пограничный. После Победы в Великой Отечественной войне факультет выделился в самостоятельное учебное заведение. Начальником его был назначен генерал-лейтенант Н.А. Веревкин-Рахальский. В прошлом он служил начальником Военной академии имени М.В. Фрунзе и в этом качестве был широко известен среди высшего комсостава Красной армии. После Победы Веревкин-Рахальский побывал военным советником при Мао-Дзедуне. А когда коммунисты в Китае победили, он вернулся в Москву и возглавил Военный институт МВД. Благодаря столь авторитетному начальнику наше учебное заведение занимало достойное место в числе высших военных учебных заведений столицы.
Внешне генерал-лейтенант Н.А. Веревкин-Рахальский выглядел очень красиво. В прошлом он служил офицером дореволюционной армии и сумел сохранить внешний лоск старого русского офицерства. Заместителями у него были генерал-лейтенанты Курлыкин, Т.Ф. Филиппов и И.С. Шмыго. Основные кафедры возглавляли также генералы. В Военном институте все было построено чинно, степенно, благородно, отчего, на мой взгляд, образовался определенный разрыв между учащимися и командованием. Когда начальник института прибывал на службу, из вестибюля удаляли всех случайно там оказавшихся. Вводились и другие строгие правила, увеличивавшие дистанцию между учащимися и начальством. Этот разрыв чувствовался во всем: на обычных занятиях начальник института никогда не появлялся. Присутствовал он лишь изредка на крупных учениях, на спортивных соревнованиях, в президиумах торжественных собраний и конференций. Всегда загадочно молчаливый, величественный и абсолютно недосягаемый. Следуя его примеру, и другие генералы вели себя также. Например, начальника кафедры оперативно-служебной подготовки, генерал-лейтенанта М.И. Сладкевича я ни
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России №9 1 (45) 2010
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России №9 1 (45) 2010
на одном занятии не видел. Ни одной лекции он не прочитал. Появлялся он иногда на показных занятиях, на крупных учениях, да и там со слушателями не общался, вел себя этаким недоступным небожителем.
Даже начальник курса генерал-майор Зорин, общаясь со своими воспитанниками, старался соблюдать дистанцию. После зачисления слушателей в институт он собрал всех в лекционном зале и, разъясняя офицерам их теперешнее положение, сурово предупредил: «По вопросам присвоения очередных воинских званий не обращаться, по вопросам оплаты путевых расходов не обращаться, по вопросам недополученного денежного довольствия, вещевого имущества и прочего — не обращаться!» Все это, по его мнению, мы обязаны были решить перед отъездом на учебу. Институт предоставляет слушателям лишь общежитие, а по вопросам жилья для семей, по вопросам прописки жен, по вопросам устройства детей в детские сады и ясли, их лечения даже обращаться к командованию не разрешалось. И еще по многим вопросам генерал запретил к нему обращаться. Закончил он свою содержательную речь оригинальным обещанием: «Образование мы вам дадим, но ума не прибавим!»
Нельзя сказать, что демонстративно бездушное отношение как-то задевало или оскорбляло офицеров, добровольно обрекавших себя и свои семьи на бесправное существование в Москве. Ради получения образования и надежды на дальнейший служебный рост военнослужащие и не в такие времена способны были стерпеть многое. А мне с устройством семьи в Москве просто повезло. Поначалу мы сняли комнату в дачном домике в Кунцево. В зимнее время это было недорого. Но тут случилось так, что из московской дивизии войск МВД капитан Карманов поступил в Академию тыла и транспорта в Ленинграде, и мы с ним на время учебы поменялись комнатами: он жил в моей комнате в Ленинграде, а я — в его комнате в ведомственном доме московской воинской части на улице Подбельского. Место это было сравнительно недалеко от станции метро «Сокольники», всего минут тридцать на трамвае № 4. Три года мы прожили в этом районе Москвы. Жена — без прописки. А это значит, ни работы для неё, ни садика для сына. Да и по части благоустройства район этот был не из лучших. Там даже водопровод не в каждом доме имелся. Женщина, несущая воду на коромыслах — обычная там была картина. Когда соседям мы говорили, что в Магадане жили в квартире с ванной и горячей водой, нам верили с трудом. Но все-таки состоявшееся решение жилищной проблемы для моей семьи считалось величайшей удачей: отпала необходимость снимать жилье в частном доме.
Одним из соседей по трехкомнатной квартире был капитан, служивший в московской дивизии войск МВД. Видимо, из разговора женщин на кухне он узнал, что у меня есть пистолет ТТ, который я хранил с военных времен. И вот вызывает меня начальник курса генерал Зорин и дает прочитать бумажку. Оказывается, это донос по поводу имеющегося у меня пистолета. Писал капитан-сосед. Пистолет у меня был с фронта. Вернулся я с войны, как и многие офицеры, с оружием в кармане. Кстати, у меня, по глупости, было два пистолета. Второй — итальянская «Беретта». Мой отец, более опытный в таких делах, страшно переживал из-за этих пистолетов, которые у меня всегда хранились дома. «Беретту» он как-то разобрал на детали и выбросил с Каменноостровского моста. Остававшийся пистолет ТТ я часто носил с собой. А уж на прогулке за город, на свиданье с девушкой — пистолет всегда был у меня в заднем кармане. Во время службы в Магадане я часто ездил в командировки не со служебным пистолетом, а со своим родным — фронтовым. Вообще, в то послевоенное время к оружию отношение было спокойное. Никаким чрезвычайным явлением наличие у офицера-фронтовика неучтенного пистолета не считалось. Прочитав донос, я открыл было рот, чтобы сказать правду. Но более опытный в таких делах генерал, поняв, видимо, что сейчас последует признание, вырвал бумажку у меня из рук и сказал: «Нету тебя никакого пистолета!» И тут же выпроводил меня из кабинета. Начальник курса не был, конечно, добреньким. Просто ни ему, ни руководству института не хотелось доводить это дело до расследования, искать и наказывать виновных. Институтские начальники привыкли жить спокойно. Может быть, они считали, что я выкину куда-нибудь этот пистолет или попадусь с ним уже после выпуска из института. Трудно сказать, что они думали, но я пистолет не выкинул, и он мне служил еще несколько лет.
Годы моей учебы в Москве совпали с расцветом десятилетнего правления страной Никиты Сергеевича Хрущева. В литературе этот период нередко называют «хрущевской оттепелью». И действительно, наметился целый ряд послаблений: открылись ворота Кремля, отменили плату за вход в парки, ослабла цензура. Вслед за известной повестью Ильи Эренбурга «Оттепель»1 вышло несколько произведений, боязливо и вполне лояльно критиковавших устанавливавшиеся в стране порядки. Однако реакция на них читающей общественности проявилась неожиданно бурно. Особенно прогремел роман В. Дудинцева «Не хлебом единым»2. Герой романа, способный конструктор, с трудом «пробивал» свое изобретение сквозь препоны советской бюрократической машины. Роман обсуждали в трамваях, в метро, в магазинных очередях и просто в любой толпе. При обсуждении романа в студенческой среде возникали волнения с лозунгами, плакатами, выступлениями откуда-то взявшихся ораторов. Одного студента, пишущего стихи, пытаясь урезонить, призвали на военную службу и отправили в Закавказье. Поднялся шум, и часто выступавший по всяким поводам Н.С. Хрущев резонно заявил, что глупо создавать мальчишке лермонтовскую биографию, ссылая его на Кавказ. Парня тут же вернули доучиваться. Звали начинающего поэта Евгений Евтушенко.
Но слушателей Военного института МВД все это особо не затрагивало. Впрочем, на роман В. Дудинцева «Не хлебом единым» в институтской библиотеке стояла очередь. Брожение умов удалось
погасить, когда в феврале 1956 г. в Москве состоялся XX съезд КПСС. За две недели до этого съезда был снят с должности довольно авторитетный министр МВД генерал-полковник С.Н. Круглов, а вместо него был назначен Н.П. Дудоров, никогда в МВД не работавший, не юрист и даже не партийный функционер. Он был строителем. Но, как скоро выяснилось, в Министерство внутренних дел он был назначен не строить, а разрушать. Но об этом речь впереди. По установившемуся в СССР порядку любой съезд партии был своеобразным рубежом советской истории. И, действительно, каждый из съездов принимал какое-нибудь судьбоносное решение. Известны были «Съезд индустриализации», «Съезд коллективизации». Был даже «Съезд победителей», правда, никакого отношения ни к какой войне не имевший. А вот двадцатому съезду имя собственное не присваивалось. В историю он вошел лишь под номером. Так и пишут — «до XX съезда», «после XX съезда».
Съезд этот проходил в Москве с 14 по 25 февраля 1956 г. и закончился засекреченным докладом
Н.С. Хрущева «О культе личности И.В. Сталина и его последствиях»3. Во многих бедах и несчастьях, пережитых страной и партией, докладчик, сам один из приближенных Сталина, с согласия других ближайших соратников умершего вождя обвинил его во всех смертных грехах и во всех несчастьях, пережитых страной. Очень заманчиво показалось не просто лягнуть умершего льва, но заодно и свалить на него все, что сообща они натворили за годы совместного властвования в стране. Заканчивая своё историческое выступление, Н.С. Хрущев, в полном соответствии с насаждаемой им лукавой политикой, попытался засекретить все сказанное им в докладе, заявив: «Этот вопрос мы не можем вынести за пределы партии, а тем более в печать. Именно поэтому мы докладываем его на закрытом заседании съезда. Надо знать меру и не питать врагов, не обнажать перед ними наших язв...» Однако скрыть «наши язвы», как ни старались, не удалось. Текст доклада Н.С. Хрущева чуть ли не на следующий день разошелся по всему миру. И враги наши нарадовались вдоволь, а друзья долго еще жили в недоумении, не понимая, зачем нужно такой грязью поливать себя! Зачем понадобилось докладчику рассказывать явные небылицы, вроде той, что Сталин военные операции планировал по глобусу. Измышления о «глобусном» характере руководства войной оказалось настолько абсурдным, что вызвало неодобрительные реакции даже не дружественных нам политиков. Но советские генералы и маршалы, скованные партийной дисциплиной, ни на съезде, ни потом не сказали своего решительного слова по поводу явно нелепых измышлений. Лишь переживший в свое время репрессии маршал К.К. Рокоссовский на предложение Хрущева написать что-нибудь порочащее Сталина честно ответил: «Никита Сергеевич, Сталин для меня святой!»4.
Слушателям Военного института содержание хрущевского доклада на съезде стало известно из «закрытого письма», которое повсеместно оглашали на закрытых партийных собраниях — так же, как это делалось в 1953 г., когда зачитывалось подобное письмо относительно антипартийного поведения Л.П. Берии. Преподаватели института сразу же взяли на вооружение и дух, и букву хрущевского доклада, изложенного в закрытом письме. Особенно ярко это отразилось на преподавании истории военного искусства. По программе обучения мы уже узнали новаторский боевой порядок Эпаминонта, изучили походы Александра Македонского, ознакомились с переходами через Альпы Ганнибала и Суворова, освоили все, что связано с полководческим искусством Наполеона, Кутузова, Скобелева и перешли к изучению истории Гражданской войны. До доклада Хрущева на съезде многие разделы учебников и любых учебных пособий звучали так: «Роль Сталина в обороне Царицина», «Роль Сталина в разгроме Деникина», «Роль Сталина в обороне Петрограда», в создании Первой конной армии и еще во многом другом. Теперь же во всех учебных пособиях эти заголовки и встречавшиеся в текстах упоминания имени Сталина небрежно замалевывались работниками библиотеки. Порой таких вычеркиваний собиралось до десятка на одной странице.
Когда слушатели Военного института начали изучать операции Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., то учебные пособия, выдаваемые библиотекой, чуть ли ни на половину оказывались замазанными черной краской. После XX съезда мы настолько увлеклись переоценкой военных событий, что Сталинградскую битву стали называть «Волгоградской». Доигрались до того, что с карты нашей страны исчезли все города, поселки, улицы носившие имя Сталина. Переименовали, естественно, и Сталинград. А вот в зарубежных городах, начиная с Парижа, сохранились и площади, и улицы, названные в честь Сталинграда. В военно-учебных заведениях той поры многое делалось наспех, иногда импровизировали прямо на лекциях. Слушатели и курсанты должны были немедленно это переваривать, вносить уточнения в конспекты, в курсовые и дипломные работы, приобщаясь заодно к искусству держать нос по ветру. В последующих изданиях учебников по истории имя вождя не просто вычеркивалось, но и оплевывалось. В полной мере сбылись слова самого И.В. Сталина, сказанные в свое время маршалу авиации А.Е. Голованову: «Я знаю, когда меня не будет, не один ушат грязи выльют на мою голову...»
Ниспровержение сталинского авторитета не могло не вызвать сильнейший психологический стресс. Общественное мнение в стране стало терять устойчивость. В первую очередь этот процесс затронул столичную интеллигенцию. В Москве буквально дня не проходило без нового анекдота. И острили прежде всего в адрес «нашего дорогого Никиты Сергеевича», как назойливо называла его все советская пресса. Каких только небылиц о нем не нагородили москвичи. Справедливость требует заметить, что это своеобразное народное творчество властями не преследовалось. Общественностью оно тоже не осуждалось. Раньше, до XX съезда, любого критика не то что политических, а даже литературных или спортивных наших успехов тут же резко одергивали. А теперь — болтай что хочешь! Никто не осудит. Фактически Н.С. Хрущев разрешил смеяться не только над собой, но и по поводу всей советской реальности. Москвичи за
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России №9 1 (45) 2010
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России №9 1 (45) 2010
это относились к нему со снисходительным уважением. Слушатели Военного института не раз наблюдали это, особенно, когда приходилось нести службу на часто проводившихся митингах. Например, возвращалась из поездки в Великобританию делегация, в которую входили Н.С. Хрущев и глава правительства Н.А. Булганин. Дело было в апреле 1956 г. Холодно еще. Слушателей Военного института выстроили цепочкой, отделяющей трибуну от толпы. Ждали долго. Наконец, к месту митинга, к уже изрядно замерзшей толпе подъехали в открытом автомобиле Н.С. Хрущев и Н.А. Булганин. Сняли шапки и пошли с непокрытыми головами на трибуну. Хрущев стал долго и нудно говорить и так затянул свою речь, что замерзающие на ветру москвичи стали громко советовать вождям надеть головные уборы. При этом горожане так искренне и шумно заботились о них, что Хрущев с Булганиным вынуждены были свернуть свои выступления, надеть меховые шапки и уехать. По поводу их поездки в Англию по Москве ходила такая байка. Королева Великобритании якобы сказала, что из приезжих может принять только председателя Совета министров СССР Булганина, а главу советских коммунистов во дворец не приглашает. Тогда Хрущев заявил, что он «парламентарий», поскольку является депутатом Верховного Совета, и в этом качестве, отстранив лакея, нахально прорвался в зал, где вела прием королева. Тогда такое поведение народ воспринимал с одобрением.
Разъезжая по стране и миру, Н.С. Хрущев обычно начинал свои выступления со слов: «Я и мой друг Ъулганин...» Сия формула повторялась так часто, что со временем стала смешной. Не удивительно, что и на эту тему ходило немало острот. Впрочем, очень скоро Хрущев забрал себе должность «друга Булганина», став главой не только партии, но и правительства. После этого все делегации он возглавлял сам и ездил по стране и миру без своего «друга».
В июне 1956 г. Москва ожидала приезда югославского руководителя Иосифа Броз Тито. Когда он вскоре после войны рассорился со Сталиным, все советские газеты изображали югославского лидера затянутым в увешанный орденами маршальский мундир с топором в руках, с лезвия которого капала кровь. И вот этот «монстр» по приглашению Н.С. Хрущева, ехал в Москву. Югославского президента и маршала встречали на Киевском вокзале. Вдоль прибывающего поезда, состоявшего из внешне простеньких вагонов, по всему перрону шеренгой стоял весь первый курс Военного института. Завзятый анекдотчик капитан Рэм Данилов довольно отчетливо каламбурил: «Аорогой товарищ Тито, ты теперь наш друг и брат: нам сказал 'Хрущев Никита — ты ни в чем не виноват». А Никита Сергеевич похаживал тут же по перрону, ожидая, пока поезд подтянет все свои вагоны.
Мое место в строю оказалось почти точно против вагона, в котором приехал маршал Тито. Он вышел на перрон в светлом костюме, без лампасов и без орденов-медалей, с которыми его обычно рисовали на карикатурах. Встречавший президента Никита Сергеевич Хрущев, демонстрируя свой необузданный стиль поведения, радушно обнимал гостя. А когда они уже ехали в загородную резиденцию, Хрущев остановил кавалькаду машин в пригороде Москвы и пригласил Тито зайти в кафе. Непредупрежденные посетители скромно двинулись к выходу, но Хрущев попросил всех остаться. Оба лидера заказали по порции мороженного. А, когда пришло время расплачиваться, то оказалось, что ни у того, ни у другого нет денег. Это ли не доказательство того, что очередная выходка Хрущева не была заранее спланирована. Уже на второй день в институте из уст в уста передавались стишки: «Вот однажды царь-Никита пригласил в Россию Тито и сказал: «Прости нас, брат, ты ни в чем не виноват. В том, что долго враждовали и собакойрисовали, виноват во всем злодей, помещенный в мавзолей». Имелся в виду оболганный Хрущевым Сталин, лежавший бок о бок с Лениным в мавзолее. А в Москве не унимались остряки: Ленину подложили свинью.
Учеба в Военном институте шла своим чередом. Лекции, семинары, полевые занятия, сдача контрольных работ и спортивных нормативов в спортзале, кроссы на стадионе «Динамо», который был недалеко от института, отнимали немало времени. Весьма трудоемкой оказалась работа с топографическими картами: ими пользовались на занятиях по тактике, по артиллерии, по службе войск и даже по службе тыла. За ведением карты в несколько склеенных листов, нанесением цветными карандашами оперативно-тактической обстановки на них слушатели нередко просиживали до позднего вечера.
Работа в библиотеке приносила много открытий. Особенно заинтересовали меня переводы западных историков и мемуаристов. О том, как воспринимали недавно отгремевшую войну на той стороне, я знал мало. Большое впечатление произвела на меня книга «Итоги мировой войны»5, представлявшая собой сборник статей немецких генералов, писавших эту книгу в английском плену. Немалый интерес представляла «История Второй мировой войны» генерала К. Типпельскирха6 , также написанная в английском плену. Кстати, и у нас в плену содержалось несколько сот воевавших против нас генералов, но заметного следа в военно-исторической литературе они почему-то не оставили. В библиотеку института поступил шеститомник мемуаров У. Черчилля7 и я был одним из первых его читателей. Осталось заметное впечатление от книги известного танкового генерала Г. Гудериана «Воспоминания солдата»8, изданное тогда не для свободной продажи. На обложках таких книг стояло слово «Бесплатно», что означало: эта книга не для всех, а только для посвященных. Из книги Гудериана я выписал слова Гитлера: «Все те, кто останется в живых после борьбы, неполноценные люди, ибо полноценные умрут на поле боя...»
Среди преподавателей института встречалось немало интересных людей. Одну из специальных дисциплин вел полковник М.И. Шукаев. В годы Великой Отечественной войны он, кадровый чекист, во главе специально подготовленной группы организаторов партизанского движения был заброшен на парашюте в немецкий тыл. Его люди создали ядро партизанского отряда, набранного из местного населения.
Этот отряд вскоре вырос в крупное соединение, способное выполнять серьезные задания командования фронтов. А когда на территории Словакии началось антифашистское восстание, соединению полковника М.И. Шукаева приказали помочь восставшим. Понятно, что занятия преподаватель тесно увязывал со своим боевым опытом. Немало критики фронтового командования, не понимавшего, по мнению полковника, особенностей боевых действий в тылу врага и возможностей рейдирующего партизанского соединения, было им высказано. Полковник Шукаев причислял себя к числу обиженных партизанских командиров: ему не присвоили генеральского звания, обошли, как он считал, наградами.
Уже после моей учебы в институте вышла История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в шести томах. В четвертом томе о Михаиле Ивановиче Шукаеве есть такие слова: «В 1944 г. продолжило свойрейд партизанское соединение под командованием М.И. Шукаева. С боями партизаны прошли через Правобережье и западные области Украины, южные районы Польши, преодолели Карпаты и вошли в Чехословакию, где действовали до встречи с Красной Армией в 1945 г. Во времярейда партизаны организовали 26 крушений вражеских железнодорожных эшелонов и совершили 832 диверсии. Гитлеровское командование нераз принимало меры дляуничтожения этого соединения. Чтобы не дать возможности противнику сконцентрировать крупные силы для проведения операций против партизан, соединение Шукаева с выходом в каждый новыйрайон быстро рассредоточивалось и мелкими группами наносило удары по коммуникациям и другим вражеским объектам на обширной территории. Гитлеровцы вынуждены были распылять свои силы, бросая их наусиление охраны важных объектов. Это позволяло Шукаеву организовывать отдых партизан, вновь собирать их для продолжения рейда. Такая тактика обрекала на неудачи все попытки германского командования
Начальником кафедры тыла в Военном институте работал полковник И.Г. Старинов. В 30-х гг. он воевал волонтером на гражданской войне в Испании. Там ему удавалось испытывать минно-взрывные устройства своей конструкции. Это дело он совершенствовал и в годы Великой Отечественной войны. На одном из занятий военно-научного общества института Илья Григорьевич рассказал о том, как были применены радиоуправляемые мины, которые он устанавливал при отступлении наших войск. Одна из таких мин, замаскированная в здании, взорвала в Харькове крупного немецкого генерала вместе с его штабом. Через несколько лет после окончания учебы я с интересом причитал книгу «Мины ждут своего часа», написанную И.Г. Стариновым10. Нашему преподавателю удалось дожить до столетнего возраста. В связи со столь редким обстоятельством ему досаждали журналисты. В своих не в меру бойких репортажах они превратили скромного старика, правдивого и порядочного человека, в некого супермена, называли его «диверсантом Сталина» и нагородили вокруг его имени массу небылиц.
Философию нам преподавал молодой ученый капитан Е.И. Рыбкин, писавший книгу «Война и политика», изданную Воениздатом в 1959 г. На своих занятиях он смело выдвигал новые, возможно, передовые для того времени философские взгляды. Но мне этот философ запомнился тем, что сыграл роковую роль в судьбе одного из близких моих друзей, Бориса Карповича Матросова. В философском кружке военно-научного общества слушателей он предложил капитану Матросову поработать над темой, которую сформулировал так: «Субъективные предпосылки Октябрьской революции». Тема эта оказалась мало разработанной, и потому особо интересной. Бориса Матросова, заядлого книгочея, увлек поиск материалов о судьбе причастных к Октябрьской революции членов царской семьи, министров, авантюристов и других редко упоминаемых тогда в советской литературе лиц. Мало того, после выпуска из института, будучи штабным офицером во внутренних войсках, Матросов продолжал развивать эту тему, работая над диссертацией. А когда он, покопавшись несколько лет в архивах и перечитав горы книг, завершил, наконец, исследования, то о своих открытиях написал Л.И. Брежневу. Выводы по диссертации оказались настолько вескими, что ими заинтересовались в КГБ. Завели уголовное дело, предъявив диссертанту довольно нелепые обвинения. В ходе расследования допрашивали многих друзей Матросова, в т.ч. и его соучеников по Военному институту. Допросили и меня, в то время полковника, работавшего в Высшем политическом училище войск МВД. Перед тем, как предъявить ему обвинение, Бориса Матросова ознакомили с протоколами допросов. Его письмо ко мне характеризует обстановку, в которой все это происходило: «Меня взяли за письма Брежневу. Перед трибуналом ознакомили с делом. (Немало подлости нашел Борис Карпович в протоколах допросов, зато в том же письме отметил и другое). Бывший командир частиГ.Н. Зверев (потом генерал Украины) написал показания — хоть в космос. Начальник политотдела Г.Г. Полушкин (сейчас в Свердловске — завкафедрой политэкономии)
— веско, солидно, положительно. Михаил Владимирович Ашик — правдивої Человечно, а, если принять во внимание, что «черного кота», в отсутствие такового в темной комнате искало всесильное КГБ, то и мужественно. За все это — спасибо...» Так оценил он слабую поддержку друзей после того, как предстал перед судом, закончившимся для него «лечением» в психушке.
Но если вернуться к теме его диссертации, то тем, кто направил Бориса Матросова исследовать субъективные предпосылки Октябрьской революции, в прозорливости не откажешь. Разве не «субъективный фактор» разрушил Советский Союз? Разве не главари Коммунистической партии того времени чуть ли ни поголовно перешли во враждебный лагерь, в котором тоже почти поголовно были бывшие коммунисты? Разве не они стали президентами отколовшихся республик? Такая массовая государственная измена — редкое, почти небывалое явление в истории. Не случайно вожди-предатели прятали по «психушкам» ученых, осмелившихся заглянуть за кулисы «субъективного фактора», не случайно направляли КГБ на борьбу с проявлениями свободной философской мысли, не случайно запрещали любую оперативно-чекистскую работу в неприкасаемых партийных органах. Судьба смелой
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 1 (45) 2010
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 1 (45) 2010
диссертации и её автора Б.К. Матросова — всего лишь иллюстрация того, к чему нередко приводила неумная борьба коммунистов со своими.
И еще один пример из той же области отношений. Основы оперативно-служебной деятельности внутренних войск преподавал очень интересный человек, подполковник С.М. Крыглов. Он, как и полковник И.Г. Старинов, тоже имел касательство к диверсионным действиям в тылу врага в дни обороны Москвы. Но он тогда воевал еще в малых чинах. Теперь же в звании подполковника, будучи соискателем ученой степени, он преподавал свой предмет, можно сказать, творчески. 20-30 минут Крыьлов разъяснял то, что нужно знать, как он выражался «на пятерку». В эти минуты он пересказывал министерские директивы, приказы, и другие официальные документы, которыми надо будет пользоваться на предстоящей нам службе. Потом он провозглашал: «Закрыть тетради, отложить авторучки, слушать, как па самом деле нужно действовать» И начинал преподносить свой материал, который зачастую ничего общего не имел ни с директивными указаниями МВД, ни с кафедральными разработками института.
Особенно увлеченно и убедительно он опровергал модные тогда объяснения роли внезапности нападения гитлеровской Германии на нашу страну. Объяснения этому провозглашались с высоких партийных трибун. Оспаривать это было опасно. Но подполковник С.М. Крылов приводил массу неопровержимых доказательств того, что сосредоточение у наших границ немецких войск к июню 1941 г. командованию быгло известно до мельчайших деталей. Через неплохо действующую закордонную агентуру пограничники прекрасно знали, все, что делается в зонах их ответственности. Им была до тонкостей известна вся сосредоточенная у границы группировка вражеских войск, фамилии немецких командиров и полученные ими приказания. В той обстановке совершенно не требовалось изучать донесения разведчиков, подобных Рихарду Зорге из Японии. Достаточно быьло прочитать служебные документы пограничников, чтобы узнать, когда и какими силами немцы нападут на нас. Обо всем этом пограничники своевременно доносили по инстанциям, и Верховное командование, Генеральный штаб не могли не знать, что происходит буквально на виду пограничных нарядов. Прослушав все, что преподавал нам подполковник С.М. Крылов, неприятно было потом читать не всегда правдивые воспоминания наших маршалов. Как детский лепет воспринимаются их граничащие с наивностью рассказы о сообщениях немецких солдат-перебежчиков, о сомнениях высших инстанций — верить им или нет. Причем тут перебежчики — читали бы донесения своих пограничников!
Из уроков подполковника С.М. Крыьлова становилось понятно, что внезапностью явился не самый факт нападения фашистов на нашу страну: о том, что это произойдет, знали даже школьники. Подлинной внезапностью явилась вопиющая неготовность армии к войне. Штабы, не имели надежной связи с войсками: связисты зачастую не умели держать связь по радио, воинские части нередко управлялись с помощью примитивной в то время телефонной связи. Командиры не имели топографических карт, не были обеспечены транспортом. Танкисты, экономя горючее, не освоили своих танков, летчики — самолетов. Артиллеристы накануне нападения врага были посланы на полигоны, а плохо обученные пехотинцы, среди которых немало было призванных из западных областей Украины, Белоруссии, Прибалтики, тысячами сдавались в плен. Вот это все и явилось истинной причиной наших поражений в первый период войны. Но маршалы, которые все это допустили, по-прежнему руководили нашими Вооруженными Силами, и историки вынуждены были считаться с этим.
(Темой внезапности нападения и я увлекался в то время, написав курсовую работу под названием «Роль внезапности в современной войне и способы её достижения»).
Преподаватель оперативно-служебной деятельности войск МВД подполковник С.М. Крылов с чекистко-войсковой точки зрения объяснял эти явления, пытался публиковать свои исследования, доказывал, что и в наше время случившееся в 1941 г. может повториться, если мы немедленно не пересмотрим наши взгляды на боевую готовность армии, пограничных и внутренних войск, их оснащение вооружением, транспортом, связью, соответствующей экипировкой солдат. Уже в то время он предлагал формировать и особо обучать специально вооруженные части. (Теперь они называются «спецназом»). Но в те годы подполковник Крылов выглядел чуть ли ни диссидентом в военной среде. На кафедре и выше он подвергался гонениям, даже понижался в воинском звании до майора. Не случайно на своих занятиях он требовал отложить авторучки и не записывать его выводы и оригинальные предложения. С нами, слушателями, подполковник С.М. Крылов был прост, мог после занятий по просьбе своих учеников совершить на прогулку по Москве, сфотографироваться возле памятника Юрию Долгорукову, мог поговорить на отвлеченные темы.
В последующей службе Сергей Михайлович Крылов стал крупным ученым, доктором наук. Как одаренный аналитик он приглянулся министру МВД генералу Н.А. Щелокову. Министр предложил Крылову создать штаб в Министерстве внутренних дел, чего ранее не знало это ведомство. Тот согласился. Полковник С.М. Крылов стал первым начальником штаба МВД СССР. Далее, будучи генерал-лейтенантом, он создал Академию МВД и возглавил её. Но темные силы никогда не оставляли этот светлый ум. Случилось так, что затравленный недоброжелателями Сергей Михайлович Крылов, не дожив до перестройки, застрелился в своем рабочем кабинете. О трагической судьбе первого начальника Академии МВД писал в свое время журнал «Огонек». А потом все сделанное им быстро забылось. В опубликованной к 200-летию истории нашего Министерства его имя не упоминается.
Между тем всевозможные преобразования в системе МВД не прекращались. 9 июня 1956 г. быьло создано Главное управление пограничных и внутренних войск МВД СССР. Начальником сдвоенных или
объединенных войск был назначен прославленный организатор партизанского движения на Украине генерал-лейтенант Т.А. Строкач, бывший министр МВД Украины, пострадавший в свое время от грубияна Берии. Однако года не прошло, как 2 апреля 1957 г. пограничные войска из МВД передали в ведение мало кому еще известного, недавно образованного Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР — КГБ. Начали делить училища, школы, поликлиники, санатории, дома отдыха и прочее, ранее принадлежавшее одному ведомству. В ходе этой дележки наш институт оказался в КГБ. Если раньше офицеры, служившие во внутренних войсках, учились в общих группах с пограничниками, то теперь их разделили по трем факультетам: пограничных, внутренних войск и МПВО (в наши дни эта служба преобразована в МЧС). Я оказался на факультете внутренних войск. Постоянный состав института переодели в пограничную форму: люди стали носить зеленые фуражки, но слушатели из внутренних войск оставались в своей форме. В связи с разделением института на факультеты переформировались и учебные группы. Я оказался в одной группе с К.П. Никитиным, Н.В. Мамаевым, Б.К. Матросовым, И.С. Ястребковым, Г.П. Яковенко. Командиром нашей группы стал майор Е.Н. Чусов.
В нашем институте продолжали учиться офицеры из Албании, Болгарии и Германии. С ними мы встречались при просмотрах учебных фильмов, в столовых, при выездах в подмосковные лагеря на ознакомление с новинками военной техники. До осени 1956 г. учились еще и венгры. Однако после событий октября-ноября 1956 г., случившихся в Будапеште и в других городах Венгрии, слушатели-мадьяры в большой тревоге уехали в Венгрию и на учебу в Москву больше не вернулись. Слушатели из Албании и Болгарии почти все были в солидном возрасте, все участники Второй мировой войны — майоры, подполковники, полковники. Причем албанцы вели себя очень развязно, заявляя, что по их мусульманским законам они могут иметь четыре жены, и потому в бытовом плане строгих правил не придерживались. Над лишенными такой привилегии идеально чистыми в моральном отношении болгарами албанцы подсмеивались. А вот из Германии приехали совсем молодые люди. Один из немцев, учившийся в лейтенантском чине, занимаясь вместе со мной в военно-научном обществе слушателей, писал курсовую работу по теме «Красная Армия Гамбурга». Да и остальные учащиеся немцы были молоды и воспитаны примерно в таком же направлении. Оно и понятно — не учить же в России недавно воевавших с нами немецких военных.
Одно из больших тактических учений закончилось на историческом Бородинском поле. Слушателям дали возможность осмотреть местный музей и исторические памятники, многие из которых поставили на поле в столетнюю годовщину знаменитого сражения. Слушатели военного института осмотрели Шевардинский редут, где сфотографировались у памятника погибшим французским солдатам. Побывали у деревни Горки, где сохранялся обелиск на месте командного пункта М.И. Кутузова. Осмотрели маленький музей, ютившийся в одноэтажном домике. Мужчина-экскурсовод, проникшись симпатией к нам, проявлявшим любознательность слушателям, провел к небольшому сарайчику и показал хранившуюся там статую Наполеона. По его словам, статую привезли из Франции в столетнюю годовщину Бородинской битвы, но до сих пор не придумали, где её установить.
Каждый курс у нас заканчивался довольно строгими зачетами и экзаменами. В июле 1957 г. всем курсом поехали в Яворовские лагеря, располагавшиеся в 50 километрах от Львова. Там размещалось несколько полностью развернутых дивизий и располагался громадный полигон. На его базе проводили летние сборы несколько военных академий. Перед началом учений слушателей обычно выстраивали в линию взводных колонн и получался почти километровый строй. Каждая академия докладывала о готовности руководителю учений генерал-полковнику М.Д. Соломатину: академия такая-то, академия такая-то. А когда доходило до нашего института, то доклад звучал так: ордена Ленина Краснознаменный Военный институт КГБ при Совете Министров СССР. О «КГБ», придуманном недавно, да еще «при Совете Министров» мало кто слышал. И многих это интересовало. На привалах, в столовых, на перекурах подходили с вопросами
— мол, кто вы такие и что здесь делаете, если вы «при Совете Министров»? В устных разговорах о нас так и говорили: мол, эти, которые «при Совете Министров».
А учения проводились на очень солидном уровне. Перед строем военных академий разворачивалось наступление полнокровной дивизии. На рассвете проводилась артиллерийская подготовка атаки боевыми снарядами. И все последующие действия наступающих войск были вполне реальными. Наступали войска с новейшими тогда танками Т-54. В воздухе проносились фронтовые бомбардировщики — тоже новинка того времени: до этого применялись самолеты-штурмовики. По ходу учений слушатели передвигались на строевых автомашинах от одной точки показа до другой. Так продолжалось несколько дней.
В сохранившемся письме жене и сыну есть такой текст: «Научения ездим далеко от лагеря по разным дорогам и направлениям. Исколесили всю Львовскую область. Урожай очень хорош. Начали косить косами. Кое-где — серпами. Машин мало — местность гористая. Прикарпатье по-местному — Верховина. Это территория бывшей Австро-Венгрии, бывшей Польши, и только с 1939 года — наша: так называемая Западная Украина. Живут бедно, хатки невзрачные, маленькие, косые, кривые, сделаны из жердей и обмазаны глиной. Сады есть, но запущенные, фруктов мало. Жители — босые, но все мужчины в шляпах неопределенного цвета. Наши шутят, что куплены они еще в бытность в Австро-Венгрии. В каждом селе — церковь. Люди набожные, говорят — католики. Церкви деревянные и очень причудливой постройки. Нигде ни разу не останавливались, мы все время спешим: время рассчитано до минуты, поэтому об окружающем имеем самое поверхностное представление, то есть то, что можно увидеть с идущей машины. Аороги большей частью — дрянь».
Во время лагерных сборов под Яворовом мы побывали в городках Немирове и Рава-Русской, там
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 1 (45) 2010
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 1 (45) 2010
проводились практические занятия на базе местного погранотряда. По ходу учений осмотрели советско-польскую границу. Закончилось все довольно строгими экзаменами и выездом на стажировку в войска. Мне в группе офицеров предстояло проходить стажировку в городе Дорогобуже, центр которого, как и многие города в то время, лежал в не тронутых еще строителями развалинах. Там, в верховьях Днепра, среди смоленских лесов, как и в Яворове, стояло лагерем несколько дивизий. Каждому стажеру была определена соответствующая должность. При этом офицер, реально исполнявший эту должность, отправлялся в отпуск. Мне достались хлопотливые обязанности заместителя командира полка по строевой части. Командовал полком полковник Абашин. (В последующем он дослужился до звания генерал-полковника). А тогда он учился заочно в Военной академии имени М.В. Фрунзе и тут же дал мне исполнить одно из своих письменных академических заданий. Там многое было связано с ведением топографической карты, нанесением цветными карандашами тактической обстановки, выполнением различных расчетов использования сил и средств дивизии в различных условиях боя. Приняв выполненную мною работу, полковник Абашин остался доволен. Оказывается, он не предполагал, что в институте КГБ так серьезно обучают слушателей штабной работе.
Немало времени стажеры проводили на стрельбище. Механизированного показа мишеней еще не существовало. Мишени выставлялись на палках вручную кое-как укрытыми в траншеях солдатами. Им по полевому телефону давались соответствующие указания. Особенно сложно было ночью, когда мишени подсвечивались лампочками от карманного фонаря, вспыхивающими от плоской батарейки, кое-как закрепленной на палке мишени. Никаких промышленного изготовления приборов с выключателями не существовало. На дне окопа сидел солдат и вручную соединял концы проволоки, управляя включением и выключением лампочек. И не только на стрельбище — всё в лагерной жизни армии того времени было устроено крайне примитивно. Но внешней, показной стороне дела уделялось большое внимание. Правда, траву зеленой краской не красили, но на газонах из битого кирпича из ягод покрасневшей уже рябины выкладывали звезды, эмблемы, лозунги, и солдатского труда на это не жалели.
Министром обороны СССР в те годы был маршал Г.К. Жуков. Одновременно он был включен во все высшие органы власти, вплоть до Политбюро ЦК КПСС. Совсем недавно, отмечая его шестидесятилетие, маршала наградили четвертой Золотой Звездой Героя Советского Союза, забыв при этом, что награда эта связана с совершением геройского подвига и не должна даваться по случаю очередного дня рождения. Но законы для маршалов не писаны. Во время недавней поездки в Индию маршал Жуков удивлял тамошний народ ловкостью при демонстрации приемов штыкового боя, усвоенных им еще во время службы в старой русской армии. Вернувшись из Индии, он решил, что наш офицерский состав по сравнению с индусами не имеет должного спортивного вида, и тут же приказал всем военнослужащим в середине дня один час заниматься физкультурой. Это новшество армейцы окрестили «индийским часом». В этот час все служащие военных учреждений от военкоматов до Генерального штаба стали осваивать спортивные снаряды и делать легкоатлетические пробежки. Пошли слухи об инфарктах и даже о генеральских смертях в спортивных залах.
«Индийский час» распространялся и на весь личный состав Военного института. Но просуществовал он недолго. В октябре 1957 г. на внеочередном Октябрьском пленуме ЦК выяснилось, что маршал Г.К. Жуков «не оправдал оказанного Партией доверия (Так в тексте слово «партия» с большой буквы, правила орфографии — не для нас.) Он оказался политически несостоятельным деятелем, склонным к авантюризму, как в понимании важнейших задач внешней политики, так и в руководстве министерством обороны».
На трибуну пленума один за другим поднимались маршалы и в один голос обвиняли своего боевого товарища в стремлении к неограниченной власти, в бонапартизме, в желании подмять под себя руководство партии. Вчерашние подчиненные, угождая партийным боссам, дружно топтали своего министра. Вскоре генеральские речи на Октябрьском пленуме были изданы отдельной книгой, заключенной в ярко-красный переплет. Потом эта книга несколько лет являлась обязательной для каждой Ленинской комнаты в любой казарме. В пропагандистской литературе тех лет особо подчеркивалось, что Жуков недооценивал политработу в армии и притеснял политработников. На самом деле всей своей службой, жизнью, мемуарной книгой, наконец, маршал Жуков доказал, что всегда был честным коммунистом, верным слугой и воином своей партии. А строг он был не только с политработниками. За опоздание на совещание мог отстранить любого командира от должности, и своей непомерной требовательностью покалечил немало офицерских судеб. Снятие с должности министра обороны подавалось как очередное усиление влияние партии в армии. Новым министром стал маршал Р.Я. Малиновский Узнав об этом, Георгий Константинович сказал: «Слава Богу, что не Фурцеву назначили!».
Неожиданная отставка министра обороны странным образом коснулась Военного института КГБ, вроде бы далекого от любых партийно-правительственных свар. Вдруг выяснилось, что в нашем институте решения Октябрьского пленума ЦК как-то не так разъясняли. Сперва сняли с должности начальника политотдела полковника И.К. Сюткина, очень мало влиявшего на жизнь института. А через некоторое время отправили на пенсию начальника института генерал-лейтенанта Н.А. Веревкина-Рахальского. На его место был назначен крупный армейский политработник генерал-лейтенант Г.К. Цинев. Несомненно, он имел опыт работы во многих военных советах, но, как и его предшественник, со слушателями почти не общался, на занятиях-учениях не бывал, ни одного слова даже с трибуны я от него я не слышал.
В 1989-м, а затем в 1990 году в ленинградском магазине «Военная книга» принимались заявки на книгу генерал-лейтенанта Н.А. Веревкина-Рахальского под названием «Мои девяносто лет». Книга
рекламировалась в серии Воениздата «Военные мемуары». Однако, по выражению того же издательства, «бушевала перестройка», рушились издательские планы, и книга нашего начальника института, несмотря на вовремя поданную заявку в магазин, до меня не дошла.
1957 год был годом сороковой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Подготовка к празднованию началась задолго до юбилея. Ожидался приезд в Москву китайского лидера Мао-Дзедуна и глав многих других государств. Военный институт, естественно, привлекался к службе на Красной площади. Службу в этот раз несли в гражданских костюмах. За несколько часов до начала праздника слушатели встали в цепочку. Мое место в строю было у самого входа на трибуну мавзолея. Перед началом парада у главной трибуны страны стали собираться вожди. Ждали главного
— Хрущева. Он пришел последним. За его спиной я разглядел Мао-Дзедуна. Никита Сергеевич, приближаясь к подъему на мавзолей, энергично жал руки соратникам, тоже стоявшим как бы в цепочке. Пожал руку одному, второму, третьему. следующим стоял я, вытянувшись в струнку. Хрущов и мне протянул ладонь, но, видимо, поняв, кто перед ним, досадливо махнул рукой и, что-то бормоча, стал подниматься по ступенькам.
Незаметно подошло время учебы на выпускном курсе. Зимние каникулы совпали с празднованием очередного юбилея Военного института, созданного 30 лет назад как Высшая пограничная школа. В ознаменование этого события институту присвоили имя Ф.Э. Дзержинского. Одновременно объявили, что слушателям время учебы продлевается, и выпуск намечен на 1 ноября 1958 г.
В связи с предстоящим выпуском в Военном институте приводили в порядок личные дела слушателей. И тут в моем личном деле нашлись серьезные пробелы. Например, сообщая о лечении после ранений в госпиталях в Ростове, в Зернограде, в Орловской, в Кечкемете, я писал просто «госпиталь». Теперь этого было недостаточно — требовался номер госпиталя, чтобы послать запрос — был ли я там. То же и о периоде службы рядовым солдатом на фронте. А меня там в составе роты, батальона не раз переводили из одной части в другую, номера этих частей я не запоминал, а некоторых просто не знал. Если службу в тот период не подтвердить документами, то и в срок выслуги не засчитают. К счастью, дома хранились мои фронтовые письма. По ним кадровик института, оказавшись очень внимательным человеком, разобрался в номерах полевых почт, послал необходимые запросы и почти все подтвердилось. Но не тут-то было! Чтобы эта служба засчиталось «год за три», нужно было подтверждение, что части, в которых я служил, входили в состав действующей армии. Интересно, что в отношении стрелковых частей, в которых я служил на Южном фронте в окопах знаменитого Миус-фронте, все было в порядке. Архив подтверждал. А что касалось 83-й бригады морской пехоты, в составе которой я прошел от Крыма до победных рубежей 1945 г., архив подтвердить не мог. Входила ли бригада в состав действующей армии, архив не знал. Документы бригады были свалены в Подольском архиве, и несмотря на то, что после Победы прошло уже 13 лет, не были еще разобраны. Что любопытно, личное дело было подлинное — т.е. в нем лежали аттестации военного времени, в которых указывалось участие в боях. На груди у проверяемого — боевые награды вплоть до Золотой Звезды Героя, на руках — справки о ранениях, благодарности Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия в конкретной боевой операции, но подтверждения того, что 83-я бригада морской пехоты входила в состав действующей армии, архив дать не мог.
Наши кадровики с этим обстоятельством, видимо, сталкивались не впервые и завели такой порядок: кадровик собирал «косвенные свидетельства» пребывания на фронте: справки о ранениях, наградах и прочее. По этим документам составлялось заключение. Оно могло быть утверждено только министром. Если тот утверждал, то служба считалась «год за три», если не утверждал — ничего не поделаешь. В данном случае министр заключение по моему делу утвердил. Забегая вперед, скажу, что, когда я оформлялся на пенсию, кадровик, видимо, ознакомившись с той давней перепиской, сказал, что теперь этого не требуется — архивы разобраны, и все подтверждено без особой волокиты.
Лето 1958 г., как и прошлые два, заканчивалось лагерным сбором, экзаменами и стажировкой. На этот раз для стажировки мне определили должность начальника штаба полка в Североуральском городе Кизел. Как только я приехал в полк, действовавший начальник штаба уехал в отпуск. Командир полка всегда был в подпитии, и если заходил в штаб, то сразу же совал мне рюмку и заставлял выпить. К счастью, он в штабе появлялся не чаще раза в неделю, и то ненадолго. Люди там были некляузные, работать привыкли самостоятельно, и дела в полку шли не хуже, чем в других частях. По моим наблюдениям, пьяница-командир пользовался большим авторитетом в штабе дивизии.
В Кизеле был неплохой драматический театр, но местные жители туда почти не ходили, видно, у них были другие интересы. А артистам играть перед пустым залом не хотелось. К вечеру из театра нередко звонили с просьбой прислать солдат для заполнения зала. Местным офицерам просиживать весь вечер в зале театра не хотелось, и все такие культпоходы возглавлял в основном я. За время стажировки мне удалось просмотреть «Баню» и «Клопа» Маяковского, несколько постановок пьес Чехова, Островского и других наших классиков в очень неплохом исполнении. После театра солдат нужно было сопроводить в военный городок, проследить за ужином, организовать «отбой», поэтому я задерживался в штабе допоздна и заслужил неплохой отзыв по стажировке.
О последних днях учебы в институте сохранились почти документальные свидетельства. В письме родителям 29 августа 1958 г. я писал: «...учеба идет к концу. О назначении пока не слышно. Последний экзамен 23 октября. 27 августа приехал с последнего тактического занятия. Весь сентябрь отводится на подготовку к государственным экзаменам, их будет три. Третий курс я закончил без четверок. Если сдам госэкзамены на 5, получу диплом с отличием...»
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России №9 1 (45) 2010
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России №9 1 (45) 2010
В письме от 26 октября 1958 г. я писал отцу: «.Экзамены сдал благополучно. Из 28 кандидатов на диплом с отличием осталось 9. Вот какая была рубка. Пришлось зубрить и нервничать. В институте все еще идут экзамены. Наша группа сдала 22-го, а последние сдадут лишь 28-го. Аипломы будут вручать 30-го. 31 октября — выпускной вечер, 1 ноября — приему министра...»
Довольно сложные хлопоты, связанные с окончанием учебы в Военном институте, закончились 14 ноября 1958 г. традиционным приемом в Кремле. На прием были приглашены выпускники всех московских академий и отличники учебы из военных академий других городов. Там собрались пехотинцы, танкисты, артиллеристы, летчики, связисты, моряки и, конечно, чекисты — выпускники Военного института КГБ. Вначале всех собрали в зале заседаний Верховного Совета, многим известном лишь по фотографиям. В нише за трибуной президиума стояла громадная статуя Ленина. Зал этот был оборудован в начале 30-х гг. на месте трех фактически уничтоженных залов Большого Кремлевского дворца. (В 90-х гг., при Б.Н. Ельцине, эти залы, в число которых входил и Тронный зал, чудесным образом восстановили в прежнем виде. А зал заседаний Верховного Совета перешел в разряд «разрушенных исторических памятников».)
Ждали недолго. Вскоре места в президиуме начали занимать маршалы, генералы, начальники военных академий, министры. Последними пришли партийные вожди во главе с Н.С. Хрущевым. Его появление встретили громом аплодисментов. Все, в т.ч. и президиум, долго стоя аплодировали. Встречу открыл министр обороны маршал Р.Я. Малиновский. Сказав несколько ничего не значащих фраз, он предоставил слово первому секретарю ЦК, председателю Совета Министров Н.С. Хрущеву. Совсем недавно тот «развенчивал» и всячески осуждал культ личности И.В. Сталина, но теперь не замечал явно поддельного, неискреннего восторга зала, продолжавшегося несколько минут. Пока зал бушевал, Хрущев, облаченный в свободный серый костюм, легко поднялся на трибуну и молча постоял, наблюдая как зал хлопал в ладоши. Наконец он поднял руку и величественным движением призвал прекратить овации. Затем Никита Сергеевич тоном нудного председателя колхоза стал читать и, отвлекаясь от текста, своими словами рассказывать, как у нас поднимается сельское хозяйство. Простейшие вещи он преподносил как открытия — чем больше продукции вырастит колхоз, тем больше получит доходов! Доклад был насыщен терминами: урожаи, удои, привесы, яйценоскость и, конечно, мясо, молоко, масло, по производству которых мы уже догоняем Америку, потому-то без помещиков и капиталистов все у нас организовано разумно, рационально, правильно. Разъяснял он все это выпускникам военных академий так долго, что по залу пошли смешки — мол, не тот доклад ему на трибуну положили.
Лишь под конец докладчик вспомнил об армии, похвастался её вооруженностью и пригрозил Америке ракетами и водородной бомбой. Наши противники, заверял он, уже сейчас считают нас равными себе, но завтра, а может быть, и сегодня мы станем сильнее их. Например, по мощности бомб наши противники с нами сравниться не могут. Офицеров, которых Хрущев называл «ахфицера», он заверил, что экономика наша на подъеме, но воевать мы не хотим, и с американцами будем все же договариваться. Снова звучали аплодисменты, и Хрущев с видом хозяина пригласил всех на большой прием.
Столы, возле которых можно было угощаться только стоя, были накрыты в трех залах дворца. Главный парадный зал — Георгиевский — украшен изображениями военного ордена Святого Георгия Победоносца. В этом зале был накрыт стол для правительства, отдельно стоял стол для маршалов. Среди них с трудом узнавались сильно постаревшие военачальники. Опального Г.К. Жукова среди них, конечно, не было. Легко узнаваемым был, пожалуй, только маршал К.К. Рокоссовский, да и то потому, что ростом он был выше всех других на голову. Остальные, известные нам лишь по портретам, теперь на свои портреты совершенно не были похожи. Причем малоузнаваемы они были до такой степени, что среди выпускников возникали споры. Один скажет — Еременко, другой — да нет, что ты! Это же Рыбалко. Да, он же давно умер! Вот такие разговоры порождал тот отдельно стоявший стол.
Место нашего института было в Георгиевском зале. Этот зал высокими и широкими арками соединяется с Владимирским, на стенах и потолке которого красовались изображения ордена Святого Владимира. Через этот зал, где также стояли столы, можно было пройти в Грановитую палату, тоже уставленную столами с пирующими.
Никита Сергеевич осушил несколько рюмок под льстивые, ему посвященные тосты, и в заметном подпитии прошел от стола правительства через весь Георгиевский зал, через Владимирский в Грановитую палату. Там, чокаясь с желающими, выпил еще пару рюмок. А оттуда, поддерживаемый маршалом Малиновским, окруженный четырьмя охранниками в генеральской форме, вернулся за стол правительства. Всю обратную дорогу Хрущев, громко чавкая, ел большущее яблоко. Чтобы откусить от того яблока, нужно было до предела распахнуть рот, что Никита Сергеевич на ходу и проделывал.
Прием окончился после того, как официанты в черных костюмах разнесли кофе и мороженое. Под звуки прощального марша выпускники военных академий, отмеченные свежими белыми значками-ромбиками на мундирах, покинули Большой Кремлевский дворец. Каждому из них предстоял очередной офицерский отпуск и дальняя дорога к новому месту службы. К тому времени многие уже прошли не для всех приятные хлопоты, связанные с новыми назначениями. Кадровики, решавшие эти вопросы, не приглашали выпускников для личной беседы: ограничивались вызовом к телефону. Когда меня пригласили в отдел кадров института, телефонная трубка сказала, что меня рекомендуют на штабную работу. На мой вопрос о возможности вернуться на оперативную работу в систему контрразведки, трубка резко сказала: мы вас учили, нам и решать.
После окончания Ленинградской офицерской школы я шесть лет работал в отделах контрразведки в Ленинграде и Магадане. За это короткое время прошел три должности: оперуполномоченного, старшего оперуполномоченного и начальника отделения. Работая в контрразведке, получил среднее образование в вечерней школе. Обучаясь в высшем военном учебном заведении, я представлялся по последней должности — старший оперуполномоченный. Будучи контрразведчиком, я получил три очередных воинских звания: старшего лейтенанта, капитана и майора, был награжден орденом Красной Звезды. Все это, как мне казалось, давало право вернуться после учебы на оперативную работу. Но при втором вызове меня к телефону собеседник на противоположном конце провода сказал, что на меня «пришел вызов» с того места, где я стажировался — из города Кизил. От такого предложения я решительно отказался. Кроме этого, мне еще было предложение ехать на должность командира батальона в город Ставрополь, но, сославшись на неподходящие для северянина климатические условия, я снова отказался и спросил, могу ли вернуться в Магадан? Голос из телефонной трубки предложил придти в Министерство и переговорить по телефону ВЧ. Когда пришел, в приемной на столе уже лежал документ, называемый «записка по ВЧ». В этой записке было всего три слова: «Ашика взять согласны». Так вопрос был решен. Позднее я узнал, что мне предполагалась должность командира учебного батальона.
Список литературы
1. Гудериан, Г. Воспоминания солдата. — М.: Воениздат, 1954.
2. Дудинцев, В. Не хлебом единым. — М: Советский писатель, 1957.
3. История Великой Отечественной войны: В 6 т. — Т. 4.
4. Итоги мировой войны: Сб. статей. — М.: Полигон, Аст, 1998.
5. Соловьев, Б.Г., Суходеев, В.В. Полководец Сталин. — М., 1999. — С. 198.
6. Старинов, ИГ. Мины ждут своего часа. — М., Воениздат, 1964.
7. Типпельскирх, К. История Второй мировой войны. — М.: Издательство иностранной литературы,
1956.
8. Хрущев, Н.С. О культе личности и его последствиях: Доклад XX съезду КПСС 25 февраля 1956 г. // В кн.: Сталин И.В. Сочинения. Т. 16. — М.: Писатель, 1997. — С. 381-440.
9. Черчилль, У. Мемуары. — М.; Л.: Государственное военное издательство, 1932.
10. Эренбург, И. Оттепель. — М.: Советский писатель, 1956.
Literature
1. Churchill, W. Memoirs. — Different editions.
2. Dudintsev, B. Not by bread alone. — Moscow, 1957.
3. Erenburg, I. Thaw. — Moscow, 1956.
4. Guderian, G. Memoirs of a soldier. — Moscow, 1954.
5. History of the Great Patriotic war: In 6 vol. — Vol. 4.
6. Khrushchev, N.S. On personality cult and its consequences // In: Stalin I.V. — Vol. 16. — Moscow,
1997.
7. Results of World War II. - Moscow, 1998.
8. Solovyov, B.G., Suhodeev, V.V. Field Marshal Stalin. — Moscow, Publisher 1999.
9. Starinov, I.G. Mines are waiting in the wings. — Moscow, 1964.
10. Tippelskirch, K. History of the Second World War. — Moscow, 1956.
1 См.: Эренбург И. Оттепель. М.: Советский писатель, 1956.
2 См.: Дудинцев В. Не хлебом единым. М: Советский писатель, 1957.
3 См.: Хрущев Н.С. О культе личности и его последствиях: Доклад XX съезду КПСС 25 февраля 1956 г. // В кн.: Сталин И.В. Сочинения. Т. 16. — М.: Писатель, 1997. — С. 381-440.
4 См.: Соловьев Б.Г., Суходеев В.В. Полководец Сталин. М., 1999. С. 198.
5 См.: Итоги мировой войны: Сб. статей. М.: Полигон, Аст, 1998.
6 См.: Типпельскирх К. История Второй мировой войны. М.: Издательство иностранной литературы, 1956.
7 См.: Черчилль У. Мемуары: В 6 т. Т. 4. М.: Государственное издательство военной литкратуры. 1932.
8 См.: Гудериан Г. Воспоминания солдата. М.: Воениздат, 1954.
9 См.: История Великой Отечественной войны: В 6 т. Т. 4.
10 Старинов И.Г. Мины ждут своего часа. М., Воениздат, 1964.
Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России № 1 (45) 2010
