CC BY
1730 лет в строю (Мое членство в КПСС)
В статье представлен опыт социологической ауторефлексии и рефлексии относительно принадлежности большинства российских социологов старшего поколения к КПСС в период до 1991 г. Предлагается типология глубинной мотивации членства в партии во времена "развитого социализма", применимая и не только к научно-гуманитарному профессиональному цеху.
Ключевые слова: человек советский, жизненная мотивация, поколение шестидесятников, зачем вступали в КПСС, тип конформиста, тип "карьериста", тип идеалиста-романтика.
Андрей Алексеев независимый исследователь
Занимаясь продолжительное время историей современного этапа советской/российской социологии я, возможно, острее других осознаю, как мало мы знаем о нашем коллективном прошлом, насколько ограничен спектр красок, которыми пишется это "былое", и как важно, необходимо торопиться с фиксацией того, что хранится в памяти участников, наблюдателей событий многодесятилетней давности. Одновременно приходится говорить о неразработанности многих вопросов методологии историко-социологических исследований, в частности, освещения тем, долгое время бывших табуированными.
Статьи А. Алексеева и Д. Шалина — это их комментарии к тексту, опубликованному в этой рубрике почти год назад (Телескоп. 2010, № 4. С. 2-13). В определенной степени они закрывают те белые пятна, о которых сказано выше. Во-первых, приводятся новые факты, непосредственно относящиеся к развитию ленинградской социологической школы, но, очевидно, касающиеся процессов, протекавших во многих социологических командах СССР. И второе, обсуждаются вопросы методологии изучения воспоминаний, касающихся взаимоотношений внутри социологического сообщества.
Буду признателен всем, кто сочтет возможным привести свои воспоминания по темам, обозначенным А. Алексеевым и Д. Шалиным, и включиться в обсуждение методологии истори-ко-социологических поисков.
Борис Докторов
В № 4 "Телескопа" за 2010 г. опубликовано интервью, взятое 20 лет назад русско-американским социологом и культурологом, профессором Университета Невады (Лас-Вегас) Дмитрием Шалиным у питерских социологов, тогда - сотрудников Ленинградского филиала Института социологии АН СССР А. Алексеева, О. Божкова, Л. Кесельмана и Г. Саганенко1.
Интервью проводилось в рамках исследования об интеллигенции и перестройке, предпринятого Д. Шалиным в конце 1980-х — первой половине 1990-х гг. Интервьюер и интервьюируемые были достаточно хорошо знакомы друг с другом: за 15 лет до этого (итого теперь, стало быть, 35 лет назад), Д. Ша-лин, бывший аспирант и сотрудник сектора, возглавлявшегося В. А. Ядовым, эмигрировал в США. Приезд Д. Шалина в научную командировку в Россию дал повод для встречи давних коллег, для воспоминаний об обстоятельствах жизни социологического сообщества середины 1970-х гг., для дискуссии об особенностях тогдашнего профессионального, идеологического и нрав-
ственного самосознания.
Одной из центральных тем беседы была "научно-партийная жизнь", роль принадлежности к партии и комсомолу в профессиональных занятиях и повседневной жизни работников "идеологического фронта", к каковым тогда причисляли (хочешь - не хочешь) социологов. Интересна датировка интервью - конец июля 1990 г. За несколько дней до этого, окончательно "разочаровавшись" в КПСС после ее XXVIII съезда, подавляющее большинство членов партии из Ленинградского филиала Института социологии заявили о своем выходе из КПСС.
Так что тема беседы (социология и принадлежность к КПСС в минувшие годы) была в тот момент как нельзя более актуальной.
I
Еще при первой публикации этого интервью (на российско-американском сайте "Международная биографическая инициатива" в 2006 г.2) возникло искушение сопроводить его некоторыми документами, относящимися к обстоятельствам "исхода" ленинградских социологов из КПСС. Эти документы воспроизведены и в "Телескопе". Но не менее интересны были бы комментарии более широкого и концептуального плана, рефлексия по поводу партийности — не социологии, но социологов, а может — и не только социологов, а вообще — гуманитарной интеллигенции, а может — и не только гуманитарной.
Вот такой рефлексией (в значительно мере — ауторефлек-сией) здесь и займусь.
Начну с того, что уже обдумано, осмыслено и даже напечатано (но не в "Телескопе"; так что читателям этого журнала может оказаться внове, а тематически — более чем уместно здесь). Это фрагмент биографического интервью, взятого у меня Б. Докторовым в 2006 г., однако увидевшего свет только в 2010 г. — будучи включено в состав недавно вышедшей книги А. Алексеева и Р. Ленчовского "Профессия — социолог..."3.
Итак, большая автоцитата4:
"Слишком правоверный комсомолец, или дурной шестидесятник
— Андрей, многие годы мы с тобою были членами одной партийной организации. А как все у тебя начиналось?
1 "По мере созревания нравственная конфронтация становится политической". Беседа Д. Шалина с петербургскими социологами. Июль 1990 г. //
Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований, 2010, № 4, с. 2-13.
2 См. http://www.unlv.edu/centers/cdclv/programs/bios.html. Точечный адрес - http://wwwunlv.edu/centers/cdclv/archives/Interviews/alekseevhtml.
3 Алексеев А. Н., Ленчовский Р. И. Профессия - социолог (Из опыта драматической социологии: события в СИ РАН 2008 / 2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии. Тт. 1-4. СПб.: Норма, 2010. Электронная версия - http://narod.ru/disk/3015946001/AA%20DRAM%20S0C%20Vol%201-
4%200ptim%20All.pdf.html.
4 Алексеев А. Н., Ленчовский Р. И. Профессия - социолог.. Том 2, с. 404-408.
Членом КПСС, как нетрудно подсчитать, я был почти 30 лет: с 1961 по 1990 г. Из них около 4-х лет пребывал в положении исключенного из партии, однако "восстановлен в рядах" был в 1988-м, "без перерыва в стаже". Вступал — добровольно, выходил — тоже добровольно, без кавычек.
Сейчас "шестидесятилетние" и старше, не состоявшие в партии (в нашей профессии таких немного, но есть), порой сообщают об этом с гордостью. А состоявшие — порой забывают об этом упомянуть. Упоминание же может сопровождаться "извинениями"... С этим иногда сочетается заявление о собственной ранней внутренней оппозиционности (выходит — цинизм, карьеризм...). Или же заявление о собственной прошлой коммунистической правоверности (выходит — наивность, слепота...).
То и другое (цинизм ли, наивность ли...) не украшают. Третий вариант — "двоемыслие" — как бы примиряет эти противоположности. Но и тут, понятно, нет предмета для самоутверждения... В этом пространстве самоопределений я бы отнес себя к "двоемыслящим наивнякам". Существуют и комплиментарные определения, типа "коммунист-романтик"...
Я вступал в партию не слишком рано, но и не слишком поздно — в 27 лет. Работал тогда в газете "Смена". XX съезд состоялся пять лет назад. До вторжения в Чехословакию оставалось еще семь лет. Сверстникам, с которыми учился в школе или в вузе, говорил: чем больше в партии будет порядочных людей, тем скорее преодолеем "наследие культа личности"...
Как раз в 1961 г. я попал в какую-то молодежную "элитную" (других тогда не было) зарубежную турпоездку в Англию. Вел там дневник — для себя. Вернувшись, прочитал его участникам поездки. Был дружно одобрен. А месяц спустя опубликовал фрагменты из дневника в комсомольской газете — без какой-либо редактуры — под названием (мною же придуманным...): "Вкус собственной правоты"... Были в дневнике и такие строки (в газету, впрочем, не предлагавшиеся):
"Честное слово, советский человек, хоть наша собственная пропаганда порой и оглупляет его (воодушевленные решениями "очередного пленума") — действительно на голову выше человека буржуазного общества. Вот что надо сравнивать в первую очередь, а не метро или нищих на тротуаре. В конце концов нищего можно найти и там, и там".
Несколько месяцев спустя после получения партийного билета состоялось первое "хождение в рабочие". (Этот "побег" был замышлен, понятно, раньше...). Мое интервью о собственной молодости, записанное в середине 90-х, удачно называлось: "Слишком правоверный комсомолец, или дурной шестидесятник". А вот запись из дневника от марта 1964 г. (еще работал на заводе, в газету пока не вернулся):
"...Если хочешь, чтобы люди хоть что-то восприняли из твоей, утерянной ими коммунистической убежденности, не страшись клеймить коммунистического идола, опошленного и истерзанного".
Уже позднее, во времена аспирантуры и начала социологической карьеры состоялось первое знакомство с диссидентской литературой, начался процесс идеологического прозрения. Но и в конце 70-х, помню, произнесенное вслух перед друзьями заключение, что "монополия коммунистической партии является главным источником бед нашего общества", было для меня выстраданным, личным открытием. (А для друзей — уже давно очевидное!). Вот такое "замедленное развитие"... Не зря — "дурной шестидесятник"!
(Так ведь и в конце 80-х, в начале перестройки, сколько еще сохранялось — и не только у меня! — иллюзий о "демократической платформе в КПСС" и о "социализме с человеческим лицом"!).
По идее, на рубеже 60-х — 70-х можно было бы, по совокупности "еретических" мыслей (пусть еще смутных...), из партии и выйти. Но тут уже срабатывал инстинкт самосохранения. "Ломать себе жизнь" вовсе не хотелось... Да и зачем, когда состоя в партии, можно самореализоваться полнее, "принести больше пользы" и т. п.? Вот уже и не наивность, а механизм "двоемыслия"...
- Припомни какие-либо сюжеты из твоей деятельности нашего партийного лидера...
Был у меня тогда относительно недолгий период едва ли не экстремального испытания. При образовании в 1975 г. Института социально-экономических проблем из ленинградских филиалов нескольких московских институтов (экономисты, математики, социологи, философы) понадобился для него (точнее — в нем) партийный секретарь, для которого, по совокупности анкетных данных, я, как видно, вполне подошел.
(Надо заметить, что в моем партийно-спецотдельском "досье", похоже, остались не отраженными или не замеченными — ни скоропостижное смещение с номенклатурной должности в партийной газете 10 лет назад, ни научно-идеологические споры с деканом факультета журналистики А. Ф. Бережным — еще в 60-х гг., ни "поверхностный" и вроде оставшийся без последствий интерес ко мне сотрудников первого отдела — в те же годы).
В ленинградском подразделении Института социологических исследований я числился партгрупоргом — должность сугубо формальная: не заглянув в архив, я бы сейчас об этом даже и не вспомнил. Другое дело — секретарь партийного бюро Института, номенклатура то ли обкома, то ли горкома.
Так или иначе, возникла жизненная ситуация, которую пришлось для себя определить: "Посадили в сани — не говори, что не свои...". Для меня главным оправданием пребывания на этом посту стала, пожалуй, не безуспешная борьба, как теперь сказали бы, за "прозрачность" организационного становления нового института.
<...> (Здесь опущено краткое изложение эпизода своеобразной "партийной" защиты В. А. Ядова от идеологических обвинений в связи с эмиграцией его бывших сотрудников, в том числе Д. Шалина, что подробно и документально освещено в опубликованном в "Телескопе" интервью. А. А.).
Однако продолжалось мое партийное секретарство меньше года. Дело в том, что еще летом 1975 г. состоялось исключение из партии старшего преподавателя кафедры психологии, научного руководителя лаборатории социологии Тартуского университета (Эстония) Юло Вооглайда. Одна из первых формулировок исключения — "за антипартийную деятельность и неискренность перед партией" (впоследствии смягчено до: "за непартийное поведение и отсутствие политической бдительности").
Из письма в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС товарищу А. Я. Пельше от 27 июня 1975 г.:
"...Мое обращение к Вам, Арвид Янович, как Председателю КПК, — это личное обращение коммуниста. Я являюсь секретарем партийного бюро Института социально-экономических проблем АН СССР, но в данном случае выступаю от своего и только своего имени. К этому письму меня обязывает мой партийный долг. Я вступал в партию на 3 года позже Ю. Вооглай-да, но я готов сегодня разделить ответственность с теми, кто рекомендовал его в ряды КПСС.
Копию этого письма я направляю в ЦК КП Эстонии... " (Из архива А. А.).
Когда Гелий Николаевич Черкасов (директор Института социально-экономических проблем) узнал об этом письме (а два месяца спустя было еще и второе: "...подтверждаю свою готов-
ность поручиться за Ю. Вооглайда своим собственным партийным билетом"), то схватился за голову: "Что Вы наделали, А. Н.!".
Странно, что дело обошлось без партийного взыскания. Меня устно отчитали в райкоме КПСС — за попытку использовать свое общественное (должностное?) положение "для оказания давления на ЦК нашей партии" (так!!). Но уж больше в состав партийного бюро не выдвигали...
А от все же исключенного тогда из партии (хотя и со "смягченной формулировкой") Вооглайда на Новый, 1976 год пришла открытка: "Дорогой Андрей! Усатый — это ты, пожалуй. Желаю тебе и в этом удачи. Твой Юло". На обороте открытки был изображен эстонский крестьянин, подковывающий... черта!
...Ну, вот и суди сам, когда же мне и таким, как я, стало ясно, что КПСС "далеко не ум и не совесть эпохи"... Понимал это — не только когда восстанавливался в партии, на гребне перестроечной волны, но и раньше — когда в "год Оруэлла" исключали "...за написание и распространение клеветнических материалов на (так! — А. А.) советскую действительность...", и еще раньше — в пору партийного секретарства, и еще раньше — примерно с 1968 г. А вот до этого, увы, не понимал. Но если бы уже тогда понял, то и жизнь бы, наверное, сложилась совсем по-другому. Впрочем, в биографии, как и в истории — нет сослагательного наклонения.
- В те годы, когда ты восстанавливался в КПСС, ты понимал, что эта организация "далеко не ум и не совесть эпохи"... Что тебя тогда заставляло тратить силы, чтобы восстанавливаться? И после восстановления ты сразу вышел. Так?
Что касается, того, что заставляло "тратить себя" на восстановление в КПСС, то об этом столько понаписано в "Драматической социологии и социологической ауторефлексии" (том 2), что здесь не хочется повторяться. Главная формула моего ответа на этот вопрос была найдена сравнительно недавно (уже когда писал ту книгу): необходимая оборона (в том смысле, в каком рассматривает это понятие А.Ф. Кони: "вынужденное защищение от несправедливого нападения...").
Можно сказать, что защищал умаленную честь, достоинство, ущемленные права, которые в той ситуации идентифицировались как... членство в КПСС. А ради таких ценностей тратить себя не жалко...
Сразу вышел из партии, как восстановили... Ну, не совсем сразу: полтора года прошло. Это было в июле 1990 г. Когда открылся XXVIII съезд. Когда стало ясно, что этот социальный институт исторически полностью себя исчерпал. И не один я выходил, а "за компанию" с большинством коллег. По-моему, с тобой вместе... Вспоминаю собрание на втором этаже, в здании на Серпуховской улице.
...Это похоже на то, когда неправильно уволенный добивается восстановления на работе, и ему это (вдруг!.. ) удается, то часто сразу же увольняется. Ему не работа эта была нужна, а сам факт восстановления...".
Вот так виделись эволюционировавшие на протяжении десятилетий взаимоотношения автора этих строк с КПСС в 2006 г., т. е. 15 лет спустя после выхода из партии и 45 лет после вступления в нее.
II
- А теперь вернемся на 10 лет ранее, в 1997 год. Мне тогда довелось давать интервью корреспонденту жур-
нала "Пчела". Называлось оно тогда, кстати, так же, как цитированный выше фрагмент из биографического интервью: "Слишком правоверный комсомолец, или дурной шестидесятник"5.
"(Вопрос интервьюера Тимура Чагунавы): - Мне довелось познакомиться с опубликованными в газете "Смена" (25 и 27 июня 1961 г.) Вашими путевыми заметками "Вкус собственной правоты" - о поездке в Англию. Вы там отвечаете на вопрос молодого преподавателя социологии из британского университета, не является ли Ваша коммунистическая убежденность неким аналогом веры, когда человек как бы выстраивает себе идеал...
— Наверное, я тогда рассказывал своему собеседнику о бригадах коммунистического труда, "певцом" и в какой-то мере "изобретателем" которых я был на рубеже 50-60-х годов. Было такое "движение за коммунистическое отношение к труду"... Сомневаюсь, что оно поминается в современных школьных учебниках истории. Вы о нем когда-нибудь слышали?
- Нет.
— Ну вот. А ведь еще и в 1985 году, когда я работал на "Лен-полиграфмаше" слесарем, мне (кстати, уже исключенному тогда из партии, из Союза журналистов, отовсюду) присваивали звание "ударника коммунистического труда". Ладно, вернемся к вопросу, поставленному английским профессором. Я сказал ему тогда, вполне искренне, что "коммунизм — это в моем сердце.". — "Но в таком случае это что-то вроде веры, — заметил мой оппонент. — Может быть, русские выдумали себе идола — коммунистический идеал, и молятся на него?". Судя по тому, что написано в моем тогдашнем дневнике (а в газете был опубликован, без каких-либо исправлений, мой личный дневник) я ответил: "Религия учит — верь не стараясь понять. Мы же верим в то, что хорошо понимаем. (Какое самонадеянное заявление!). Мы верим в себя, в собственные силы, в дело рук своих. Чтобы по-настоящему верить, надо понимать. А чтобы хорошо понять, надо также поверить". <...> "Трудно понять наши идеалы, если не хочешь понять, если не веришь, что мы строим счастье для человечества", — комментировал я эту беседу в своем дневнике 1961 года. Ну как Вам, современному молодому человеку, нравлюсь я, в мои молодые годы?
- Мне трудно это себе представить."
Здесь прерву ненадолго цитирование интервью ради ремарки, сделанной в книге "Драматическая социология и социологическая ауторефлексия", где это интервью было воспроиз-ведено6:
Ремарка: "Это — ты. Это — я. Это — мы."
Перечитав в начале 90-х свои дневники и журналистские сочинения рубежа 50-60-х, автор этих строк поначалу был изрядно удручен и растерян: ну и набекрень же были тогда мозги! Характерна моя тогдашняя письменно зафиксированная реакция на вышеупомянутый дневник-очерк о поездке в Англию:
".Случай этого дневника дает уникальную для автора возможность заглянуть в себя тогдашнего. Грустно? Смешно? Страшно? Не отворачивай лица. Смотрись в потускневшее зеркало. Да, это — ты. Это — я. Это. мы. Старт духовного марафона, дистанция которого — без малого 30 лет. Неопровержимая улика в "досье на самого себя". Нелицеприятный материал к биографии "поколения шестидесятых". Уже на пороге финиша, не следует забывать о старте. 25.04.91".
Ныне автор относится к этим своим текстам "хладнокров-
5 Алексеев А., Чагунава Т. Слишком правоверный комсомолец, или дурной шестидесятник // Пчела: обозрение деятельности негосударственных организаций Санкт-Петербурга. 1997, № 11. Электронная версия - http://wwwpchela.ru/podshiv/11/rightcom.htm. См. эту же работу на сайте
"Псевдология": http://wwwpseudology.org/Gailup/Alexeev_AN.htm.
6 См. Алексеев А. Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 4. СПб.: Норма, 2005, с. 87.
но", с профессиональным, социологическим интересом. (Июль 2001).
Продолжу цитирование из "Пчелы"7:
...— Правда, ортодоксом я оказался "слишком последовательным". В том же 1961 году я вступил в партию и тут же ушел из газеты на завод, рабочим (тогда это вызвало удивление комсомольского начальства, но диссидентства усмотрено не было; еще и слова такого не знали). А ушел на завод для того, чтобы познать "вкус собственной правоты" не снаружи, а изнутри этих бригад коммунистического труда. А еще год спустя, в той же "Смене" (оставаясь рабочим) опубликовал гневную статью о формализме в организации "движения за коммунистическое отношение к труду".
- Сколько лет Вам было тогда?
- В 1961-м — двадцать семь.
- Насколько я знаю из записи вашего радиоинтервью 1995 года, Вы подразделяете свое поколение - на "подвижников", "циников" и "слепых". Как Вы это можете прокомментировать?
- Я тогда отвечал на вопросы своего бывшего сокурсника по университету Валентина Горшкова, ныне — ведущего радиопередачи "Исповедь шестидесятника". "Подвижник" — это человек, который понял, в каком обществе он живет, достаточно рано, отважился на противостояние ему. Примеров циничного общественного поведения приводить не буду, их более чем достаточно. А еще больше было "слепых". Литературным примером "слепого" (кстати, прозревшего на краю смерти) может служить Шулубин из "Ракового корпуса" Солженицына. Читали?
- Признаться, еще нет.
- Похоже, что в современные школьные программы этот роман еще не успел войти. Прочтите обязательно! Там еще у Солженицына Шулубин цитирует Пушкина: "На всех стихиях человек тиран, предатель или узник. ". Вроде, для "дурака" и места у Пушкина не нашлось, с горечью замечает Шулубин.
- Ну, а что такое "циник" в Вашей триаде?
- Это когда "ведают что творят". Человек думает одно, говорит другое, а делает третье. Этот социальный тип, кстати, распространен в любом обществе. Мои же собственные, иногда и нонконформные, но по большей части — очень "правоверные" действия в то далекое время (да и позже!) диктовались простой формулой: не стану делать того, что мне противно. Вот только порог "неприемлемого" для меня, как и для большинства людей моего поколения, был невысок. Это было своего рода спасением от пучины цинизма.
- А чем для вас определялся этот порог тогда?
- Тут причудливо соединялись общечеловеческие ценности (нормы человеческой порядочности, чувство собственного достоинства, "золотое" правило этики, хоть тогда этого выражения не знал), впитанные из семьи, особенно от моей матери, с одной стороны, и тогдашние идеологические догмы, воспринятые из школьных и университетских курсов (от "Конституции СССР", как тогда называлось школьное обществоведение, до "Истории партии" и "Основ марксизма-ленинизма"), с другой. Добавьте к этому увлечение комсомольской работой, причащение к партийной журналистике. Вытеснить "базовые" моральные и духовные ценности из моего тогдашнего мировоззрения идеологическим догмам было не под силу, равно как и наоборот. Те и другие как-то уживались, "притирались" друг к другу. Срабатывал инстинкт самосохранения целостной личности.
<...>
- Когда вы вступали в комсомол, какие перспективы
жизни и работы вам представлялись?
— Я вступал в комсомол в школе, еще в 8-9-м классе. И гордился тем, что вступил рано. А вот некоторые мои одноклассники стали комсомольцами лишь накануне экзаменов на аттестат зрелости. И мне казалось, что я — "честнее их", потому что вступал в комсомол (как потом и в партию) по убеждению, а не для того, чтобы "улучшить свою анкету".
— Какие исторические события повлияли на развитие Ваших политических взглядов?
— "Политические взгляды" — это уже из сегодняшнего лексикона. Какие могут быть "политические взгляды" у гребцов на галере, где "партия — наш рулевой"? Тогда говорили — "идейная убежденность"... Действительно, аналог веры! XX съезд развенчал для меня культ одного "бога", чтобы возвысить культ другого (Ленина). Конечно, можно было бы поговорить о моих реакциях на советское вторжение в Чехословакию в 1968 году или на войну в Афганистане, но давайте не будем выходить за рамки избранной темы [1950-е гг. — А. А.].
<...>
— Что вы можете сказать о своем поколении в целом?
— Его принято называть "шестидесятниками". Весьма неоднородно это поколение, различны и траектории жизни его представителей. Общим для всех было разве что военное детство, послевоенная школа.
Кстати, моя типология ("подвижники", "циники", "слепые") неполна. Т. е. она относится только к тонкому слою более или менее идеологически активной интеллигенции. Другая часть интеллигенции, в поисках самосохранения, просто старалась держаться подальше от "идеологической надстройки". И в "народной гуще" было иначе: "жить, чтобы жить": работать, примитивно отдыхать, кормить семью, не задаваясь "смысложизнен-ными" вопросами. Особенностью тех и других было чувство страха, которого, в силу разных обстоятельств, не ведали ни "подвижники", ни "слепые". Интересно, что на рубеже 50-60-х годов, мне, молодому журналисту, казалось, что нужно "разбудить" массу "простых людей", приобщить ее к ценностям высокой культуры и. "правильной" идеологии.
В семьях, которых в свое время непосредственно коснулись репрессии, дети взрослели (можно сказать — "прозревали") раньше. Что касается меня, то мое идейное созревание было каким-то замедленным. Сейчас не любят об этом вспоминать, ведь мне еще в середине 80-х годов казалось, что партия и общество должны обновляться вместе.
— Что еще Вы можете сказать о себе?
— Несколько лет назад я собрал в три папки свои сочинения 50-70-х годов (дневники, журналистские публикации, научные статьи <..>. Перечитав все это, я, в поисках самоопределения, колебался между названиями: "недоразвитый" или "запоздалый" шестидесятник. Емкую формулу подсказал мне мой друг — поэт Андрей Чернов: "дурной шестидесятник". Я бы отнес ее к себе. Понадобилась почти целая жизнь, чтобы кое-что понять — о мире и о себе, о "мире в себе" и о "себе в мире"".
III
Вот теперь пора высказаться о том, как мне это видится сегодня, можно сказать, на склоне лет. И высказаться не только о себе, и вовсе не в исповедальном жанре, как в вышеприведенном отрывке.
Борису Докторову принадлежит опыт построения "лестницы поколений" новейшей российской (постхрущевской) социологии. С его концептуальной схемой и историко-науковед-ческой моделью я полностью согласен. Среди примерно 20
7 Алексеев А., Чагунава Т. Указ. соч.
имен "отцов-основателей", первопроходцев, представителей первого поколения советских социологов, указанных им в одной из публикаций8, только двое не состояли в КПСС.
Как интерпретировать этот факт?
Для начала, внесем коррективы в наши прежние (вышеприведенные) типологии, которые уместно охарактеризовать как слишком однозначно и экспрессивно очерченные. Вот, например, типология 2006 г: цинизм; наивность; двоемыслие9. Как правило, любое из этих определений может быть отнесено к тому или иному конкретному лицу лишь с массой оговорок, а к кому-то вообще ни одно не приемлемо. А вот типология из интервью 1997 г.: подвижники; циники; "слепые". Ну и еще — выживающие. И тоже — сомнительно, и уж всяко, например, к первопроходцам нашей науки непосредственно не применимо.
Тут — в чем проблема? Во-первых, не социологам объяснять, что идеальные типы никогда не бывают представлены "в чистом виде". Во-вторых, все используемые слова слишком нагружены оценочными и эмоциональными коннотациями, причем, по большей части негативными.
Значит, если даже не отказываться от самого классификационного основания или принципа, надо поискать не столь жесткие определения или внести смысловые уточнения в термины.
Впрочем, и сама по себе аналитико-рефлексивная типология, которую я ныне намерен предложить, отличается от ранее использовавшихся автором этих строк.
Но прежде, чем подразделять, попробую указать на то безусловно общее, что характеризует, в частности, первое поколение советских социологов, тех, кто торил путь, кто в 60-е гг. минувшего века дал нашей нынешней социологии имя и смысл, кто возглавлял первые, ныне — легендарные, социологические коллективы, а некоторые из которых и по сей день остаются лидерами нашей науки. (Увы, многих уж нет).
Здесь испытаем нашу модель на оселке как раз поколения первопроходцев-шестидесятников, поскольку именно в этом поколении черты общественного лица, таланта и интеллекта наиболее отчетливо проявлены. Напомним, подавляющее большинство этих ключевых фигур новейшей отечественной (советской) социологии были членами КПСС. Была ли партийность их "достоинством" или "недостатком"?
Ну, тут возможны, пошлые объяснения: мол, "время было такое" или "а как же иначе?". Но вряд ли такого рода аргументы удовлетворят думающего читателя, тем более — вникающего в историю советской общественной науки.
Да и нужны ли нашим учителям оправдания, хоть перед собой, хоть перед учениками, не говоря уж о потомках? Вон, Ядов полемически озаглавил свою заметку-комментарий все к тому же интервью в "Телескопе" № 4: "Как я не выходил из КПСС".
Сразу исключим версию сугубого "карьеризма", в смысле преимущественного поиска атрибутов власти, благосостояния, престижа. Исключим и версию сугубого "любопытства", в смыс-
ле абстрактного интереса к предмету исследования (как устроено общество и почему так, а не иначе). Не станем категорически отрицать у всех первопроходцев возможность такого рода мотиваций. Однако признаем, что главным было нечто другое. А именно — то, что можно назвать жизненной энергетикой, своего рода витальностью, "пассионарностью", если угодно.
Но пассионарным может быть и прохиндей. Здесь же это оплодотворялось тем, что сейчас бы назвали гражданственностью, тогда же — избегали этого слова, а предпочитали — "социально активную личность", или активную жизненную позицию.
Вполне в духе знаменитого Марксова тезиса о Фейербахе, эти философы (ну, не одни лишь философы...) стремились не только и даже не столько объяснять мир, сколько изменить его. Аура шестидесятничества подпитывала романтически-утопическое, сознание, веру и надежду на "социализм с человеческим лицом", преодоление его (социализма) всяческих живучих "извращениий" и "превращений" (не замечать их не могли!). Ну, и не только вера, разумеется, но и прагматическая уверенность, что надо познавать общество, "как оно есть", чтобы усовершенствовать его, открывая путь к его (советского общества) процветанию и гармонии.
Как это сопрягается с членством в так называемом "передовом отряде" общества сначала "победившего", а затем и "развитого" социализма? Да вполне естественно, хотя бы в силу того, что КПСС, по численности составлявшая примерно одну десятую взрослого населения страны, с равной интенсивностью "втягивала" и впитывала в себя — нет, не представителей разных социальных групп (здесь действовали квоты, "нужные пропорции", регулирование состава), а все разнообразие носителей высоких и низких человеческих качеств, схожих в одном — относительная социальная активность, каковы бы ни были ее (этой активности) источники, мотивы и цели.
Люди, исполненные "ума и таланта" (по Пушкину), благородных стремлений и внутренней энергии — такими мне видятся наши научные учителя — не все, но во всяком случае большинство10. КПСС, этому "союзу единомышленников", разномыслие (по Фирсову)11 и разнодействие на самом деле были свойственны не меньше, а иногда и проявлялись в нем
ярче, чем в обществе в целом (так сказать, в среднем)12.
Понятно, что членство / не членство в КПСС не являлось ключевой, тем более — исчерпывающей характеристикой, неким атрибутом (сущностным качеством), а всего лишь одним из модусов, опосредующих связь между ментальным ядром личности и различными жизне-проявлениями и формами поведения. Вместе с тем, это было одним из индикаторов (не однозначным!) общественного статуса, жизненного успеха, престижа, но и не только, а также — в значительной мере — возможности влиять на ход вещей.
Здесь возникали конфликты несоответствия между обязанностью следовать "партийной линии" и — если не правом, то иллюзией участия в ее (этой линии) выработке. Беспартийные
8 "В наше время все происходившее тогда естественно рассматривать как второе рождение советской / российской социологии, а молодых ученых, стоявших у истоков этого научного направления, считать первым поколением советских социологов. Не претендуя на то, чтобы привести полный перечень всех этих людей (хотя их было немного, возможно, не более полусотни человек), назову имена тех, кто сегодня большинством нашего сообщества признается лидерами. Это, к примеру, Г. М. Андреева, И. В. Бестужев-Лада, Л. А. Гордон, Б. А. Грушин, Ю. Н. Давыдов, Л. Н. Коган, И. С. Кон, С. А. Кугель, Ю. А. Замошкин, А. Н. Здравомыслов, Т. И. Заславская, Н. И. Лапин, Ю. А. Левада, Г. В. Осипов, М. Н. Руткевич, Р. В. Рывкина, А. Г. Харчев, О. И. Шкаратан, В. Э. Шляпентох, В. Н. Шубкин, В. А. Ядов. Тем из пионеров отечественной социологии, кто дожил до наших дней, сейчас 80 лет или немного больше" (Докторов Б. З. Лестница поколений в постхрущевской российской социологии // Антропологический форум, 2009, № 11).
9 Оговорим, что двоемыслие, в отличие от цинизма, предполагает неосознанное раздвоение сознания. Циник знает, что лжет, он думает одно, а говорит другое; двоемыслящий убежден (или способен себя убедить), что говорит то, что думает (да и впрямь он искренен, говоря и действуя по
обстановке).
10 Разумеется, из сказанного вовсе не следует, что между социальной активностью и членством в КПСС существовала сильная прямая связь. Доля
социально активных среди членов партии в общем была весьма умеренной, равно как и наоборот.
11 Фирсов Б. М. Разномыслие в СССР 1940-1960-е годы. История, теория, практика. СПб.: Изд-во ЕУСПб "Европейский дом", 2008.
12 В пользу подобной, "социально-активистской" трактовки партийной принадлежности свидетельствует, например, такое нетривиальное социологическое наблюдение. Помнится, в пору сокрушительного поражения, которое КПСС в целом, как политический субъект, получила на первых свободных выборах 1989-1990 гг., как выяснилось (мною проводился специальный анализ итогов выборов в Ленсовет 21-го созыва, опубликованный на страницах "Ленинградского рабочего"), представительство членов партии среди избранных депутатов оказалось выше, чем среди участвовавших в
выборах претендентов на депутатские места.
были от этих "роковых" противоречий счастливо избавлены, но и в возможностях самореализации и общественного влияния отчасти ограничены. Ну, тут каждый делал свой выбор — иногда осознанный, иногда интуитивный.
Кто-то вступал в партию в эгоистических интересах, а кто-то — из романтических побуждений (чтобы способствовать "улучшению" или "исправлению" общества13). Другие сторонились этой "привлекательной", но и "сомнительной" перспективы. Третьи "плыли по течению".
Ну, а теперь, попробую предложить укрупненное типологическое подразделение для мотивации и самоопределения членства в КПСС в эпоху "развитого социализма", опирающееся на все сказанное выше. Принадлежность к партии, которая представляла собой иерархическую структуру — от реально господствующей высшей номенклатуры до послушных и безгласных низовых партийных ячеек — могла иметь как минимум три мотивационных основания. Эти основания, имея принципиально разную природу, иногда сочетались в одном человеке — редко когда органично и в равных пропорциях. Так или иначе, ими можно описать и объяснить как "монолитность", так и "разнородность" партийной массы.
Я бы обозначил эти психо-социальные типы партийцев того времени — от излета хрущевской "оттепели" до заката брежневского "застоя", т. е. в период, когда сам состоял в рядах КПСС (30 лет "в строю", однако!) — как: (а) тип конформиста, (б) тип карьериста и (в) тип идеалиста (романтика). Здесь важна не только идентификация соответствующих черт, но и представление о каждом типе в контексте двух других, т. е. это, по-видимому, системная триада, в смысле Р. Баранцева14. Важно, далее, уже не раз подчеркивавшаяся здесь необходимость понимания того, что это типы — идеальные и редко когда представлены "в чистом виде".
Обратим внимание, что ни цинизм, ни двоемыслие в этой типологии не фигурируют. Хотя понятно, что цинизм так или иначе тяготеет в карьерному типу. А двоемыслие — достаточно универсальная характеристическая черта "человека советского" вообще, а члена КПСС, в частности.
Далее, ни одно из этих типологических определений не имеет преимущественно позитивной или негативной эмоционально-ценностной окраски. Итоговый общественный вклад
мог быть как позитивным, так и негативным — и у "конформиста", и у "карьериста" (сюда, кстати, правомерно отнести и людей, искавших полнейшей самореализации в главном "деле жизни", для чего членство в партии оказывалось вовсе не безразличным), и у "идеалиста-романтика". И основания будь то для самоуважения, будь то для самоуничижения у представителей разных типов бывших партийцев едва ли не равновесомы. Заслуживают безусловного морального осуждения или сожаления лишь крайние формы того или иного (например: "шагающий по трупам" карьерист, способный на предательство конформист или фанатический приверженец пусть даже благой идеи).
Не возьму на себя смелость высказываться слишком уверенно насчет количественных соотношений названных типов в партийных рядах. Предположу лишь, что, по крайней мере в низовых и "средних" уровнях партийной иерархии, конформистский мотив членства в КПСС преобладал над карьеристским, а карьеристский — над идеалистическим. Кроме того, надо иметь в виду, что со временем у субъекта могла и меняться ведущая мотивация принадлежности к партии.
Такой мне видится сегодня биографическая (и, если угодно, историческая) ретроспектива многолетнего "пребывания в рядах" правящей партии значительной части моих сверстников и современников, в том числе — коллег-социологов. Будем благожелательны, судя других, и строги — в суде над собой.
А теперь — предоставлю читателям разных поколений — как тем, кто "успел" состоять в КПСС, так и тем, кто не успел походить даже в комсомольцах — рассудить себя и других, самокритично и беспристрастно: к какому типу он бы себя (или кого другого...) отнес, если (бы) жил в 60-80-х гг. минувшего века (от которых мы так ли уж далеко ушли?).
***
Предложенный здесь эскиз социальной модели может быть развернут в более широкую и богатую концептуальную схему, что уже выходит за рамки наших возможностей в настоящем тексте.
Апрель-Май 2011
13 Лишь немногие из этих последних вырастали - сами и/или в силу обстоятельств - в подвижников, сознательных оппозиционеров, борцов с
тоталитаризмом.
14 См. Баранцев Р. Г Становление тринитарного мышления. М.-Ижевск: НИЦ "Регулярная и хаотическая динамика", 2005.
